Ф. Китчер: модель саморегулирующегося процесса

Итак, научное предприятие постоянно перестраивается, согласовывая в новых конфигурациях свои знания, методы, ценности. Однако сущест­вует единое направление научных изменений. Эту точку зрения защищает Филип Китчер в «Продвижении науки» (1993). Главная когнитивная цель науки — достижение существенных истин, под которыми понимается распознавание объективных закономерностей в мире. Цель науки не зави­сима от времени, научной области и от того, какими способами сооб­щество собирается её достичь. В противовес Л. Лаудану, отрицающему инвариантное множество целей, которое было бы характерно для всех наук, Китчер различает главную цель науки и объективно лучшие пути её достижения, и внутренние характеризации целей при обсуждении сооб­ществом актуальных научных вопросов. Научные дебаты, описанные Л. Лауданом, — это часть самой научной практики, которая занята посто­янным разрешением текущих задач и постоянно трансформируется в про­цессе их решения. В ходе обсуждений происходит спецификация целей, принципов, проблем. Главная же цель науки является внешней: она нахо-

Laudan L. Science and Values. P. 84.

дится вне научных практик и является объективным ориентиром продви­жения науки.

Для описания процессов урегулирования научных дебатов Ф. Китчер предлагает некую компромиссную модель, содержащую как рационалисти­ческие, так и иррационалистические черты; она не претендует на опи­сание всех разногласий, но представляет типические характеристики многих конфликтов. Модель состоит из следующих утверждений.

1. Решения научного сообщества достигаются тогда, когда достаточ­но много его влиятельных субгрупп соглашается (возможно, независимо друг от друга, а возможно, скоординированно) модифицировать свои практики неким частным способом.

2. Учёные обычно ведомы внепознавательными целями так же, как и познавательными.

3. Научное сообщество разнородно: существуют значительные разли­чия между его участниками в терминах индивидуальных практик, склон­ностей, наличной информации и т.п.

4. В течение ранних фаз научной дискуссии деятельность, предпри­нимаемая будущими победителями, обычно не больше способствует когнитивному прогрессу, чем деятельность тех, кто в конечном итоге окажется проигравшим.

5. Научные дебаты прекращаются тогда, когда вследствие как интерак­ций участников между собой, так и интерактивных игр с природой (в т.ч. на основе предыдущих решений модифицировать индивидуальные практики) в сообществе возникает мощный и обширный процесс, охватывающий модифицированные практики, подчиняющийся текущим стандартам науч­ности и явно превосходящий все прочие практики в достижении когнитив­ного прогресса.

Ф. Китчер указывает, что научные дебаты редко касаются какого-то узкого вопроса; они могут начаться по некоему конкретному поводу, но это не более чем предлог; обычно конфликт приобретает длительный и запу­танный характер, разрастается по широкому фронту вопросов. Здесь отчёт­ливо видна аналогия с военными действиями, схватками (skirmishes). В ходе военных действий меняются паттерны и нападения, и защиты.

На ранних стадиях конфликта позиции участников обычно спутаны, не специфицированы, но если стороны стремятся к достижению главной когнитивной цели и стараются выдвигать аргументы с удовлетворитель­ными свойствами (обоснованностью, логичностью и т.п.), то мы не можем расценить общий процесс поиска как плохо приспособленный к научным целям. Позже одна из сторон открывает некоторый путь, который должен быть подробнее исследован для нахождения решения. И тогда возникает способствующий прогрессу (progress-promoting) процесс, охватывающий

все большее число учёных. Этот процесс, будучи однажды запущенным, склоняет подавляющее большинство членов сообщества к подходящим модификациям научной практики. Это похоже на большую битву или финальное наступление, которое завершает многие войны¹.

Таким образом, научный конфликт, будучи вначале плохо понимае­мым, в общем, развивается как самокорректирующийся процесс; его ко­нечная стадия — результирующий процесс с объективно прогрессивными свойствами — выводит участников из состояния разногласия.

Итак, тема рациональности научного познания остаётся открытым
вопросом. Мы рассмотрели лишь некоторые стороны этой проблемы,
наиболее активно обсуждающиеся в современный период. Итак, тема
рациональности подлежит всестороннему расширенному междисципли­нарному изучению.

4.6. Крупные и малые изменения в науке

Последующая разработка темы научных изменений привела к понима­нию того, что первоначальная схема Т. Куна «нормальная наука → револю­ция → нормальная наука» рисует лишь весьма приблизительную картину научной динамики. Прежде всего, она даёт излишне дискретизированный и монополизированный образ. Концепции И. Лакатоса, П. Фейерабенда, Л. Лаудана и др. подчёркивают плюралистический характер продвижения науки, сосуществование и переплетение в ней различных подходов, про­грамм, исследовательских традиций. Кроме того, состояние науки в каждый момент времени выглядит как многоуровневая картина; в ней взаимодей­ствуют, но при этом обнаруживают и собственную проблематику различ­ные слои эмпирического, теоретического, методологического, прикладного знания, а также лабораторно-экспериментальных традиций.

За время, прошедшее с выступления Т. Куна, прочно установился образ науки как подвижного, обновляющегося, многопланового предприятия. Признано, что преобразования в науке происходят постоянно. Но одни из них оказываются более крупными, с далеко идущими последствиями, другие же—более незаметными, как бы накапливающими малыми порциями и под­готавливающими почву для последующих серьёзных изменений.

Крупные преобразования — революции

1 Крупные преобразования принято называть научными революциями. Научная революция, как правило, вызывает к жизни целый каскад собы­тий — смену главенствующей парадигмы, новую расстановку проблем,

¹ Kitcher Ph. The Advancement of Science. Science without Legend. Objectivity without Illusions. Oxford, 1993. P. 200-205.

обновление терминологии, появление новых научных направлений, транс­формацию технических приёмов и методов и даже, возможно, изменения в целях и ценностях научной области или группы областей. Движущими силами революций являются сложные комплексы факторов, включающие и открытие новых фактов, и изобретение новых инструментов, и мировоз­зренческие сдвиги и т.п. Каждое подобного рода крупное преобразование изучается историками с разных сторон, во всей полноте его индивидуаль­ных проявлений. Вопрос о движущих силах и механизмах крупных науч­ных изменений остаётся открытым, находится в разработке. Открытыми остаются также вопросы о том, сколько явных революций следует разли­чать в истории науки и каковы критерии научной революционности вооб­ще, какой меркой можно измерить масштаб данного изменения, чтобы его можно было охарактеризовать как малое, среднее или революционное.

Тема научных революций стала одной из наиболее активно обсуждае­мых в послекуновский период и в мировой, и в отечественной литературе. Так, подробный исторический анализ крупных изменений в науке был осуществлён в фундаментальной монографии И. Коэна «Революция в нау­ке» (1984)¹. Избегая попытки чёткого определения термина «научная ре­волюция», И. Коэн тем не менее предлагает ряд критериев, по которым историки науки могут квалифицировать событие как революционное. Сам И. Коэн считает одним из важнейших критериев свидетельства современников изучаемого события, ведь эти свидетельства выделяют в истории науки как раз те события, которые реально влияли на развитие науки. Но все критерии, как минимум, лишь определяют достаточные условия для того, чтобы судить о наличии действительно крупного собы­тия, требуя при этом дальнейших детальных исследований. Сам же тер­мин «научная революция» — это, по И. Коэну, лишь некая историческая метафора для обозначения крупных изменений в науке².

Действительно, термин «научная революция» стал в последнее время использоваться чрезвычайно широко; но во множестве случаев эта мета­фора ничего не разъясняет, а лишь запутывает дело. Так, например, даже давно установившееся и ставшее привычным понятие научной револю­ции (XVI-XVII вв.) при ближайшем рассмотрении оказывается пробле­матичным. Как верно замечает И. Коэн, трудно согласиться с тем, что долгий период в почти полтора века можно называть революцией, скорее это длительный процесс сложного и многостороннего реформирования науки³.

¹ Cohen LB. Revolution in Science. Cambridge, Mass., 1984.

² Там же. Р. 24.

³ Там же. Р. 106-107.

Тем более не срабатывает здесь куновское описание смены парадигмы по типу переключения гештальта. Научная революция — длительное пред­приятие, включающее трансформацию многих уровней и подсистем знаний. Преобразования знаний на разных уровнях происходят в общем случае не-одновременно, скорее они похожи на полифоническое развитие музы­кальной темы в разных регистрах. Так что даже если возможно использовать метафору «переключения гештальта», то следует говорить об обширном множестве частных переключений, каждое из которых вносит свой вклад в длящееся преобразование теоретических систем и картины мира.

Всякая научная революция является сложным, многомерным процес­сом. Интуитивно мы связываем с научной революцией представление о существенном потрясении и трансформации наших знаний. Революци­онность новой теории состоит, прежде всего, в появлении каких-то су­щественно новых теоретических элементов, изучаемых объектов, ракур­сов рассмотрения, которых не было (и, как правило, в определённом смысле не могло быть) в старой системе знаний. Например, теорию Ч. Дар­вина называют революционной по тому значительному расхождению с прежней биологией, которое она предполагала, ведь в биологии того времени установилось представление о биологическом виде как о чем-то абсолютно неизменном, стабильном, его аналогом могло служить поня­тие атома в классической физике. Теория Ч. Дарвина же утверждала сущест­вование процессов естественного изменения видов (что, соответственно, можно сравнить с открытием радиоактивности в физике)!

Существенное потрясение знаний, которое мы называем революцион­ным, как правило, выходит за рамки одной дисциплины, оказывает влия­ние на многие науки, а также на сферу культуры и повседневные взгляды. В этом случае подвергаются пересмотру даже представления здравого смысла, как это было, например, в связи с выступлениями Н. Коперника, Н.И. Лобачевского, А. Эйнштейна. Это, пожалуй, самый сильный и яркий эффект научных революций, и, конечно, в истории науки таких глобальных революций было немного. В то же время в различных областях наук тоже происходят крупные изменения, которые специалисты расценивают как революционные. В каждом случае речь идёт о каком-то значительном событии, и, надо полагать, профессионалы имеют право квалифицировать это событие как весьма серьёзное для данной области знаний.

Таким образом, разговор о научных революциях означает лишь мар­кирование каких-либо существенных изменений в науке и оставляет пространство для более детального анализа как единиц изменений, так и конкретных причин преобразований, их механизмов, следствий (бли­жайших научных и более широких междисциплинарных и социокуль­турных) и т.п.