Боб Муллан 13 страница

В литературе нет подтверждения замены симптома. Люди говорят об этом, потому что у них старомодные взгляды на функционирование человека. А именно: если вы заблокируете один выход, другой все равно отыщется.

— Совсем немногие терапевты упоминают мозг. В своей работе Вы не избегаете этого, не так ли?

— Нет, потому что люди имеют эти суперкомпьютеры, сделанные из мяса. У нас есть мозг, и если вы хоть немного знаете о мозге, то представляете, что это очень сложный орган. Он очень пластичен, вам не нужно иметь “призраков в машине”: это довольно “призрачная” машина сама по себе. Когда люди говорят о том, что бихевиоральные подходы “механистичны”, они показывают свое научное невежество. Я очень счастлив, что у людей есть мозги и что разум — это овеществление деятельности мозга. Я чувствую, у меня есть разум, и я могу обсудить с вами лекцию об “изменении разума”, я все же думаю, что использую этот термин метафорически. Разум — продукт работы невероятно сложного органа.

— Скажите, как Вы используете понятие бессознательного в своей работе?

— Большая часть нашего поведения бессознательна. Посмотреть на это можно двумя способами. Во-первых, мы часто не осознаем обстоятельств, которые запускают наши привычные реакции. Некоторые люди, например, в случае стресса как-то действуют и не имеют никакого представления о некоторых ситуациях, в которых подобная импульсивность не является рациональной или полезной реакцией. Они не знают, что запускает их определенное поведение, иногда даже не знают о том, что является скрытым подкреплением. Большая часть нашего поведения формируется неосознанно, потому что нам не известны тайные источники вознаграждения или скрытые сигналы, которые тем не менее обрабатываются мозгом на подпороговом уровне.

Другое применение слова “бессознательное”, которое я принимаю, относится к тому, что большая часть нашей когнитивной переработки информации происходит на бессознательном уровне. Я сейчас могу вам сказать: “Обратите внимание, как вы дышите”, и это возымеет на вас довольно сильное влияние. Дыхание перейдет с “автопилота” на “ручное управление”. Большая часть поведения существует именно на “автопилоте”. Люди делают что-то — полезное, хорошее, вредное, неадекватное, саморазрушающее, — совершенно не зная, почему они это делают, и, следовательно, ведут себя “бессознательно”. “Непреднамеренно” — вот, наверное, более точное слово.

— Что в понятии “бессознательное” Вы не допускаете?

— Наши головы не пусты — там темно и мясисто. Так где же бессознательное? Это необнаруженное место, где все наши глубинные, темные желания держатся под контролем. Где оно? Где выход за пределы материализма? Мои основные возражения психоаналитическим принципам, таким как бессознательное, фиксированные стадии развития, таковы: а) у них нет никакого подтверждения; б) большинство людей, с которыми мы говорим, никогда не испытывали ничего подобного, но это не играет роли для тех, кто поддерживает такую точку зрения. Поскольку мы “вытеснили” наши тревоги. Миллионы и миллионы людей — китайцы, марокканцы, итальянцы, имеющие совершенно различные семейные традиции, вытеснили свои темные чувства и не помнят их. Если, конечно, мы не платим огромные деньги людям, которые пытаются раскрыть их для нас — без гарантированного успеха. Сейчас все это кажется настолько сюрреалистичным, что не приснилось бы даже и Сальвадору Дали.

— Я помню, в 70-х были дебаты, и там говорилось: “Хорошо, бихевиоральные техники работают, но только потому, что терапевт хороший человек”. Как Вы смотрите на это?

— Я думаю, в значительной степени в терапевтической работе “средство сообщения само является сообщением”. Другими словами, одним из наиболее мощных источников позитивного подкрепления является, судя по всему, терапевт. Так же и в обучении. Вы можете быть приятным и доступным человеком, но при этом оставаться бесполезным преподавателем. Можно быть умным и эффективным преподавателем на каком-то определенном уровне, но при этом являться человеком, с которым вряд ли кто-то захочет общаться. Большинство из нас, кто вспоминает собственных хороших учителей, вспомнит, что им была свойственна и техническая эффективность, и доступность, и гуманность. Поэтому обстоятельства в отношениях — очень важный источник мотивации к изменению.

— Предполагаю, кто-то скажет: будет ли это Брайан Шелдон или нет — его техники работают. Или Вы так не думаете?

— Я думаю, вряд ли. Это зависит от обстоятельств. Я мог бы выполнять функции классного руководства по телефону, используя посредников. Все это не играло бы такой большой роли, как и то, насколько я нравлюсь кому-либо.

Как эмпирик, я должен признать результаты исследования, показывающего, что определенные типы терапевтических переменных — тепло, эмпатия, искренность, а также соответствие поведения этическим принципам — являются довольно мощными формами влияния. Нет сомнения и в том, что если нам нравится человек, мы приходим и относимся к нему как к профессиональному, надежному и стабильному человеку, и мы более открыты для влияния. Терапия — что-то типа преднамеренного влияния, и нам не стоит отрицать это обстоятельство, как делают некоторые.

Я видел в записи, как интервьюирует Карл Роджерс. Он удивительный человек, его интервью я больше всего люблю смотреть. Однако его настойчивый отказ — снова, снова и снова — от просьб дать совет кажется мне нелепым. В какой-то момент это становится смешным. Я согласен и включаю в свою работу идею о том, что люди должны нести ответственность за самих себя, но некоторым нужно немного больше помощи, сначала требуется какой-то совет. Они не хотят включаться в словесный пинг-понг. Терапевты едут домой в своих машинах. Люди остаются с орущими детьми, со своими проблемами, и мне кажется, что иногда вопрос “Почему бы вам не попробовать это?” является прекрасным и нормальным способом человеческого взаимодействия.

— Какие качества Вы хотели бы воспитать в своих студентах?

— Хорошие терапевты — неважно, учатся ли они на социальных работников с другими функциями и обязанностями или на психологов, психиатров — должны быть довольно умными людьми. Хотя в нашей культуре все считают, что они были бы отличными терапевтами, если бы только у них было поменьше выплат по задолженностям и побольше времени. Именно поэтому у некоторых вспомогательных профессий здесь такой низкий престиж по сравнению с другими культурами.

Теперь, что значит “довольно умный”? Распутывание сложных форм научения и разработка индивидуальных, последовательных и логичных ответов на эти формы, особенно в отношении когнитивно-бихевиоральной работы, требует некоторой мозговой, а также эмоциональной активности, о которой мы говорили.

Кроме того, необходимо подготовиться, прежде чем выйти “под дождь”. Мне кажется, одна из причин того, что бихевиоральная терапия не подходит некоторым профессионалам, кроется в том, что это “неудобный” стиль работы. Если кто-то испытывает страх перед супермаркетами, вам приходится отправляться в супермаркет, а не разговаривать в теплом кабинете консультанта. С клиентами, которые имеют некоторые типы проблем, нужно работать вечером или, если их проблемы возникают в середине дня в классе, то в школе. Иными словами, это не терапия “с пульта дистанционного управления”, когда вы говорите в одной обстановке и надеетесь, что все магически обобщится в другую. Я люблю повторять фразу: “Никто еще не научился плавать, посещая семинары по плаванию”.

— Ранее Вы сказали, что не отказываетесь от работы с людьми. Но, предположительно, есть ли какие-то люди, работу с которыми Вы считаете неуместной?

— Берегитесь терапевта, который говорит, что его подход годится для всех! Однако, поскольку мы здесь говорим о практической части теории научения и о том, что научение является центральной человеческой деятельностью, утверждения, что данная теория хороша в целом ряде случаев и, вероятно, во многом лучше, чем другие подходы, вполне правдоподобны. Встречаются, однако, ситуации, в которых ее клиническая эффективность остается под вопросом или не хватает доказательств ее эффективности. Состояния множественной тревоги, например. Нет сомнений, что бихевиоральная терапия лучше работает с одиночными фобическими реакциями. Это не значит, что мы должны оставлять без внимания людей с генерализованными состояниями тревоги, но нам следует удостовериться, что они подвергаются вместе с этим подходом и медицинскому лечению.

Мне приходит в голову несколько типов случаев... Длительное восстановление после тяжелой утраты, где я не подумал бы автоматически о бихевиоральной программе. Я могу подумать о каких-то когнитивных компонентах, которые окажутся полезными. Например, привести клиентов к тому, чтобы они сказали сами себе, что чувство гнева по отношению к человеку, к которому они должны испытывать чувство утраты и любви, нормальное явление, часть человеческого состояния: “Вы чувствуете себя брошенным”. Я также могу припомнить один или два принципа подкрепления, которые были бы уместны, поскольку возвращение к жизни человека, который глубоко увяз в печали по любимому потерянному человеку, путем постепенного расширения сферы его деятельности, даже несмотря на то, что изначально ему эта идея не нравится, очень важно на определенной стадии. Следует попытаться организовать благоприятную среду. Осуществить планирование приятных событий для людей, пребывающих, например, в депрессии.

В случае, с которым я сейчас работаю, это самый важный элемент всей программы. Постарайтесь говорить с собой по-другому, когда появляется реакция: “О, нет, это слишком страшно”. Попробуйте, вдохните глубоко и, когда вам покажется это приятным, заметьте, что вам кажется приятным. Другими словами, осознание маленького подкрепления, которое присутствует в новых обстоятельствах.

Таким образом, некоторые элементы теории научения, вероятно, применимы к большинству проблем, но в разной степени.

— Не считаете ли Вы, что для любого терапевта полезно “страдать”, чтобы быть хорошим терапевтом?

— Я определенно полагаю, что есть некоторые люди, которые приходят обучаться социальной работе на основании своего собственного опыта и у которых оказывается слишком много собственных нарушений. Иначе говоря, у них слишком мало осталось от способности заботиться, чтобы помогать другим. Так что я думаю, терапевт должен быть достаточно “целостным”, стабильным, его жизнь не должна быть слишком хаотичной. Если он сможет собрать себя после периода дез­интеграции, возможно, благодаря подобному опыту, то сможет стать хорошим терапевтом. Это, конечно, не обязательное условие хорошей терапии. Но, полагаю, люди, живущие очень “узкой” жизнью, вероятно, будут плохими терапевтами. Есть такой американский, высокотехнологичный бихевиоризм, который мне не нравится даже по звучанию. Он для меня слишком “вычищенный до блеска”, слишком “благополучный”.

Люди — странные животные, и то, чему они научились, порой заложено очень глубоко. Идея, что можно просто улучшить кого-либо путем убеждения, кажется мне странной. Знать самого себя необходимо, а также важно периодически рассказывать клиентам о подобных обстоятельствах в нашей собственной жизни. В данный момент я работаю с человеком, чей брак распался, с уязвимым человеком, у которого сложная история утраты, и вот еще один пример, подтверждающий, что его никто не любит. Мы обсуждаем его мысли, граничащие время от времени с “идеями отношения”. Со времени его семейного краха он заметил так много несчастья вокруг себя, что теперь мы работаем над тенденцией селективного восприятия. Все, что он слышит по радио, задевает его сердечные струны. Помню, я говорил ему: “Я и сам терял людей, мне знакомо чувство, что мир все время пытается напомнить тебе о том, что ты пытаешься преодолеть”. Думаю, это совершенно нормально. Небольшое самораскрытие, отличное от подходов типа: “Так, вы считаете, что у вас есть проблемы?” Оно может только гуманизировать психотерапию.

— Существует тенденция развития движения, которое началось в 60-х, но сейчас увеличивается, в направлении трансперсональной психологии. Что Вы думаете по этому поводу?

— Хочу задать такой вопрос: откуда вы это знаете? Хороший вопрос, адресованный и к фрейдистам. Как люди могут знать, что думает двухмесячный младенец? Хорошие вопросы для начала, чтобы перевести дискуссию на более старое: как Мелани Кляйн узнала, что у людей такие мысли? В терминах психологии развития: это находится за пределами возможностей когнитивного развития клиентов.

Другой хороший вопрос последователям любого подхода: “Ну и что?” Иными словами: “Можно ли определить, что люди, которые проходят подобную терапию, изменяются к лучшему?” Итак, опять проблема результата. И единственно возможный способ решить данный вопрос, это множество проб с контролем плацебо-эффекта и со случайным распределением испытуемых. Ничто не обрадует меня больше, чем новость о том, что смесь шалфея и морковного сока предотвращает рак, если пить ее каждый день. Я просто хочу провести контролируемое исследование, выполненное уважаемыми учеными на научной основе, чтобы отмести всяческие сомнения, и тогда я сам буду пить его и утверждать, что он должен быть доступен в Национальной службе здравоохранения. Мне все равно, что это будет, если оно работает в определенных этических рамках. Многие из “трансперсональных” терапий уходят корнями в необоснованные рассуждения.

— Что Вы чувствуете по поводу этических вопросов, окружающих терапию в целом? Много ли Вы думали об этом?

— Полагаю, все бихевиористы, когнитивно-бихевиоральные и другие, на ранних стадиях по некоторым интересным причинам сталкиваются с этическими вопросами. Одна из них заключается в том, что клиенты быстро понимают: то, что они делают, скорее всего приведет к изменениям. Тот факт, что данный подход довольно хорошо работает, наводит на размышления о том, как управлять процессом помощи. Поскольку, если у вас есть влияние и вы осознаете, что имеете его, следует спросить себя: “Влияние для чего? И по какому праву я имею это влияние?” Особенно сложной становится данная проблема в работе с молодыми людьми, которые не всегда могут владеть собой. Хотя в крайних случаях, я думаю, мы должны стиснуть зубы и сделать то, что будет хорошо для них, поскольку они еще не способны принимать хорошие решения сами. В связи с их условиями или состоянием, воспитанием или возрастом, конечно. Иногда необходимо сделать все от тебя зависящее. Так что нельзя сказать, что я этически дотошный человек. По большей части дискуссия об этике служит защитой для некоторых профессионалов. Наверное, нам стоит больше думать о нашей собственной неэффективности. Здесь и кроется большой этический вопрос. Так же, как мы сидим здесь и разговариваем, есть сотни и сотни людей, беседующих с терапевтами, которые вряд ли изменят какой-либо аспект их чувств или поведения. Таким образом, эффективность — очень важный этический вопрос. “Первое: не навреди”, — говорил Гиппократ своим студентам-врачам. И, если можешь, впоследствии сделай для них что-нибудь хорошее.

Можно ли сказать, что некоторая так называемая терапия в области насилия над ребенком, не приносила людям вреда? Мы знаем все эти скандалы — Оркни, Кливленд... Коллективные установки, ужасные интервью, которые можно услышать в записях сеансов с детьми, которым — как бы часто они ни утверждали, что никогда не подвергались сексуальному насилию, — говорится, что они на самом деле все же были подвергнуты ему. Здесь стоит поговорить об этике.

Интересно, что в книгах по когнитивно-бихевиоральной терапии вопросы этики поднимаются чаще, чем в любой другой области. Большинство книг либо содержат большое обсуждение данного вопроса, либо главу, посвященную ему. Но это не во всех подходах.

Я вспоминаю некоторые вещи, которые как терапевт никогда бы не хотел повторить. Это были ошибки. Я игнорировал, не видел их. Мне лгали, и я чувствовал потом, что должен был распознать правду. Но если вы осторожно проводите оценку, тогда вы учитесь на ошибках — поскольку можете увидеть, какие результаты получаете.

— Что Вы думаете об экономической стороне терапии?

— В связи с моим прошлым социального работника я очень интересуюсь когнитивно-бихевиоральными подходами, используемыми на переднем крае с бедными, маргинальными, измученными людьми этого мира. Социальная работа — очень интересная возможность проверить терапевтический подход в наименее благоприятных условиях. Мы можем достичь тех глубин, до которых не могут достать другие терапевты. Многие не выезжают из своих швейцарских коттеджей и консультационных кабинетов. С комфортом работают с состоятельными людьми. Полагаю, этически это сомнительно и прискорбно. Я так не поступаю, не беру высокую плату. Если я думаю, что кто-то может заплатить немного — небольшую сумму, принимаю эту плату. Я не обманываю себя, говоря, что оплата обязательно поможет моим клиентам, в отличие от фрейдистов. Я просто откладываю деньги, и следующий клиент, у которого нет денег, просто не платит. Но я читаю лекции, так что у меня есть и другой источник дохода.

— Думаете ли Вы, что Британский совет по психотерапии собирается помочь британцам согласиться с фактом, что терапия полезна?

— Мне нравится скептицизм по отношению к терапии, который испытывают британцы. Я разделяю его. Мне тоже нужны факты. В недавний свой визит в Штаты я был поражен количеством времени, которое люди — в барах, в кафе — проводят за разговорами о личностном развитии. Мне это не понравилось и показалось пустой тратой жизни, поскольку большинство проблем, которые они обсуждали, довольно тривиальны. Так что мне ближе здоровый скептицизм британцев, и я надеюсь, он не изменится.

Трудно принадлежать какой-либо большой организации, которая поддерживает терапию. Различные группы должны идти на большое количество уступок. Я уверен, что психоаналитики тоже чувствуют это. В наших давних переговорах (я был президентом британской ассоциации бихевиоральных и когнитивных психотерапевтов в момент переговоров) о регистрации, в принципе, компромисс был достигнут. Психоаналитики хотели внести в правила период ученичества от трех до пяти лет. Это соответствует тому, как они обучают своих клиентов. Мы полагали, что данное требование совершенно необязательно. Мы, с другой стороны, хотели вписать в правила пункт, позволяющий практиковать терапию только в том случае, если существует хорошая исследовательская поддержка подхода. Но это было признано довольно опасной идеей.

Думаю, опасность заключается в том, что мы приходим к эквиваленту успокаивающего “телефона доверия”, с уставом и миссией. Подход настолько пресный и бессмысленный, что все игнорируют его. Я за более сильное разделение различных подходов.

— Вернемся к фрейдистскому подходу. Почему, как Вы полагаете, он так долго имел силу?

— Сэр Питер Медавар обращается к “темной инстинктивной притягательности” психоанализа. Я думаю, эта таинственность, эти обряды посвящения — для людей, которые хотят научиться ему. Идея становления терапевта через личные страдания и противостояние своим комплексам желаний, страхов, тревог и т.д. — довольно привлекательна. Более драматический взгляд на человека. Я также думаю, это способ взглянуть на некоторые основные проблемы. На борьбу добра и зла внутри нас. Мы и сейчас обладаем инстинктами, которые когда-то пригодились нам в длинной истории нашего развития. Развращенность, упрямство. Мы самые агрессивные существа на планете. Этому нужно объяснение в нашей повседневной жизни. Я думаю, совершенно рационально было бы посмотреть, как в разрезе эволюции такая голая обезьяна, как мы — не особенно сильная, не приспособленная для убийства, без больших зубов, без когтей, — изобрела свой собственный способ господства и получения благ. Агрессивность плюс сотрудничество. Удвоенная сила. Теперь, если вы взглянете на это с точки зрения импульсивной агрессивности, а также двойственности нашего отношения к сотрудничеству, любви, жизни в семье и т.д., вы сможете увидеть эволюционные истоки и того, и другого. Если вы переформулируете их, они будут звучать как Оно и Сверх-Я, не так ли? Лучшее и худшее, на что мы способны. Какими бы нам иногда хотелось быть и какими мы иногда бываем, находясь во власти инстинкта. Я вижу правдоподобие идей о том, что нами изнутри управляют эти силы.

На стыке веков новая, сомнительная ветвь психологии должна была быть очень привлекательной. Ее озабоченность сексуальностью, которую культура подавляла в течение долгого времени, неожиданно оказалась на поверхности. Вот и все. Людям нравится все мистическое, но я боюсь: то, что я делаю, не отличается особым мистицизмом. Я просто говорю: “Попробуйте что-нибудь другое. Вам, вероятно, понравится!”

— Если эмпирические исследования указывают на ограниченное количество фактов, подтверждающих эффективность психоанализа, этично ли разрешать людям посещать терапевтов? Или это вопрос свободного выбора людей?

— Я думаю, это свободный выбор, насколько вообще любой выбор свободен. Но средства массовой информации могли бы больше углубляться в настоящее положение терапии, чем это делает большинство журналистов: к разным людям требуются разные подходы. Терапевт говорит: “Я выполняю то, что работает на меня”. Свидетельства о результатах работы чисто субъективны, например: “Я помог некоторым людям. Я вижу изменения своими собственными глазами”. Думаю, здесь мы безграмотны в научном смысле. Мы допускаем в этой области стандарты, которые никогда не допустили бы в медицине или даже в сантехнике. Но по всему западному миру распространился антиинтеллектуальный, антинаучный бунт. Чем “ненормальнее” терапия, тем больше денег можно брать за нее в Соединенных Штатах, а что-то резвое и эмпирическое менее привлекательно для людей в краткосрочной перспективе.

У меня было несколько пациентов, которые обращались ко мне несколько раз. Я думаю, они ожидали чего-то более экзотического, чем получили, поэтому и ушли. Это касается вопроса об обстоятельствах, подкрепляющих терапевтические отношения. Некоторые платят другим за то, чтобы их выслушали, а иногда люди приходят и рассказывают вам о том, как они лгут сами себе о своей жизни, в надежде, что вы подтвердите эту ложь за плату. Так что они вряд ли обратятся к тому, кто скажет им: “Если вы испытываете такой глубокий страх перед птицами, то вам надо оказаться на птичьем дворе”. Или: “Вы боитесь полетов — в конце работы вы окажетесь в самолете”. Это может быть очень опасно. “Если вы боитесь социальных контактов, то будете встречаться с людьми со своим терапевтом и придете к отсутствию страха”. Трудная штука.

— Как Вы отслеживаете результаты своей собственной работы и когда понимаете, что следует сделать перерыв?

— Все люди помогающих профессий могут стать нечувствительными к сильным эмоциям, которые все время встречаются на их пути. Подумайте о социальной работе, о насилии над детьми и безнадзорных детях. Подумайте о психиатрической социальной работе: вы противостоите страданию через день. Это обязательно ведет к определенному дистанцированию. Я думаю, определенное дистанцирование важно. Нас учили “контролю эмоциональной вовлеченности”. Если вы рассмотрите эту фразу, то увидите, что все три слова в ней очень важны: и “контроль”, и “эмоциональная”, и “вовлеченность”. Меня больше волнуют студенты, которым недостает эмоциональной вовлеченности в общении с людьми. И во многом современная организация общественных служб поощряет административный подход, работу “от звонка до звонка”, у вас нет реальной возможности поговорить с людьми об их настоящих страхах и беспокойствах. “Социальная работа в виртуальной реальности” — так я это называю.

Дополнительное давление на бихевиоральных терапевтов, я думаю, исходит от уровня организации, который требуется для того, чтобы подход работал. Работа должна быть очень последовательной. Иногда характер проблемы таков, что требуется проводить на месте много времени — с людьми, которые агрессивны в школе, вы не можете работать в кабинете консультанта по 50 минут каждую неделю и надеяться изменить их поведение. Нужно находиться в классной комнате, с группой их сверстников — если они, конечно, допустят вас туда. Подобные мероприятия не вписываются в расписание большинства терапевтов. Вот еще одна причина, по которой существуют более комфортные виды терапии.

С этим подходом вы можете полностью провалиться у всех на глазах. Цели ясны. Большой вклад бихевиоральной терапии в помогающие профессии связан с тщательной оценкой результатов: либо через исследование, в котором мы имеем непревзойденные традиции, либо через изучение единственного испытуемого. Иными словами, демонстрация фактов, подтверждающих изменения, — краеугольный камень эффективной терапии. Если вы не помогаете людям, это станет ясно и вам, и всем остальным. И будет лучше, если вы провалитесь раньше и заметнее, чем станете продолжать работу в течение длительного времени, а затем в конце используете фразу “Я думаю, он примирился со своими тревогами”, чтобы обосновать неудачу. Некоторые терапевтические подходы не позволяют увидеть, как вообще возможно провалиться, учитывая пространные и неясные цели, которые они ставят перед собой. Вы всегда можете сказать: “По крайней мере, весь этот гнев теперь открыто проявляется”, когда супружеская пара, с которой вы работаете, в драке катается перед вами на полу. Так как же будет выглядеть плохой результат работы? Это нечто, с чем вам захочется столкнуться лицом к лицу как бихевиоральному терапевту.

— Некоторые люди, с которыми я беседую, говорят о том, что так называемая “эмоциональная грамотность” должна быть введена в курс обучения в средних школах...

— Меня беспокоят рекомендации ввести что-нибудь в курс обучения в средних школах. Но думаю, обучение чему-то жизненному крайне важно, особенно если учитывать эмоциональную скудость, в которой некоторые семьи сейчас воспитывают своих детей. Я не говорю о неполных и полных семьях, потому что вы можете быть воспитаны эмоционально грамотной матерью-одиночкой при относительной бедности, и если эмоциональные обстоятельства верны, вырасти в эмоционально зрелого человека. Примерно таким же образом вы можете стать психологически ущербным во внешне благополучной семье. Идея оставлять на произвол судьбы сложные навыки, которые нужны людям, чтобы взаимодействовать с другими людьми и жить счастливой жизнью, кажется мне довольно странной, особенно если учитывать распад некоторых структур общества, на которые мы спокойно могли возложить эту обязанность в прошлом.

Но опасность, связанная с рекомендациями по изменению программы обучения состоит в том, что это будет делаться путем неинтеллектуального подхода к эмоциональному развитию. Другими словами, это будет сделано в манере 60-х — “давайте все посидим и подумаем” — и обретет дурную славу. И будет иметь мало смысла для тинэйджеров, школьников: они очень сильно заинтересованы в вопросах, касающихся взаимодействия с людьми как своего, так и другого пола. Как взаимодействовать со взрослыми, этими странными созданиями, которые время от времени наполняют их жизнь страданием. Иначе говоря, если бы это управлялось разумно и рационально, то стало бы интересным вкладом в развитие детей, но боюсь, этого не произойдет.

Я особенно заинтересован в превентивных схемах для обучения молодых родителей, обучения тому, как справляться с поведенческими проблемами их детей. Проблемы не берутся из ниоткуда, и идея, что дети растут просто сами по себе, довольно своеобразна. Полагаю, это чисто британская идея: если вы иногда кормите их и поглаживаете по головке, они нормально вырастут. Мне кажется, слишком многое оставлено на произвол судьбы. Нам следует давать людям по крайней мере основные навыки родительского поведения.

Было бы интересно провести менее формальные курсы, посвященные тому, как справляться с дисциплинарными проблемами, возникающими у детей. Превентивные схемы, широко образовательные, с элементами практической работы. Большинство причин неудачного усыновления сокрыто в поведенческих проблемах. Насилие над детьми начинается с дисциплинарных проблем. Люди приступают к циклу насилия, бьют детей, и это выходит из-под их контроля. Поэтому я думаю, что предупреждение — жизненно важная часть терапевтической работы.

Экзистенциальная терапия

Эрнесто Спинелли

Эрнесто Спинелли преподает в Школе психотерапии и консультирования Регентского колледжа и является автором многочисленных публикаций, в том числе книги “Демистификация терапии”. Как экзистенциальный терапевт, он имеет частную практику в Лондоне.

——————————

— Не могли бы Вы немного рассказать о Вашем прошлом, особенно о той его части, которая имеет отношение к началу Вашей деятельности как терапевта?

— Конечно. Я начал изучать психологию в Университете Мак-Гилла в конце 60-х, в то время происходил настоящий бум и подъем гуманистической психологии и психотерапии. Это была огромная волна чего-то совершенно нового и манящего, соответствовавшего духу времени. А в Мак Гилле, откровенно говоря, в психологии доминировало бихевиоральное направление в лице профессора Дональда Хебба, который был одним из бастионов в данной области.