Является ли иконоборчество политическим конфликтом?

Таким образом, выступление иконоборцев является примером переплетения политики и веры, которое требует величайшей осторожности в вопросе объяс­нения политических и религиозных механизмов. Можно считать, что, запрещая антропоморфные образы и принимая с согласия духовенства иконоборческий декрет, император Лев III хотел подменить культ Бога своим собственным. Ико­ноборческий император хотел монополизировать символический капитал или, по меньшей мере, максимально использовать его для политических целей. Од­нако изображения Христа, которые он приказал уничтожать, были замешены крестами, крестным знамением, благодаря которым император Константин одер­жал победу (например, в изображении на монетах), и нет никаких признаков того, что изображения императора-иконоборца получили распространение. В этом смысле иконоборчество явилось в большей мере усилением культа Хрис­та как некоего символа, нежели выражением соперничества между двумя фор­мами власти.

Другое политическое толкование вопроса состоит в предположении, что им­ператоры-иконоборцы искали поддержки части населения, выступавшей про­тив икон, и обеспечивали себе средства для более успешного соперничества с мусульманами, также втянутыми в иконоборчество. Это подтверждается тем, что первый иконоборец Лев III был выходцем из окраинной области империи и дей­ствовал в контакте с иконоборческим населением именно в этом направлении, тогда как иконопоклонники (защитники икон) были более многочисленны в европейской части Византийской империи. Но в этом случае вместо того, чтобы анализировать конфликт иконоборцев исходя из гипотезы, что иконоборчество является стратегией усиления власти перед лицом соперников в политической игре, следовало бы предположить, что император Лев III мыслил (мы не реша­ется сказать — видел) иконы в свете специфической идеологии, которая и при­нудила его принять решение, подхваченное его последователями. В той части империи, откуда происходил император, изображения не имели положительной духовной ценности, они не воспринимались как предмет, который невидимое превращал в видимое, а использовались как нечто магическое. Напротив, в той части Византийской империи, которая является прямой наследницей классиче­ской Греции, видимая форма принималась как опора и выражение невидимого

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация

торые они защищают, Лютер осуждает и попытки разрушения политической власти и общественные движения, которые ополчаются на частную собствен­ность. Более того, он превозносит полезные социальные функции, которые со­действуют всеобщему благу. Он бесспорно выступает поборником аскетизма в мире, который побуждал бы к экономии, но, поскольку позволительно любить и хорошую еду, то он в целом поддерживает полезную групповую деятельность и рациональность коллективного социального поведения. Не говоря уже о его тре­бованиях насчет поощрения школьного обучения, которые привели к становле­нию общественной политики с многовековым результатом, он предложил, на­пример, во время эпидемии чумы меры борьбы против этого бедствия, проведе­ние гигиенических мероприятий за счет общества, рационализацию усилий на основе принципа оптимизации средств. Отброшенный и безжалостно разбитый «фанатиками», которые отказывают во всякой ценности земному городу во имя града Божьего и его безусловного превосходства, активный разум может и дол­жен поставить себя на службу жизни в гражданском обществе (напомним, что этот термин у Лютера и Меланхтона является синонимом государства, граждан­ской общности).

Здесь находится один из источников двух моделей власти, анализируемых Мишелем Фуко. В то время как Макиавелли во Флоренции теоретически обос­новывает средства достижения суверенитета в государстве на основе логики, где «народ» является возможным союзником государя в его борьбе против знати, а значит, выступает как важнейший стратегический фактор, Лютер, утверждая абсолютное первенство царства Божьего, отметает смешение двух царств и в то же время возрождает старую аристотелевскую идею о том, что гражданское об­щество должно быть местом всеобщего блага.