2015-07-03
694
Непосредственным продолжением работ по технологии и наработке плутония и урана явилось его использование в качестве основы ядерного заряда, как и предшествующие этапы, на первых порах осуществлявшиеся также на предприятии «Маяк» (1949 г.).
В цехе № 4 завода В за срок порядка 3 мес (май — август 1949 г.) были изучены и подтверждены наиболее существенные для характеристики плутония в качестве ядерного заряда свойства. Определена его критическая масса — примерно 0,5 кг, оценены возможности механической обработки (работа вначале велась на алюминиевом имитаторе). Прессование впервые было проведено А.Г. Самойловым в присутствии А.А. Бочвара, А.С. Займовского, М.С. Пойдо, И.Д. Никитина и Ф.И. Мыськова. Выемку первого изделия из формы провел Е.П. Славский, обточку — М.С. Пойдо, покрытие изделия никелем — Е.В. Копасевич. Е.П. Славский позднее говорил, что возможность осуществить опасные и сложные работы за такой короткий срок определялась тем, что «ученые работали не за страх, а за совесть, целиком отдавая себя делу... их не надо было уговаривать или запугивать». Они возглавляли замечательный коллектив единомышленников (инженеров, техников, рабочих, служащих), понимавших, «как нужен стране ядерный щит». Работа проходила, однако, достаточно нервно, а порой драматично.
При международном обсуждении деталей работы по атомному проекту указывалось, например, на то, каким непростым было освоение технологии литья.
Уже в первом опыте по сварке кусков алюминия, который проводили в привезенном из института аппарате, при извлечении спрессованная деталь развалилась. А.Г. Самойлов видел причину неудачи в конструкции пресс-формы. По чертежам, которые он вместе с Ф.И. Мыськовым сделал за пару дней, по просьбе Б.Г. Музрукова срочно были изготовлены и доставлены из г. Горького самолетом новые детали пресс-формы. В аппарате была изменена система получения вакуума. Через две недели после неудачного опыта сварка кусков алюминия прошла успешно и можно было приступать к работе с плутонием. Вакуумное прессование первой заготовки детали из сплава плутония в усовершенствованном аппарате также прошло удачно.
Накануне работ по извлечению первой заготовки из аппарата приехали все руководители. Начали разборку пресс-формы. Заготовка не извлекалась, отделить ее от матрицы не удавалось. И тогда Е.П. Славский, взяв риск и ответственность на себя, большим тяжелым молотком с размаху ударил по зубилу, установленному по линии разъема матрицы. Матрица разошлась, заготовка оказалась целой. Все вздохнули с облегчением. На поверхности заготовки были хорошо видны следы взаимодействия плутония с материалом матрицы; поэтому было принято решение наносить на рабочие поверхности матрицы и пуансона медное покрытие.
Тревожила также возможность попадания между кусочками плутония посторонних включений и наличия пустот. С нетерпением ждали результата гамма-дефектоскопии.
При просмотре еще не вполне просохших пленок на одной из них увидели темный достаточно крупный треугольник. В цех сразу приехали И.В. Курчатов и Б.Л. Ванников. Игорь Васильевич тут же дал схему повторного просвечивания, которая позволяла точно определить, есть ли в заготовке дефект. Только после третьего просвечивания — точно по схеме И.В. Курчатова стало ясно, что темный треугольник — это дефект в свинцовом компенсаторе, в который помещалась заготовка при просвечивании, и можно было доложить руководству, что заготовка первой детали сделана.
Для получения из этой заготовки детали заданных размеров необходимо было с ювелирной точностью провести ее токарную обработку. Это сделал А.И. Антонов — токарь высшей квалификации отделения механической обработки плутония, начальником которого был А.И. Мартынов.
Несмотря на высокую квалификацию токаря, ввиду сложности и ответственности работы для обточки заготовки был установлен такой порядок: после каждого прохода резца научный руководитель работы М.С. Пойдо рассчитывал размеры заготовки и только после этого разрешал следующий проход резца. Пока шла обточка заготовки, у станка все время стоял А.П. Завенягин. Как рассказывал потом М.С. Пойдо, во время работы он неожиданно воскликнул: «деталь запорота!». Все заверения в том, что это не так, были напрасны. Деталь сняли со станка, замерили, подтвердили, что ее размеры точно соответствуют расчетным, и только тогда продолжили работу. Измерения, проведенные по завершении обточки, показали, что первая деталь заданных размеров получена.
В сборке детали ядерного заряда должны были выдерживать определенные нагрузки. К тому времени из всех механических характеристик сплава плутония знали только значение модуля Юнга, который по просьбе Ю.Б. Харитона определил В.В. Калашников — начальник лаборатории механических испытаний. Уверенности в том, что принятая технология диффузионной сварки обеспечит нужную прочность детали, не было. Требовалось провести испытания на ее несущую способность. С волнением деталь поставили под пресс и через специальное приспособление подали требуемое давление. Размеры детали не изменились. Это подтвердило правильность выбора и сплава, и режима сварки.
Вскоре, пройдя по всем операциям без осложнений, была изготовлена и вторая деталь ядерного заряда.
В готовом виде детали должны были иметь металлическое покрытие, исключающие выход альфа-излучения на поверхность. Но в то время, когда изготовление деталей уже приближалось к концу, технологии нанесения покрытий в цехе вообще еще не было. Неожиданно появился А.И. Шальников — сотрудник института П.Л. Капицы, друг Ю.Б. Харитона по ЛФТИ. Насколько это было неожиданным, видно из того, что на следующий день утром в цех приехал И.М. Ткаченко — генерал-лейтенант КГБ, личный представитель Берии на комбинате, чтобы выяснить, кто пустил А.И. Шальникова в цех. Разрешение на участие в работе А.И. Шальникова было получено.
А работа уже шла полным ходом. В помощь А.И. Шальникову А.С. Займовский собрал группу сотрудников цеха. Живое участие во всем принимал Ю.Б. Харитон. Вскоре все, что запросил А.И. Шальников, было в цехе, установка собрана, проверена и готова к работе. Вид ее был сугубо лабораторный, но она исправно проработала больше года.
На первую деталь покрытие было нанесено успешно. Однако при осмотре ее поверхности А.А. Бочвар обнаружил несколько раковин. Тут же родилась методика контроля — фильтровальной бумагой брать с поверхности детали вблизи раковин мазки и проверять их на альфа-активность. Раковины оказались несквозными, не пропускавшими альфа-излучения.
При покрытии второй детали на ее внутренней поверхности образовался высокий никелевый дендрит, который нельзя было удалить без нарушений целости покрытия. Когда А.С. Займовский доложил об этом Б.Л. Ванникову, тот жестко пообещал отдать его под суд, если деталь будет повреждена. Как потом рассказывал А.С. Займовский, его ответ, что он не боится суда, вызвала неожиданную реплику Б.Л. Ванникова: «А я вот боюсь!».
К счастью для всех, после того как с детали сняли покрытие, она не изменилась, повторное нанесение покрытия прошло успешно.
Однако покрытие на обеих деталях было неравномерным по толщине. И здесь проявилось высокое мастерство чудо-слесарей-лекальщиков отделения механической обработки Г.В. Симакова и Ю. Пониматкина (оба потом стали нашими пациентами в связи с повреждениями кожи рук). Используя для обработки никелевого покрытия только стандартные инструменты (напильники, надфили, притиры, притирочную плиту), лекальщики сумели изготовить детали, допуски на размеры которых были весьма жесткими и толщина покрытия в любой точке их поверхности не должна была превышать заданного значения. Выполнить это последнее требование и доказать, что оно выполнимо, оказалось возможным благодаря простейшему приборчику, идея которого принадлежала А.С. Займовскому. Это был тонкой магнитный стержень на спиральной пружине, величина растяжения которой была градуирована по тут же изготовленному эталону толщины слоя никеля.
Отличить готовые детали друг от друга без тщательных измерений было совершенно невозможно, и по настоянию Ю.Б. Харитона, несмотря на серьезные опасения, они были маркированы обычными стальными клеймами.
Детали стали готовить к приемке военпредами и руководством.
По завершении работы предъявили документацию, полностью характеризующую и материал деталей, и сами детали. Первично документация на материал была оформлена в виде актов, в которых по каждому куску плутония, вошедшему в деталь, было приведено фактическое значение всех проверенных характеристик металла. Каждый результат был подтвержден подписями ответственного исполнителя, заместителя начальника цеха Н.И. Иванова и приемщика В.Г. Кузнецова (чьи воспоминания я использую в книге). Еще до официального предъявления акта приемки Ю.Б. Харитон попросил показать ему первичную документацию. Скрупулезно, с поразительной тщательностью он проверил в актах каждую цифру и каждое слово. Шутливой формулировкой его пунктуальности в инструкциях была знаменитая «Инструкция по изготовлению яичницы по Харитону».
Итоговый формуляр подписали И.В. Курчатов, А.А. Бочвар, А.С. Займовский, Е.П. Славский, Б.Г. Музруков и приемщики деталей Ю.Б. Харитон и В.Г. Кузнецов.
Параллельно с накоплением экспериментальных данных о плутонии в цехе шла разработка норм на все контролируемые параметры и оформлялись технические условия на плутоний и детали ядерного заряда, учитывающие и требования конструкторов, и возможности промышленного производства. Установленные тогда нормы действовали потом многие годы вполне успешно.
Принятые детали пробыли в цехе недолго и в ближайшую ночь были вывезены в сопровождении большого эскорта; все, кто жил в поселке вблизи дороги, ведущей от завода, утром спрашивали, что случилось в цехе. Ночью возле них в цехе у холодильника-сейфа дежурил Н.Я. Ермолаев.
После успешного «испытания» атомной бомбы в цехе по указанию Б.Л. Ванникова были впервые созданы инструкции на каждую технологическую операцию, связанную с изготовлением деталей ядерного заряда. В конце инструкции по его требованию поместили предупреждение: виновные в нарушении инструкции будут отданы под суд.
Подобная строгость была перенесена и на последующие манипуляции с отливками полусфер, и на работы в КБ-11. Особо жесткий контроль за сохранностью этих деталей в месте изготовления, по пути следования и при приемке в Арзамасе, безусловно необходимый, одновременно был источником тяжелой психологической нагрузки на персонал.
Все работы ввиду их новизны, отсутствия сложившейся технологии и примитивного оснащения, изобретаемого иногда самими участниками в процессе их освоения, были достаточно опасны. Так, установка для плавки была размещена в помещении лаборатории гамма-дефектоскопии. Отливки из литейной формы извлекали в комнатах литейного отделения прямо на рабочих столах, покрытых лишь фильтровальной бумагой. Защитой от плутония служили только резиновые перчатки и марлевая повязка — «респиратор». Основное литейное оборудование было готово к работе с плутонием лишь осенью 1949 г. Технология изготовления тиглей емкостью, достаточной для отливки заготовки детали нужной массы, была разработана еще позже. Проработку варианта формирования заготовки из порошка, получаемого гидрированием и дегидрированием плутония, в цехе быстро прекратили по причине непреодолимых трудностей в обеспечении безопасности работ.
Несмотря на все эти обстоятельства, с особым уважением вспоминаю выдержку, корректность, юмор и умело скрываемые тревогу и напряженность при общении с нашими друзьями-пациентами — участниками этих беспримерных по трудности работ. И.В. Курчатов, А.Д. Гельман, Б.Г. Музруков, А.С. Займовский, А.А. Бочвар создавали у меня впечатление занятых очень трудной, но увлекательной работой людей. Они откликались на какие-то наши просьбы, шутили, умели использовать свободные минуты для активного отдыха и заботы о близких и соратниках, никогда ни на что не жаловались.
Изделия (контрольные и опытные устройства) были направлены специальным поездом в КБ-11 (Саров — Арзамас). Перед этим КБ была поставлена сложная задача — создать два варианта ядерной бомбы в виде авиабомбы за весьма сжатый срок.
Специальное строительное управление за период 1946–1947 гг. обеспечило ввод этого объекта — КБ-11 ВНИИ экспериментальной физики с условным названием «Приволжская контора Главгорстроя СССР». Были приняты в эксплуатацию здания двух опытных заводов, лабораторный корпус и местный полигон. Из ряда ведомств были набраны и постоянно пополнялись штаты КБ, по указанию П.П. Зернова, К.И. Щелкина и Ю.Б. Харитона это были разнообразные по профессии специалисты, прошедшие особо строгую проверку органами госбезопасности. Были созданы два конструкторских коллектива (Н.Л. Духов и В.И. Алферов) и две особо значимые лаборатории — по измерению критических масс и нейтронной дозиметрии. В связи со сложностью и нерешенностью ряда фундаментальных вопросов нужны были и физики-теоретики высокого класса. За помощью обращались к Л.Д. Ландау.
В отделе Я.Б. Зельдовича возникли две лаборатории, которыми руководили Д.А. Франк-Каменецкий и Е.И. Забабахин. Их совместные разработки, выполненные на двух первых ядерных бомбах (РДС 1 и 2), были потом переданы промышленному предприятию — заводу № 6 в г. Горьком. Детали из урана и плутония поставлялись в 1949 г. комбинатами № 817 («Маяк») и № 813 (газодиффузионный завод в г. Верх-Нейвинск, позднее «Лесной»).
В модельных экспериментах отрабатывались взрывы зарядов с регистрацией их основных параметров и оценивались скорости детонации при разных радиусах заряда (М.Я. Васильев, А.Э. Захаренков). В отличие от неформальных, но постоянных контактов с медиками научного и технического персонала, работавшего на заводе В «Маяка», я не смогла найти отражения какого-либо участия медиков МСО № 50 в обследовании и наблюдении группы «оружейников», выполнявших на первых этапах эти ответственные и опасные работы — вначале в КБ-11, а затем и на полигонах. Они обращались за медицинской помощью по общим неотложным показателям (грипп, травма и пр.) зачастую не в МСО № 50, а по месту своего нахождения в данный момент. О характере работ этих специалистов медики вообще не знали ничего ввиду их особой секретности. Аналогичная ситуация сложилась и в г. Снежинск.
Не было проведено и специальных, целенаправленных исследований в ранние сроки у лиц, занимавшихся созданием нейтронных запалов на основе полоний-бериллиевых источников. Лишь сотрудники, первоначально нарабатывавшие в КБ-11 полоний (лаборатории А.Я. Апина и В.А. Александровича в КБ-11 и тем более опытная установка НИИ-9), в связи с высокой активностью исходного источника его получения (50 Ки) стали объектом пристального внимания врачей. К этому побуждал по сути экспериментальный характер их работы с высокотоксичным и «быстродействующим» нуклидом. Результатом контакта с ним с возможностью развития подострых токсических эффектов было выявление профзаболеваний в этой группе и в МСО № 50, и в клинике Института биофизики (Г.Н. Гастева с соавт.). В ИБФ были проведены экспериментальные исследования токсикологии полония (Парфенов и др.), а также максимально приближены к оценке клинических эффектов расчеты уровней доз в критических для этого элемента органах (В.Т. Хрущ, Р.Д. Друтман). Отдельные наблюдения за лицами, имевшими случайный контакт с соединениями полония, проводились и в других учреждениях. Эти данные обобщены в руководствах по обследованию разных групп профессионалов (1986–2000 гг.) и в ряде отдельных публикаций (Г.Н. Гастева, А.К. Гуськова с соавт.).
У работников КБ-11 полоний поступал через органы дыхания, кожу и желудочно-кишечный тракт (с загрязненных рук и средств защиты — маски). Основным фактором было альфа-излучение с быстрым спадом мощности дозы при ингаляционном и несколько более медленным при пероральном поступлении. Незначительные отклонения в состоянии здоровья возникали уже при поступлении в организм около 1 МБк (10–30 мкКи), очерченная клиническая картина регистрировалась при ~2 МБк. До 80% дозы формировались в первые 3 месяца. Это и объясняет подострый характер развития болезни у пострадавших. Поражались слизистые оболочки, печень, почки, реже и в меньше степени легкие и кроветворение. Для ускорения выведения полония из организма был разработан эффективный и хорошо переносимый препарат оксатиол. Однако следует иметь в виду некоторое повышение при использовании этого препарата лучевой нагрузки на почки в связи с его мобилизацией из органов депонирования и выведением с мочой.
Наблюдался один пациент, у которого полоний попал в кровь в результате травмы кисти при работе с загрязненным раствором полония микроманипулятором. В первые 3 дня у него возникла местная реакция в зоне травмы. На 2–3-м месяце были отмечены умеренные изменения крови, преимущественно лимфоцитов (критический орган — лимфатические узлы), нараставшие к исходу 3-го месяца, и нерезкие изменения функции почек. Пациент умер через 8 месяцев от необратимого поражения печени и токсического нефроза. Соотношение доз для печени и почек и для костного мозга составляет 50: 1, что и определяет ведущую роль поражения этих органов в исходе заболевания. Точная оценка величины дозы к этому времени была невозможна (А.К. Гуськова с соавт., Р.Д. Друтман и др.).
Более сложным для интерпретации является наблюдение Г.Н. Гастевой с соавт. в те же ранние сроки (1954 г.). Больной умер на 13-й день после ингаляционного поступления около 3 мКи аэрозолей полония, концентрация которых в воздухе рабочего помещения превышала допустимые в несколько тысяч раз. Содержание нуклида было в 10 раз большим в почках по сравнению с легкими и печенью. Очень рано (спустя 8 дней) произошли выраженные изменения крови и сформировался еще при нормальном количестве тромбоцитов выраженный синдром кровоточивости, определивший исход заболевания. Изменения печени и почек были выражены умеренно. Зафиксировано глубокое поражение костного мозга.
Таким образом, определяющими стали тяжелое поражение сосудов и расстройства микроциркуляции в разных органах со вторичными осложнениями и дефектами их функции. Подобный тип течения необычен и для экспериментальных исследований, в соответствии с которыми наибольшая значимость поражения основных критических органов сохранялась даже при самых высоких уровнях доз от полония, а изменения кроветворения развивались лишь к концу 3-го месяца (Б.Б. Мороз с соавт.).
Проблема полония привлекала исследователей и в отдаленные сроки при обследовании лиц, перенесших хроническую лучевую болезнь, развитие которой связывали с воздействием полония, имевшем место 30–40 лет назад (Петровский и др.).
Его маркером в отдаленные сроки Г.Н. Гастева и сотрудники МСО № 50 считали некоторое учащение обычных соматических заболеваний основных для полония критических органов (нетяжелый хронический гепатит, нефрозонефрит).
При изготовлении полоний-бериллиевых запалов сотрудники указанных выше лабораторий при разгерметизации источников могли иметь дело и с соединениями бериллия. Однако клинических наблюдений, свидетельствующих о действии этого компонента на сотрудников лаборатории, нет.
Не выделилась эта группа (а также другая — лиц, занимавшихся измерением нейтронных потоков) и по наличию характерных для действия нейтронов изменений в структурах глаза (лучевая катаракта). При специальных офтальмологических исследованиях обращала на себя внимание лишь несколько большая частота незначительных сдвигов гемодинамики сосудистой сети разных участков глаза. Изменения критических органов в отдаленные сроки были минимальными, что, по-видимому, объясняется коротким сроком реализации основной дозы от полония.
Еще меньше мы знали в эти годы о первых взрывах, проведенных на испытательных полигонах КБ-11. Первый взрыв на имитаторе был выполнен Д.М. Тарасовым еще в мае 1947 г., рентгеновский снимок произошедшего сделан там же М.А. Манаковым. В мае 1948 г. к проблеме взрывов были привлечены специалисты (!) в области танкостроения (Н.Л. Духов) и торпедостроения (В.И. Алферов). Эти работы профессионально были достаточно сложны и не обеспечены в полной мере адекватной базой для их проведения в КБ-11.
Перед исполнителями этих работ стояло множество проблем, которые предстояло решать впервые и в сжатые сроки, когда еще не было основной производственной базы (создание новых материалов для заряда, выбор компоновочной схемы, коррекция параметров газодинамики, центровки). Калибр «изделий» определял его мощность, и вполне понятным было желание сделать его максимально большим. Но имелись жесткие ограничения по длине и диаметру, которые определялись размерами бомболюка самолета.
Летом 1945 г. состоялась встреча И.В. Курчатова и Ю.Б. Харитона с инженером-конструктором В.А. Турбинером. «Из весьма туманных и необычных слов, — вспоминает последний, — я понял, что речь идет о создании отечественного атомного устройства, хотя об этом и не говорилось, слово «бомба» не произносилось. Спросил: сколько нам отпущено времени? Харитон ответил, что дано всего пять лет — в этот срок мы обязаны уложиться».
«Я делал общую конструкторскую компоновку первой советской атомной бомбы, — вспоминает Ю.К. Чернышев. — В самом начале 1946 г. была сделана модель изделия в масштабе 1: 10. Практически это был первый эскизный проект... Ю.Б. Харитон и П.М. Зернов показали проект Сталину и Берии... Проект, помимо модели, содержал также общий компоновочный чертеж c необходимыми разрезами и сечениями в красках...»
Проект включал не только сам ядерный заряд, но и авиационную бомбу, приспособленную для сброса с Ту-4. Таким образом, нужны были приспособления атомной бомбы к ее возможному носителю.
Обладание атомной бомбой еще не решало всех задач. Необходимы были средства доставки отечественной атомной бомбы к целям.
В СССР к этому времени был создан лишь один бомбардировщик, способный решать такие задачи. Это был Пе-8 — пятимоторная машина, которая могла достигать высоты 10 тыс. метров. По ряду причин этих самолетов было построено всего несколько десятков, да и сама конструкция явно устаревала.
Летом 1944 г. на Дальнем Востоке потерпел катастрофу американский бомбардировщик Б-29 — знаменитая летающая крепость, который возвращался на Аляску после полета на Японию. Сталин приказал доставить сохранившиеся фрагменты и детали самолета Туполеву; конструктор в это время был арестован и работал в одной из «шарашек» над проектом дальнего бомбардировщика.
Не прошло и месяца, как еще один Б-29 приземлился на Дальнем Востоке из-за возникших в полете механических неполадок. Машина была конфискована. Ее экипаж отправили на родину, а самолет — на подмосковный аэродром в Жуковском.
Б-29 являлся самым совершенным в то время бомбардировщиком. Он мог нести до 10 тонн бомб, подниматься на высоту 11 км. Четыре двигателя «Райт-Циклон» позволяли самолету развивать скорость 575 км в час, что делало его практически неуязвимым. С подобных самолетов были сброшены атомные бомбы «Малыш» и «Толстяк», уничтожившие Хиросиму и Нагасаки.
Копировать Б-29 поручили Туполеву, который был не в восторге от такого задания. Он понимал, что копия в любом случае получится хуже оригинала, но, будучи заключенным, достойно возразить Лаврентию Павловичу не смог. Только попросил на создание «нового» самолета три года. «Два, — отрезал Берия. — Машина должна участвовать в воздушных парадах не позднее августа 1947 года». Однако в это время в СССР просто не было подходящих материалов: резины, пластика и других необходимых средств. Всему этому предстояло найти адекватную замену. Конструкторам были неизвестны и величины сопротивления в электроцепях и давления в гидросистемах самолета. Все это приходилось вычислять путем сложных экспериментов. Много хлопот доставило разработчикам воспроизведение системы противообледенения.
Работа над «новой» машиной была выполнена в срок. В 1947 г. самолет, получивший обозначение Ту-4, впервые поднялся над аэродромом в Тушино.
Это был бомбардировщик, способный нести ядерное оружие с возможностью быстрого изменения высоты полета для ухода из зоны действия взрыва. Именно его и готовили для испытания атомной бомбы. Однако в качестве первого этапа, наиболее полно обеспечивавшего безопасность, было принято решение сбросить бомбы со специальной вышки, а не с самолета.
И наконец, необходимо сказать, что работа с субкритическими лишь в строго определенных условиях массами оставалась всегда потенциально опасной в плане их перехода в критическое состояние с развитием самопроизвольной цепной реакции.
За все время два случая такой реакции произошли и в Арзамасе. При работе с деталями изделия двое участников ситуации подверглись в 1963 г. гамма-бета-облучению с развитием ОЛБ II степени тяжести от резко неравномерного облучения в дозах 3,7 и 5,5 Гр (средние по телу). Были облучены преимущественно голова, шея, руки, доза на тело (костный мозг) была относительно невелика. Наиболее выраженным снижение показателей крови (количества гранулоцитов) у одного пострадавшего было на 25-е, у другого — на 36-е сутки. Пациенты лечились в клинике ИБФ. Восстановление было полным.
Крайне тяжелое поражение при СЦР развилось впоследствии у больного 41 года на сборке, содержавшей высокообогащенный уран (17.06.97 г.). Манипуляции проводились им вручную на уровне головы и верхней половины туловища. Ведущим было действие нейтронов, в 10 раз превышавшее по доле вклад гамма-излучения, на уровне головы (керма от нейтронов и гамма-излучения 41 ± 12,2 Гр при 4,5–5,5 Гр в верхней половине туловища). Дозы на руки составляли 150–170 Гр (с неопределенностью примерно 10–20%), средняя по телу доза — 14 ± 4 Гр от нейтронов и 3,5 ± 0,3 Гр от гамма-излучения.
Излучение было высокопроникающим (существенный спад только на глубине 8 см и более). Смерть наступила через 66,5 ч после облучения при клинических проявлениях тяжелого токсикоза и выраженных нарушений кровообращения в тканях. Ампутированные верхние конечности были отечны. В расследовании ситуации и описании случая принимали участие эксперты из международных организаций (публикация в 2001 г. — «Critical accident in Sarov»).
