Восприятие

Самое сильное ощущение нашего тела — это ощу­щение прикосновения. Мы постоянно испытываем какие-то чувства, любим и ненавидим, мы прикаса­емся к кому-то и к нам прикасаются — осяза­тельные клетки нашей кожи принимают во всем этом самое непосредст­венное участие.

Дж. Лайонел Тэйяор

В

1953 году по программе Фонда Рокфеллера я ездил по разным городам Соединенных Штатов Аме­рики в составе делегации известных во всем мире хирургов и терапевтов. Мы изучали проблему возникнове­ния паралича как осложнения после проказы. Заканчивалось наше пре­бывание в Нью-Йорке, где я должен был сделать доклад для Американ­ского Института исследования про­казы и встретиться с несколькими хирургами. Во время конференции в институте я вдруг почувствовал себя плохо: закружилась голова, стало тошнить. Кое-как я сумел прочитать доклад. Но меня все сильнее и силь­нее бил озноб. Мне пришлось встать и выйти из зала. Я поехал на метро в гостиницу. Когда я ехал в вагоне, мне стало совсем плохо: от укачивания голова так закружилась, что я не мог ни стоять, ни сидеть. Я упал на пол. Пассажиры, скорее всего, подумали, что я пьяный. Никто не подошел ко мне.

Еле-еле я дотащился до гости­ницы. У меня тупо пронеслось в голове: надо бы вызвать врача. Но в номере не было телефона, а мне было так плохо, что сил уже не было: я со стоном упал на кровать. В таком состоянии я находился несколько дней. Маль­чик-посыльный каждый день приносил мне в номер апельси­новый сок, молоко и аспирин.

Я едва пришел в себя как раз ко дню отлета назад в Англию, в Саутгемптон, был еще очень слабым и передвигался с трудом. В Саутгемптоне я пересел на поезд, чтобы доехать до Лондона. В поезде я плюхнулся на сиденье и, как привадился, согнувшись, к спинке, так и ехал всю дорогу. А ехал я долго. Поменять положение у меня просто не было сил. К концу пути ноги свело судорогой. У меня было единственное желание: что­бы эта бесконечная поездка наконец закончилась.

В конце концов, я добрался до дома своей тети, полнос­тью опустошенный эмоционально и физически. Как мешок картошки, я безжизненно рухнул на стул; снял ботинки. И вот тут наступил, наверное, самый жуткий момент в моей жизни. Наклонившись, я снял носки, и мне стало совершенно очевид­но: моя левая нога ничего не чувствует.

Смертельный страх сжал мой желудок сильнее, чем рвот­ные спазмы. Неужели это все-таки случилось со мной после се­ми лет работы с больными проказой? Теперь я сам стал больным? Стараясь держать себя в руках, я встал, нашел длинную булавку и снова сел. Булавкой я уколол себя в лодыжку. Боли не почувствовал. Я воткнул булавку глубже — мне очень хотелось, чтобы сработал условный рефлекс на боль. Но его не было. Лишь кровь просочилась из пораненной кожи. Я содрогнулся при мысли о том, что боль уже никогда не вернется ко мне, и молча закрыл лицо руками.

Семь лет я вместе с бригадой врачей сражался против ве­ковой традиции, чтобы дать свободу больным проказой. Изо всех сил мы старались побороть страх — мы сорвали страшную колючую проволоку, окружавшую поселок для больных прока­зой в Веллоре.

Я убедил весь персонал, что эта болезнь — наименее заразная из всех инфекционных болезней, передаваемых от человека человеку. Я объяснял, что соответствующая гигиена прак­тически гарантирует, что врачи не заразятся. И вот теперь я, их руководитель — прокаженный. Это отвратительное слово, на употребление которого я наложил запрет, вдруг выросло передо мной, как чудовище, обнажив свою жуткую сущность. Как убе­дительно я доказывал своим пациентам, что они должны сте­реть это клеймо прошлого и собственными руками сотворить для себя новую жизнь, преодолев предрассудки общества!

Мой разум помутился. Мне надо будет обязательно изо­лироваться от семьи: дети пациентов — самая большая группа риска. Возможно, я смогу остаться в Англии. Но что, если ка­ким-то образом просочатся слухи о моем заболевании? Я уже представил себе заголовки в газетах. А что же будет с моими па­циентами? Кто же теперь рискнет лечить больных проказой, ес­ли сам в любой момент сможет оказаться отверженным?

Всю ночь я пролежал на кровати, не раздеваясь, сняв только ботинки и носки. Мое тело покрылось испариной, мне было тяжело дышать — я испытывал сильное моральное напря­жение. В мозгу, как кадры кинофильма, проносились один за другим сюжеты о том, чего я теперь лишился, заболев прока­зой. Хотя я знал, что сульфаниламидные препараты, скорее всего, очень быстро остановят распространение болезни, я не мог не думать о том, как проказа исказит мое лицо, ноги, паль­цы. Руки были для меня орудием труда. Как же я буду водить скальпелем по живым человеческим органам, если кончики моих пальцев не будут контролировать силу нажатия и чувство­вать ответное давление? Моей карьере хирурга скоро придет конец.

Сколько всего красивого уйдет из моей жизни. В выход­ные дни я больше всего любил копаться в саду. Я обожал раз­рыхлять землю тяпкой, а потом нагибаться и разминать комоч­ки земли руками. Перебирая землю пальцами, я испытывал массу ощущений. Я различал на ощупь жесткие камешки, влажную от росы траву; мог, не глядя, определить влажность почвы, количество присутствующей глины. Теперь, вероятнее всего, я буду лишен этих ощущений.

Я больше никогда не получу удовольствие от прикосно­вения к мягкой шерсти, когда буду гладить любимую собаку; не испытаю щекотки, когда возьму в руки майского жука; не почувствую трепетного волнения, прикоснувшись к пушисто­му кокону гусеницы, в котором зарождается новая жизнь. Прикосновение к перьям птицы, лягушке, цветам, шерсти животного — эти осязательные ощущения наполняли всю мою жизнь. Из-за того, что я работал с людьми, больными проказой и поэтому лишенными большинства осязательных ощущений, я дорожил ими гораздо сильнее, чем другие.

Забрезжил рассвет. Я встал с кровати, совершенно не от­дохнувший. Меня переполняло отчаяние. Я подошел к зеркалу, постоял около него, собираясь с духом. Потом снова взял бу­лавку, чтобы определить границы пораженной области. Сделав глубокий вдох, я воткнул булавку в ногу — и громко вскрикнул. Никогда мне не доводилось испытывать такого восхитительно­го чувства — чувства, которое испытывает живое тело, пронзен­ное болью, как ударом тока. Я упал на колени в порыве благо­дарности Богу.

Потом я громко рассмеялся и замотал головой, осознав, каким же глупым был ночью. Совершенно очевидно: я пре­красно чувствую боль. Когда я ехал в поезде, то был очень сла­бым — мне трудно было даже сделать лишнее движение, поэто­му я сидел в одном и том же неудобном положении долгое вре­мя. И ноги просто онемели. Очень усталого и разбитого, меня охватили страшные подозрения, которые и переросли в лож­ные выводы. Проказы не было, была просто усталость от долгой утомительной поездки.

Э

ти мрачные чувства, о которых в течение многих лет я не решался никому рассказать, преподали мне хороший урок на тему, что такое боль и что такое чувствительность. После этого случая я постоянно старался осязательно ощутить, т. е. почувствовать на ощупь сотни предметов окружающей обста­новки. Деревья, цветы, животные, ткань, скульптура, карти­ны, — я хотел потрогать все. Меня охватила какая-то особая непреодолимая жажда все щупать и щупать голодными на ощущения пальцами.

Кожа существует не просто для того, чтобы придать телу внешний вид. Это еще и полный жизни, деятельный источник непрерывно поступающей информации об окружающей среде. Большая часть наших органов — уши, глаза, нос — ограничена небольшой территорией. А вот кожа, похожая на тонкое раска­танное тесто для пирога, состоит из полумиллиона крошечных передающих устройств — они постоянно звонят все вместе, как маленькие телефончики, чтобы сообщить нашему мозгу важ­ные новости.

Только представьте себе, какое разнообразие информа­ции кожа беспрерывно передает нам: ветер, пыль, паразиты, перепад давления, изменение температуры, перемена влажно­сти, свет, радиация. Кожа довольно прочна, чтобы выдержать трение при ходьбе по асфальту, и в то же время достаточно нежна, чтобы босые пальцы ног почувствовали легкое дунове­ние ветерка. Слово «прикосновение» имеет огромное количе­ство значений. Я смотрел его во многих словарях, включая большой Оксфордский словарь, — и везде у этого слова гораз­до больше значений, чем у других слов. Едва ли можно пред­ставить себе человеческую деятельность — будь то спорт, му­зыка, искусство, кулинария, физический труд, секс, — где бы так много не было связано с прикосновениями. (Может быть, только осуществление умственных математических расчетов?)

Осязание — это одно из чувств, которое работает всегда, даже когда мы спим. Это чувство еще и укрепляет нас эмоцио­нально. На минутку представьте себе, что вы испытываете, ког­да вас обнимает любимый человек, когда вам делают расслаб­ляющий массаж, когда вы прижимаете к груди ребенка, когда стоите под теплым душем. Почитайте наблюдения Хелен Кел­лер, с отличием окончившей Рэдклифский университет, автора 12 книг, — и вы узнаете, что способно дать мозгу одно лишь осязание.

И хотя ученые расходятся во мнении, что такое осязание и как оно осуществляется, но они могут точно определять — насколько четко и слаженно протекает этот процесс. Легкий щел­чок ногтем может сообщить мне, до чего я дотронулся: до бума­ги, ткани, дерева, пластмассы или металла. Здоровая человече­ская рука способна различить на ощупь стеклянный стакан: ровные у него края или граненые, даже если грани составляют всего 0,01 мм. Человек, работающий в текстильной промыш­ленности, может легко определить на ощупь мешковину грубо­го плетения. Это для него не составляет никакого труда. Но он также может с завязанными глазами отличить сатин от шелка. А если он потрет в руках синтетическую ткань, то даже почувству­ет, что в ее составе нейлона добавлено на 5 процентов больше.

А эти никчемные волоски, торчащие как попало на на­шем теле, в действительности служат своеобразными рычага­ми, увеличивающими осязательные ощущения. Мы можем чувствовать давление величиной в 0,028 грамма кончиком во­лоска длиной в 1 см[V].

С

войство кожи — давать информацию о мире, и она подска­зывает мне еще одну важную обязанность «передового от­ряда» Тела Христова, который должен бдительно наблюдать за людьми, вступающими в контакт с церковью. Начинающих ду-шепопечителей, жаждущих помогать людям, всегда предупреж­дают: «Сначала научитесь слушать. Ваш мудрый совет окажется бесполезным, если вы прежде не выслушаете человека». Кожа тоже помогает слушать. Тысячи чувствительных клеток снабжают нас информацией. С этого первичного контакта начинается любовь.

Стоит измениться давлению воздуха, текстуре ткани, тем­пературе, как кожные рецепторы посылают сигналы мозгу. Так и христианская церковь, которая, по словам Иисуса, «в миру, но не от мира сего», улавливает постоянный поток сигналов, преобразующихся в информацию о жизни общества и о его нуждах. Вселенское Христово Тело огромно. Ежесекундно его рецепторы несут ему информацию о том, что происходит в тру­щобах Гарлема, перуанских джунглях, на Шри Ланке, на про­сторах России и в пустынях Аравии.

В Теле Христовом есть члены, обязанность которых -следить за изменением нужд мира. Например, в наши дни мис­сионеры начинают больше внимания обращать на физические и материальные нужды людей — не только на нужды духовные.

На рассвете миссионерского движения появилось немало людей, которые были слепы к новой обстановке. Они не видели красоты и преимуществ тех народов, которым проповедовали. Из гологрудых негритянок и бьющих в там-тамы негров они пытались вылепить европейцев, замотав их в неудобные и не­подходящие для того климата одежды, обучив их любимым гимнам Мартина Лютера.

Божья любовь как бы «снисходила» до этих людей в виде горькой пилюли, придуманной на другом конце земли. Но выс­шая и действенная любовь всегда начинается с тихого слуша­ния, с первичного узнавания.

И

з всех наших чувств осязание дает наиболее надежную ин­формацию. Ребенок начинает познавать мир с прикосно­вения. Дайте ему игрушку — и он будет трогать ее пальчиками, потом потянет в рот, полижет... Для него слух и зрение — вто­ричны. Лишь позже он поймет ценность взгляда. Но даже мы, взрослые, порой больше доверяем прикосновению. «Ощути­мым» свидетельствам легче поверить. Фома сомневался в рас­сказах о воскресении Христа. Он говорил: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю» (Ин. 20:25).

Ребенок трогает атрибуты фокусника, чтобы посмотреть, настоящие ли они. Он не верит своим глазам. Мираж может одурачить взгляд и мозг, но не обманет прикосновение.

Помню один случай. Моей дочери, Мэри, было три года, и она очень боялась грозы. Она понимала, что в доме ей ничего не грозит, но, когда молнии начинали сверкать все ближе к до­му, она подбегала ко мне и, вложив свою ручонку в мою руку, неуверенно спрашивала: «Папочка, ведь нам с тобой не страш­но, да?»

Слова ее говорили, что ей не страшно, но истинные чув­ства выдавала ее трясущаяся от страха рука. Через ее кожу я по­нимал ее состояние.

Мы будем говорить об особых свойствах кожи, которые помогают ей адаптироваться к внешней среде. Но эти ее свой­ства бесполезны, если кожные рецепторы молчат. Сам Бог ре­шил ощутимо присутствовать в мире, в котором Он, подобно людям, мог получать информацию о мире через кожу. Он уста­вал, чувствовал боль и затем умер. Но лучший пример безмолв­ной любви явил Его Сын. Сегодня Он призывает нас стать в миру Его «чуткой» кожей.