THESIS, 1994, вып. 5
13 5
Никлас Луман
ПОНЯТИЕ РИСКА
Niklas Luhmann. Der Begriff Risiko. In: N.Luhmann. Soziologie des
Risikos. Berlin; New York: Walter de Gruyter, 1991, S.9–40.
© Walter de Gruyter Co., 1991
Перевод к.ф.н. А.Ф.Филиппова
I
Сегодня о риске говорят специалисты самых разных дисциплин. К
традиционной статистической трактовке калькуляций риска добави-
лись экономические исследования, начало которым было положено
гениальным проектом Фрэнка Найта (Knight, 1921; см. также Найт,
1994). В экономических работах с самого начала речь шла о том, как
обосновать предпринимательскую прибыль функцией поглощения
риска. Правда, эта мысль была не нова; ее можно найти уже у Фихте в
связи с землевладением и сословной дифференциацией. Однако в
контексте современной экономической науки благодаря этой идее
появилась возможность удачно сочетать макро- и микроэкономиче-
ские теории. Но введенное Найтом различение риска и неопределен-
ности превратилось прямо-таки в догму. Любые новации влекут за со-
бой упреки в неправильном употреблении понятия "риск". Однако
ведь другие дисциплины вовсе не имеют дела с проблемой обоснова-
ния предпринимательской прибыли, а также с различием и взаимо-
связью теорий рынка и теорий предприятия. Так почему они должны
обращаться к этому источнику?
Кроме статистических подходов, имеются концепции, основанные
на теории решений и теории игр. Здесь – свои проблемы, свои споры:
например, о том, насколько могут быть осмысленно субъективирова-
ны ожидания и предпочтения. Психологи и социальные психологи
продвигались, так сказать, во встречном направлении. Они установи-
ли: на самом деле люди калькулируют совсем не так, как следует по-
ступать, чтобы статистики приписали им "рациональность". Они до-
пускают "ошибки", сказали бы одни. Они действуют подходящим для
повседневности образом, говорят другие. Во всяком случае, вполне
очевидно, что отклонения [от рациональности] структурированы, у
них есть [определенная] тенденция. А тем временем пропасть между
дисциплинами становится все глубже и шире, они расходятся, как
континенты. Известно ведь, что домохозяйки в супермаркетах и
уличные дети в Бразилии умеют весьма успешно калькулировать – но
не так, как их научили (или не научили) в школе (Carraher et al., 1985;
1988; Lave, 1986; 1988). Известно, что значения (Werte) могут быть
квантифицированы, так что потом первоначальное значение уже ни-
кто не сможет выяснить (см., в частности: Ashby, 1978),– ни частные
лица, которые либо неспособны к этому, либо не дают себе труда сде-
лать это, ни кто-либо еще. Там, где рациональность относится к набору обязательных ролевых предписаний и где ожидается особая осмотрительность и ответственность в обращении с риском, даже в менеджменте организаций, никто не производит количественных каль-
куляций риска; во всяком случае, это происходит не так, как преду-
сматривает конвенциональная теория принятия решений (cм. March
and Shapira, 1987). Но тогда какой же смысл в теориях риска, поня-
тия которого связаны с количественной калькуляцией? Может быть,
все дело только в том, чтобы задать (как в некоторых теориях морали)
какой-то идеал, позволяющий каждому увидеть свое (к счастью, и
других людей тоже) несоответствие требованиям [рациональности]?
На карту поставлено (во всяком случае, это важно для науки) исполь-
зование количества и его практическая релевантность.
Сегодня очевидно, что, даже оставаясь в рамках этой модели коли-
чественной калькуляции риска, которая, в общем, ориентируется на
субъективные ожидания полезности, кое-что необходимо существенно
изменить. Назовем эту поправку порогом катастрофы. С результатами
калькуляции риска соглашаются тогда и только тогда, когда они не
подходят к порогу, за которым несчастье (сколь бы невероятным оно
ни являлось) было бы воспринято как катастрофа. Поэтому сельское
хозяйство, работающее на выживание, весьма нерасположено к риску,
ибо ему постоянно угрожают голод, потеря семенного фонда, невоз-
можность продолжить производство (обзор см. в Cashdan, 1990; см.
также: Johnson, 1971; Roumasset, 1976; Roumasset et al., 1979; Dillon
and Scandizzo, 1978). Сходные условия обнаруживаются и в денежном
хозяйстве: предприниматели, которые должны считаться с проблемами
ликвидности, менее готовы к риску, чем те, для которых при данной
величине риска эта проблема несущественна (Lorange and Norman,
1973). Видимо, надо принять во внимание и то, что порог катастрофы
весьма по-разному определяет тот, кто принимает решения, и тот, кого
эти рискованные решения затрагивают (см. Luhmann, 1991, K.6). Так
что вряд ли даже в специфических ситуациях есть шанс на согласие
относительно таких калькуляций.
Но и это еще не все. Проблему риска, между тем, открыли и соци-
альные науки – но только, так сказать, не в своем огороде, а в сосед-
ском, и то лишь потому, что он был недостаточно ухожен. Культур-
антропологи, социальные антропологи, политологи с полным правом
указывают, что оценка риска и готовность принять риск – это про-
блема не только ментальная [psychische], но прежде всего социальная.
Поведение в этих случаях соответствует либо ожиданиям относитель-
но [поведения] релевантных референтных групп, либо [характеру] со-
циализации (независимо от того, была ли она такой, какой принято
считать, или совершенно иной)1. Эта позиция (хотя поначалу речь
идет лишь о теоретическом споре) основана на том, что социальные
науки лучше ощущают масштабы проблемы риска, ибо видят здесь
прежде всего технологические и экологические проблемы современно-
го общества. Поэтому на передний план выходит вопрос, кто прини-
мает решение или что оказывается решающим в вопросе о том, учи-
тывать риск или нет, а [если да, то] в каких временных или предмет-
ных горизонтах*. В дополнение к уже достаточно распространенным
дискуссиям об исчислении риска, восприятии риска, оценке риска и
согласии на риск теперь добавляется еще вопрос об отборе риска: ка-
кой-то риск учитывается, а какой-то нет. А исследование, специфич-
ное именно для данной дисциплины, может обнаружить, что это не
вопрос случая, но что этим отбором управляют такие-то и такие-то
социальные факторы.
Однако такого рода исследования все еще предполагают, что ис-
ходным пунктом остается индивид. Они модифицируют результаты
психологического исследования. Допустим, один из результатов таков:
в обыденных контекстах индивиды, как правило, недооценивают риск
– например, потому, что дела до сих пор шли хорошо, и применительно
к еще не испытанным ситуациям они переоценивают свои собствен-
ные возможности контроля и недооценивают размер [возможного]
ущерба. Но тогда можно задать вопрос: какой же должна быть комму-
никация, в намерение которой входит повысить сознание риска2? Не-
сомненно, обращение к социальным контекстам и операциям необхо-
димым образом дополняет психологические интуиции, а также, конеч-
но, позволяет убедительно объяснять те случаи, когда индивиды по-
разному реагируют в разных социальных ситуациях. Но если знание
[социальной обусловленности поведения] становится все более полным,
то в какой-то момент приходится, наконец, спросить, можно ли и
дальше вменять все личным решениям (будь то рациональным, интуи-
тивным, привычным и т.п.)? И не следовало бы, независимо от этого,
попытаться реализовать строго социологический подход, состоящий в
постижении феномена риска лишь соответственно смыслу коммуни-
каций – включая, конечно, и сообщение в коммуникации об индиви-
дуально принятых решениях.
Не занимая столь радикальной позиции, социология, в конечном
счете, тоже обратила внимание на проблему риска; по крайней мере,
она стала пользоваться словом "риск". Здесь, после того как антикапи-
талистическая предубежденность потеряла свое значение, социология
опять обретает возможность наполнить новым содержанием свою ста-
рую роль: она бьет в обществе тревогу (cм. Beck, 1986; см. также Бек,
1994). В настоящее время это происходит скорее неотрефлектирован-
но; я имею в виду, что социология не рефлектирует свою роль. Ибо ес-
ли она уже знает, что риски подвергаются отбору, то почему и как она
сама тогда делает это? Теоретическая рефлексия удовлетворительно-
го уровня должна была бы распознать, по меньшей мере, "аутологиче-
скую" компоненту, которая выступает всегда, когда наблюдатели на-
блюдают наблюдателей*. Добытое социологией знание о социальной
обусловленности всякого переживания и действования, mutatis mutandis
относится и к ней самой. Она не может наблюдать общество из-
вне, она оперирует в обществе; и именно она-то и должна была бы это
знать. Она может посвятить себя модным темам, поддерживать дви-
жения протеста, описывать опасности современной технологии и спо-
собы их измерения или предостерегать против необратимого ущерба,
наносимого окружающей среде. Но то же самое делают и другие. Со-
циология должна была бы добавить сюда теорию селективности всех
общественных операций, включая и наблюдение этих операций и даже
те структуры, которые детерминируют эти операции. Тогда с точки
зрения социологии (но это опять-таки специфика именно данной дис-
циплины) тема "риск" относилась бы к теории современного общества
и несла бы на себе отпечаток ее понятийного аппарата. Но такой тео-
рии не существует, а классические традиции, на которые до сих пор
ориентируется множество теоретиков социологии, дают мало точек
опоры для таких тем, как "экология", "технология", "риск", не говоря
уже о проблемах самореференции.
Мы не можем здесь останавливаться на общих трудностях междис-
циплинарного исследования. Есть совместная работа на уровне проек-
тов, а есть области исследований, которые можно обозначить как
"трансдисциплинарные" отрасли знания, например кибернетика и тео-
рия систем. Исследования риска представляют собой, видимо, еще од-
ну такую область. Прежде всего, впечатляют, конечно, негативные по-
следствия участия в них множества дисциплин и отраслей науки. В
результате нет такого понятия риска, которое могло бы отвечать науч-
ным притязаниям. Совершенно очевидно, что для каждой отрасли
знания ее собственный теоретический контекст вполне достаточен,
чтобы выдавать руководящие указания. Поэтому даже на уровне от-
дельных отраслей знания, а тем более в процессе совместной междис-
циплинарной работы порой возникают сомнения, известно ли вообще,
о чем идет речь. Конечно, уже по причинам теоретико-познавательного
свойства нельзя исходить из того, что некие фактические обстоятель-
* Термин "аутологический", который Луман использует не всегда строго,
означает совпадение характеризующего и характеризуемого. Скажем, слово
"трехсложный" – само трехсложное. Социология, изучающая социальную
обусловленность всех явлений, сама социально обусловлена.– Прим. ред.