Когда мы говорим об интеграции, даже если это чисто экономическая интеграция, по сути, мы говорим о политике. В конце концов, совместное регулирование экономики, отмена ограничений, введение единых стандартов становятся следствием политической договоренности. То есть государства говорят: «Мы совместно решаем, что бизнес будет на наших территориях работать по таким-то правилам». Это политическое решение, не экономическое. С другой стороны, абсолютно не удивительно, что китайский проект ЭПШП воспринимается как политическая инициатива, поскольку он ассоциируется с тем, что КНР заперта с юга и востока. Там китайцам идти некуда, там у китайцев территориальные споры — трения с Японией, Филиппинами, Вьетнамом. На западе и на севере таких проблем нет.
С тем, что такое ЭПШП, более-менее разобрались. Но есть же еще другой проект — Морской Шелковый путь XXI века, идущий, как несложно понять из названия, по воде. С этим проектом мы как-то взаимодействуем?
В значительно меньшей степени, поскольку данный проект вторичен по отношению к сухопутному. Морской Шелковый путь XXI века направлен на укрепление и систематизацию связей Китая со странами западной Африки и Ближнего Востока. Вторичен этот проект, поскольку для Китая он фактически ничего не меняет — маршрут проходит через те же проливы, которые успешно контролирует американский флот.
|
|
Про китайцев хорошо известно, что они ни с какими объединениями договоров не заключают, а работают со странами только на двусторонней основе. Как же нам удалось добиться подписания Совместного заявления о сотрудничестве по сопряжению строительства Евразийского экономического союза и Экономического пояса Шелкового пути?
Это заявление было подписано в Москве 8 мая (Си Цзиньпин посетил российскую столицу для участия в торжествах по случаю Дня Победы — прим. «Ленты.ру»). Его подписанию предшествовала огромная экспертная и дипломатическая работа. И наши дипломаты, и наши экономические дипломаты, и российские эксперты во время как двусторонних встреч с нашими китайскими друзьями, так и встреч с участием китайцев и друзей из Казахстана объясняли, что формат евразийской интеграции комфортен для осуществления инвестиций. Мы доносили до наших партнеров мысль, что поскольку ЕАЭС — это единое правовое пространство, то здесь не придется приноравливаться к нескольким законодательным системам. А сейчас, я уже сказал об этом, Евразийский экономический союз — это и единое таможенное пространство. На определенном этапе, примерно в начале апреля этого года, в руководстве Китая, в китайских экспертных кругах произошел сдвиг — там перестали воспринимать взаимодействие с ЕАЭС как нечто ограничивающее возможности КНР. Но, конечно, если мы сейчас со своей стороны ничего делать не будем, то китайцы вернутся к двустороннему формату взаимодействия.
|
|
Евразийский экономический союз и Экономический пояс Шелкового пути, если так можно выразиться, — о разном. Первый проект — про интеграцию и снятие барьеров, второй — про логистику и транспортную инфраструктуру. При этом с самого начала многие эксперты говорили, что эти проекты с неизбежностью станут конкурирующими. На чем была основана эта уверенность?
И в России, и на Западе, и в Китае многие просто априори считали, что Москва и Пекин являются конкурентами в Центральной Азии. Но на самом деле это совершенно не так, потому что ни одна из целей развития России и Китая, ни одна из их целей в регионе не противоречат друг другу. Что нужно Москве в Центральной Азии? Безопасность и трудовые ресурсы. Что нужно КНР в Центральной Азии? Энергоресурсы, возможность размещать свои производства и строить дороги. Решая эти задачи, Москва и Пекин никак другу другу не мешают. Рабочую силу Китай все равно всюду завозит свою — претендовать на нужные России трудовые ресурсы китайцы не станут. Так что, я думаю, это предубеждение обусловлено психологически-информационными причинами, а не фактическими. Мне лично с самого начала было ясно, что проекты конкурировать не будут именно потому, что они о разном. Вот с Евросоюзом, к сожалению, у нас возникли противоречия, закончившиеся украинской трагедией. Это произошло, так как мы и европейцы предлагали один и тот же продукт. Европейцы предлагали интеграцию, снятие барьеров и совместное регулирование рынка, и мы украинцам предлагали то же самое. Одинаковые продукты вступили в конкуренцию. С Китаем мы предлагаем разные продукты: Москва — формат, Пекин — инвестиции.
Китайцы не приемлют идею равноправного партнерства — такова особенность их психологии. «Старшим братом» китайцы нас уже не считают, а на роль «младшего брата» Россия вряд ли согласится. Как можно преодолеть это противоречие в рамках сопряжения двух проектов?
Вы совершенно правы — коллеги-синологи неоднократно указывали нам, экспертам, не специализирующимся на Китае, что в китайском языке нет слова «брат». Есть слова «старший брат» и «младший брат», среднего между ними не бывает. Действительно, китайская психология не знает понятия «равенство». Любая система отношений для китайцев содержит в себе субординацию — старший-младший. Это серьезная проблема, в том числе и для самих китайцев, поскольку такой подход мешает их адаптации к взаимодействию с зарубежными партнерами. Мне кажется, что мы должны стремиться здесь к большей гибкости, поскольку для России не должно быть проблемой признать, что в некоторых областях у Китая больше возможностей, сил, опыта. Примером может послужить все та же сфера дорожного строительства, развития инфраструктуры. Но есть и области, в которых КНР всегда будет нашим младшим партнером. В первую очередь это военная сфера.