Table of Contents 2 страница

– Шестнадцать лет. Хотя на суде я заявил, что у меня не было причины убивать этого

человека. Но мне сказали, что я избрал выгодную позицию, чтобы уменьшить вину. Однако я

признал, что стрелял. Так в чем же я хотел уменьшить вину?

– Ладно, зови своего «американца», – включился в разговор Мурашов.

Через несколько минут в помещение зашел тщедушной внешности, совсем невысокий

молодой человек и сразу ввел меня в курс дела.

– Девятнадцать лет сроку. За убийство. Убил чиновника мэрии Санкт-Петербурга, я его…

затоптал!

– В каком смысле?

– Мы изрядно выпили, я работал в мэрии переводчиком. Он просто валялся, пьяный, на

полу, я его запинал до смерти.

– Зачем?

– А у меня негативное отношение ко всем этим сексуальным меньшинствам, их надо вешать

на первом суку. Он был одним из них.

– Почему же вы с ним пили? Если так ненавидели.

– Это уже другой вопрос. Там пить больше не с кем.

– Где, в мэрии?

– И в мэрии тоже. Я работал одновременно в мэрии и университете, преподавал

американскую литературу, так половина студентов у меня были педерастами, детки богатых

родителей… Они даже ездят на каникулы в Швецию и регистрируют там свои однополые браки.

– Неужели в Санкт-Петербурге так много «голубых»?

– Очень много, считайте, полгорода.

– И что, всех нужно убивать?

– Я же говорю – был пьян. На суде у меня был адвокат из Международной амнистии. Мои

друзья из Америки…

– Из Америки?

– Да, я четыре месяца преподавал в Бостоне шекспироведение.

– И что дальше?

– Я вот и говорю, что мои друзья из Америки приехали на суд, пытались защищать меня.

Оказалось, бесполезно. Девятнадцать лет за убийство педика! Впрочем, меня не волнует, что

посадили. Срок большой – вот что волнует. Я был не готов к такому сроку. Вот если бы раньше

меня посадили, я бы не удивился.

– Почему?

– Потому что раньше я работал в милиции, был оперуполномоченным. И тогда, в милиции,

я был готов сесть в тюрьму в любое время. У меня было три убийства при задержании, каждый

раз заводили дело… На мне было уже три трупа, и я готов был сесть. А в этот раз – нет.

Случайно все вышло. Неожиданно для меня самого, стечение обстоятельств… Впрочем, я не

считаю, что сделал что-то сильно плохое. Жалко другого – времени, которое теперь идет

впустую. А я хочу работать, преподавать, мне интересно живое общение, я даже написал

заявление в школу при колонии, что могу вести уроки английского языка. Оказывается, нельзя.

Из РОНО пришла бумага: осужденный не имеет права на преподавательскую деятельность.

Странно… в законе на этот счет оговорок нет. Тем более что в суде меня не лишили права на

преподавание в будущем. Обращаются осужденные, консультирую их, даю задания. У меня уже

тут частным образом образовалась группа по изучению английского. А вообще, знаете, что в

зоне главное? Быть самим собой. Займешь свою нишу, и тебя никто не тронет. Когда я сидел в

СИЗО, ожидал от зоны чего-то ужасного. Оказывается, жить можно.

Странная история Мурашова

Оставляя убийц в отряде, выходим с Мурашовым на плац – небольшой двор перед дежурной

частью. Глядя под ноги, нарядчик возвращается к прежней теме:

– Я вам недосказал, за что меня посадили.

– Вы уже говорили – за взятку.

– Да не-ет, это совсем другая история…

Растягивая в задумчивости слова, бывший помпрокурора проводит ладонью по лбу, как бы

проверяя температуру.

– Только в зоне я узнал, за что попал в колонию. Из-за одного коммерсанта, которого

сотрудники ФСБ припутали на связях с чеченскими боевиками. Коммерсант отказался

сотрудничать с ФСБ, и тогда с него потребовали откупные, которые он отказался заплатить.

– Ну а вы тут при чем?

– У меня были вторая жена и приемная дочь, которой в 1997 году исполнилось двадцать лет.

Этот коммерсант был ее женихом. Ему сказали: не заплатишь деньги – посадим в тюрьму отца

твоей невесты. Он не заплатил, меня посадили, а потом он пришел к моей жене и покаялся.

Оказалась темная история. Сам он чеченец. В Чечне у него остались жена и двое детей. Он уехал

в Сибирь, завел свое дело. Познакомился с моей дочерью. Моей жене он, кстати, сказал, что

хотел собрать откупные для ФСБ и даже обратился к чеченской диаспоре в Забайкалье с

просьбой собрать такую-то сумму денег…

– И что же диаспора?

– Отказали. Ему ответили: «Кто тебе эта девушка? Жена? Нет! Невеста? Тоже нет». Когда

моя жена рассказала все это дочери, с той случилась истерика. Потом жена приезжала ко мне на

свидание и тоже все пересказала. Я, конечно, сразу не поверил, только вот… Ну действительно, при чем тут Чечня, какие-то бешеные деньги, фээсбэшники – и все это каким-то образом

крутилось вокруг меня. Потом я стал сопоставлять факты. Арестовали меня фээсбэшники. Дело

вел следователь ФСБ. На одном из допросов он даже назвал срок, на который меня посадят, и

этот срок впоследствии совпал с решением суда. А потом произошло нечто такое… такое, что

заставило меня поверить во всю эту темную историю.

Понизив голос, он продолжил:

– Я вам расскажу совсем о другом случае, на первый взгляд мало относящемся к моему делу.

Я уже сидел в этой колонии больше года, как однажды сюда пришел новый этап. И один человек

с этого этапа, находясь еще в карантине, просит: «Позовите Мурашова». Прихожу, вижу: совсем

незнакомый парень. А он едва ли не прощения у меня просит: «Это я, Ефрем Леонидович, вашу

дочь в тюрьму посадил». Как – посадил? В какую тюрьму? Я-то ничего не знаю, живя в зоне. И

вот парень рассказывает, что больше года назад он вел дело моей 14-летней дочери от первого

брака. Она с матерью живет под Пензой, откуда я уехал после развода. Этап прибыл с запада, сам парень – пензенский, служил в ФСБ. Дочь арестовали за подозрение в убийстве. Называет

день ареста, который совпадает с моим днем ареста в Забайкалье. Совпадение? Два ареста –

отца и дочери – в один день в разных концах России! И в том и в другом случаях аресты

проводили фээсбэшники. Ну что делать, поговорили мы с ним по душам. Спрашиваю, за что

попал в зону. Отвечает, что три года служил в милиции, попал под увольнение, устроился в ФСБ, через год уволили за взятку. Одним словом, он сделал свое грязное дело, потом об него вытерли

ноги – и выкинули.

Вздохнув, Ефрем опять потрогал лоб.

– Вот с того времени я и не хожу в столовую… всякое может быть, – глядя под ноги, он

продолжил. – Не знаю, конечно, может, они рассчитывали, что я его убью. Ведь он тоже попал в

эту зону неслучайно! Может, они думали избавиться таким образом от свидетеля, а меня – на

новый срок…

Надолго замолчав, он, казалось, погрузился в свои мысли.

– Послушайте, – спросил я, – почему вы рассказываете мне все это?

– Почему? Если молчать, как говорят здесь «гнать» – держать мысли в себе, переживать, думать о неприятностях, то на это здоровья не хватит. Пища в зоне низкокалорийная, витаминов

нет. И так на здоровье скажется. Да еще переживать, нервничать? Ни за что! О плохом в зоне

нельзя думать – станет еще хуже. Можно впасть в такую депрессию, из которой потом не

выйдешь. Я вам так скажу: тюрьма, конечно, это вещь нежелательная. Но если оказался здесь, то

не для того, чтобы остаться, а чтобы достойно отбыть срок. Здесь свои законы.

И добавил, продолжая тему:

– Помните, я рассказывал, как встретил в СИЗО троих бывших милиционеров, которых

лично арестовывал? Именно они и помогли мне адаптироваться в тюрьме. Приняли в свою

семейку [1]. Хорошие оказались ребята.

Глава вторая Три уголовных дела, которые потрясли

Россию

Суд в Лефортово

Мой собеседник явно волнуется и оттого поминутно машинально приглаживает свою

тюремную робу.

– Если вы это опубликуете, будет шок, – говорит он. – Это взорвется «бомба», от которой в

Москве полетят самые высокие чины!

На зону бывший полковник МУРа попал по самому громкому уголовному делу начала XXI

века – делу «банды генерала Валеева». Семеро высокопоставленных сотрудников столичных

правоохранительных органов обвинялись в целом букете преступлений: вымогательстве денег, перевозке наркотиков, оружия, злоупотреблении служебным положением. Всех членов

организованной преступной группы приговорили к длительным срокам заключения. И вот

теперь один из них утверждает: не было ни преступлений, ни самой банды. Все дело от начала

до конца шито белыми нитками. Снять с постов и подвести под статьи УК сразу семерых

руководителей правоохранительной системы Москвы было чьим-то заказом.

Спрашиваю напрямую:

– Чьим заказом?

В который раз пригладив свою робу, бывший полковник Сергей Чатов решительно

произносит:

– Эти люди сейчас работают в Думе!

– Расскажите обо всем по порядку.

– Меня арестовали 23 июля 2003 года. Это был обычный рабочий день. Я пришел на службу,

где мне сказали: «Тебя вызывает начальник Управления кадров». Как только я зашел в его

кабинет, меня прижал к стене амбал в форме омоновца, вывернул мне руки и надел наручники.

Помню, я еще сказал ему: «Сынок, ты ключик-то не потеряй». Так нет ведь, сукин сын, все равно

потерял…

Его отвезли в Лефортово. Там же прошло и первое судебное заседание. В специальной

комнате судей и подсудимых разделяли только столы, поставленные в один ряд.

– Когда меня завели в эту комнату, то я первым делом увидел коренастого мужчину в

гражданской одежде. Спросил его: «Вы кто?» Он ответил: «Я – Валеев». Я тоже назвался. Так

состоялось мое знакомство с человеком, которого впоследствии назвали главарем нашей

«банды».

В милиции Чатов прослужил двадцать пять лет. Последняя должность – заместитель

начальника одного из отделов МУРа.

– У меня агентура была одна из лучших в Москве. Мы раскрывали самые запутанные

преступления. И я никогда никого не боялся. Потому что у нас была нормальная репутация. Если

мы ловили кого, то это были такие люди… – Сергей Васильевич пытается подобрать верное

слово. – Это были люди авторитетные, которые не держали обид на нас. Потому что мы

действовали всегда по закону. Приведу вам такой эпизод. Проводится обыск в одной квартире.

Хозяин – крупный мошенник. В какой-то момент открываем антресоль – там доверху

стодолларовые купюры. И все это при открытой дверце начинает сыпаться на пол. В прямом

смысле золотой дождь. Мы не поленились – скрупулезно все запротоколировали. И

впоследствии ничего никуда не исчезло – ни одной купюры. Потому что если бы кто взял что-

нибудь себе – он сразу бы стал изгоем, которому не место в нашем отделе.

Вспомнив о прошлой жизни, Чатов никак не может успокоиться. Вскакивает с казенной

табуретки и начинает ходить по комнате взад-вперед.

– Понимаете, мы честно работали…

Пожалуй, в нашей беседе наступил кульминационный момент. «Банду Валеева» обвинили в

совершении тяжких и особо тяжких преступлений: злоупотреблениях служебным положением, перевозке наркотиков, оружия, вымогательстве денег у задержанных.

– Да не было ничего этого, – без обиняков заявляет бывший полковник. – Меня самого

обокрали. Во время обыска. В служебном кабинете. Исчезли мой китель, спортивная одежда

(после работы я ходил в спортзал), пропали кроссовки «Найк». И это не всё. Как только меня и

так называемых подельников задержали, то в интернете появились наши адреса, и по всем

адресам были совершены кражи. Однако крупные вещи не брали. В моей квартире взяли мой

паспорт, дочкину золотую цепочку и… утюг! Возможно, искали какие-то бумаги. Но и это тоже

не все странности в нашем деле. После нашего ареста по Москве кто-то растиражировал книгу, где раскрыл всю нашу агентурную сеть. Что это значит? Только одно: кто-то целенаправленно

«сливал» информацию про нас: адреса, агентов… Фактически это служебные данные. И этот

кто-то хорошо владел всей этой служебной информацией.

Следствие длилось четыре года шесть месяцев.

– А вы представляете, что значит провести такой срок в СИЗО? – восклицает Чатов. – Это

все время находишься в одной маленькой камере, где ты либо сидишь, либо лежишь. Раз в месяц

парикмахерская, два раза в месяц по часу свидания, один раз в неделю – душ на пятнадцать

минут. Вот все «прогулки», разрешенные распорядком дня. Через каждые полторы минуты на

двери камеры открывается-закрывается «зрачок» – за вами следят круглосуточно! И все время на

вас давят стены закрытого помещения, отчего развивается фобия на замкнутое пространство.

Когда меня после суда наконец повезли в зону и сажали в автозак, то я первым делом посмотрел

на небо и так удивился, оттого что вдруг увидел самолет. Я даже непроизвольно воскликнул:

«Смотрите, летит!»

– На суде вы признали вину?

– Да ничего не признал. Хотя и следствие, и суд очень старались доказать нашу вину.

Сначала у нас были одни следователи, потом другие. Все московские следователи отказались

вести наше дело, поняв, что это политический заказ. Тогда набрали следователей с периферии, пообещали всем московскую прописку. А потом их всех «кинули»…

– Откуда вы знаете?

– Знаю. Дошла информация.

– Что на суде вам конкретно вменяли в вину?

– Якобы мы занимались вымогательством. Задерживали коммерсантов, возбуждали

уголовное дело, а потом за деньги отпускали. Хотя в действительности по нашему делу не

проходило ни одного коммерсанта.

– Тогда на чем же строились обвинения?

– Потерпевшими в нашем деле были уголовники. Один из них оказался наемным убийцей.

Он был в федеральном розыске. Нам из УВД Татарстана прислали на него ориентировку.

Сообщили, где он может скрываться. Два дня мы его караулили. Задержали. При нем были

восемь тысяч долларов и оружие. Отправили его в ИВС [2]. Утром его забрали опера и увезли в

Питер по каким-то своим делам. Потом его осудили на двадцать лет зоны. А затем начался торг.

К нему то и дело приезжали прокурорские и предлагали: дашь нужные показания – мы тебе

сократим срок. В итоге через три года отсидки он вдруг «вспомнил», что МУР у него вымогал за

освобождение пятьдесят тысяч долларов. Другим потерпевшим по нашему делу был чеченский

боевик, который приехал в Москву лечиться. Нам поступила информация на него. Мы выехали и

задержали его. Нашли у него пистолет, поддельный паспорт и поддельный техталон. А потом

нам вменили в вину незаконное задержание. Якобы мы подкинули ему пистолет. И якобы

незаконно применили наручники. Хотя ясно было, что он скрывался. Все следствие по нашему

«делу» было фальсификацией от начала до конца. Следователи не знали, что с нами делать.

Поэтому следствие и длилось так долго – больше четырех лет.

Тяжело вздохнув, мой собеседник выдает наболевшее:

– Я до сих пор не знаю, зачем нас посадили. Кому мы мешали? Впрочем, догадываюсь…

– Какой вам срок дали?

– Четырнадцать лет строгого режима. Это очень много. Одним из так называемых

подельников по моему делу проходил мой коллега, у которого произошла страшная драма.

Накануне ареста он отдыхал где-то за городом, катался на лыжах и сломал себе позвоночник. Его

арестовали и тоже привезли в Лефортово, где он пролежал на койке четыре с половиной года. На

суд его приносили на носилках. В итоге осудили на тринадцать лет. У меня тоже произошла

трагедия. Через два месяца после того, как меня арестовали, погиб мой сын. На него

набросились на улице хулиганы, жестоко избили. И я сам потом читал в одной из московских

газет: мол, сами «оборотни в погонах» убили сына Чатова с той целью, чтобы он не смог дать в

суде показания против отца. Ну не подонки ли могли все это придумать?

Перебив сам себя, Сергей Васильевич вдруг спрашивает:

– Вы пьете воду?

Заметив мой недоуменный взгляд, он поясняет:

– Извините, волнуюсь, мне надо выпить воды.

Судорожно пьет. Понемногу успокаивается и продолжает свою исповедь:

– Изоляция от общества накладывает свой отпечаток. Замкнутое пространство. Узкий круг

общения. Нет средств для расширения своего лексикона. Через три года пребывания в Лефортово

я вдруг понял, что разучился… говорить! Ко мне приходил адвокат, а у меня язык не

поворачивался – в прямом смысле – отвечать на его вопросы. Я спросил адвоката: как мне быть?

Он посоветовал нанять репетитора.

– Где, в тюрьме?

– А где же еще.

– Наняли?

– Да, нанял.

– И его пропускали?

– Он приходил под видом адвоката.

Спрашиваю Чатова, чему может научить зона. Отвечает не задумываясь:

– Зона ничему не научит, если сам не захочешь учиться.

В будущее он смотрит с оптимизмом:

– Я выучил в колонии английский язык. Научился работать на персональном компьютере.

О прошлом говорит безапелляционно:

– В отношении меня был вынесен преступный приговор преступной группой под видом

суда. Я не считаю виновным ни себя, ни своих товарищей. Нам хотели доказать сто тридцать

эпизодов преступных действий, но вменили (а не доказали) только четыре преступления.

По дороге в ад

Осужденный Владимир Мишин – самая зловещая фигура в колонии. На его счету больше

всего убийств. И срок у него тоже самый большой – 25 лет заключения.

Эта дикая история произошла 12 июня 1997 года в городе Грязи Липецкой области. Два

патрульных милиционера обратили внимание на компанию молодых людей, пристававших к

двум девушкам. Подошли разобраться…

А потом старший патрульной группы Мишин достал пистолет и начал убивать. Убил одного,

второго, третьего… Закончились патроны. Сменил в пистолете обойму и убил четвертого.

Впоследствии судебно-медицинская экспертиза установит, что милиционер выстрелил каждой

жертве в брюшную полость, грудную клетку и… в голову.

Спрашиваю убийцу: за что он так с ними? Отвечает не раздумывая:

– Об этом уже писали в газетах.

Кажется, разговор закончен. Меня предупреждали, что Мишин – замкнутый человек. Редкие

письма из дома он сразу рвет. Друзей в колонии не завел. Живет «в одного», как говорят на зоне.

Но иногда на него что-то находит, и он покупает «на отоварке» конфеты, а потом раздает их всем

желающим: «Угощайтесь, мужики!..» Одним словом, странный тип, о котором можно сказать, что он себе на уме.

И вдруг Мишин произносит:

– Они меня оскорбляли…

– Кто оскорблял?

– Убитые.

– И что же, так сильно оскорбляли, что вы потянулись к оружию?

– Они меня оскорбляли полчаса. Нецензурной бранью. Глаза в глаза. В мой адрес. Я все это

сначала терпел.

– Почему вы не сообщили об этом в свой отдел милиции? Вызвали бы кого-нибудь на

помощь. Наверняка у вас была рация.

– Даже две рации были: у меня и напарника. Но они, как всегда, не работали. Я был

старшим патруля, поэтому дважды отправлял напарника бегать звонить в РОВД [3] из

телефонной будки. Полчаса мы ждали, что к нам из РОВД кто-нибудь приедет, – не дождались. А

когда уже все было кончено, когда я убил их, то через три минуты к нам подъехали сразу три

машины, опоздали…

У осужденного Мишина цепкая память. Особенно на свои ощущения:

– Помню, я поразился: оказывается, человека так легко убить! Я раньше об этом никогда не

думал. А когда стрелял в них, так быстро все произошло. Достал пистолет, и – бах-бах! – убил.

Очень просто. Только свои ботинки потом вытер: мозги убитых разлетелись в стороны… И мне

после этого сразу очень легко стало. Думаю, ну вот как здорово все закончилось. Потом на

место убийства приехал начальник РОВД, спросил: «Ты пил?» Отвечаю, что нет. Он говорит:

«Тогда поехали в больницу – снимать стресс». Я отдал ему пистолет. Помню еще, что начальник

РОВД сказал мне: «Все нормально, ты не переживай, если что, я сяду вместе с тобой».

– Сколько всего патронов вы расстреляли из своего пистолета?

– Две обоймы, шестнадцать патронов. В последнего потерпевшего я вообще всадил восемь

пуль.

– Зачем так много?

– Потому что он был последним. И я просто разряжал в него обойму. Хотя его, по большому

счету, можно было бы и не убивать. Меня оскорбляли только двое из всей компании. Остальные

молча наблюдали.

– А раньше когда-либо вам приходилось с ними встречаться?

– Только с одним из них, Царство ему Небесное, пять лет уже гниет в земле. Однажды я

выводил его пьяного из бара. Ко мне подошла директор бара, со слезами, и сказала, что он ее

оскорбляет. Я подошел к нему, стукнул об стенку мордой и вывел на улицу. Там его подхватили

дружки. А потом я встретился с ним 12 июня. Сначала он просто оскорблял меня, а потом стал

кричать: «Ну что, стрелять будешь? На, стреляй!»

– Это и спровоцировало вас?

– Нет, не это. В тот момент я еще не собирался стрелять.

– А что же стало переломным моментом в вашем конфликте?

– Они угрожали мне.

– Чем?

– Серьезными неприятностями по службе.

– И это вас задело?

– Да ну, как задело, они вообще в кабинет начальника милиции дверь пинком открывали.

Они были своими людьми в его кабинете…

– Откуда вы это знаете?

– Да у нас все это знали, городок-то маленький. Всего пятьдесят тысяч население, как в

большом колхозе. Начальник РОВД у них был свой, прокурор – свой, городская администрация –

своя. Они делали в городе все, что хотели…

– Чем они занимались?

– Темными делами. Их одно время разрабатывал 6-й отдел по борьбе с организованной

преступностью. Но потом на них глаза закрыли и перестали разрабатывать. Я не жалею, что

убил их. Но у родственников убитых я попросил на суде прощения. Я сказал в своем последнем

слове: «Это, наверное, судьба: так получилось, я убил людей. Кровь можно смыть только

кровью. Поэтому прошу применить ко мне смертную казнь». Суд совещался неделю. Меня

приговорили к двадцати пяти годам заключения.

– Вас признали вменяемым?

– Да, вменяемым.

– Вы говорили, что сразу после убийства вас отправили в больницу.

– Меня отправили в больницу УВД снимать стресс. Хотя лично мне этого не было нужно,

поскольку никакого стресса у меня не было. Я прекрасно себя чувствовал, потому что, когда я

убил, у меня гора с плеч свалилась. Через месяц я вышел из больницы, и меня отправили в

отпуск. Три дня я успел отгулять. Потом меня вызвал следователь прокуратуры и предъявил

обвинение. Психиатрическое обследование мне проводили в областной психбольнице, где я

провел сорок пять суток. Потом меня направили на психиатрическую экспертизу в Институт

имени Сербского в Москву, там я пробыл двадцать восемь дней. Экспертиза дала ответ на три

главных вопроса, интересовавших следствие. Был ли я в момент совершения преступления

вменяемым? Да. Совершил ли я преступление в состоянии аффекта? Нет. В данный момент

вменяемый? Да.

– Как вели себя на суде родные убитых?

– Сначала все были против меня, а потом некоторые стали уже за меня и даже

поддерживали.

– У вас семья была?

– Только сожительница.

– Родители живы?

– Матушке семьдесят восьмой год идет. Когда шло следствие, я сказал ей: «Не ходи ко мне».

– И вы с ней больше ни разу не виделись?

– Один раз виделся. Следователь предложил выехать на место преступления, провести

следственный эксперимент. При этом пообещал, что на обратном пути заедем ко мне домой…

– Заехали?

– Ну да. Повидался с матушкой.

– Домой письма пишете?

– Иногда.

– А из дома – получаете?

– Получаю, но сразу их рву.

– Почему?

– А зачем хранить? Только себя расстраивать.

– У вас есть братья-сестры?

– Сестра есть, тоже иногда пишет письма. А вот родной брат отказался от меня. Я еще когда

в больнице лежал, он пришел ко мне и сказал: «Я тут посоветовался с женой и тещей, и мы

решили, что ты – убийца. Поэтому мы тебя теперь знать не хотим».

– Брат младше или старше вас?

– Старше. Я самый младший ребенок в семье.

– Могли бы вы вспомнить какой-нибудь случай из детства, поразивший вас на всю жизнь?

– Случай из детства? Ну вот однажды что было. Мы увидели, как возле нашего дома

тридцать человек одного били. Батя выбежал с топором… Когда все разбежались, мы завели

избитого к нам, во двор, кровь смыли.

– У вас есть принцип, которому вы следуете всю жизнь?

– Батя говорил мне: «Никогда не связывайся с женщиной, а то сам будешь женщиной». Этот

принцип для меня закон.

– С какого времени вы находитесь в колонии?

– Пока шло следствие, я полтора года сидел в СИЗО Липецка. А в колонию меня привезли

31 марта 1999 года.

– Чем в колонии занимаетесь?

– Сиднем сижу… Раньше о колониях ничего не знал, думал, что здесь – лесоповал. А теперь

вижу, что делать здесь абсолютно нечего. Вот просто сижу и смотрю в окно. Вон забор, а вон

дерево зеленое, за забором. Вдалеке гора, а на ней – дома. Ощущается ностальгия по дому. А

вообще, в колонии одна рутина. День прошел, и ладно. Сейчас и на воле так живут. На воле даже

тяжелее. Нас кормят, одевают, телевизор смотрим, а КПД от нас – ноль. Вот у меня иск на сто

сорок тысяч рублей, должен выплатить родственникам погибших. Они еще ни копейки не

получили от меня. Потому что я не работаю: не пускают меня на работу. У нас специальный

простойный отряд. И вот мы весь день ходим по локалке, чай пьем, в шахматы играем. Скучно!

Одни и те же лица надоедают. Я вообще работать хочу…

– Вы жалеете, что попали сюда?

– Я ни о чем не жалею. Что ни делается, все к лучшему. Другим людям свободнее будет

дышать без меня. Так я считаю. Потому что я убил людей. За это и сижу. А вообще я не выдержу

двадцать пять лет. На свободе я двадцать лет занимался по системе Порфирия Иванова, был

абсолютно здоровым. А сейчас у меня давление поднимается, я стал гипертоником. Потому что

здесь низкое атмосферное давление, это сказывается на голове…

Труп на обочине

Свою жертву патрульный милиционер Вадим Чиров убивал сорок пять раз – именно столько

ножевых ранений обнаружила судмедэкспертиза на теле погибшего. Но осужденный считает, что в его уголовном деле много смягчающих обстоятельств. Совершению жестокого убийства

предшествовала другая драма.

– Семья у меня была полностью благополучная. С женой я жил душа в душу. Ребенок был.

Все было нормально. До тех пор, пока я не узнал, что жена мне изменяет.

– Она сама об этом рассказала?

– Получилось так, что с 31 декабря на 1 января я находился на дежурстве…

– Где вы дежурили?

– В отделе милиции, где я работал в патрульно-постовой службе. Когда я вернулся с

дежурства, я от своей жены узнал о том, что она встречается с другим мужчиной. Вообще

получилось так, что он подъехал на машине к нашему дому, был в нетрезвом состоянии, начал

сигналить. Я увидел и… жена сама дальше все уже рассказала. Для меня это был стресс

необычайный, до такой степени, что эти ощущения невозможно даже словами сказать. Я

испытал шок! Потому что… когда я еще только познакомился со своей будущей женой, у нее

была полностью неблагополучная семья. Все ее родственники не то что пили – это еще будет

мягко сказано – а злоупотребляли спиртным. То есть пьянство стояло в семье на первом месте.

Видно, от этого у моей жены было полное отвращение к алкоголю. Она не переносила тогда ни

алкоголя, ни людей в алкогольном опьянении. Она даже скрывала, что у нее была пьющая семья.

Однажды я подарил ей платье, очень дорогое. Потом пришел к ней в гости и узнал, что это

платье ее родственники пропили.

– И что же, вас не отпугивала малоприятная перспектива породниться с пьющей семьей?

– Нет-нет, ведь я женился не на всей семье, то есть была девушка… она была нормальная

девушка. Мы поженились. Мы жили уже полтора года, она была в положении. И вдруг у нее

трагически погибает мать, и потом в течение двух месяцев умирают еще трое родственников –

бабушка, дедушка и дядя. И больше у нее никого из близких людей, кроме меня, не было.

Поэтому я говорю, что ее связь с другим мужчиной была для меня шоком. Я даже не стал

выходить из дома, чтобы разобраться с ним. Потому что я видел, что он пьяный. А разбираться с

пьяным человеком – это несерьезно. Потом я увидел, что он уехал. Я побеседовал с женой, и всё

– мы разошлись по комнатам. На следующий день она уехала к моей матери за ребенком, потому