Стрельба по генералам

В доме правительства Чечни, представляющем собой группу отремонтированных домов за высоким невзрач­ным серо-грязно-желтым забором в самом центре Гроз­ного, в это же время по своему кабинету мечется пре­мьер Станислав Ильясов.

Правительственные комнаты вокруг него пусты — 80 процентов чиновников не явились на работу потому, что не смогли дойти до здания через блокпосты. Ильясов хва­тается за многочисленные телефоны, гневно переруги­вается с кем-то из высокопоставленных военных. Рядом с ним — молодой генерал-лейтенант. Генерал понимаю­ще кивает, и получается у них вроде бы разговор на од­ном языке: военное всевластие и беспредел в Чечне пора решительно прекращать, иначе никогда до мирной жиз­ни не доберешься.

Со стороны все это выглядит странно: почему и гене­рал, и премьер — такие важные тут люди — бессильны против армейской анархии? По пустынным улицам на огромной скорости продолжают шнырять остервенелые бронетранспортеры — хозяева грозненского участка Все­ленной. Никому во всем свете в этот момент нет дела до Ильясова. Да и он пока не знает, что вот так, почти од­ному, ему предстоит просидеть в правительстве еще не­сколько дней... Блокада будет долгой.

Ближе к полудню город становится крепостью, гото­вящейся к проведению какой-то крупномасштабной спецоперации. Женщины шепчутся: «Может, где-то на­ступление боевиков?» Жизнь замирает, люди стараются исчезнуть. Лишь лязг бронемашин, ближний и дальний, да кое-где редкий женский крик, переходящий в плач: «Пропустите, там у меня ребенок...»

...Молодой генерал-лейтенант начинает прощаться с премьером Ильясовым. Тот просит его остаться. Но гене­рал говорит, что никак не может, что должен спешить в Москву — на доклад президенту, доклад намечен на зав­трашнее утро. «Уже две недели я здесь... Достаточно», — произносит генерал.

Присутствующие смотрят на генерала с уважением и даже восхищением. Узкий круг посвященных знает, что у генерала было специальное задание президента, беспре­цедентное в нынешнем контексте Чечни: собрать факты о воинских преступлениях, сделать выводы и доложить главе государства.

Вертолетная площадка — прямо на территории пра­вительственного комплекса, под окнами премьерского кабинета. Ильясов провожает генерала и его свиту до трапа. Вертолет быстро взлетает с правительственной пло­щадки, и еще некоторое время его можно видеть. Все, кто заблокирован в это время на блокпостах, особенно в самом центре Грозного, — тоже видят этот вертолет... Но это созерцание длится всего несколько минут, после че­го вертолет падает прямо на центр города. Его сбивают «Стингером».

В том вертолете гибнет и молодой генерал-лейтенант (по имени Анатолий Поздняков), спешивший на доклад к президенту, и еще один генерал Генерального штаба, ему помогавший, и шесть полковников Генерального штаба. И пилоты, конечно. Вместе со всеми материала­ми, собранными президентской комиссией по фактам военных преступлений в зоне «антитеррористической операции»...

Вечером все телеканалы и информагентства кричат о «большой трагедии для всех Вооруженных сил», о «но­вой вылазке боевиков», о том, что сбил вертолет бан­дит-одиночка с «зенитно-ракетным комплексом иностранного производства» в руках, «в белых брюках», с многодневной щетиной... Выскочивший из руин в рай­он, прилегающий к площади Минутка.

Но я же сама там стояла... Там было такое скопище блокпостов, как нигде в Грозном, и если кто-то «выско­чит из руин», а тем более со «Стингером», — это будет видно сразу на нескольких блокпостах, вооруженных до зубов. Да, собственно, никакая это уже давно не пло­щадь, а всего лишь участок земли, перерытый снаряда­ми и бомбами. Руины, блокпосты, опять руины, опять блокпосты... Солдаты могут видеть и друг друга, и окру­жающее пространство без бинокля, и когда стоишь на Минутке, не может прийти в голову сделать лишнее дви­жение рукой — настолько все под контролем. Даже фото­аппарат вытащить без разрешения федералов — большая проблема, которая может закончиться автоматной оче­редью без всякого предупреждения, и где гарантия, что оторвет только руки с фотоаппаратом, а не сразу с голо­вой? Что уж говорить про «боевика в белых брюках с зенитно-ракетным комплексом»...

Да и вертолет, как выясняется, на сей раз почему-то был «случайно» лишен какого-либо боевого прикрытия. Хотя там летели высокопоставленные офицеры. И погиб на Минутке именно тот военный, который попытался повернуть дело к миру. Слишком много деталей, застав­ляющих сомневаться.

Именно такова одна из главных проблем Чечни — она не в хитрости и оснащенности боевиков, и не в «ино­странном производстве» их оружия. Она — в предатель­стве «своих». Тех из них, кто желает продолжения войны и ради этого готов на все. Например, на тотальную бло­каду Грозного, 17 сентября 2001 года создавшую все не­обходимые условия для стрельбы зенитно-ракетными комплексами по нужным генералам. Стрельбы без лиш­них свидетелей.

«Поговори мне еще, сука!»

Упавший вертолет стал и причиной блокады, и пово­дом к ее продолжению на неопределенное время. И не­важно, кто все устроил, — важно, кто за все получит сполна.

Ночью с 17-го на 18-е Грозный сотрясали мощней­шие «зачистки». Мужчин хватали по домам, и женский вой вслед увезенным сыновьям, мужьям, братьям, сосе­дям стоял над городом, смешиваясь с автоматными оче­редями и грохотом минометов.

К шести утра 18 сентября блокадный рассвет вытес­нил блокадную ночь, напичканную стрельбой. Броне­транспортеры, облепленные продрогшими, злыми и невыспавшимися людьми в черных масках, поджидали грозненцев, по необходимости выползающих на улицы.

А необходимость только одна: кому-то обязательно надо идти на работу. Медикам, например. Больные-то ждут...

Делаю щелочку в занавеске, хозяйка комнаты шепо­том умоляет не обнаруживать себя, увидят «маски» — обстреляют.

Через щелочку рассматриваю пустую улицу за окном. Это Старопромысловское шоссе. В пяти метрах от щелоч­ки — бронетранспортер. В десяти — тоже. Куда дотягива­ется зрение — бронетранспортеры везде. Солдаты, сидя на броне, грязно и без причин матерятся. Некоторые явно нетрезвые. Другие глушат воду из пластмассовых буты­лок — похмельный синдром. И вот, мелкими шажками, с оглядкой, опаской и постоянными остановками по шоссе движется молоденькая медсестра. Она в белом ха­лате, одела его, конечно, специально, чтобы солдаты видели, что медработник, и пропустили. Она идет на ра­боту, совсем рядом тут 9-я грозненская горбольница. О ней всем в Грозном, и военным, и гражданским — все же не хотят умирать — известно, что 9-я — единствен­ная, не прекращавшая работать ни при каких обстоятельствах. 9-я тут совсем поблизости. Медсестре осталось несколько метров...

Вот медсестра выставляет вперед ногу и ждет, не вы­стрелят ли? И только потом подтягивает другую, от страха согнутую в коленке. Похоже на балет, но это жизнь...

Так, «ползком», медсестра и «движется». Солдат это явно развлекает. Они матерятся еще пуще.

Медсестра на дороге совсем одна — никого, кроме тех, кто ее поджидает на бронетранспортере и уже взял на мушку, и тех, кто сзади и тоже держит палец на спус­ковом крючке.

Наконец надоело. На медсестру истошно орут: «Сто­ять!» Это солдаты сзади. И вдруг, от этого окрика, со­всем неожиданно девушка становится смелой — она вы­прямляет коленки и быстро и решительно уходит куда-то в сторону. Прочь. Ее провожает автоматная очередь.

Над Старопромысловским шоссе опять тишина. По­том появляется группа женщин — человек десять. Мед­ленно и тоже наощупь они пытаются продвинуться по направлению к зданию Ленинской районной военной ко­мендатуры — ее ворота как раз напротив моей щелочки. Это матери, жены, сестры арестованных во время ноч­ной «зачистки» мужчин. Они идут в комендатуру узнать, какой выкуп будет назначен за их мужчин. Выкуп — обычная практика в Чечне. Надо успеть с рассветом, пока арестованных из комендатуры не увезли еще куда-то, тогда можно вообще никогда и нигде человека не найти.

—Пошли отсюда! — Матери, жены, сестры утыкают­ся в смачный плевок с БТРа.

— А вон те, — начинают наперебой объяснять жен­щины, указывая в сторону предыдущего БТРа, — сказа­ли нам сюда идти...

— П-п-пшли отсюда! — Люди в «масках» щерятся, будто голодные волки, цедят слова сквозь зубы. — Кому сказано! П-п-пшли!

И опять мат. У женщин с ходу воспламеняется исте­рика.

— Дайте жить... Наших забираете... Грабите... Матерей своих вспомните...

— Поговори мне еще, сука! — вопит БТР, заводя себя матом. — Сказали же вам: уезжайте отсюда! Нечего здесь жить. Наше это.

Женщины с рыданиями отступают. Слышится:

«А куда нам уезжать?»

«Кто нас где ждет?»

Вслед группе женщин выдвигается военный — по виду офицер. Ему отдана роль «доброго следователя», появля­ющегося после «злых». Он о чем-то шепчется с женщи­нами (о выкупе), и, обнадеженные, те быстро и делови­то расходятся. С офицером продолжает спорить лишь одна, но через пару минут и она уходит — компромисс, види­мо, достигнут.

Этот офицер — посредник-финансист. Таких тут мно­го. В каждой воинской части, в каждом подразделении, в каждой комендатуре. Поскольку работорговлю арестован­ными осуществляют везде — повсеместно, и каждый уча­стник финансовой цепочки рассчитывает на свою долю. Этот офицер сказал каждой, какой следует принести в комендатуру выкуп, чтобы «ее» мужчину к вечеру отпус­тили. Обычная история: «зачистки» с целью ловли бое­виков завершаются примитивным торгом: товар—день­ги—товар.

Правда, касается это не всех. Потому что не все спо­собны добыть денег — Чечня обнищала. Не все успевают к поставленному офицером сроку. И тогда следы аресто­ванных теряются. Или посредник объявляет, что теперь речь уже идет о выкупе трупа... А труп уже стоит дороже, чем живой, — так постановлено военными, знающими, что нет для чеченца хуже муки, чем не соблюсти по пра­вилам похоронный обряд для сына, отца, брата.

Так второе блокадное утро подходит к концу.