Единственный пациент

Наступает блокадный день. Особого разнообразия в жизнь грозненцев он не несет. Все продолжают быть за­пертыми не просто в городе, но и по отдельным его сек-

торам — условия военной мышеловки сохраняются: пе­редвижение из одной части города в другую, в том числе и пешее, запрещено. И ты, как в лабиринте, крутишь-крутишь тайными тропами и руинами, а обнаруживаешь себя все у того же блокпоста, где, греясь на солнышке, веселый солдат, которому тоже порядком все надоело, предлагает рассказать анекдот — в качестве расплаты за нашу, собравшихся у его бетонной конуры людей, не­свободу.

И рассказывает. Из известной категории: «Летела стая слонов...» Мы — те, кто по другую сторону колючей про­волоки — не смеемся — лишь криво улыбаемся.

—Не смешно? — спрашивает веселый солдат и не­ожиданно, забыв о приказе, который выполняет, про­пускает вперед большинство застрявших рядом с ним людей. Эти счастливые случайности в Чечне — залог вы­живания.

Мне надо в так называемую детскую городскую боль­ницу № 2 — единственный сегодня детский скоропо-мощной стационар на всю Чечню, где есть детская реа­нимация.

Улица 8-го Марта пустынна, как Сахара. А здание дет­ской больницы на ней — как полуистребленный оазис: второй этаж зияет пустотами на месте окон, первый оша­рашивает безлюдьем и полным отсутствием милых серд­цу детских звуков. За столом в убогой комнатенке сидит большой смуглый человек в очках на кончике носа и пытается читать книгу. Это главный врач Руслан Ганаев, он очень нервничает:

—Я как на иголках. Мои врачи повезли тяжелого маль­чика домой в Аргун — родители так потребовали. Сказа­ли: умирать, так уж дома, а не в Грозном...

Мальчику месяц, у него круп, задыхается, врачи бу­дут качать ручной дыхательный аппарат до Аргуна, а потом вернутся... А может, не вернутся.

—А где дети? Где ваша охрана? В администрации уве­ряют, что все больницы под охраной.

—Охраны не было и нет. Наверное, о нас не помнят. Детей тоже нет. Как только началась блокада, родители похватали своих детей и попытались прорваться в села, спасаясь от обстрелов и «зачисток». Забрали даже из реа­нимации. Вытащили трубки и унесли. Девочка с ДЦП лежала на растяжке — сняли с растяжки. В больнице сей­час остался всего один пациент — трехмесячный Сала-ват Хакимов из Алхан-Калы. Он — тяжелый, и он спит. Рядом с туго спеленутым спящим Салаватом — мо­лоденькие мама и тетя. Они объясняют, почему не ушли вслед за всеми. Мальчику нужна срочная операция, без которой он обречен. У Салавата свищ тазобедренного сустава, образовавшийся на месте укола, сделанного в роддоме. (И в роддом, и в детскую больницу так и не подвели воду, и сегодня это, по сутк, полевые госпита­ли с соответствующим уровнем дезинфекции, точнее. отсутствием ее. Отсюда и свищ на месте «грязного» уко­ла.) У младенца уже гноится кость, начинается сепсис и очень высокая температура — он может погибнуть в лю­бой момент.

— Почему вы не привезли мальчика на операцию раньше?

Вопрос — естественный, да не для этих абсолютно противоестественных условий. Мальчик родился неза­долго до того, как в его родном селе Алхан-Кала нача­лась «зачистка» по ловле одного из полевых командиров, Село, как и сейчас Грозный, полностью заблокировали. Не входить, не выходить. Включая беременных, больных и младенцев на руках у их матерей. Все были приравнены к пособникам террористов. Сначала федералы несколько недель гонялись за бандитом по селу, потом, уничто­жив, перешли к многонедельным «зачисткам» населе­ния. Вывезти ребенка в Грозный, в больницу, не пред­ставлялось возможным. Салавата трижды оперировал сельский фельдшер. Прямо дома, без всякого наркоза и антисептики... Операции прошли неудачно: в результате чего у него гноится кость, и он очень слабенький. Салават — настоящая жертва этой проклятой «антитеррорис­тической операции», хоть ему всего три месяца от роду и террористом он не может быть хотя бы только поэтому.

—Завтра операция, — говорит мама. — Дальше тянуть нельзя. Спасибо врачам, что, несмотря на блокаду, бу­дут оперировать.

Мальчик лежит поперек взрослой кровати — детских тут нет. Мы присели рядом с ним и тут же провалились. Оказывается, все кровати — с дырявыми железными сет­ками, и если не изловчиться, положив под матрац ста­рую деревянную дверь, принесенную с соседних разва­лин, то и не ляжешь, и не сядешь.

Странно выглядит и медицинское оборудование, ко­торое используют врачи. Если бы над входной дверью не висела табличка «Городская детская больница № 2», то весь этот инвентарь можно было бы принять за склад списанного оборудования, которое просто не успели вынести на помойку. Но у этой рухляди, которую врачи считают бесценной, — тоже своя военная история. Пе­ред штурмом Грозного в начале войны, зимой 1999— 2000 года, врачи спрятали все, что использовали в рабо­те, в близлежащих подвалах: если бомба угодит в один, то уцелеет другой. Один подвал, где хранили операцион­ное оборудование, при «зачистке» обнаружили федера­лы, вытащили все и уничтожили, предварительно отра­портовав по телевидению, что нашли «тайную операци­онную», где возвращали в строй раненых боевиков. То, что чудом сохранилось по другим подвалам, теперь слу­жит детям на улице 8-го Марта, у доктора Ганаева.

— Вы получали какую-нибудь новую аппаратуру от новой власти?

— Нет, конечно, — отвечает главврач.

А в Москве тем временем много разговоров о том, как «налаживается в Грозном мирная жизнь», о составах медоборудования от имени Минздрава, о грузовиках с лекарствами. В городе постоянно меняются мэры. Каж­дый новый мэр произносит новые громкие слова о «но­вой Чечне» — и новая бездеятельность. Ныне функцио­нирующего мэра зовут Олег Жидков. Он — полковник ФСБ. Неприятный тип со стеклянными глазами и кор­поративной ненавистью к открытости. Он сидит в мэ­рии, и оттуда его не выудишь. В момент его назначения генералы говорили по телевизору о надежде на возрож­дение Грозного из пепла. Однако Грозный по-прежнему в пепле, а мэр Жидков так ни разу не побывал у Руслана Ганаева в больнице. Впрочем, как и во всех остальных

грозненских медучреждениях. А в довесок к Жидкову, между прочим, в Чечне исправно получают зарплату из Москвы и некоторые другие ответственные за состояние 2-й больницы господа — «социальный» вице-премьер, министр здравоохранения с приличной свитой чинов­ников в придачу.

И что? А ничего. Никому из них абсолютно не инте­ресны дети Чечни, которые, заболев, могут сегодня рас­считывать еще на меньшее, чем при Масхадове.

...Главврач снимает очки и обнажает вечные глаза док­тора Чехова. Он не желает ввязываться в политдискуссию.

— У нас... долг, — говорит он мягко и тихо. — Что бы ни случилось... Мы не о Жидкове — мы о детях.

И, вдруг увидев чей-то силуэт в сумеречной темноте развороченного больничного коридора, быстро идет на­встречу, крепко, как после долгой разлуки, обнимая во­шедшего с улицы человека. Это педиатр — тот самый, который, рискуя своей жизнью, вывез младенца с кру­пом из блокированного Грозного в город Аргун и сумел вот вернуться.

Они стоят, обнявшись, несколько минут, как будто тот вырвался из обреченной разведки боем.

— Пора уходить отсюда. Скоро начнет темнеть. Вас могут засечь, — говорят те, кто рядом.

— Кто может засечь?

— И те, и эти. Очень опасно. От наших отобьемся, от ваших — нет.

Выходим на порог, прощаемся — и опять как в пос­ледний раз. Это главная современная грозненская тради­ция: никто не надеется дожить до утра. И поэтому не экономит на душевном тепле: завтра может и не насту­пить. Если не для тебя, то для него...