Кунцевский райотдел под следствием

Осенью 1938 г. сотрудники Кунцевского райотде­ла НКВД могли еще только гадать о судьбе Кузнецова и Каретникова, пока те сидели во внутренней тюрьме на Лубянке и ожидали решения своей участи, будучи заложниками клановой борьбы на самой вершине вла­сти. Новым начальником райотдела стал лейтенант госбезопасности А.Ф. Сененков, которого переброси-

140 ТАРФ. 10035/1/П-7698. 102

ли «закрывать прорыв» из одного из столичных рай­онов. В помощь ему из Коломенского района был пе­реведен оперуполномоченный А. Г. Леонов (год спустя после ухода Сененкова на повышение в УНКВД МО он возглавит Кунцевский райотдел).

Новому начальству пришлось столкнуться с большим количеством следственных дел, которые бы­ли возвращены из областного управления как «недо­работанные». Торможение сверху началось после того, как были закончены массовые операции, в то время как на местах еще сохранялась их инерция. Согласно показаниям оперативного сотрудника Воскресенского райотдела НКВД Власова «в мае месяце нам было возвращено на доследование 45—50 дел по шпионажу, но одновременно было получено указание из Таган­ской тюрьмы никого не освобождать и если вопрос о шпионаже срывается, то добиваться антисоветских показаний»¹⁴¹.

Подобная практика в Кунцево проводилась вплоть до арестов Кузнецова и Каретникова. Затем числившиеся за райотделом и находившиеся в мос­ковских тюрьмах подследственные были «замороже­ны», их по несколько месяцев не вызывали на допрос. После смены Ежова Берией работа органов госбезо­пасности начала вводиться в нормальное русло. Кун­цевские оперуполномоченные надеялись, что корпо­ративные интересы возьмут верх и им удастся выйти сухими из воды. В служебных кабинетах здания по улице Загорского поменяли обязательный портрет наркома и затаились. Но похоронить произошедшее так и не удалось.

Поток жалоб от подследственных и их родствен­ников ни иссякал, и в Кунцево зачастили проверяю-

¹⁴¹ Показания Власова находятся в деле п-40802.

щие из Москвы. Согласно докладу сотрудника 2 отде­ла Булкина начальнику УНКВД МО В.П. Журавлеву от 7 декабря 1938 г., им было просмотрено 37 неза­конченных следственных дел, и почти в каждом из них установлены нарушения уголовно-процес­суального кодекса. Сененкову было предложено сроч­но провести новое следствие и подготовить дела для передачи в суд¹⁴².

Всем сотрудникам райотдела, имевшим отноше­ние к проведению массовых репрессий, пришлось за­няться написанием рапортов и объяснительных о вре­дительстве своих вчерашних начальников. Эти доку­менты уже неоднократно цитировались выше, без них мы не имели бы сколько-нибудь полной картины со­бытий. Ценность подобных документов подтверждают их неоднократные публикации¹⁴³, хотя и к этому типу источников следует подходить достаточно осторожно. Их авторы не выступали в роли бесстрастных хрони­стов, на первом месте для них стояло самооправдание.

Каждый факт сопротивления начальству оказы­вался на вес золота, становился залогом собственной реабилитации. Поэтому рапорты выдержаны в неха­рактерном для этого жанра бытовом стиле, полны эмоций и невысказанных обид. Естественно, вся от­ветственность за произошедшее перекладывалась на бывшее начальство, а особенно на Каретникова, кото­рый «оперативной работой не занимался, все время устраивал какие-то блатные дела, как для себя, так и

¹⁴² На рапорте имеется виза Журавлева: «Губочкину ис­
пользовать для следствия. Выделить двух оперработников и
послать в помощь. О результатах доложить. 8 декабря».

¹⁴³ См.: «Воля. Журнал узников тоталитарных систем»,
№№ 1—7, а также «Бутовский полигон», выпуски 1—4. По­
добные документы часто сопровождают издания региональ­
ных мартирологов.

для бывшего областного руководства»¹⁴⁴. Каждому из писавших (в следственных делах Кунцевского райот­дела в выписках хранится около десятка рапортов) предстояло пройти по лезвию бритвы: признав нару­шения законности на местах, не усомниться в закон­ности «массовых операций» как таковых.

Признание собственной вины заменялось ссыл­ками на давление сверху, со стороны районного или областного начальства. «Мы производили аресты по списку без санкции и наличия компрометирующих материалов, что видно из прилагаемых установочных данных, где росчерком пера, рукой Кузнецова напи­сано: "справку", что значило выписать справку на арест, т.е. липовую, без наличия материалов компро­метирующего характера, лишь только потому, что он поляк или немец»¹⁴⁵. Рукоданов давал дополнитель­ные штрихи к обстановке весной 1938 г.: «В практике допросов имели место побои, опять-таки заведенные Каретниковым, так как он, приезжая из области /т.е. из областного управления НКВД — А.В./, рассказы­вал, что там бьют арестованных, что мол, такая уста­новка Заковского, который сам бьет арестованных на допросах, а когда я этого старался избегать, то Карет­ников как бы мне в упрек говорил: "Ты, Рукоданов, не умеешь допрашивать", и у меня создавалось впе­чатление, как бы не заподозрили в особой благо­склонности к врагам...»

Некоторые из оперативных работников писали в своих рапортах, что сообщали руководству наркомата о безобразиях, творившихся в районе. Первичная парторганизация райотдела сопротивлялась принятию в партию Каретникова. Материалы следственных дел

¹⁴⁴ Из рапорта Дикого от 26 декабря 1938 г.

¹⁴⁵ Из рапорта Цыганова от 26 декабря 1938 г.

свидетельствуют и о других попытках противодействия террору. Кунцевский отдел милиции фактически сабо­тировал требование разгромить «кулацкий городок» в овраге, выходящем на правительственную трассу. Проверка показала, что представителей кулачества среди жителей поселка бедняков, называемого «Шан­хаем», не оказалось, и это вызвало гнев Кузнецова¹⁴⁶.

Отстранение от руководства его и Каретникова стало следствием многочисленных сигналов о безза­конии, творившемся в Кунцевском районе. Их авто­рами были и сами репрессированные, и их родствен­ники, в том числе простые крестьяне, а обычными ад­ресатами — нарком внутренних дел Ежов и Прокурор СССР Вышинский. Направлялись письма и по другим адресам, зачастую в нескольких копиях. Участвовали в их создании и работники райотдела. В августе 1938 г. в Московский комитет ВКП(б) пришло анонимное послание, живописующее моральное разложение Ка­ретникова и беспредел, творившийся под его руково­дством. Письмо заканчивалось утверждением, что его арест является половинчатым решением, «надо по­смотреть, только ли он или кое-кто еще должен отве­тить за грязные дела, творившиеся в Кунцеве»¹⁴⁷. Арест и следствие по делу Багликова также велись на основе сигналов о кунцевском отрезке его биографии, которые продолжали рассылать во все инстанции уво­ленные им сотрудники. Если на пике «массовых опе­раций» подобным письмам не уделяли внимания, то летом-осенью 1938 г. они стали основой для развора­чивавшейся чистки органов госбезопасности.

¹⁴⁶ Из рапорта начальника паспортного стола сержанта
милиции Борискова от 26 декабря 1938 г.

¹⁴⁷ Копия письма была приобщена к архивно-следствен­
ному делу В.П. Каретникова.

30 декабря 1938 г. данные расследования в Кун­цевском районе были обобщены и вместе с рапортами оперативных работников направлены Журавлеву. В документе содержалась следующая статистика: под следствием продолжало находиться 73 человека, аре­стованных в конце 1937 — начале 1938 г., 55 из них в рамках национальных операций. «Ряд арестованных при передопросах заявляют, что они русские, украин­цы или евреи, людей, указанных в их показаниях и подписанных ими как участников и руководителей контрреволюционной группы или организаций они или совсем не знают или знают только по работе на предприятиях, или по месту жительства». При прове­дении графологических экспертиз выяснилось, что имелись случаи фальсификации подписей обвиняемых на следственных документах¹⁴⁸.

Из аппарата УНКВД торопили поскорее «закруг­ляться» с доследованием, и в здании на проезде Загор­ского начался новый штурм. Новогодним подарком в райотдел пришло требование помощника военного прокурора Московского военного округа закончить следствие по делу о контрреволюционной организации на заводе № 46 в трехдневный срок, к 5 января 1939 г.¹⁴⁹ Сененков постоянно докладывал Журавлеву о пересмотре дел, «последний уже окончательно решал вопрос или об освобождении арестованного или об ос­тавлении ранее вынесенного решения в силе». Соглас­но служебной записке нового помощника начальника Кунцевского райотдела НКВД Леонова, из 48 продол­жавшихся находиться под следствием работников заво-

148 _ГАрф. Ю035/2/30515.

¹⁴⁹ Резолюция на обороте списка из 49 проходивших по
этому делу, составленного и подписанного Каретниковым
(ГАРФ. 1ОО35/1/П-3392О).

да 27 получили свободу, «причем 6 или 9 человек были освобождены по приказам Наркома»¹⁵⁰.

В горячке будней случались и трагикомичные встречи: А.И. Кудрявцева допрашивал в декабре 1938 г. тот же самый Рукоданов, который в марте того же года сделал его руководителем подпольной эсеров­ской организации. Следователь не постеснялся спро­сить, чем обвиняемый объясняет свои вымышленные показания, данные несколькими месяцами ранее, и сам же записал в протоколе: «тяжелыми тюремными условиями»¹⁵¹. Другой из лидеров эсеровского загово­ра, учитель Зверев был обвинен Рукодановым ни мно­го ни мало в клевете!

После того, как в конце 1938 г. была разрешена проверка жалоб приговоренных «тройками» или их родственников, сотрудники Кунцевского райотдела оказались последней инстанцией, куда спускался де­вятый вал просьб о пересмотре приговоров. Соответ­ствующие задания они получали и от прокуратуры, и от областного управления НКВД. Несмотря на жест­кие сроки и грозные резолюции начальства, рассмот­рение жалоб затягивалось на несколько месяцев. Не­разбериха в компетенциях вышестоящих инстанций позволяла работникам на местах уверенно лавировать между ними.

В отличие от оказавшихся под судом военного трибунала руководителей НКВД районного звена про­стые оперативники в течение 1939 г. переводились на новое место службы или подвергались дисциплинар­ным взысканиям. Рукоданов, трижды получавший вы­говоры за фальсификацию следственных материалов,

¹⁵⁰ Объяснение Леонова, направленное в следственную
часть УНКВД МО 1 мая 1940 г. (ГАРФ. 10035/1/п-25482).

151 ГАРФ. 10035/1/П-53465.

в апреле 1940 г. был уволен из органов внутренних дел «за невозможностью дальнейшего использования». Он пытался сопротивляться, писал письма в ЦК ВКП(б), но его убедили «уйти по тихому»¹⁵².

По некоторым данным, Ефремов и Дикий тоже попали под суд. Молодые оперуполномоченные отде­лались легким испугом. А.В. Соловьев получил 10 су­ток ареста за фальсификацию допросов свидетелей, так как «в его действиях не усматривается злонаме­ренных целей»¹⁵³. Еще один новичок райотдела А.А. Цыганов остался работать в органах госбезопас­ности и погиб в 1943 г. на Воронежском фронте.

После ноября 1938 г. то же самое происходило во всех низовых структурах органов госбезопасности СССР. «Альбомные дела» стали возвращаться из обла­стных управлений на доследование, и работникам го­родских и районных отделов внутренних дел приходи­лось освобождать арестованных. В наиболее одиозных случаях на места выезжали «особоуполномоченные» центрального аппарата наркомата, материалы их про­верок превращались в справки на аресты работников госбезопасности низового и среднего звена¹⁵⁴. По дан­ным автора, в 1939 г. было репрессировано более половины начальников райотделов НКВД Москов­ской области, есть данные о подобных «чистках» в ря-

¹⁵² Выписка из личного дела Рукоданова находится в
следственном деле п-23240.

153 _ГАрф. Ю035/1/П-26041.

¹⁵⁴ Так, в Серпуховском райотделе НКВД комиссия об­
ластного управления закончила свою работу рапортом, в ко­
тором суммировались «нарушения социалистической закон­
ности» в предшествующий период. По итогам работы ко­
миссии были осуждены начальник райотдела М.И. Веселов
и оперуполномоченный В.И. Хватов.

де других областей¹⁵⁵. На судебное заседание военного трибунала вместе с ними попадали один—два сотруд­ника, особо «отличившихся» в период массового тер­рора. В начале войны многие из тех, кто не был рас­стрелян, получили помилование и вернулись на рабо­ту в органы госбезопасности¹⁵⁶.