Об Архимедовых зеркалах 2 страница

Природа миллиарды лет “играет в кости” сама с собой, выбрасывает, неутомимо и без числа, случайные сочетания элементов, веществ, образует структуры, чтобы затем исследовать целесообразность своих невольных творений через человеческий разум, ею же и порожденный. Физики были немало озадачены, когда в Африке обнаружили естественный атомный реактор, принципиально подобный созданному человеком. Так почему бы самой природе не расписаться за Гошика? Не будем сваливать все на инопланетян. Загадочный автограф в рассказе Тарутина – шутливое напоминание, чтоб не зазнавались перед Великой Матерью…

Признанным мастером юмористического, пародийного рассказа был и один из основателей ленинградской группы писателей‑фантастов Илья Иосифович Варшавский. В этом сборнике опубликованы два рассказа из его творческого наследия. Оба они – о поисках нестандартных путей в науке. “Последний эксперимент” поставил перед своими героями задачу естественнонаучную. “Тупица” – психологическую, о выборе своего места в жизни, и это особенно интересно.

Любой склад ума, любая способность (а также, если угодно, отсутствие таковой, лукаво подсказывает писатель) не может помешать человеку найти свое место. Мир наш достаточно обширен и многообразен даже для… Тупицы. Легенды о выдающихся ученых, провалившихся на экзамене в юности, справедливы не в том, разумеется, что знания не очень нужны. Беда деятельного и трудолюбивого героя Ильи Варшавского в том, что он не умеет и не желает понимать для всех очевидное. Зато оригинальные его возражения заставляют пристальней вглядываться в признанные истины и пересматривать ходячие мнения.

Неожиданное решение творческих задач – а такие задачи и встают перед героями НФ – зачастую приходит от шутки, сатиры, самопародии. И не оттого ли научная фантастика чем дальше, тем больше вбирает все эти, прежде не очень присущие ей, свойства жанра.

Сборник “Дом с привидениями” типичен в этом отношении. Будь герои Александра Щербакова, Ильи Варшавского, Андрея Балабухи или Андрея Кужелы невозмутимо серьезны, трудно сказать, например, удалось ли бы Сане Балаеву войти в контакт со своим “модификатом”, принять и вжиться в парадоксальную ситуацию.

Однако, спросите вы, все это прекрасно, но при чем же тут Архимед?

Больше двадцати двух веков назад в сицилийском городе Сиракузы жил греческий ученый по имени Архимед. Тот самый, что оставил нам архимедов рычаг и архимедов винт, спираль Архимеда и тот закон, который все мы учили в школе. Но с его именем связана и одна легенда.

Когда римляне осадили Сиракузы, Архимед организовал инженерную, как сказали бы мы теперь, оборону города. И рассказывают, что однажды он приказал собрать все зеркала, какие только есть в домах у жителей. Фокусируя солнечные зайчики, отброшенные этими зеркалами, на римских кораблях, стоявших на рейде, Архимед поочередно поджигал их, уничтожив в конце концов всю римскую эскадру.

По сей день неизвестно, правда это или красивый вымысел. Не могут на этот счет сговориться даже специалисты‑оптики: одни считают такое вполне возможным, другие убеждены, что этого не может быть, “потому что не может быть никогда”. Да это и неважно для нас: легенда сама уже стала фактом наших представлений об истории и возможностях человеческого гения. Однако заметим: как раз на таком принципе работают сегодня солнечные коллекторы гелиоэлектростанций…

Так вот, все магические зеркала литературы: Лукианово зеркало, зеркало Галадриэли и другие, о которых мы говорили сегодня, и даже те, о которых вовсе не говорили, – образуют своего рода архимедову систему. Только в фокусе ее оказываются не римские триеры и пентеконтеры, а мы с вами – читатели книг.

Они очень разные, эти литературные зеркала. Как, впрочем, разными были и те, что собирал у сиракузских жителей Архимед: роскошное серебряное – из дома модной гетеры и тусклое бронзовое – из каморки какой‑нибудь рабыни. Но разве это важно? Нужно было лишь свести все отброшенные ими солнечные лучи в одну точку, чтобы вспыхнул огонь.

И когда оказываются в этой точке наши умы и сердца – вот тогда‑то и начинается непростой, порою даже очень трудный процесс выплавки восприятия и постижения мира.

 

Анатолий Бритиков

 

Александр Шалимов

Эстафета разума

 

Улетали с Марса марсиане

В мир иной, куда глаза глядят.

И не в сказке, не в иносказанье…

Двести миллионов лет назад…

С.Орлов

 

Кирилл прилетел на станцию “Марс‑1” с пятой сменой. Продолжительность “марсовки” – год Марса – два земных с хвостиком. И полгода на дорогу туда и обратно. Два с половиной года вдали от Земли…

Садясь в вездеход, он снова подумал об этом. Вездеход назывался “Черепашка”. Так было написано белой краской на удлиненном голубом корпусе, который опирался на шесть коленчатых, обутых в гусеницы ног. Кирилл уже успел заметить, что конструкторы и монтажники предпочитали тут ярко‑голубые цвета. Может быть, они напоминали о земном небе, а скорее всего просто резко выделялись на фоне ржавого грунта, скал, осыпей. Здесь даже дневное небо было красновато‑оранжевым. Пыль, поднимаемая ураганами, никогда не успевала осесть.

“Черепашка” неторопливо бежала от космодрома, где опустился “Ветер времени”, к станции. Ехали напрямик по бурой, каменистой поверхности, испещренной оспинами небольших плоских кратеров. Справа вдали то появлялся, то исчезал за ближними возвышенностями фиолетово‑красный обрыв, окаймленный шлейфами ржавых осыпей. Слева каменистая равнина, постепенно понижаясь, уходила на север и тонула в красноватой, пыльной мгле.

В вездеходе их было четверо – все в легких голубых скафандрах с круглыми, прозрачными шлемами. Пассажиры расположились впереди. Остальную часть просторной кабины занимал багаж – их личный, привезенный с Земли, и экспедиционный. Троим предстояло сменить часть персонала станции – тех, кто возвращался с “Ветром времени” на Землю. Четвертый – он вел вездеход – оставался тут на второй срок. Это был коренастый крепыш с коричневым от загара лицом и голубыми глазами. Шапка курчавых рыжих волос заполняла все свободное пространство шлема. Она напоминала нимб – обязательный атрибут экстрасенсов, – а еще – “святых”, как их некогда изображали на старых картинах и иконах. Водителя звали Мак, вероятно, Максим, но он сказал просто “Мак”, когда представлялся.

Кирилл знал, что в составе смены четырнадцать человек, причем каждый совмещает несколько профессий. В предыдущей смене, из которой десятеро через неделю покинут Марс, было два Максима – один врач, геолог‑планетолог и художник, другой – астрофизик, энергетик и радист дальней связи. Кем был этот Мак, Кирилл не успел спросить, потому что при загрузке вездехода пришлось без конца отвечать на вопросы о земных новостях и делах.

Мак перестал задавать вопросы всего несколько минут назад, сосредоточившись на управлении “Черепашкой”. Закусив губу, он лавировал между скоплениями каменных глыб и по каким‑то одному ему ведомым признакам выбирал наиболее оптимальный вариант пути.

– Дальше дорога чуть похуже, – заметил Мак, внимательно глядя вперед, – но мы выгадаем километров сорок.

Кирилл удивился:

– Кажется, от космодрома до Базы всего сорок километров. Я читал в отчете…

– Было, – откликнулся Мак, – но вас посадили на запасном, в восточной части равнины Офир. Отсюда до базы двести с небольшим, если по прямой.

– Почему мы сели далеко от станции? – спросил Кирилл.

Мак сосредоточенно покивал головой в прозрачном шлеме:

– Пришлось. На главном космодроме у нас, – он вздохнул, – непорядок объявился. Придется выяснять…

– Что именно?

– Пока толком никто не знает… Шефуня вам объяснит… Может, и ничего важного. Но посадили “Ветер времени” подальше. Так безопаснее.

– Безопаснее?

– Вот именно, – Мак усмехнулся, – да вы не пугайтесь…

– Это у них такая игра, Кир, – заметил Геворг, физик новой смены, он сидел позади Кирилла. – Пугать новичков… Вот, мол, ко всем прочим загадкам Красной планеты, еще одна из области “призраков”…

– “Призраки” Марса?

– А почему бы нет. Кстати, вода на твою мельницу, Кир. Ты ведь собираешься искать следы исчезнувшей цивилизации.

– Працивилизации нашей планетной системы, Геворг.

– Вот‑вот… Следов жизни не нашли, а следы працивилизации будем искать… Естественно, они, – Геворг кивнул на Мака, – узнав, что в составе смены летит известный археолог, специалист по древнейшим цивилизациям Земли, приготовили сюрприз… Правильно я говорю, Мак?

Мак усмехнулся, загадочно и чуть смущенно, но промолчал. Все его внимание теперь было сосредоточено на местности впереди вездехода. “Черепашка”, покачиваясь, преодолевала довольно крутой подъем вдоль скалистого, усыпанного красноватой щебенкой склона.

– Такое впечатление, что едем по битому кирпичу, – пробормотал Сергей, энергетик, радист и радиоастроном новой смены, сидевший рядом с Геворгом. – Кирпич и ничего больше – кирпичные скалы, кирпичная щебенка, кирпичная пыль. И в небе – она же…

– Кислород, который когда‑то был тут в атмосфере, пошел на окисление горных пород, – отозвался Мак. – Красный цвет – окислы железа. Железо вытянуло из атмосферы почти весь кислород.

– А удалось где‑нибудь обнаружить неокисленные породы? – спросил Кирилл.

Мак отрицательно тряхнул головой:

– Пока нет. Слабее измененные попадались. Выветривание тут чертовски древнее, проникает глубоко. Неизмененных пород мы не встретили даже в буровых скважинах.

– Вы геолог, Мак?

Он кивнул и, немного помолчав, добавил:

– Геолог тоже…

Вездеход достиг вершины скалистого гребня. Внизу открылся обширный кратер с плоским красноватым дном. В центре круглой равнины громоздилась группа красно‑бурых скал, похожих на руины древнего замка. Дальний гребень кратера чуть проглядывал в красноватой мгле.

– Станция там, – Мак указал вперед. – Пересечем кратер, и будет близко.

– А обрыв справа? – спросил Кирилл. – Мне сначала показалось, что он не очень далеко, но отсюда, сверху, это выглядит иначе.

– Ого, – воскликнул Мак. – Недалеко! Тут трудно оценивать расстояния на глаз. До обрыва отсюда около двухсот километров. Мы его видим так отчетливо потому, что там сейчас в атмосфере не очень много пыли. Последним ураганом ее согнало на север в равнины. Обрыв – южный край ущелья Копрат – скальная стена высотой побольше пяти километров.

Все взгляды обратились в сторону знаменитого ущелья – гигантской трещины, некогда расколовшей древнюю кору Марса.

– Не предполагал, что его видно из окрестностей станции, – заметил Геворг. – Это местечко меня очень интересует…

– А обычно его и не видно, – возразил Мак, затормозив вездеход. – Просто вам повезло. Смотрите хорошенько.

– Вы были там? – спросил Кирилл.

– Еще бы… Не один раз. И американцы тоже. Но там, – Мак махнул рукой, – надо работать и работать. Пока сплошные загадки…

– А как у вас отношения с американцами? – поинтересовался Сергей.

– Как и на Земле. Сосуществуем…

– Были у них?

– Наши кое‑кто были. Я – нет. Их мы тоже принимали. Тех, кто работал в ущелье Копрат. Даже помогли немного. В общем‑то они почти все неплохие парни. Кроме Гридли…

– А Гридли – кто?

– Есть такой один. – Мак помрачнел. – Познакомитесь. Ну ладно, полюбовались Копратом и поехали дальше.

“Черепашка” тронулась с места и, увеличивая скорость, побежала вниз по крутому каменистому склону. Кратер пересекли за полчаса, оставив справа по борту скопление похожих на исполинские колонны красноватых скал.

– Остатки некка – на месте жерла вулкана, – лаконично пояснил Мак.

– Что, вулканический кратер? – спросил Геворг. В его голосе прозвучало сомнение.

Мак кивнул:

– По‑моему, да… Кое‑кто, правда, не согласен, – он покачал головой. – Мы тут спорим по каждому поводу. И многого не можем понять. Сплошные загадки. Чем дальше, тем больше…

– Но такие широкие кратеры с плоским дном, кажется, принято считать метеоритными, – заметил Кирилл. – Как, например, Аризонский или Попигай у нас в Сибири. Поперечник этого кратера километров сорок. Ничего себе вулкан.

Мак пожал плечами:

– Тут есть вулканы и побольше. Настоящие – не такие как этот. Тут сложность в другом…

– В чем именно?

– Лед… Ископаемый лед… Повсюду. Мы с ним столкнулись, как только начали бурение. Я из‑за него на вторую смену остался. Только из‑за него одного…

– Не понимаю, – сказал Геворг. – Какой лед? Где? В полярных областях?

– Если бы! – усмехнулся Мак. – Везде, понимаете, везде. Тут и возле нашей Базы… Скалы, вот как гребень этого кратера и его центральная горка, они торчат из подо льда. Вы думаете, мы сейчас катим по каменному грунту? Черта с два! Под нами лед, присыпанный песком и щебенкой. И сколько его – никогда не знаешь.

– Так что у вас получается? – Кирилл удивленно взглянул на водителя. – Марс – планета‑океан, замерзший океан?

– Почти, – кивнул Мак. – Почти… Впрочем, это пока моя – крайняя – точка зрения. Далеко не все со мной согласны. Скважин еще мало.

– На сколько же удалось углубиться?

– Не очень много. Первые сотни метров. Но повсюду одно и то же… Десять, двадцать, тридцать метров “битого кирпича”, как говорит ваш коллега, – Мак кивнул на Сергея, – дальше сплошной лед.

– Сколько? – попытался уточнить Кирилл.

– Никто не знает. Все скважины пришлось останавливать во льду. Его толщина многие сотни метров, а возможно, и километры.

– Это на ровных участках, а на возвышенностях?

– Там песка и щебенки побольше. Но все это наносы. Под ними тоже лед.

– А скальные участки, – спросил Геворг, – вот, например, гребень кратера, через который мы перевалили. Что под скалами?

– Там, конечно, коренные породы. – Мак бросил быстрый взгляд на Геворга, видимо удивленный его неосведомленностью. – Выходы каменной коры Марса. Они торчат сквозь лед. До того как океаны Марса промерзли насквозь, такие гребни могли быть островами.

– Ничего себе открытие! – воскликнул Геворг. – Замерзшие и похороненные песками океаны Марса. Вы моим глупым вопросам не удивляйтесь, – добавил он, – моя специальность физика атмосферы. В геологии я профан.

– У нас тут геологию называют ареологией, – заметил Мак, – хотя, может, это и не совсем правильно. Ареология – наука о Марсе в целом, включая и его кору, и льды, и атмосферу. Археолог широкого профиля у нас один – Шефуня.

– Ваш начальник?

– Он теперь и ваш тоже. Остается на пятую марсовку… А здешние ископаемые льды, промерзшие до дна океаны, – открытие последних месяцев. Еще не успело попасть ни в какие отчеты.

– Вы это разгрызли, когда мы летели?

– В общем, да, – кивнул Мак. – Ну вот, уже и наша станция… С благополучным прибытием на “Марс‑1”, коллеги!

Вездеход затормозил. За цепочкой красноватых дюн открылась обширная котловина с плоским коричневато‑бурым дном. В центре котловины голубыми полушариями поднимались купола Базы. Возле самого большого купола на высокой мачте трепетал на ветру красный с золотым гербом флаг Советского Союза.

 

* * *

 

– Загадки, сплошные загадки, – сказал профессор Никита Бардов – Шефуня, как его уважительно называли промеж собой сотрудники станции.

Бардов был нетороплив, массивен, краснолиц, бородат. Говорил густым колокольным басом. Его поведение в самых трудных, даже экстремальных ситуациях считалось критерием выдержки. На станции существовал неофициальный, но всеми признаваемый эталон – “одна шефуня” – величина, близкая к бесконечности, в малых долях которой оценивалась выдержка остальных участников марсовки.

Бардова отличали еще исключительная корректность, железная логика, несгибаемая воля и апостольская доброта. При необходимости распечь кого‑нибудь он всегда переходил на уменьшительные и ласкательные формы речи.

По специальности он был планетологом. Несколько лет работал на Лунной базе. Его кандидатская диссертация, посвященная исторической селенологии[1], сразу принесла ему докторскую степень. Шефуня был автором всех марсианских программ, начальником первой и четвертой марсовок. Теперь он оставался еще и на пятую…

– Что касается задач пятой, – Бардов сделал долгую паузу, – привезенную программу придется кое в чем изменить. Будем продолжать бурение, атмосферные наблюдения, геофизику… Биологические исследования надо сократить, потому что они ровно ничего не дали.

– А лед? – быстро спросил Мак.

– Биологи сосредоточат внимание на вашем ледяном керне[2]. Им этого вполне достаточно.

– Будет еще лед из шахты, – сказал Кирилл. – Проходка заложена в проекте, и я теперь думаю, что идти надо через покровный лед. Надо только выбрать подходящее место…

– Это очень хорошо, что вы там думаете, – ласково кивнул Бардов. – И местечко надо выбрать… А вот с самой проходкой, может, повременим? А?

– Но как же так! – воскликнул Кирилл. – Шахта – это своего рода гвоздь…

– Э‑э, дорогуша, – загудел Бардов, – “гвоздей” в наших марсианских программах целые бочки, – он вздохнул. – Дело в том, что я еще не сказал вам, может быть, самого главного. Предстоит заниматься одной внеплановой… проблемой. Она тоже возникла недавно. На Земле об этом пока не знают… Тут у нас обнаружились места, в которых у людей возникают… – Бардов прищурился и сделал долгую паузу, – ну, скажем, пока… галлюцинации. Даже массовые, если посчитаем массой трех человек. Все наличные средства индивидуальной защиты – вездеходы, скафандры, в том числе тяжелые‑ночные, пригодные, как вы знаете, для открытого космоса, – не помогают. Не помогают и защитные поля. Если “галлюцинация” оказывается длительной – в пределах часа или более того, – он кашлянул и снова сделал паузу, – может наступить беспамятство, после которого человек длительное время пребывает в состоянии крайней психической депрессии. Возможны и более тяжелые последствия.

– Похоже на заболевание, – осторожно заметил Кирилл.

– Мы вначале так и думали. Но главный медик, – Бардов указал на Мака, – кстати, он тоже остается здесь с нами, считает иначе… О своей точке зрения он потом сам расскажет. Первый раз это случилось… – Бардов обвел вопросительным взглядом присутствующих.

– Три месяца назад, – быстро подсказал Мак.

“Сразу после нашего отлета с Земли”, – подумал Кирилл.

– Первым был Азарий Горбунов, геофизик, – продолжал Бардов. – Он потом, по собственной инициативе, еще дважды попадал в это… приключение. Его пришлось… изолировать, и мы отправляем его отсюда… в довольно тяжелом состоянии.

– Психическом? – попробовал уточнить Кирилл.

– Крайняя депрессия, переходящая в бредовое состояние и паралич рук, – объяснил Мак.

– По‑видимому, все‑таки нервное заболевание, – заметил Кирилл. Мак отрицательно тряхнул рыжей головой.

– Потерпите, коллеги, у вас будет время все обсудить, – мягко остановил их Бардов. – Итак, впервые мы с этим столкнулись восемьдесят шесть дней тому назад. И произошло это в каньоне Копрат…

– В пещере, в одном из северных ответвлений каньона, – добавил Мак. – Мы там были вместе с Азарием, но в пещеру он зашел один… – Мак умолк и смущенно взглянул на начальника.

– Продолжайте, голубчик, – прогудел Бардов, – у вас получается гораздо интереснее.

– Извините…

– Продолжайте, продолжайте, а я пока отдохну.

– Он долго не выходил обратно и не отвечал на мои радиосигналы. Пришлось идти за ним. Я нашел его в глубине пещеры без сознания. Мы вытащили его наружу. Мне помогал Атиф – он был третьим в нашей поездке. Мы с Атифом ничего подозрительного в пещере не заметили… Когда мы привели Азария в чувство, он рассказал…

– Что он тогда рассказал, не столь важно, – заметил Бардов, – тем более что в дальнейшем повторялось примерно то же самое… Спасибо, Мак, вы очень помогли мне… Приключение в пещере Копрата так заинтересовало Азария, что он решил повторить его. Под предлогом еще каких‑то геофизических наблюдений он отправился в Копрат со следующей исследовательской группой, забрался в ту пещеру и сидел в ней до тех пор, пока снова не потерял сознания. Правда, на этот раз он записал на диктофон свои… гм… наблюдения или… ощущения. На базу его привезли в бессознательном состоянии, и он болел больше месяца.

Пещеру мы тщательно обследовали в скафандрах высшей защиты, но ничего интересного и тем более подозрительного не обнаружили. Азарию, когда он поправился, было запрещено принимать участие в полевых поездках. Для себя я решил, что Азарий – натура увлекающаяся, очень импульсивная, у него эмоции нередко опережали логику и трезвое суждение ученого – просто надорвался в здешних нелегких условиях, тем более что работал он очень много. Наш главный медик, – Бардов снова указал на Мака, – поначалу тоже соглашался со мной, объясняя “казус Азария” нервным перенапряжением. Однако вскоре, а точнее, за тридцать три дня до прилета “Ветра времени” история повторилась.

На этот раз совершенно в ином месте – на главном нашем космодроме, где садились и откуда взлетали все земные корабли. Там жертвами… гм… галлюцинации… стали сразу три участника марсовки. Ни один из них не был в каньоне Копрат, и что произошло с Азарием, то есть о его… заболевании, как мы все полагали, они слышали с его слов. Когда это началось с ними, они все находились в диспетчерском бункере. Они сразу поняли, в чем дело, но само явление так их заинтересовало, что вначале они пренебрегли опасностью. Только когда один из них почувствовал себя плохо, они покинули бункер, однако галлюцинация не прекратилась. Фантом оказался в том же месте, где они увидели его через окно бункера. Я говорю “фантом”, хотя все они утверждают, что воспринималось это как вполне реальный объект… Их показания сходятся вплоть до деталей.

Погнали вездеход сюда, на Базу. Отъехав несколько километров, развернулись. Фантом уже исчез. Посадочная плита была пуста.

Профессор Бардов замолчал и задумчиво потер переносицу.

– Значит, в этом случае фантом наблюдался на посадочной плите космодрома? – уточнил Геворг.

– В самом центре плиты, в полукилометре от бункера и вездехода.

– Так что все‑таки это было?

– Как это ни покажется вам странным, во всех случаях одно и тоже, – Бардов выделил последние слова, – высокий каменный портик с квадратными колоннами, поддерживающими массивный нависающий свод. В глубине за колоннами портика – ярко освещенный зал или какая‑то площадь, заполненная множеством живых существ в ярких одеяниях. Между колоннами портика появлялась высокая фигура в длинном фиолетово‑алом плаще или мантии и делала руками призывные знаки…

– Человеческая фигура? – снова уточнил Геворг.

– С того расстояния, на котором находились наблюдатели, она воспринималась как человеческая, так же как и существа в глубине.

– А фантом в пещере?

– Я же сказал, во всех случаях одно и то же.

– Не понимаю, – Геворг пожал плечами, – как в тесном пространстве пещеры?..

– В пещере словно бы приоткрывалось окно, – пояснил Мак. – Азарий говорил: “Как окно в иной мир”… Там тоже был портик с колоннами и все остальное… Азарий наблюдал это трижды. В редкие минуты просветления он несколько раз подробно пересказывал мне картину…

– Почему трижды? – спросил Кирилл. – Профессор говорил о двух… галлюцинациях Азария Горбунова.

– Три, – кивнул Бардов. – К сожалению, три. За ним не усмотрели. Узнав о фантоме на плите космодрома, Азарий, в нарушение моего запрета, сбежал и один поехал на космодром. Мы спохватились слишком поздно… Погоня обнаружила вездеход в центре посадочной плиты космодрома. Передняя часть машины была расплющена, словно машина врезалась в какое‑то препятствие. Мотор не работал, а Азарий лежал в глубине грузового отсека. Его, видимо, отбросило при столкновении вездехода с чем‑то. Когда его удалось привести в сознание, он сказал, что на космодроме увидел то же, что в пещере. Он попытался проскочить между колоннами портика и дальше ничего не помнит.

– Ну, а еще ваши “призраки” появлялись? – поинтересовался Геворг. В вопросе физика прозвучала плохо скрываемая ирония.

Бардов задумчиво погладил пышную бороду:

– Больше нет… У нас их больше никто не видел. Тем не менее мы сочли необходимым посадить “Ветер времени” в другом месте.

– А на главном космодроме кто‑нибудь еще бывал? – вопрос прозвучал невинно, но в глазах Геворга Кирилл прочитал откровенную насмешку.

– Бывали. – Бардов продолжал поглаживать бороду. – Там установлено регулярное наблюдение. Кроме того, из диспетчерского бункера автоматически велась киносъемка.

– И что же?

– Ничего. На кинокадрах посадочная плита пуста, и в ее окрестностях ничего подозрительного не возникало.

– Вполне естественно, – усмехнулся Геворг, – давно известно, что призраки, привидения, вампиры и прочая нечисть на кино‑ и фотопленке не фиксируются.

– Относительно призраков не знаю, – спокойно заметил Бардов, – не приходилось ими заниматься. Но миражи, коллега, удается сфотографировать. Кстати, тут на Марсе миражи не редкость.

– Вы хотите сказать… – начал Геворг.

– Нет, я сказал все, что хотел. Прошу еще вопросы, если они есть?

– Остается ли на пятую смену кто‑нибудь из числа наблюдавших… “Фантом Азария”? – спросил Кирилл.

– “Фантом Азария”, – задумчиво повторил Бардов. – Неплохо… Можно принять это в качестве названия проблемы. “Казус Азария” мне не очень нравилось… В нем что‑то от терминологии юристов… Нет, коллега, никто не остается. Все‑таки у нас нет стопроцентной уверенности, что это не заболевание.

– Интересно, а что думает по этому поводу главный медик четвертой смены? – спросил Геворг.

– Разрешите? – Мак взглянул на Бардова.

– Разумеется, коллега.

– Это не заболевание в общепринятом значении слова, – начал Мак, – это ранение… Если хотите, травма, наносимая мозгу каким‑то еще неизвестным нам явлением, скорее всего излучением, связанным с возникновением фантома. Думаю, даже уверен, что мы еще столкнемся с ним. Среди многих загадок Красной планеты эта представляется одной из наиболее интересных и, пожалуй, наиболее опасных… Я полностью согласен с нашим шефом, что ей следует посвятить максимум внимания.

– Можно еще один вопросик? – поднял руку Геворг.

– Попробуйте, – кивнул Бардов.

– А о наших соседях из Западного полушария никто не думал? Наступило длительное молчание.

– Нет, почему же, думали, – сказал наконец Бардов. – Они попросили захватить на Землю одного парня из их смены. Он болен два месяца, а их корабль появится тут через год… Судя по тому, что сказал мне профессор Джикс, их босс, у этого парня – его завтра привезут к нам – те же симптомы, что у Азария…

 

* * *

 

На следующее утро в кабине Кирилла раздался мелодичный сигнал внутреннего телефона. Личные помещения “марсовщиков” на главной Базе назывались кабинами. Размер кабин был стандартный – два с половиной метра на три с половиной при двух с четвертью метра высоты. Рядом – туалет и душевая – одна на две кабины. Соседом Кирилла оказался Сергей, радист и радиоастроном новой смены; он с момента их прибытия на Базу не вылезал из центральной радиорубки. В каждой кабине имелась койка, днем превращаемая в диван, стол для работы, кресло, стенной шкаф и стеллаж для книг. Над столом – телевизионный экран, телефон и небольшой пульт управления с регулятором кондиционера, пылесоса, освещающих устройств, часами и указателем внутренней и наружной температур, силы и направления ветра, уровня радиации.

Кирилл услышал сигнал телефона из душевой. Пока он набросил халат и прошел в свою кабину, сигнал повторился дважды.

Он торопливо взял трубку:

– Кирилл Волин слушает.

– Доброе утро, коллега, – загудело в трубке. – Надеюсь, не разбудил. Это Бардов.

– Доброе утро, профессор.

– Оставьте вы этого профессора, коллега. Меня зовут Никита, для краткости Ник. Вы не очень заняты? Могли бы заглянуть ко мне?

– Прямо сейчас?

– Ну, скажем, в пределах десяти минут.

– Хорошо, буду.

Быстро одевшись и захватив папку со своей программой, Кирилл направился к шефу. Когда он поднялся в коридор, где рядом с кают‑компанией находилась кабина начальника марсовки, навстречу ему попался Ге‑ворг. При виде Кирилла на узком, худом лице геофизика, обрамленном щеголеватой бородкой стиляги‑сатира, появилась усмешка.

– Ну, держись, спец по працивилизациям, – шепнул Геворг, ткнув Кирилла пальцем в живот.

Кирилл постучал и приоткрыл дверь.

– Прошу, – пробасил Бардов, поднимаясь ему навстречу.

Кабина начальника отличалась лишь тем, что в ней было не одно, а два кресла, а над столом вместо одного телефона – три и еще небольшой коммутатор. Усадив Кирилла возле стола, Бардов вопросительно глянул на его папку.

– Там что?

– Моя программа, обоснование, намечаемые районы работ… Я…

– Да‑да, помню, – прервал Бардов, поглаживая бороду. – Читал ваши статьи и монографию, коллега. Занятно… Хотя я лично не со всем согласен. Впрочем, мои мысли на сей счет – мнение дилетанта. Да… Для начала хотел просить вас заняться кое‑чем иным… Вы, конечно, догадываетесь? Проблема “Фантома Азария”… Интересно, не правда ли? Вы ведь не только антрополог, историк, археолог, вы и врач‑психиатр, не ошибаюсь?