К XXII годовщине ркка

 

Газета «Новое Слово», Берлин, №11 от 10 марта 1940 года, с. 4-5.

 

22 февраля в обеих столицах Советского Союза состоялись торжественные собрания в честь XXII годовщины красной армии.

 

В «Правде» (от 23 февраля 1940 г.) помещена статья заместителя наркома обороны СССР армейского комиссара К. Щаденко, бывшего политкома 1-ой конной армии Буденного: «Вооруженные силы победившего социализма». Говоря об особенностях красной армии, Щаденко цитирует Сталина: «Третья особенность красной армии. Состоит она в чувствах интернационализма, проникающих всю нашу красную армию… И именно потому, что наша армия воспитывается в духе интернационализма, в духе единства интересов рабочих всех стран, именно поэтому она, наша армия, является армией мировой революции, армией рабочих всех стран».

 

И далее слова Ворошилова: «Красная армия представляет собой особенную, еще никогда в истории человечества невиданную армию…»

 

Через двадцать два года не безынтересно припомнить некоторые обстоятельства, при которых эта «армия интернационализма» и «невиданная в истории человечества» победила Белую армию «национализма». Было ли это военное чудо или действительно, как пишет, Щаденко: «Великий Сталин спас Тулу и Москву от армий Деникина и своим гениальным планом обеспечил разгром деникинцев и ликвидацию Врангеля». Или причиной торжества сил «интернационализма» были иные обстоятельства, неуловимые и неясные в годы борьбы. И лишь теперь, сквозь призму времен и новых событий, яснее выступают контуры истинных стратегических и политических причин, приведших к поражению «белых». Конечно, это не тема для газетной статьи. В ней можно лишь ощупью отметить некоторые обстоятельства, не учтенные военными обозревателями и историками обеих сторон, а вместе с тем, быть может, именно эти обстоятельства и послужили главнейшими стимулами в развитии событий.

 

По принятому трафарету советских военных историков, главнейшей причиной успехов красной армии был «гениальный план» удара в стык Донской и Добровольческих армий, с выходом в «пролетарский» Донбасс, симпатизирующий красным и резко враждебный Добровольческой армии.

 

Согласно данным советских историков, этот план был принят самим Лениным, взамен проводимого «Иудой Троцким» плана прорыва от Царицына на Кубань в тыл всем южному фронту. Автором этого предпочтенного Лениным плана был царицынский комиссар, член реввоенсовета — Сталин.

 

План Троцкого называется «предательским» за то, что он должен привести красную армию в симпатизирующую белым Кубань.

 

Можно высказать, прежде всего, смелую мысль о том, что не было вообще ни плана марксиста Троцкого, ни плана марксиста Сталина, в то время работавшего по снабжению фронта и вряд ли принимавшего участие в разработке оперативных планов.

 

Вообще, не было «гениальных» планов, а существовали лишь два оперативных направления, намеченных еще с зимы 1919 года генштабистами генералами-«военспецами», как основные: Это – направление в стык добровольцев и донцов, направление существовавшее уже с февраля-марта 1919 года на линии Луганск-Дебальцево-Таганрог, и другое — по линии Царицын-Тихорецкая. Силы красных на обоих этих направлениях все время в течение 1919 года брали Добрармию в клещи. «План Троцкого», т. е. угроза удара в тыл от Царицына на Тихорецкую, надолго удержала добровольцев от похода на Москву, как раз в период наибольших успехов армии Колчака, а в марте и апреле 1919 года для устранения этой все увеличившейся угрозы командование белых было вынуждено бросить почти всю казачью и кавказскую конницу на Царицын.

 

Со взятием Царицына генералом Врангелем, это направление было обеспечено надолго и лишь по необходимости, после отчаянных попыток прорваться к Царицыну и огромных потерь, это направление было оставлено красными и центр тяжести перенесен на север, где создавалась серьезнейшая угроза Тамбову, Туле и Москве, ввиду стремительного наступления добровольческого корпуса и рейдов донской конницы. Строго говоря, именно растущая угроза потери Тулы и занятия генералом Кутеповым Курска и Орла и конными частями Мамонтова и Шкуро Воронежа продиктовали главковерху Троцкому… «гениальный план Сталина».

 

Умный иудей, движимый отчаянным страхом надвигающейся катастрофы, выбросил лозунг «пролетарии на коней» и перебросил на угрожаемое направление Воронеж-Лиски всю конницу из под Царицына, усилив ее чем только было можно. Блестящая работа генерала Врангеля конными массами, еще на Кубани в 1918 году, была учтена и освоена советским верховным командованием лишь в сентябре 1919 года. «План» же был создан неизбежностью, ибо направление на Кубань отпало (на дороге стояла непобедимая конница Врангеля) и оставалась лишь другая возможность — удар в стык. Лишь через много лет советские военные историки нашли «автора» этого плана и создали новую стратегию, построенную на «диамате».

 

Как не удивительно, но, в конечном итоге, все же белые получили смертельный удар не со стороны «гениально-задуманного» плана, а с востока, с Царицынского направления («план Троцкого»?). После оставления Ростова, красные были окончательно остановлены на линии Дона и Маныча, а конная армия Буденного отброшена с громадными потерями. Комбриг доцент Жемайтис пишет в «Красной Звезде» (от 17 января 1939 г.) об этих боях: «Предательская рука Троцкого направила 1-ую конную армию после взятия Ростова прямо на юг… Ленин заставил командование юго-восточного фронта, впоследствии разоблаченного как вражеское, снять конную армию из под Ростова». Тут опять не «план», а веление обстановки: натолкнувшись на энергичное сопротивление с фронта искать решение на фланге. Конармия переброшена на восток на «троцкистское направление» и там в районе Белая Глина разбивает высланный для ликвидации обхода донской корпус генерала Павлова, за три недели до того разгромивший конармию Буденного при попытке переправы через Дон. Как известно, это было сатанинское счастье, сопутствующее Троцкому: долженствовавший по всем расчетам разбить вторично конармию Буденного, генерал Павлов заморозил свою десятитысячную отборную конницу, поведя ее открыто степью, при ветре и 20-градусном морозе через покинутые зимовники и потеряв половину людского и конного состава замороженными.

 

Каковы же все-таки причины торжества «интернационалистической армии» над «национальной», кроме обычно описанного белыми исследователями: Развала тыла, крестьянских восстаний, вызванных шедшим за белой армией помещичьим разгулом, неудачной стратегии генерала Деникина, выразившейся в борьбе за пространства и растянувшей и так слабые силы Добрармии в тонкую, прерываемую в любом месте нитку.

 

Поражение белых — является ли оно следствием работы «никогда еще в истории человечества невиданной армии», «гениального» ли «плана», или это следствие грандиозного, стратегического самоубийства?

 

Но ведь стратегия генерала Деникина всегда была такова и почему-то до злополучной катастрофы под Касторной приводил неизменно к победным результатам. Ведь даже погоню за пространством можно оправдать смелым решением наступления повсюду и во что бы то ни стало, дабы не дать противнику перевести дух и собраться с силами.

 

В борьбе революции интернациональной с национальным движением, главнейшим двигателем является духовный пафос, презрение к смерти во имя торжества идеи; и у белых, и у красных были идейные порывы, отрицать кои было бы большой предвзятостью. Так вот, в гражданской войне ошибочно маневрировать только стратегическими единицами, полками, батареями, танками, надо сосредотачивать к угрожаемым, решающим пунктам не только арифметическую силу, но и идейную, обладающую порывом и желанием победить или умереть.

 

В русской революции массы не принимали добровольного участия в гражданской борьбе, они представляли из себя нейтральную стихию, колеблющуюся среду, в которой отчаянно боролись белые и красные кровяные шарики.

 

Рассмотрим, что из себя представлял наступающий фронт национальной армии, к моменту осуществления красного «гениального» плана, именно с точки зрения этого признака идейного порыва. В центре на московском направлении: добровольческий корпус генерала Кутепова, немногим больше 20 000 штыков не на бумаге, развернутый почти на трехсотверстовом фронте, ведущий наступление сразу на трех важнейших направлениях: на Брянск, на Тулу и на Клец. Корпус, составленный из молодежи, армейского офицерства и перевоспитанных пленных красноармейцев.

 

Офицеры этого корпуса, воспитанные на корниловских традициях, близкие и по духу и по происхождению народной массе, были единственной частью «вооруженных сил юга России», в которой растворялись красные пленные и превращались в героических белых бойцов.

 

Дивизии этого корпуса Корниловская, Марковская и Дроздовская не знали поражений и несмотря на абсурдную растянутость фронта, на отсутствие подкреплений и смены, движимые лозунгами: «На Москву!» и «За великую и единую Россию!» — стремительно продвигались вперед. Идейная мощь этого малочисленного корпуса была непреодолима и окончательно его разбить красная армия не могла до самой крымской эвакуации. На левом фланге стояли формирования несколько иного характера: там были восстановлены полки императорской армии и даже гвардейские. Их оторванность от народных слоев была большая — это не были солдаты национальной революции, как большинство «корниловцев», это были части «контрреволюции». Именно за спиной этих частей развивалась в широком масштабе помещичья реакция, именно в этих районах началось повстанческое движение против белых… Боевая стойкость этих частей была также не на высоте, как и у всех вообще «монархических» формирований того времени. Как мыльные пузыри при первых же столкновениях с красными лопнули монархические «астраханская» и «южная» армии, вдребезги был разбит наголову в первом же бою с махновскими бандами под станцией Пологи многочисленный, только что снабженный английской артиллерией, гвардейский корпус. Левый фланг национального движения был слаб, и не случайность, что Киев пал раньше Орла и Курска.

 

На правом фланге была Донская армия и конный кавказский казачий корпус Шкуро. Эти части были значительно многочисленнее добровольческого корпуса, но казачество как донское, так и кубанское до конца не могли изжить в себе психологию «завоевания и похода на Россию» и связанные с этой психологией методы ведения войны наносили страшный вред национальному делу.

 

Казаки неплохо обороняли свои области, но идея освобождения Москвы им чужда и не пользовалась популярностью. До тех пор пока они могли идти вперед, преодолевая лишь слабое сопротивление, пользуясь «дарами от благодарного населения», они продвигались. Но как только сопротивление красных усиливалось и наступали холода — казаки начинали оглядываться на оставленные в тылу станицы и массами, под разными предлогами, оставляли строй.

 

Именно таким было положение к роковому моменту сосредоточения красной конницы у Воронежа. Конкорпус Шкуро состоял, по его рапорту генералу Деникину, всего из 900 шашек, благодаря массовому дезертирству на Кубань. В донских частях положение было не лучше и генерал Мамонтов жаловался, что после рейда на Воронеж казаки «отяжелели от добычи и спешат отвозить ее по станицам».

 

Генерал Науменко в донесении генералу Улагаю рисует совеем мрачную картину, как кубанские казаки не принимают атаки головного полка красной конницы и бегут, бросая артиллерию… К моменту «гениального» удара красных под Касторной стояли полуразложившиеся казачьи полки, не желавшие драться. Кутеповский корпус был скован ударной группой латышских и эстонских коммунистических дивизий под Орлом и яростными атаками превосходных сил на всем своем остальном фронте.

 

К решительному пункту у Касторной, куда красные собрали цвет своей армии и партии (в числе убитых значится даже начальник политического отдела армии И. Д. Перельсон), белые не сосредоточили идейно-сильного и крепкого кулака.

 

На поддержку полуразложившихся казачьих частей, показавших уже позднее (в январе 1920 г.) геройство за Доном, были брошены из под Курска три роты марковцев, конечно, не могшие помочь казакам остановить лавину в 12 000 сабель Буденного. Не помогли и несколько танков.

 

Такова была мрачная обстановка на поле битвы под Касторной, которая ныне на страницах советской печати и на митингах расцвечивается как победа «невиданной в истории человечества армии».

 

Единственный, кто мог бы сильной волей и одним только авторитетом своего имени поднять дух и остановить развал казачьих частей — генерал Врангель, устраненный завистливым и упрямым генералом Деникиным с главного направления, вел в это время со своей чудной кавказской конницей оборонительный бои на узком фронте между Доном и Волгой, на подступах к Царицыну.

 

Его дивизии, выдергиваемые вопреки его воли по одной и направляемые по одиночке эшелонами на поддержку на север, по забитым эвакуацией путям, попадая в полосу разрухи и паники, заражались психикой неизбежности поражения и растерянности. Трудно понять обстановку жутких дней отхода Добрармии тому, кто сам не видел бесконечных эшелонов, занесенных снегом, куч тифозных трупов, испуганных беженцев на забитых станциях, тщетно ожидающих потухших паровозов…

 

Победа красных заключалась не в «гениальном плане», что, впрочем, отлично понимает армейский комиссар Щаденко, а в правильной оценке динамики революции и в сосредоточивании в решительном месте не только материальных военных сил, но и активного, идейного ядра коммунистической партии.

 

Не то было у белых. После смерти генералов Корнилова, Маркова, Дроздовского, подлинных вождей национального движения и его вдохновителей, способных, действительно, творить историю, остались рыцари и Дон-Кихоты кадетской и монархической контрреволюции, в которую они дружными усилиями обратили Белое национальное движение. Этим случаем выдвинутые люди-пигмеи оказались игрушкой в руках событий.

 

Не сабли буденовской конницы перетянули чашу на весах судьбы в пользу революции интернациональной.

 

Революция национальная умерла, не успев родиться, еще до снежной вьюги на полях Воронежа-Касторной, в тихих кабинетах особого совещания, на заседаниях кадетских министров, но не под сверкающими ударами буденовских сабель.

 

 

ЧЕСТЬ И ДОСТОИНСТВО

 

Газета «Новое Слово» Берлин, №44 от 17 ноября 1940 года, с. 4.

 

Гонимые безработицей, угрозой голода и враждебностью местного населения, многие русские во Франции бросают привычную жизнь, обстановку, насиженные места и едут в Германию, надеясь в стране-победительнице найти новое убежище, получить работу и построить, разрушенную вихрем войны, скромную, трудовую жизнь.

Бог в помощь! Русские эмигранты честны в работе, не боятся никакого труда и за долгие годы пребывания во Франции прекрасно зарекомендовали себя с моральной стороны. Несмотря на тяжелое правовое и материальное положение, процент преступности среди русских эмигрантов был чрезвычайно мал, по сравнению с другими проживавшими во Франции иностранцами.

Однако, последние годы хронический безработицы, беспорядочная и соблазнительная жизнь Парижа - современного Вавилона - сделали свое дело: некоторый процент эмигрантов опустился на дно парижской жизни, погряз в пьянстве, лени, азартных играх и попрошайничестве.

Появились горькие пьяницы, профессиональные «стрелки», завсегдатаи скаковой игры «в складчину», отбирающие у собственных семей последний кусок хлеба.

Кое-кто из этих отбросов эмиграции, несомненно, просочился и в Германию вместе с массой честных и идейных людей.

Совсем недавно довелось встретить такого «орла», предпочитающего работе обход благотворительных учреждений с целой пачкой каких-то бумаг. «Орел» повсюду повествует о своей борьбе с «жидомасонами» во Франции, о перенесенных страданиях. У доверчивых людей ловкий проходимец выманивает деньги.

Мы, русские, должны быть чрезвычайно бдительны и не позволять случайным проходимцам, давно потерявшим совесть, компрометировать в глазах иностранцев русское имя и русскую честь. Мы должны быть строги по отношению к самим себе и к окружающим нас соотечественникам, и непримиримы в вопросах моральной распущенности, бытового и политического босячества, основательно захлестнувшего известные круги эмиграции. «Возвращенцы», «оборонцы», «младороссы» и еще некоторые новые образования, все эти годы крикливо, нагло и разухабисто, пользуясь неограниченной свободой, пытались, на радость исконным врагам родины, подменить подлинное страдание, упорный труд и идейную непримиримость шутовским балаганом.

Политическое босячество многолико и многообразно. Оно в одинаковой мере связано и с большевизанством, и с черносотенством. Его лидеры проповедуют полный политический разнобой, дружно объединяясь лишь в борьбе против светлого, против всего того, что выше их низкого моральною уровня и понимания, что является контрастом их шкурным интересам и мещанским традициям.

Русские, приехавшие в Германию, в основной массе — люди труда. Большинство из них морально и политически крепкие и здоровые люди, чуждые политического балагана. У них за плечами опыт долгих лет борьбы и тяжелого труда. На собственном опыте, в крови революции и гражданской войны, они выковали свой символ веры, прочно и глубоко осознали понятие социальной справедливости и создали свой собственный национальный идеал. Этот идеал заключается в страстном желании возвращения на родину, для служения своей стране и своему народу. Этот идеал чужд всякого политического изуверства как справа, так и слева.

Некоторые эмигрантские лидеры продолжают призывать делить шкуру неубитого медведя, организовывают здесь за рубежом «ведущий слой», производят глубинные исторические анализы, пытаясь надуть самих себя и других возможностью оживления трупов, одухотворения музейных восковых фигур и восстановления отцветших символов. Напрасно. Прошлое не вернется. От этого прошлого русский народ отделяет не только море крови и горы трупов, но и жажда восприятия новых идей, рождающихся в мире. Эти новые идеи не чужды нам, русским, как это пытаются представить некоторые «блюстители», коим «благоугодно было» назвать идеи национализма — «кафтаном с чужого плеча».

За эти идеи, задолго до европейского национального возрождения, русские мальчики умирали в ледяных походах. Даже внешняя символика национальных революций не чужда нам, русским, ибо не случайно, задолго до похода фашистских когорт на Рим, русские «чернорубашечники» — корниловские ударники выдвинули те же лозунги, несли те же знамена...

Сейчас, однако, не время говорить об этом. Судьба отодвинула русских националистов далеко в глубину исторической арены.

Сегодня наша задача бесконечно скромна, бесконечно мала: соблюдать честь и достоинство русского имени, учиться и работать.

«Вера, труд, дисциплина и молчание» — лозунг железной гвардии — да будет лозунгом для здоровых, живых частей многоликого, сложного, невиданного еще в истории человечества организма, называемого «Зарубежная Русь».

 

 

ВЕЧНОЕ

 

Газета «Новое Слово», Берлин, №52 от 22 декабря 1940 года, с. 2.

 

Многое на нашем кратком жизненном пути ушло из русского быта... Ушло без возврата. Нет больше и страшного, святочного рассказа. Он канул в вечность вместе с нашими русскими ведьмами, лешими и домовыми, коих распутали шумы моторов, свистки паровозов, загнали Бог весть в какие недосягаемые трущобы. Да что им и делать-то, домовым, в толчее больших городов, где никто не верит в их существование, где ныне четырехлетний малец кривит губы в саркастической улыбке, когда отец вздумает рассказать про деда мороза — «Забавляйся, мол, старый чудак...» Канули в вечность и лихие тройки, скакавшие без устали по степным снежным просторам, нет больше удалого гусарского корнета, звеневшего шпорами в бешеной мазурке, исчезли пышногрудые стройные красавицы, робкие и стыдливые, склонявшие головку, увенчанную тяжелыми косами, к плечу кавалера в «упоительном» вальсе. Нет и старого отставного майора — главного творца страшных святочных рассказов, участника Бог знает каких войн. Непременно у камина сидел старый вояка, попыхивая трубкой, мечтательно поглядывая на уютные огоньки; и трещали, то ли дрова в камине, то ли полы в старой помещичьей усадьбе, и ветер стонал и выл в трубе и хлопал ставнями. Молодые глаза, полные любопытства или мистического страха, широко раскрывались в особенно интересных местах старинной были... Все это, давно уже, стало прошлым.

Отставные майоры и подполковники, уютные старые вояки, ворчуны и добряки, свидетели и блюстители славы российской, давно уже спят в могилах. Молодые слушатели сами стали бывалыми воинами и сами могли бы о многом рассказать, хоть и не в святочных рассказах. Обстановка теперь не та, для святочного рассказа — неподходящая. Вместо уютного старого камина с медной решеткой (помните как трещали дрова, с бегающими по ним струйками вечного, живого огня?) теперь ничего не говорящий воображению радиатор, неизменно пышаший жаром, если на дворе тепло, и еле теплый при трескучем морозе. Не слышно и завывания ветра в современных трубах. Снег в больших городах тает на грязном асфальте, затоптанный и черный...

Слушателей страшных рассказов и с огнем не сыщешь. Молодежь разбежалась кто куда: по дансингам, кино, ресторанам, балам, кто и просто по прозаическим пивным. Мечты, увлечения, грезы о подвигах, страшные были — теперь у нас не в моде. Век романтики сменился другим веком и людям этого, нового века не до романтики. Слушатели прежних майоров российских — их смена на бранном поле — стали одиноки. Между старым и новым легла грань взаимного непонимания. Непреодолимая грань двух эпох, таких несхожих и противоречивых.

Наша молодежь, волей - неволей, вростает в чужой европейский быт, в чужую жизнь. Оно и понятно, молодость не может жить воспоминаниями, тенями прошлого, как бы не были они, эти призраки, заманчивы и прекрасны. Она, молодежь, должна действовать, подражать окружающему, чувствовать его, на все реагировать, любить, ненавидеть. Она должна жить, жить и жить. Обгонять впереди идущих. Работать локтями, врезываясь в толпу. И молодежь вростает в чужую, заманчивую жизнь, догоняет ее, бежит, завоевывает. Это для них рокот моторов в небе, рев фабричных гудков, бодрые веселые крики, музыка и упоение ритмических танцев. И борьба за место под солнцем, борьба, не знающая ни пощады, ни любви к ближнему…

Стоящим по другую сторону грани милее покой, тлеющие угли в потухающем камине, приступы необъяснимой тихой грусти, налетающие как ветерок перед солнечным закатом. Грусть о том, что мило и не вернется никогда, мечты о возможном и не сбывшемся … Воспоминания о молодости, сожженной в походах и боях, об исковерканных лучших годах в злобном рыканьи пушек гражданской войны, о редких девичьих улыбках, на миг освещавших душу, ожесточенную и окаменевшую в снежных метелях, огне и в крови.

Почти без остатка сгорел благословенный дедовский быт, с его величием, с его идеализмом, духовной созерцательностью, вековыми устоями, колокольными звонами, водосвятиями... В костре гигантского пожарища горели палаты и хижины, величайшие сокровища и нищий скарб бедняка.

Смерть не щадила никого: ни правых, ни виновных, ни воинов, ни мирных граждан. Смерть повсюду — в бою, в тифу, в подвале... Смерть, смерть, смерть... Опустели села, деревни, станицы и хутора... Костями покрылась земля — обугленное, черное, бесплодное пожарище... Но на смену смерти приходит жизнь — таков вечный закон — и зазеленела новыми всходами черная, пропитанная кровью родная земля... И на ней новая смена — молодежь. Веселая, крепкая, жизнерадостная — она и должна быть такой, ибо она знаменует вечную жизнь, вечное Рождество — победу жизни. Ей, молодежи, не место у сумрачных мавзолеев, у могил революции, в узких клетках доктрин прошлого мира. Она расправляет плечи. Лишенная кровожадности, изуверства и раскольничьего упрямства отцов, она радуется солнцу, жизни и родине. Ей сегодня кажется смешным и забавным то, что вчера еще представлялось могучим, всесокрушающим, пылающим, кровавым, угрожающим всему миру энтузиазмом. Ее тешит взлет в заоблачные выси, игра с опасностью, крепость мускулов в спорте, в борьбе и в танце. Она, молодость, устремлена ввысь: к свету, к любви, к дружбе — как было когда-то в забытые, далекие времена…

Крепко стоит русская земля, а если разбежались с нее лешии, ведьмы и домовые, то, по-прежнему, каждый год простирается над ней величие рождественское ночи, также скрипит снег под полозьями саней, волки воют в степи, где пурга слепит одинокого, запорошенного белым, путника, медленно ступающего, проваливающегося в сугробы, ищущего во мгле спасительный огонек.

Все также звонко смеются сероглазые девушки с русыми косами, а каждую весну слышны звонкие песни с недалекой околицы, шумные полноводные реки несут льды и мутные воды в далекие моря, и узорами цветочных ковров благословляется земля.

 

 

ВЧК – ОГПУ – НКВД

Газета «Новое Слово», Берлин, №32(361), воскресенье, 3 августа 1941 года, с.1-2.

(«Детище социалистической революции»)

 

Вступление германских войск в пределы СССР частично приоткрыло завесу советских застенков.

Европейская толпа, в течении 23 лет не верившая «басням» русских эмигрантов и людей спасавшихся «оттуда», видит документальные фотографии и фильмы из СССР. Обыватель, смотря очередное фильмовое обозрение, цепенеет от ужаса при виде груд обугленного и освежеванного советскими чекистами человеческого мяса, растерзанного без различия возраста и пола.

Теперь «друзьям Советского союза» и европейским добровольным глашатаям «первого в мире пролетарского государства» трудно отрицать наличие массового террора в «раю трудящихся».

Для нас, русских, эти зверства не новы. Еще в 1918 году наших братьев и сестер со скрученными назад руками волокли на расстрел в подвалах Петербурга, Киева, Харькова и Москвы. Многие из нас сами чудом избежали неумолимых щупальцев ВЧК - ОГПУ - НКВД... Основоположником «Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) по борьбе с контрреволюцией и саботажем» явился совет народных комиссаров под председательством В. И. Ленина, подписавшего 20 декабря 1917 года декрет об образовании ВЧК. Во главе ВЧК, снабженный чрезвычайными полномочиями, стал Феликс Эдуардович Дзержинский, представивший на своем докладе 20 декабря проект организации Чека.. Советские авторы, во главе с самим Максимом Горьким, называют неврастеника, аскета и полупомешанного маньяка-садиста Ф. Э. Дзержинского - «лучшим соратником Ленина и Сталина», превозносят его как - «несгибаемого большевика, беспощадного ко всем врагам народа…» В. И. Ленин в следующих выражениях определил деятельность ВЧК:

«Для нас важно, что ЧК (чрезвычайные комиссии) осуществляют непосредственную диктатуру пролетариата, и в этом отношении их роль неоценима, иного пути к освобождению масс, кроме подавления путем насилия эксплуататоров - нет. Этим и занимаются ЧК, в этом их заслуга перед пролетариатом». (Соч. т. ХХII. с. 274)

Известный чекист Е. Евдокимов в статье «Честь и слава чекистам» («Известия» от 20 декабря 1937 г.) рисует роль ЧК - ГПУ – НКВД еще шире: «Миллионы людей учатся у НКВД бдительности и умению распознавать врагов, какой бы личиной они не прикрывались, считают своей честью помогать советской разведке. Крепнет и ширится связь народа с детищем социалистической революции ВЧК – ОГПУ - НКВД. Все большей становится бдительность масс. Любовь и доверие всего народа окружают ВЧК - ОГПУ – НКВД…»

Л. Заковский - комиссар государственной безопасности 1 ранга, расстрелянный в 1938 г. в связи с Ежовским заговором, в статье «Обнаженный меч пролетариата» («Известия» от 20 декабря 1937 г.), посвященной деятельности ЧК, делит эту деятельность на несколько периодов. Первый период с 1917 по 1926 гг. Заковский характеризует так: «Разгром и уничтожение всех и всяческих организаций контрреволюционеров, ликвидация восстаний, мятежей, заговоров, шпионских центров, боевая работа чекистов в годы гражданской войны, борьба на протяжении многих лет с саботажниками и дезорганизаторами государственного аппарата, транспорта, промышленности и сельского хозяйства страны».

К этим годам относится период массовых избиений интеллигенции, офицерства, духовенства и купечества. В одну только ночь, после покушения анархистов на Троцкого, из московских тюрем было выведено и расстреляно 6 000 представителей интеллигенции. Когда же выяснилось, что в покушении на Троцкого «буржуазия» ни в какой степени не замешана и что бомба с будильником была подложена партией анархистов. Ленин доброжелательно и шутливо пожурил Феликса Дзержинского за чрезмерную торопливость.

Второй период деятельности страшного учреждения Л. Заковский относит к тридцатым годам. В это время главная задача ГПУ свелась к борьбе с «плановым вредительством» во всех отраслях советского хозяйства: «Омертвление капитала, срыв хозяйственных заготовок, всемерное противодействие коллективизации, взрыв шахт, заводов, электростанций, политический, экономический и военный шпионаж и, наконец, интервенция» - вот в чем обвиняет Л. Заковский в этот период всевозможных внутренних и внешних «фашистских» врагов Советского союза. ОГПУ за это время «сокрушила» - «шахтинцев», «промпартию», кулацкую организацию в сельском хозяйстве - «трудовую крестьянскую партию» и «одно за другим гнезда вредителей, шпионов и диверсантов».

К этому времени относится гибель многих лучших представителей русского народа, пытавшихся бороться за свободу и за самое бытие России. Тысячи наиболее героических и самоотверженных людей, особенно из молодежи, были выдавлены путем создания ОГПУ «легенд» - провокационных антисоветских организаций, куда, как бабочки на огонь, полетели на антисоветские лозунги наиболее живые и активные представители народа. К этому же времени относится и изобретение тихой массовой ликвидации нежелательных для советской власти слоев населения путем заключения в концлагеря.

К третьему периоду начальник ленинградского ГПУ Заковский относит «борьбу советского народа с троцкистско-бухаринской шпионской бандой фашистских наймитов». То-есть, говоря попросту, борьбу ОГПУ с компартией за диктатуру Джугашвили-Сталина. В конце этой борьбы, начавшейся загадочным убийством Кирова чекистом Николаевым, погиб и сам Заковский. Сталин использовал всю мощь ОГПУ для борьбы со своими партийными врагами Каменевым, Бухариным, Зиновьевым, Рыковым, а затем, почувствовав все растущую не только полицейскую и экономическую, но и политическую силу ОГПУ, дважды, на протяжении каких-нибудь трех лет обезглавил страшного спрута НКВД, ликвидировав сначала Ягоду, а потом Ежова, со всем его окружением. Самые страшные, прославленные чекисты погибали в подвалах жуткой смертью своих многолетних жертв: Агранов, Бельский, Дерибас, Заковский, Прокофьев, Гай, Вольский, Слуцкий, Пайкер, Пилляр и сотни других виднейших палачей ушли в небытие вмести со своими шефами. Кадровые чекисты - участники первого и второго периодов существования ЧК, сразу потеряли всякое доверие Сталина, выписавшего на место русских и латышей «своих» из Грузии. Лаврентий Павлович Берия, секретарь ЦК КП(б) Грузии, стал на ответственный пост сталинского телохранителя и всесоюзного обер-палача – наркомвнудела СССР. Соратник Берии Меркулов (заведующий промышленным и транспортным отделами ЦК КП(б) Грузии) стал во главе наркомата государственной безопасности, Гоглидзе поехал в Ленинградскую область. В окружении нового главы НКВД видную роль играют кавказцы Сафразьян и Цанава, молодые русские «сталинцы» комиссары госбезопасности – Круглов и Серов, и офицеры войск НКВД: Обручников и Грибов. Матерый старый чекист генерал-лейтенант Масленников также сохранил свое положение заместителя наркомвнудела.

 

***

Будущий историк с полным правом скажет, что в период коммунизма в России именно «детище социалистической революции» - детище Ленина-Дзержинского-Сталина: ЧК - ОГПУ - НКВД глубоко развратило массы русского народа, формируя свои кадры сексотов, из всех слоев российского населения, от представителей бывшей аристократии – лицеистов, гвардейцев и правоведов, покупая их за право вести привычную жизнь золотой молодежи (женщины, вино и карты) - до скромного нищего колхозника, выслеживающего за пол мешка муки своего же брата, бегущего от голода или от казни в чужие земли

Мы не говорим об использовании детей школьного возраста для слежки за своими же родителями и т.д. Именно так чекист Заковский понимает «стиль» работы НКВД: «…Связь с массами, опора на массы… Миллионы советских патриотов помогают своей разведке уничтожать врагов народа…»

Сам глава ОГПУ Ежов говорил на заседании ЦИК’а СССР: «В мире нет ни одного государства, где бы органы государственной безопасности, органы разведки были так тесно связаны с народом, так ярко отражали бы интересы этого народа…»

Ответственность за преступления «пролетарского» учреждения, сумевшего своей деятельностью затмить все ужасы средневековья, за преступления его агентов: русских, евреев, китайцев, латышей, падает не только на основателя этого учреждения Феликса Дзержинского («Золотое сердце» - по определению М. Горького), не только на Ленина, подписавшего декрет и довольно улыбавшегося при докладе о расстрелах, но и на всяких идейных вождей и попутчиков коммунизма, начиная с самого покойного «Ильича», кончая графом Толстым и самим «рожденным ползать» - Максимом Горьким, интеллигентом Вышинским, пославшим в роли прокурора СССР многих честных русских людей на лютую казнь. Мы не говорим уже о самом «отце народов», который смаковал у пряного провода и садистически наслаждался показаниями своих жертв из числа «троцкистско-бухаринского отребья». По словам чекиста Е. Евдокимова, в делах, касавшихся ликвидации «промпартии», «крестьянской трудовой партии», меньшивиков и других «контрреволюционных гнезд», «ОГПУ разгромило эти замыслы буржуазных вредителей под руководством лично товарища Сталина».

«Господи, помяни усопших» - так расшифровал обыватель три страшные буквы ГПУ… Какие жуткие тайны хранят в себе архивы и подвалы этого учреждения... Усовершенствованная гильотина ХХ-го века мало чем напоминает свою французскую предшественницу. В человеческой мясорубке ВЧК-ГПУ-НКВД и в помине нет того революционного пафоса, элемента случайности, народного гнева, пусть дикого и свирепого, коим характеризовались парижские революционные трибуналы и обслуживавшие их палачи. Здесь совсем иное начало - система. Холодная продуманная система истребления людей. Это – фабрика. Усовершенствованный американский консервный завод с одиночными стойлами для убойного скота, с подвалами, специально оборудованными для расстрелов. Учреждение обслуживаемое вежливыми, деловыми, спокойными людьми, приходящими перед рассветом за «смертниками»: «Давайте товарищи, с вещами»… Страшная память останется в веках о пролетарской революции, осуществленной на русской земле.

 

Европейское общественное мнение со времени германо-советской войны начало как-будто неблагоприятно складываться для русского народа, который по словам очевидцев, стал неузнаваем - в нищенском рубище, ограбленный до нитки - духовно и материально - двадцатилетним владычеством Советов и потерял, якобы, многие свои положительные качества.

Европейская печать, особенно французская не прочь теперь запустить камень в русский огород. Большевик, «азиат», «кровавый варвар» и другие аналогичные титулы становится синонимами русского человека. Еще совсем недавно Эдуард Эррио, типичный демократ и парламентарий, популярнейший лидер «средних французов», вернувшись из путешествия по СССР, источал по адресу советского режима и «советских людей» бурный восторг.

Колхозники, стахановцы, красноармейцы, детишки из детдома, партийцы, даже агенты ОГПУ получили по изысканному галльскому комплименту от еле вставшего от стола с икрой «среднего француза».

Нельзя, конечно, отрицать, что русский человек, кто бы он ни был – рабочий, колхозник или краском, ставший волею судеб носителем западно-европейской доктрины марксизма-коммунизма, изменил свой дореволюционный лик.

Годы голода и всяческих лишений, тюрьмы и ссылки, атмосфера постоянного гнета и классовой ненависти, зигзаги генеральной линии – все это дало русскому народу такую трепку, которую, быть может, не вынес бы никакой другой народ, обратившись бы, действительно, в дикие племена троглодитов, лишенных какой бы то ни было способности государственного творчества и даже инстинкта самосохранения.

Под небом СССР даже социальная доктрина, порожденная на западе европейскими мозгами и проведенная в жизнь русским сифилитиком (тоже по духу западником), претерпела такие изменения в царствование четвертого «вождя» из династии Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, что получила чисто азиатские черты. Европейский социализм проделал на русской земле изумительную революцию. Если бы еврейский мыслитель-исследователь проблемы труда и капитала и два его преемника хоть на миг узрели бы своего наместника в роли восточного деспота-падишаха, смакующего «народные» поэмы, сравнивающие его с небесными светилами, они перевернулись бы в гробах.

Восточный Нерон Джугашвили, а до него гениальный разрушитель Ленин со своим еврейским окружением создали совершенно своеобразную систему изгнания света, выхолащивания добра, ставку на низших и худших. Создалось государство «трудящихся», где в самом искусственно созданном бытии народном и в управлении смешивались в одну какофонию черты древней деспотии, татарского ига, московской опричнины с параграфами западно-европейских съездов интернационалов и кровавыми заветами каббалы и древне-еврейского талмуда…

Какова же была роль русского человека в создании этого царства зла и тьмы? В какой мере именно Русский человек ковал оружие темных сил и был орудием дьявола? Не ответят ли нам на эти вопросы архивы Чека после того, как падут окончательно застенки?

Однако должно и теперь осветить несколько вопросов, касающихся орудия «пролетарской диктатуры» ЧК-ГПУ-НКВД, этого жизненного и важнейшего центра Коммунистического Интернационала. Кто были его основатели и вдохновители, какие люди комплектовали его руководящие кадры?

Если отбросить первый период революции и гражданской войны, конца стихийная народная злоба, исторически, быть может, обоснованная, сметала старый строй и выливалась в потоках бессмысленной анархии и чудовищной, накопленной столетиями злобы, то невольно возникает вопрос: когда бушевавшая народная стихия вновь вошла в свои берега и гнев безземельного крестьянства и солдатчины получил полное удовлетворение в праве неограниченного убийства и разграбления, то кто же сумел создать систему консервирования классовой вражды, культ хронической неугасимой злобы? Чей дьявольский мозг изобрел состояние вечного, кровавого равноденствия, под знаком которого существовало и работало страшное учреждение, имевшее свою династию: Дзержинский-Ягода-Ежов-Берия.

Кто опозорил перед лицом «культурного мира» русский народ, творя от его имени страшное преступление перед человечеством? Справедливость требует, однако, тут же указать, что «культурный мир» далеко не всегда относился враждебно к факту существования «единственного в мире пролетарского государства» и часто ради материальных выгод зажмуривал глаза на «мокрые дела» кремлевских уголовников…

Кто же стоял во главе страшного учреждения в тот период времени, когда заканчивалась стихийная революция (военный коммунизм) и начиналась кристаллизации советской власти и ее органов?

Сколько было действительно русских имен и на каких состояли они ролях в период стабилизации коммунистической революции, который в отношении формирования ЧК можно назвать «творческим»?

Рассмотрим список главарей Чека хотя бы за 1933-34-35 годы. Эти годы были временем восхождения к зениту «славы и могущества» «достойного» учреждения - «детища марксисткой революции». Во главе ОГПУ стоял в то время наследник поляка Феликса Дзержинского, основателя Чека, Генрих Григорьевич Ягода (или Ягуда), человек явно не русского происхождения, латышский или литовский еврей, носивший титул генерального комиссара СССР. Его прямыми сотрудниками и советниками были 6 комиссаров 1-го ранга и 13 комиссаров 2-го ранга. Это и было то, что называлось Чека. Из шести комиссаров первого ранга было двое русских: Дерибас и Прокофьев, два поляка – Заковский и Балицкий, один латыш – Реденс и один еврей – Агранов.

Из 13 комиссаров 2-го ранга русских только двое – Молчанов и Миронов. Среди остальных было семь евреев – Залин, Каннельсон, Гай, Пилляр, Бельский, Шанин и Слуцкий, два латыша – Паукер и Карльсон, один поляк – Леплевский и один грузин Гоглидзе. Итак, в головке ОГПУ оказывается только 20% русских. Чем ниже ранги чекистов, тем процент русских кадров повышается. Так, например, из награжденной в ноябре 1935 года группы второстепенных чекистов, главарей и исполнителей («Правды 27.11.35) в числе 407 человек евреев – 64, латышей, армян и других народностей - 32. Остальные 300 - русские. Среди этих 300 русских есть какой то процент закамуфлированных евреев. Это обстоятельство должно понизить соответственно процент русских и повысить процент евреев, число которых и так пропорционально очень велико даже среди низовых работников ГПУ. Итак, факт пребывания 80% иностранцев в головке ОГПУ можно считать доказанным на основании советской газеты («Правда». 27 ноября 1935г.). 80% евреев, поляков и латышей в самый важный «творческий» период жизни этого учреждения, вершили судьбы подвластного народа.

Создание «человеческой мясорубки», системы доносов, заложничества близких, кровавой мести, рабский, принудительный труд, все эти атрибуты Чека – создание треста еврейско-польско-латышских, но никак не русских мозгов.

Русские в роли ведомых, но не ведущих… Более или менее честные исполнители по части «шлепки» и только… Это не снимает, конечно, вины русских людей за участие в уголовном органе советской власти, но эту ответственность русского человека значительно смягчает то обстоятельство, что все открытые вооруженные выступления Коммунистического Интернационала и в западно-европейских странах характеризовались не меньшими достижениями по части убийств и пыток (Испанская война, «Рот фронт» в Германии, коммунизм в Финляндии в 1918-19 гг.).

Упорная поддержка советской власти, проводимая по самым различным политическим и экономическим мотивам послевоенной демократической Европой, являлась в то же время косвенной и ее органа – Чека, развившегося при условиях наиболее благоприятствовавших, как внутренних, так и внешних. Когда беспристрастная история будет судить «русский» большевизм, то неизвестно еще кто очутится на скамье подсудимых: страдавший и обливавшийся кровью русский народ или «передовые», «свободные» правительства демократий, наперебой пожимавшие кровавые руки палачей и никогда «не замечавшие» и не верившие в неслыханную трагедию русского народа.

 

 

НА ПОРОГЕ

 

Газета «Новое Слово», Берлин, №41(370), воскресенье, 5 октября 1941 года, с.3.

 

В связи с событиями на востоке Европы самой жизнью выдвигается вопрос о так называемой «Зарубежной Руси», российской эмиграции.

После двадцатилетних скитаний, русские беженцы вдруг почувствовали себя на пороге отчего дома. Немногие из них собираются остаться за границей, подавляющее большинство видит себя в мечтах уже на родной земле, воскресшими и помолодевшими, призванными продолжать счастливую жизнь, двадцать лет тому назад прерванную революцией. Далеко не все ощущают, что молодость и прежняя сила не вернется, как не вернется и прошлая жизнь. Эмигрантские сны и грезы рассеются и действительность предстанет в суровой, неприкрашенной наготе. Вместо заслуженного отдыха у родных очагов понадобится вновь тягчайший труд и самые сугубые лишения, в атмосфере страшных моральных и материальных разрушений, среди миллионов нищих и погорельцев, которые, быть может, будут смотреть на приезжающих из Европы братьев с подозрением и ненавистью.

Хватит ли сил при этих условиях взяться за стройку? Придут ли в голову нужные мысли? Найдутся ли сближающие и обнадеживающие слова? Быть может эмиграция настолько оторвалась и срослась с Европой, что не нужна уже своему народу?..

Не принесет ли эмиграция на родину заразу дореволюционного разложения? Не отпугнет ли от себя народ реакционными политическими и материальными вожделениями? Сможет ли она подобрать клич к запертому наглухо сердцу «советского человека» и слезами безрадостной встречи смыть разделившую на двадцать лет братскую кровь гражданской войны?

Русская эмиграция – особое явление, в корне отличное от знатных беженцев «Великой французской революции». Она не представляет собой монолита, как это кажется некоторым иностранцам, и заключает в себя самые различные элементы. Документы, одинаковые по цвету и формату – «Карт д’идантите», «нансэн- и фремденпассы» - носятся совершенно различными по верованиям и происхождению людьми.

Поэтому суждения иностранцев о русской эмиграции как о целом и однородном явлении, грешат крайностями: то русских эмигрантов возносят превыше небес, то их низвергают в пучину.

чтобы показать различие эмигрантских наслоений, возьмем несколько примеров, покажем характерных типов с различных ступеней общественной эмигрантской лестницы.

Барон Н. уехал из Петербурга в 1918 году с украинским паспортом, вывез чемоданы с ценностями. Полтора года спекулировал в Киеве, Ростове и Одессе – в тылах Добровольческой армии, вывез в Константинополь еще более ценные чемоданы. В Париже, Лондоне, Ницце он открывал и закрывал ночные кабаки, модные дома и банкирские конторы. В настоящее время барон не считает пока своевременным подавать германскому правительству заявление о возвращении ему домов и имений, но подготовляет купчие крепости и опись инвентаря. Сын барона, выросший за границей, говорит по-английски и по-французски, а на своем родном языке забавно произносит только несколько слов.

Другой тип (назовем его НН) не барон, но светски – «порядочный» человек. До революции держась за тетушкин хвостик, делал карьеру в качестве адъютанта при видной особе, в гражданскую войну поджидал взятие Москвы в «Осваге», а затем своевременно выхлопотал командировку заграницу. В эмиграции приставил к своей фамилии «фон» или «де», никогда не работал, жил и живет исключительно за счет женщин. Этот «де» или «фон» - завсегдатай ночных модных баров и скаковых полей, он носит белые гетры, иногда монокль. На выхоленном длинном пальце – подаренный бриллиант. Как «порядочный» человек, он в меру занимается политикой и состоит в одном из «союзов дворян». В салонах гордо держит свою полысевшую голову и где надо говорит с пафосом о своей борьбе с большевиками.

Третий тип – бывший армейский поручик, назовем его Х. Этот поручик не вылезал из окопов в великую войну, где три ранения не укротили его духа. В 1918 году он месил вязкую жижу кубанского чернозема с генералом Корниловым и был ранен четвертый раз у станицы Медведовской, пятый раз ему раздробили ногу под Каховкой в рядах 2 Корниловского полка. При севастопольской эвакуации он едва успел погрузиться на последний пароход, а в Галлиполи еле вынес брюшной тиф после голода и истощения. В эмиграции он работал двадцать лет без отдыха. Сначала на угольных шахтах Перника, потом на заводе Рено в Париже, труд и труд… Черная, тяжелая работа не сломила, однако, его духа, он продолжал себя считать русским офицером и, превозмогая усталость и сон, сидит на вечерней лекции в галлиполийском собрании, слушая о будущем землеустройстве России, о сталинской конституции или о новых уставах красной армии. В его убогой комнате на почетном месте – портрет генерала Врангеля и выцветшая ленточка святого Георгия. в этой комнате непрерывно стучит швейная машина. Жена поручика гнет спину по долгим вечерам – заводской заработок мужа не прокормит семью. Дочь бегает во французскую школу, но грамотно пишет по-русски. Она знает кто такой Петр I, Суворов, Кутузов и Врангель. Она знает, что ее папа воевал с большевиками, что Россия – замечательная, волшебная страна, прекраснее которой нет на свете.

Вот различные представители той же «российской эмиграции». От них же подросло и потомство. От одних – светские лоботрясы, специалисты по новейшим танцам, продающие свои титулы и дворянство американским жидовкам и французским кокоткам. Дети других видели труд и нужду с пеленок. Они привыкли любить далекую родину и она для них превыше всего на свете. Они хорошо учатся и втянуты в работу. Многие из них далеко обогнали своих отцов – скромных армейских вояк – в образовании и политическом развитии.

Иностранец недоумевает, сталкиваясь с эмиграцией: русский эмигрант граф Х. – член известной еврейской масонской ложи… Эмигрант в смокинге на блестящем балу… Эмигрант умер от голода под мостом Александра III… Русский эмигрант весьма титулованный в компании с евреем А. и с другим эмигрантом, масоном и владельцем фешенебельного парижского отеля, переправили партии оружия для красной Испании. Русский эмигрант – генерал, бросив работу и налаженную жизнь – дрался простым солдатом в армии Франко и был убит у Тируэля… Русский эмигрант присвоил себе титул графа и где-то на лазурном берегу украл бриллиантовую брошь у дамы полусвета. Русский эмигрант-шофер нашел в своей машине пакет с 10 000 франков и доставил его в полицию…

Иностранец недоумевает и склонен все эти явления охарактеризовывать как проявление туманной «ame slave». Для нас же тут положение иное и большой загадки нет. Эмиграция имеет несколько различных наслоений, разделившись и за рубежом на классы и на группы – «ликующих, праздно болтающих» и работающих.

Существование одних носит паразитарный – порочный, других – трудовой – творческий характер. В зависимости от того, к какому типу данный русский эмигрант подходит – выявляется его пригодность или непригодность к будущей русской стройке.

Конечно, Родина – мать каждого эмигранта, кто бы он ни был. Каждый имеет моральное право хоть взглянуть потухшим взглядом на родные поля и сложить свои кости в земле предков…

«Но только русской смерти я прошу у Бога!

Но только права лечь в родную землю…»

Однако, первым должен взглянуть в глаза покинутой матери тот, кто ей никогда не изменял за годы отсутствия, кто отдавал за нее радость жизни, годы юности, личное счастье и саму жизнь, кто трудовым потом искупал не только свою вину, но и вину поколений.

Тех, кто с честью несли знамя борьбы и труда изгнания, с гордой радостью и верой в светлое будущее должен принять в свое лоно русский народ.

 

 

ИНОЧЕСКИЙ ПОДВИГ

 

Газета «Новое Слово», Берлин, №44(373), воскресенье, 26 октября 1941 года, с.2.

 

Русская женщина, известная в эмиграции своими печатными трудами о жизни в Советской России, бьет тревогу по поводу будущей постановки религиозного вопроса на русской земле. Ее волнует то обстоятельство, что «эмиграция наша намерена, въехав в Россию, всеми мерами заставить безбожную страну заверовать». Она же, прожившая в СССР до 38 года, утверждает, что «веруют в России старики и редко-редко молодое поколение», посему ее и волнует чисто эмигрантский взгляд на религиозную жизнь в СССР и - «всякая попытка внедрить религию по старому навыку» может окончиться полным отходом советских масс от религии.

Нельзя не согласиться с таким опасением. В какой мере известия с востока, говорящие о переполненных церквах, знаменуют глубокий поворот в массах русского народа от безбожия к религии?

Не есть ли это видимое возвращение в храмы лишь явление внешнего характера, вызванное стихийным, инстинктивным ужасом перед лицом чудовищной катастрофы, толкнувшей народ к последнему прибежищу – к порогу Божьего храма?

Объективное изучение советской печати, особенно антирелигиозной и многочисленные свидетельские показания позволяют установить два основных положения:

1. Людские массы новых советских поколений, особенно рабочие, в той или иной мере проникнуты новой религией – диаматом и за редким исключением чужды христианству.

2. В это же время православная церковь сумела под страшным нажимом сил мрака отстоять последние свои позиции. Эти последние позиции – немногие, уцелевшие приходы, тайные монастыри и бродячее духовенство.

По свидетельству советской печати – самоотверженные «попы передвижники», монахи и монашки «в миру», сохранили в эти страшные годы светоч живой и чистой веры.

Эта очищенная в страданиях вера, непрерывна испытуемая в лишениях и муках, явится прочным фундаментом обновленного Православия.

Однако народ должен сам преодолеть до конца болезнь антирелигиозности. Он должен самостоятельно осознать пустоту материализма и вернуться к истокам живым и вечным.

Нельзя не согласиться с писательницей в том, что реставрация религиозная извне таит в себе те же, если еще не большие, опасности, что и реставрация политическая.

Внедряемая автоматическими реакционными методами, она вызовет отчаянное противодействие и, быть может, окончательно оттолкнет людей от религии. Народ, прошедший горнило неслыханных испытаний, приобрел изощренную способность распознавать фальшь. В религиозной же реставрации неизбежны фальшивые нотки. Привычные методы канцелярий Святейшего Правительствующего Синода, чьим духом пропитаны хотя бы карловацкие духовные отцы, легко потушат еле тлеющий где-то в глубинах народной души пока не угасший светильник Православия.

Иерархи-чиновники прежней России не только не поймут, но быть может с ужасом отшатнутся от полу-сектантских «попов-передвижек» от священнослужителей женщин, от новых бытовых церковных форм, созданных гонениями и «штурмом небес»…

Только священники новой формации, идейно, а не по наследию принявшие сан, подготовляющие себя специально к жертвенному, миссионерскому служению, могут найти общий язык с подсоветским духовенством и путь к плодотворному духовному служению массам русского народа.

Трудно представить себе, какие требования предъявит жизнь новому русскому священнику и сколько воли, духовного подъема, жертвенности она от него потребует…

Время епископских покоев, шелковых ряс, карет и бриллиантовых панагий – далеко позади. Русскому пастырю, пошедшему на служение, простятся многие грехи за предстоящие ему лишения и испытания за исключением одного – отсутствия идейности и чиновничьего подхода к служению. Ведь, нет лучшей помощи антирелигиозному делу, как бюрократический метод в деле служения религии.

Эмиграция была суровым экзаменом для русских людей, подверглось этому испытанию и духовенство. Многие оказались на высоте, даже на большой высоте, осуществляя в жизни подлинные заветы Христа. В дни наиболее жестоких испытаний эмиграции эти скромные деятели церкви отдавали себя целиком делу помощи осиротевшим детям, старикам, больным, не зная усталости и покоя.

Однако дореволюционная церковь оставила и других «духовных отцов», предпочитающих служение земным богам небесному – эти нашли применение своим силам в реакционном политиканстве. Своими воззваниями, манифестами и политическими обращениями, они оказали по существу не малую поддержку советскому делу сокрушения и компрометации церкви, путем низведения ее с неба на землю.

Революция вскрыла язвы и гнойники старой России, вскрыла и теневые стороны духовенства, оказавшегося почти беспомощным перед натиском безбожной революции. Духовенство органически срослось с дореволюционным чиновным аппаратом и потому отказалось от борьбы вместе с ним. Подавляющее число пастырей духовных не было таковыми на деле.

Новый русский священник – суровый подвижник. Он сольется воедино с народом и вместе с народом понесет тяжелый крест искупления…

Не о нем ли говорил, не к нему ли устремлял свой пророческий взор Достоевский, не к нему ли обращал завет:

«От народа спасение Руси… Берегите же народ и оберегайте сердце его. В тишине воспитывайте его. Это ваш иноческий подвиг»…

 

 

ПЕРЕКОП

 

Газета «Новое Слово», Берлин, №46(375), воскресенье, 9 ноября 1941 года, с.1-2.

 

В конце октября германская армия прорвала укрепленные позиции красных на Перекопе, и в начале ноября ее моторизованные части устремились к портам, с целью помешать планомерной эвакуации большевистских тылов и политических учреждений.

Ровно 21 год тому назад, армия генерала Врангеля покидала, под напором красных полчищ, Крымский полуостров.

В эти страдные дни, в сердцах русских патриотов умирала последняя надежда на спасение страны, и десятки тысяч людей, отплывая к чужим берегам, хоронили в мыслях самое близкое и святое – Родину…

Еще за несколько месяцев до ноябрьской катастрофы любимый генерал - «вождь кавказских орлов» - Врангель обратился к народу со словами, пробуждавшими надежду:

«Минует лихолетье. Освободится от красного ига весь русский народ и соберутся верные сыны родины строить ее счастье. Встретятся во всероссийском народном собрании казак и горец, горожанин и крестьянин и их устами скажет русский народ - какой быть новой России»…

В течение нескольких месяцев было создано чудо, Врангелевское, Крымское чудо: из разбитых новороссийской эвакуацией, потерявших большую часть снаряжения и конского состава частей была создана маленькая, стойкая армия, сумевшая не только отбросить красных от Крыма, но и занять всю Таврию, разбить на голову ХIII советскую армию, конницу Жлобы, уничтожить Александровскую группу красных и закрепить свои фланги: левый у Днепра у Хортицы, правый у Азовского моря за Бердянском, угрожая Донбасу. Нечеловеческими усилиями оздоравливался тыл: была проведено земельная реформа, крестьяне были наделены землей, было налажена торговля, судопроизводство, борьба со спекуляцией, самоуправством…

И вдруг все рухнуло... Красные хлынули в Крым. За буденовскими конниками, звероподобными махновцами и голиковцами, за одетыми в шлемы ударниками Блюхера, за сибирскими партизанами Гришки Зиновьева, носившими название: «черная танка», пришли в Крым политотделы и чрезвычайка Белы Куна и началась заплечная работа…

Чонгарский мост, Арбатская стрелка у Геничевска, Перекоп – все проходы в Крым заняли отряды чекистов. Земля крымская пропиталась кровью… Палачи комендантских команд одурели, устали от расстрелов и требовали смены…

Перекоп пал… Эти два слова, как молния облетели полуостров и наполнили ужасом сердца его обитателей. По всем дорогам грохотали колеса, толпы подавленных людей спешили к портам, толпились у пристаней и доков… пароходные гудки, крики, плач детей, лошадиное ржание, гул толпы смешивался с равнодушными всплесками моря.

Перекоп пал… части отходящей армии уже сливались с толпами гражданских беженцев у сходней пароходов…

Перекоп пал… но кто смеет сказать и подумать, что армия Врангеля не исполнила свой долг до конца?

Еще в Таврии, сдавленная и скованная огромными силами красных от Серогоз до Большого Токмака, она оказалась отрезанной от Перекопа конной армией Буденного, ударившего по тылам и врезавшегося в самую гущу отступающих в Крым обозов. Окруженная со всех сторон и обессиленная огромными потерями, Белая армия дралась, как раненый лев… Дроздовцы разносят конницу Примакова, донские казаки генерала Гусельщикова загоняют в Сиваш дивизию Тимошенко, захватывая всю его артиллерию.

Дорога в Крым расчищена и усталые, замерзшие, обессиленные бойцы отходят за линии укреплений. Им говорили еще летом, что Крым – неприступен, что перекоп укреплен по последнему слову фортификации и защищен тяжелыми батареями…

Увы, и тут тыл предал фронт: вместо фортов оказались неглубокие ровики для стрельбы «с колена», вырытые в мерзлой земле, кое-где полу-обвалившиеся от дождей блиндажи… Кое-где проволока в один кол, но и то не всюду…

Ни землянок, ни печей, ни складов, ни горячей пищи, ни тяжелых батарей…

В открытом всем ветрам голой таврической степи гуляет поземка… Метет сухой, крупчатый снежок белыми струйками… Морозный ветер иглами колет лицо, пальцы деревенеют… Коротко и гулко простучит пулемет на заставе, отгоняя разведку…

Перед Татарским валом красные развернули лучшие силы. Гремит с обеих сторон ураганный огонь. Полки 51 московский, «ударно-огневой имени товарища Ленина дивизии» прорываются через разрушенный город Перекоп на вал. Цепь за цепью идет прямо в лоб и ложится, скошенная шрапнелью и пулеметами корниловцев. Начдив Блюхер, видя как тают его отборные полки, на третий день доносит комфронту Фрунзе, что взять в лоб перекопский вал невозможно…

В ночной темноте красные батальоны пошли в обход через Сивашское озеро. Западные ветры отогнали воду и оказалось что можно не только пешком пройти по низкому, илистому дну, но даже провести пулеметные тачанки.

Батальоны шли кучно, люди поеживались от сырого, пронизывающего сивашского ветра. Начальники ориентировались по светящимся буссолям и по еле мерцающим далеко позади огонькам деревушки на северном берегу. Нацеливались на мысок и татарский хуторок Караджанай, что в 5-6 верстах к востоку от Перекопского вала. Шли в полной тишине, слышалось лишь хлюпанье вязкого ила под ногами десятков тысяч людей. Фрунзе бросил крупные силы в обход Перекопа. Кроме двух дивизий, 52 и 15, пошли 3-я бригада Блюхеровской «ударно-огневой», оторванная от Перекопа, - всего тысяч 35 штыков. Кроме того, к району обхода из резерва южного фронта подтянута была свежая латышская дивизия и кавбригада…

Хуторок Караджанай занимает бригада генерала Фостикова: тысячи полторы кубанских казаков с десятком пулеметов при двух орудиях. Части далеко не первой линии – больше пожилые станичники…

Колонны красных застают врасплох заставы пластунов… Бригада все же принимает бой. В кромешном мраке кипит беспорядочный ружейный огонь. С обоих сторон кричат «ура»… К рассвету кубанцы очищают мыс и хутор и красные, развернув широкий фронт, ведут наступление на город Армянский Базар и Юшунь, прямо в глубокий тыл перекопского вала.

Для белых создалось грозное положение. Командующий группой генерал Кутепов двинул из Юшуни конницу Барбовича, а от Армянска два полка дроздовцев.

День прошел в упорных встречных боях. Гнулась то одна, то другая сторона. С перекопского вала было видно, как с северного берега Сиваша спускаются новые колонны красной пехоты. Артиллерия их вязла в тине и поэтому била с другого берега на больших прицелах. Пошла было через Сиваш и кавбригада, но правофланговые батареи корниловцев, из-за вала, повернув орудия на 120 градуссов, буквально смешали красную конницу с сивашской грязью…

Генерал Туркул, больной возвратным тифом, водил в контратаки потрепанные, но все еще сохранявшие дух дроздовские полки… Успешное в начале наступление красных к ночи было задержано. Кое-где дроздовцы захватили даже пленных… Красный военный историк, генштабист Триандофилов писал впоследствии, что контратаки дроздовцев едва не сорвали операцию Фрунзе…

Ночевали в голом поле под леденящим северным ветром… Цепи сошлись местами почти на сотню шагов… Стрелки лежали за нацарапанными руками кучками земли и стреляли по каждому ночному шороху и голосам.

Кухни не подошли… Озлобленные, продрогшие, голодные люди начали терять веру в победу.

Фрунзе бросил новые резервы, новые тысячи и тысячи красноармейцев месили в эту ночь сивашское дно, вливались в цепи, удлиняя все больше к западу фронт охвата…

С рассвета затрещали сотни красных пулеметов и, понукаемые и вдохновляемые политруками, красноармейцы, тоже голодные и продрогшие за ночь, как лавина саранчи двинулись вперед…

Фрунзе предупредил начдивов, что ветер меняется, что через сутки вода зальет Сиваш и тогда – тогда катастрофа…

Если дроздовцы не будут сломлены и подойдет спешащая им на выручку с арбатской стрелки марковская дивизия, то ударная группа будет сброшена в воду…

Начальник дроздовской дивизии свалился в тифозном жару и был отвезен в Джанкой, его заместитель Харжевский тоже выбыл из строя, тяжело раненый. Однако, отчаянная борьба под хутором Караджанаем продолжалась. К вечеру один из дроздовских батальонов, потерявший всех офицеров, охваченный с трех сторон и расстреливаемый в упор перекр