Глава 4 кризис «земли и воли» и Г. В. Плеханов

Двухгодичный опыт устройства деревенских поселений так же, как предшествовавший ему период «хождения в народ», дал тех результатов, на которые рассчитывали землеволь­цы. Как бы ни оценивать причины неудачи (коренившиеся, по мнению одних современников, в усилении полицейских пре­следований, по мнению других, в инертности крестьянства), итогом ее было заметно усиливавшееся разочарование все большего числа землевольцев в революционных возможнос­тях самого народа. А это, несомненно, ускоряло распад дере­венских поселений.

Вторым не менее важным итогом указанного периода яви­лось превращение так называемой «дезорганизаторской дея­тельности» землевольцев, игравшей до того подчиненную роль и выражавшейся в актах самозащиты и мести, в определен­ную систему политических убийств. Жизнь брала свое, и бун­тарство логически приводило землевольцев к постановке во­проса о значении политической борьбы.

С осени 1878 г. «Земля и воля» вступила в полосу кризи­са. Начался новый, считая со времени появления землеволь­чества, пересмотр программы и тактики. В отличие от 1875— 1876 г., когда формировалось землевольчество, критика носи­ла более глубокий характер и привела в конечном итоге к от­ходу сначала части, а затем и всего землевольческого направ­ления от анархизма.

Говоря о Плеханове в связи с кризисом «Земли и воли», необходимо прежде всего отметить его работу в качестве ре-тора нелегального журнала «Земля и воля». Как теоре­тик он занимался дальнейшей разработкой землевольческого народничества. В этом плане его особенно интересовали во­просы, связанные с условиями существования и возможным развитием поземельной общины как экономической основы социалистического будущего крестьянства, а также «рабо­чий вопрос», все настоятельнее выдвигавшийся практикой,—

63

вопрос о роли рабочих в будущем социальном преобразова­нии России.

В связи с усилением террористических настроений внут­ри «Земли и воли» выдвигалась еще одна задача, которую пришлось решать Плеханову. Она заключалась в определе­нии своего (а для Плеханова это означало землевольческо­го) отношения к актам террористической борьбы, которые принимали все более выраженный политический характер. Особенно это обозначилось во время полемики по поводу го­товившего-ся А. К. Соловьевым покушения на царя.

Разработка проблемы общины, роли рабочего класса, а также практическая деятельность Плеханова среди Петербург­ских рабочих двигали вперед его политическое развитие, чти же касается его участия в полемике по поводу террора, то надо сказать, что она на время отвлекла его от эволюции и сторону признания «политики», но вместе с тем помогла вы­яснить те противоречия, которые лежали в основе сочетания старых народнических взглядов с политическим террором. Пе­риод этот для Плеханова заканчивается выходом его на Во­ронежском съезде из «Земли и воли» и защитой старой зем­левольческой тактики.

Острее всего кризис организации в связи с переходом к политическому террору отражался на деятельности основно­го кружка и редакции «Земли и воли», составлявшей как бы ядро центра. В конце 1878 г. даже постороннему наблюдате­лю бросался в глаза разлад среди руководителей «Земли и, воли», находившихся в Петербурге. Это отмечала, в частнос­ти, В. Н. Фигнер, приезжавшая в Петербург в декабре 1878 г.¹

Положение в редакционном деле после восстановления центра складывалось следующим образом. Новый номер «Зем­ли и воли», несмотря на отобранные полицией корректуры, благодаря усилиям главным образом С. М. Кравчинского в середине октября в основном был готов. Затем по предложе­нию Кравчинского в редакцию был привлечен Д. А. Клеменц, незадолго до того приехавший из-за границы. Он помог Крав­чинскому закончить работу над журналом. 25 октября вышел первый номер «Земли и воли». Затем по настоянию товарищей Кравчинский, разыскиваемый полицией по делу об убийстве шефа жандармов генерала Мезенцева, покидает Россию, и в редакцию кроме Клеменца и Н. А. Морозова включается Пле­ханов, а несколько позже Л. А. Тихомиров. Впрочем, отно­сительно Плеханова имеются указания о намерении включить его в редакцию много раньше: с возникновения мысли об из

64

дании нелегального органа. М. Р. Попов даже писал, что для этого Плеханов был вызван в 1877 г. из-за границы².

Таким образом, почти с самого начала выхода «Земли и воли» получилась следующая картина: теоретически обоб­щать и направлять землевольческое движение пришлось лю­дям довольно различным по своим взглядам. Журнал не мог сколько-нибудь последовательно отражать эволюцию собст­венно землевольчества, так как в его редакцию вошли люди, до этого землевольцами не являвшиеся. Поэтому развитие землевольчества, каким оно отразилось на страницах жур­нала, имело сложную схему. В нем надо выделить эволюцию собственно землевольчества, какой она представляется преж­де всего в статьях Плеханова, и нанизанную на нее и тоже изменявшуюся идеологию, шедшую от различных сторонни­ков политической борьбы с различным ее пониманием. Все вместе взятое и давало такую пеструю картину, приводящую исследователя в недоумение: как можно в одном органе в од­но и то же время высказывать столь противоположные взгля­ды?

Еще до выхода «Земли и воли» имелись разногласия меж­ду Плехановым и Морозовым. Последний вступил в органи­зацию вместе с С. Л. Перовской, О. С. Любатович, Л. А. Ти­хомировым и др. в период восстановления «Земли и воли» после разгрома конспиративной квартиры Малиновской. На­чав свою революционную деятельность во время подготовки, а затем «хождения в народ», Морозов, просидев в тюрьме и будучи освобожден по Большому процессу, к осени 1878 г. вполне определенно склонялся к террористической деятель­ности, понимая ее очень своеобразно как систему «неопарти­занства», как «революцию в настоящем», т. е. практически признавал террор единственно пригодной формой деятель­ности. Правда, только с оформлением редакции «Земли и во­ли» и с приездом в Петербург М. Р. Попова, А. А. Квятков­ского и некоторых других разногласия между Плехановым и Морозовым принимают серьезный характер. Хотя програм­му «Земли и воли» Морозов, вступая в организацию, несомненно, знал, но разделять ее требования он, по существу, не мог. Во-первых, потому, что не входил в организацию в пе­риод становления и развития ее программы, а во-вторых, по­тому, что фактически от выполнения ее требований отказыва­лась часть основателей и руководителей организации, пере­ходившая на сторону террора. О редакторах журнала Морозов писал: «...Все мы оказались в то время имеющими очень

65

мало общего между собою и по теоретическим воззрениям, и по вопросу о средствах, какие мы считали пригодными для освобождения своей родины»³. Для Морозова народничес­кая идеология была уже «трафаретными фразами», продук­том «экзотической эмигрантской среды». «Я чувствовал, что был в это время в окружающей среде почти одинок в идеоло­гическом отношении», — писал он ⁴. Это не совсем верно в отношении к окружающей среде, но верно относительно зем­левольческой идеологии.

То же самое надо сказать о Л. А. Тихомирове, с той лишь разницей, что, не имея глубоких внутренних убеждений, он занимал промежуточную позицию между Плехановым и Мо­розовым. «Теории социалистов я уже знал в это время, - пи­сал позже Тихомиров, — но не был ни за одну, хотя все-та­ки считал себя социалистом. Мой социализм, в сущности, сво­дился к государственной регуляции частной собственности»⁵. Что касается Д. А. Клеменца, то он также привлекался по «процессу 193-х» и до вступления в редакцию находился за границей. Как замечает Л. Дейч, «за все время редактирова­ния «Земли и воли» им не написана была не только ни еди­ная статья, но даже ни одной строки в народническом ду­хе» ⁶. В круг его интересов входили вопросы, преимуществен­но связанные с отношением к конституционалистам, которых он убеждал в том, что самый прочный путь завоевания по­литических свобод - это привлечение к борьбе за них ши­роких масс крестьянстве. При этом он подчеркивал, что пред­варительным условием такого участия должно быть экономи­ческое освобождение народа ⁷.

О редакторах «Земли и воли», за исключением Плехано­ва, Дейч писал: «Ни теоретически, ни практически почти ни­кто из них не был знаком с теми основами народных воззре­ний, привычек и стремлений, из которых должна была выте­кать принятая обществом «Земля и воля» программа»⁸. «Мы, - писал о себе, Клеменце и Морозове Тихомиров, -были чужие кружку, и хотя, входя, принимали его програм­му, но смотрели на это, как на формальность...» ⁹.

Поэтому, на наш взгляд, в литературе правильно отме­чалось, что Плеханов, во-первых, был единственным писате­лем, пытавшимся в новых условиях развивать старое земле­вольчество, и, во-вторых, основные искания он в отличие от других все более прочно старался поставить на почву эконо­мики, этого «глухого колена бакунизма» ¹⁰.

Ко времени вступления в редакцию Плеханов был не но-

66

вичок в литературном деле. Помимо корреспонденции и хро­никальных заметок о стачках и волнениях рабочих, помещен­ных в газете «Новости», он вместе с И. И. Каблицем (Юзо­вым) имел отношение к издававшейся весной 1878 г. неле­гальной газете «Начало» ¹¹. Как мы уже отмечали, в первом номере газеты была помещена корреспонденция Плеханова «Стачка рабочих на Новой бумагопрядильной фабрике в С.­Петербурге». Газету «Начало» издавал подпольный кружок, группировавшийся вокруг братьев Л. К. и Н. К. Бух. К круж­ку,с одной стороны, примыкали либералы (преимущественно литераторы), с другой — землевольцы. Плеханов называл издателей «Начала» полулибералами (см. т. 3, с. 186). Все же кружок издателей смог сблизиться с землевольцами, ко­торым в начале осени 1878 г. передал свою типографию ¹².

Несмотря на сравнительную недостаточность системати­ческих знаний в политэкономии и социальных учениях, Пле­ханов был, по отзывам современников, начитаннее многих дру­гих семидесятников. Он был знаком с «Капиталом» К. Марк­са, что, впрочем, не мешало ему, как и подавляющему боль­шинству других, изучавших «Капитал», оставаться правовер­ным бакунистом. По свидетельству Дейча, изучению «Капи­тала» «он посвятил всего десять дней, после чего лишь вре­менами перечитывал на разных языках и в разных изданиях те или другие главы» ¹³. Кроме этого, был знаком с произве­дениями А. Смита, Луи Блана; работами известного киев­ского профессора Н. Зибера о Рикардо и Марксе, особенно с политэкономией Дж. Ст. Милля с примечаниями Н. Черны­шевского; с Ф. Лассалем, Е. Дюрингом и К. Родбертусом, однако отрывочно и из вторых рук. Дейч указывает и причи­ну этого: кроме «Капитала» Маркса, с немецкого на русский язык не были переведены указанные выше авторы. Плеханов в то время плохо знал немецкий язык и кроме русского читал преимущественно на французском.

Ко всему этому надо прибавить не ослабевавшее со школьной скамьи влияние, которое продолжал испытывать Плеханов от статей В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, А. Добролюбова, влияние, которое позже оказалось, по выражению Дейча, «колоссально, ни с чем решительно несравнимо» ¹⁴. Известны слова Плеханова о влиянии на него Чернышевского: «Мое собственное умственное развитие совершилось под огромнейшим влиянием Чернышевского, разбор его взглядов был целым событием в моей литературной жизни...» (т. 6, с. 382). О влиянии критических статей Доб-

67

ролюбова на молодых людей той эпохи он писал: «Все они с восторгом читали критические статьи Добролюбова; все они видели в нем одного из самых дорогих своих учителей; все они готовы были следовать его указаниям» ¹⁵. Вообще же о лите­ратурной критике 60-х гг. Плеханов писал: «Разбирая луч­шие художественные произведения русской литературы, кри­тика эта стремилась вызвать «русскую силу» на решительное дело; ей хотелось показать своим читателям законность и важность этого дела» ¹⁶.

На сходках, особенно в зиму 1877—1878 гг., оттачивался полемический талант Плеханова, находили новое выражение его ораторские способности. Вместе с этим многочисленные дебаты, в которых он принимал участие, толкали его на по­иски новых форм защиты землевольческой программы и так­тики. Они заставляли его все больше внимания уделять тео­рии. Трудно сказать, кем он был вначале: оратором, одновре­менно занимавшимся литературной деятельностью, или лите­ратором, умевшим публично в яркой и убедительной форме высказывать свои взгляды, — одно несомненно: к концу 1878 г. он становится тем Плехановым, о котором принято говорить, что он никогда не расставался с пером.

В этой связи необходимо оспорить мнение О. В. Аптек­мана и Л. Г. Дейча о том, что литературной деятельностью Плеханов занялся под влиянием А. Д. Михайлова в конце 1878 или даже начале 1879 г. Первый писал, что это было в феврале 1879 г. после ареста Д. Клеменца, когда Михайлов стал убеждать Плеханова войти в редакцию «Земли и воли» «Слушай, Жорж, ты можешь писать, а поэтому войди в ре­дакцию! Это необходимо теперь!» ¹⁷. Второй — что это было осенью 1878 г., когда Михайлов «побудил Плеханова взять­ся за перо, чтобы описать, в виде корреспонденции, движение среди донских казаков, а также стачки рабочих на Новой бумагопрядильне» ¹⁸.

Прежде всего нельзя согласиться, что в редакцию «Зем­ли и воли» Плеханов вступил в феврале 1879 г., это было значительно раньше. Затем нам решительно не понятно, по­чему Михайлову требовалось «побуждать Плеханова взяться за перо», чтобы описать именно осенние и зимние стачки 1878—1879 гг. (не только на Новой бумагопрядильне), а не первую стачку на Новой бумагопрядильне (февраль — март 1878 г.), заметки о которой Плеханов поместил в легальной «Новости» и нелегальном «Начале»?

Допустим, однако, что указания Аптекмана и Дейча от-

68

носятся к весне 1878 г. Тогда как быть с прокламациями зи­мы и весны 1878 г., с письменным изложением им в Саратове и Петербурге землевольческой программы; с имеющимся указанием М. Р. Попова, что еще весной 1878 г. вместе со статьей Адриана Михайлова слушалась редакционная статья Плеханова для предполагавшегося журнала «Земля и во­ля», не говоря уже о реальном предположении, что автором рукописной брошюры «По поводу собрания русской на­родной партия 6 декабря 1876 г.» мог быть Плеханов?

Нет, видимо, Плеханова не требовалось побуждать брать­ся за перо. К тому же во время первой стачки на Новой бу­магопрядильне А. Д. Михайлова в Петербурге не было, он приехал в Петербург в начале апреля 1878 г. (см. т. 1, с. 161) ²⁰. Не было его в Петербурге также и в конце 1878 г. По агентурным данным, рождественские праздники 1879 г. А. Михайлов провел у своей матери в Киеве²¹.

В то же время вполне возможно, что включение Плеха­нова в состав редакции «Земли и воли» произошло при учас­тии Михайлова, который отвечал за организацию печатного дела ²².

Что же касается настояний А. Михайлова писать, то на эту его черту кроме Аптекмана и Дейча указывают и другие современники. Например, Р. М. Плеханова вспоминала, что Михайлов просил для «Земли и воли» описать ее пребыва­ние в военном госпитале в Румынии ²³. Но из этого не следу­ет, чтобы все, к кому обращался Михайлов с настоянием пи­сать, были обязаны ему в побудительных мотивах литератур­ной деятельности.

И, наконец, последнее. Аптекман явно непоследователен, когда в предисловии ксборнику «Черный передел» пишет: «И уже в № 3 и 4 «Земли и воли», в своих передовых стать­ях, Плеханов уж, можно сказать, вполне определился как пи­сательская индивидуальность вообще и как трибун-публицист в частности» ²⁴. Как можно совместить эти слова Ап­текмана с приведенными выше? Как можно начать писать и сразу определиться как писательская индивидуальность? Яс­но, что в последнем случае он ближе к истине, чем в первом. В земледельческий период своей революционной деятель­ности Плеханов любил заниматься в Петербургской публич­ной библиотеке, о которой в годы эмиграции вспоминал с большой теплотой. В ней он нередко готовился к выступлени­ям на студенческих сходках и тайных рабочих собраниях, пи­сал статьи для газеты «Земля и воля». «Петербургская пуб-

69

личная библиотека была для него «Alma mater», местом спа­сения от различных невзгод и преследований, а также духов, ным источником, из которого от времени до времени он чер­пал в спокойной и тихой обстановке знания для своей тео­ретической работы и практической деятельности»²⁵.

В конце декабря 1878 г. Плеханов выступил в легальной печати с первой теоретической статьей в защиту народниче­ства «Об чем спор?». Она была посвящена критике взглядов Г. И. Успенского, печатавшего свои очерки «Из деревенского дневника» в журнале «Отечественные записки» в конце 70-х гг. Статья Плеханова была откликом на один из его очерков помещенный под псевдонимом «Г. Иванов» в ноябрьском но­мере журнала за 1878 г.

В очерках, которые потом вышли отдельным изданием, Успенский правдиво описал крестьянский быт пореформенной России, который он наблюдал в Новгородской и Самарской губерниях. Его изображение крестьянства противоречило то­му, какими представляли себе крестьянские идеалы народ­ники. С критикой статей Г. Иванова выступили публицисты народнического направления. В их числе был и Плеханов, по­местивший свою статью в «Неделе» — органе либеральных народников.

В статье «Об чем спор?» Плеханов защищает народни­чество от попытки подвергнуть сомнению его основные поло­жения. По его словам, они сводятся к тому, «что мачеха-ис­тория не вытравила у русского народа начал общественнос­ти, что и до сих пор наш крестьянин «один в поле не воин», что и до сих пор его «жуть съедает», когда ему приходится действовать в одиночку. Эти качества характера гарантиру­ют народу светлое будущее, только не искажайте этого ха­рактера, только устраняйте тормозы, стоящие на пути наро­да к этому будущему (т. 10, с. 402).

Вместе с тем нельзя сказать, чтобы противоположный взгляд казался ему несерьезным или, как он выражается в полемике с журналами «Слово» и «Отечественные записки», лишенным «делового отношения» к возражениям противной стороны» (там же, с. 403). Чего он требует от этих журналов, так только того, чтобы они придерживались последователь­ности и строгой определенности в проведении своих взгля­дов, как это было в лучшие времена журналистики, чтобы на их страницах не происходило того, что он называет «кошачьи­ми концертами» из-за разноголосицы по основным вопросам. Здесь Плеханов, несомненно, прав. Но когда ему в заключе-

70

нии статьи приходится еще раз говорить по существу вопро­са, затронутого в очерках Успенского «Из деревенского днев­ника», он признается, что они на него производят тяжелое впечатление (см. т. 10, с. 405). Утешение он находит, во-пер­вых, в том, что Иванов-Успенский еще неопытен в изображе­нии быта крестьян и смотрит на них теми же глазами, каки­ми до этого смотрел на городских мещан и рабочих. А во вто­рых, в том, что на страницах того же журнала в статьях Зла­товратского и Трирогова быт крестьян получает иное освеще­ние, которое Плеханов считает более объективным, чем пер­вое.

В настоящее время статья Плеханова «Об чем спор?» представляет больший интерес, однако не как работа, посвя­щенная защите народничества, а как документ, отражающий развитие взглядов на законы общественного развития земле­вольца-бакуниста, каким был Плеханов, когда писал статью. «...Без высокого уровня социальных чувств, — пишет он, — народу нельзя было бы выработать таких справедливых зе­мельных отношений, того обычного права, в основе которого лежит трудовое начало и по которому судятся и рядятся на­ши крестьяне» (там же, с. 403). Получается как будто так: трудовое начало (экономические отношения) определяет су­ществование того или иного обычного права, но и первое (тру­довое начало) и второе (обычное право), не вырабатывают­ся без «высокого уровня социальных чувств», т. е. социаль­ные чувства господствуют над экономикой. На самом деле ответ на противоречивость этого положения дает следующая выдержка из той же статьи. «...Считая экономические отно­шения данного общества самым лучшим реагентом для узна­ния степени развития социальных чувств в этом обществе и видя, что общинное владение считается крестьянами за иде­ал, заключили из этого, что альтруистических чувств, привы­чек к общественности и «социализации труда», — которыми только и держится всякое общество, — русскому народу не занимать стать у его западноевропейских соседей, у которых испарилось всякое воспоминание об общине» (т. 10, с. 404). Из этой выдержки вытекает, что «экономические отноше­ния» (в данном случае общинное владение) определяют (яв­ляются реагентом) степень развития социальных чувств в обществе. Таким образом, все же получается, что и в основе правовых отношений и в основе развития социальных чувств лежат экономические отношения (т. е. трудовое начало). Эко­номика являлась «глухим коленом» бакунизма, с помощью

71

которой, хотя и непоследовательно, все же старались объяс­нять общественные явления правового и идеологического по­рядка. Вот почему Плеханов писал о себе: «В народнический период моего развития я, — как и все наши народники, — находился под сильным влиянием сочинений Бакунина, из которых я и вынес великое уважение к материалистическому объяснению истории. Я уже тогда был твердо убежден, что именно историческая теория Маркса должна дать нам ключ к пониманию тех задач, которые мы должны решить в своей практической деятельности» (т. 1, с. 19). И далее он ссыла­ется на работу «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России», к разбору которой мы и пере­ходим.

Работа Плеханова «Закон экономического развития об­щества и задачи социализма в России» стала печататься ме­сяцем позже статьи «Об чем спор?» и явилась программной для последнего периода существования общества «Земля и воля». Она состоит из двух отличных одна от другой частей, напечатанных соответственно в третьем и четвертом номерах журнала «Земля и воля». В первой части Плеханов выясня­ет особенности экономического развития России и обосновы­вает практические задачи русских социалистов. Вторая часть посвящена исключительно роли городского рабочего в рево­люционном движении с точки зрения народнического социа­лизма. Статья писалась по живым следам петербургских ста­чек конца 1878 - начала 1879 г. и явилась обобщением и дальнейшим развитием взглядов землевольцев на «рабочий вопрос».

Во времена теологического периода в развитии социоло­гии, пишет Плеханов, на историю смотрели как на процесс, в своем развитии зависящий от воли лиц, управляющих госу­дарством. Соответственно этому считалось, что социальные перевороты легко осуществить путем заговора и захвата влас­ти. Теперь, пишет Плеханов, этой точки зрения придержива­ется только узкий круг лиц — «кучка революционеров», под которой в России он, видимо, имеет в виду сторонников П. Н. Ткачева и П. Г. Заичневского.

Этот взгляд в современной социологии вытеснен более правильным, согласно которому исторический процесс есть взаимодействие народа и правительства, причем за народом остается значительно большая доля влияния. Поняв это, ре­волюционеры в своем большинстве отказались от осуществле­ния социальных переворотов путем заговора. «Они поняли,—

72

пишет Плеханов, - что перевороты бывают гораздо более прочными, когда они идут снизу» (т. 1, с. 57). И вот социа­листические писатели 30—40-х гг. XIX в. принялись составлять различные планы социального переустройства общества усиленно рекомендовать их народной массе, рассчитывая путем одной лишь пропаганды склонить ее к перевороту сни­зу. При этом, замечает Плеханов, мало задумывались об осу­ществимости на практике тех форм кооперации труда, кото­рые рекомендовались, «предполагалось, что люди могут по собственному желанию ввести в употребление какую им угод­но форму сочетания труда, лишь бы она казалась им выгод­ною и разумною» (там же).

Все же, отмечает Плеханов, это был шаг вперед, по­скольку старое положение теологического периода «все для народа» дополнялось положением «все посредством народа». Но и этому периоду был свойствен один серьезный недоста­ток - не отводилось надлежащего места «законам общест­венного развития» (т. 1, с. 57). Это был период господства ме­тафизического (утопического) социализма.

Но вот на смену ему приходит позитивный период раз­вития социализма, представленный именами Родбертуса, Эн­гельса, Карла Маркса, Дюринга. И далее в объяснении этого периода Плеханов ссылается на Маркса: «У автора «Капи­тала» социализм является сам собою из хода экономическо­го развития западноевропейских обществ. Маркс указывает нам, как сама жизнь намечает необходимые реформы общест­венной кооперации страны, как самая форма производства предрасполагает умы масс к принятию социалистических уче­ний, которые до тех пор, пока не существовало этой необхо­димой подготовки, были бессильны не только совершить пе­реворот, но и создать более или менее значительную партию» (там же, с. 57—58). В приведенной выдержке слово «жизнь» заменяет у Плеханова ясное понимание зависимости социаль­но-общественного устройства от экономического строя обще­ства, но стремление к экономически-материалистическому объяснению истории ясно выражено ²⁶.

Далее он останавливается на словах Маркса, приводимых им в предисловии к первому изданию «Капитала»: «Когда какое-нибудь общество напало на след естественного закона своего развития, оно не в состоянии ни перескочить через естественные формы своего развития, ни отменить их при помощи декрета; но оно может облегчить и сократить мучения родов» (там же, с. 58) ²⁷. Русские либералы из этих слов

73

Маркса делали тот вывод, что, пока Россия не пройдет через фазу капиталистического производства, для социализма следовательно, и для социалистической пропаганды почвы в России нет. Поэтому с их точки зрения, пишет Плеханов, «за­дача русских последователей Маркса заключается в том, что­бы покровительствовать развитию отечественной промышлен­ности, изменить вековым традициям своего народа и обеззе­меливать его, утешаясь сознанием того, что все это необхо­димо для развития социализма в России» (т. 1, с. 58—59).

К чему обязывает учение Маркса русских социалис­тов? - спрашивает Плеханов. Итак, если общество напало на след естественного закона своего развития, то оно не мо­жет перескочить через естественные фазы своего развития, т. е. ему предстоит пройти через фазу, как выражается Плеха­нов, капиталистической продукции (капиталистического про­изводства). Но, замечает Плеханов, история не есть однообразный механический процесс, укладывающийся в прокрус­тово ложе «общих законов», на что, по его мнению, указыва­ют и труды Маркса. Поэтому, считает он, «покуда общество не напало еще на след этого закона, обусловливаемая этим последним смена экономических фазисов для него необяза­тельна» (там же, с. 59). Главным при решении этой пробле­мы, считает Плеханов, является факт существования позе­мельной общины. В России она существует если не как фор­ма производства, то, во всяком случае, как форма владения в то время, как на Западе она давно пала.

С момента падения общины Западная Европа стала на путь капиталистической продукции, которая в результате за­ключающихся в ней противоречий должна привести к тор­жеству принципа коллективизма. В отличие от принципа ин­дивидуализма принцип общественного землевладения, счи­тает Плеханов, не несет в себе самом неизгладимого проти­воречия, а следовательно, и элементов своей гибели. Здесь он, правда, делает различие между первобытным общинным и родовым бытом (другими словами, территориальной и родо­вой общиной), признавая в последнем существование проти­воречий в виде войн и конкуренции. Но поскольку в России существует первобытный общинный быт, а не родовой, ука­занные противоречия ему не грозят. И он приводит пример донских казаков, которые, владея землями в отдельных об­щинах, вместе с тем являются членами всей казацкой облас­ти и могут переходить из одной общины в другую, имея пра­во на земельный надел.

74

«Поэтому, — делает вывод Плеханов, — пока за земель­ную общину держится большинство нашего крестьянства, мы не можем считать наше отечество ступившим на путь того за­кона, по которому капиталистическая продукция была бы необходимою станциею на пути его прогресса» (т. 1, с. 61). Отсюда следует, что социалистическая агитация в Рос­сии не только своевременна, но даже необходима. Однако, указывает Плеханов, в отличие от Западной Европы ее ис­ходная точка и практические задачи различны. Дело в том, что возможности агитации определяются, как он выражает­ся, формами производства и техникой производства. Если страна земледельческая — то формой землевладения и техни­кой земледелия, если промышленная — то формами и техни­кой промышленности.

На Западе, где существует крупная промышленность и коллективный труд, в качестве основного лозунга социалис­ты должны выставить принцип коллективного владения ору­диями труда. В России при общинном владении землею, экс­тенсивной культуре земледелия и примитивных орудиях тру­да пропаганда коллективного владения орудиями труда не будет иметь успеха, так как не имеет оснований в технике русского земледелия. Что касается коллективной формы зем­левладения, то она «не только не нуждается в пропаганде, но составляет самую характерную черту в отношениях нашего крестьянства к земле, она составляет для крестьянина завет всей его истории» (там же, с. 65).

Остается пропаганда коллективного труда. На Западе коллективный труд явился следствием машинного производ­ства. Поскольку русское общинное земледелие лишено воз­можности использовать машины, время для пропаганды кол­лективного труда еще не настало. «А не настало оно пото­му, - объясняет Плеханов, — что при том первобытном спо­собе земледелия, какой практикуется нашим крестьянством, коллективный труд немного изменил бы условия успешности труда. Там же, где успешность труда находится в большей зависимости от дружного, артельного ведения дела — во все­возможных промыслах, — такая пропаганда может и должна иметь успех. Но там мы и без того видим всестороннее про­ведение артельного принципа в отношении русского рабочего люда...» (т. 1, с. 65).

Каковы тогда задачи социализма в России? Как извест­но, общество «Земля и воля» стояло на точке зрения, что про­паганду социализма необходимо подчинить задаче агитации

75

на почве имеющегося у народа недовольства существующим государством. Средством усиления и обобщения недовольства, а также сплочения и организации революционных сил наро­да должна была быть агитация, «начиная с легального про­теста против местных властей и кончая вооруженным восста­нием, т. е. бунтом»²⁸.

Плеханов, по существу, повторяет установки «Земли и воли», но в своей статье делает упор на организацию рево­люционных сил народа в борьбе с развращающим влиянием! помещичьего землевладения и бюрократического государства. Он даже не употребляет слово «агитация», когда говорит о задачах социалистов в России. «...Центр тяжести нашей дея­тельности переносится из сферы пропаганды лучших идеа­лов общественности на создание боевой народной революци­онной организации, для осуществления народно-революци­онного переворота в возможно более близком будущем» (там же, с. 66).

Мы уже говорили, что в статье «Об чем спор?» Плеханов с должным вниманием относился к тем, кто оспаривал воз­можность социалистического развития крестьянской общины. В этой работе, предвидя возражения тех, кто усомнится в программе действий на такой шаткой основе, как община, разрушаемая правительственными распоряжениями, Плеха­нов, опять не высказываясь против, только замечает, что и в этом случае программа останется в силе, так как «коренно­го изменения народного характера нельзя ожидать тотчас же за падением общины» (там же). В подтверждение он ссыла­ется на движение Чигиринских крестьян, желавших ввести у себя общинное землевладение несмотря на то, что оно уже почти исчезло у них.

Таким образом, на Западе пропаганда социализма идет, и идет успешно, от коллективизма труда к коллективизму вла­дения (т. е. коллективной собственности). В России, наобо­рот, она идет от коллективизма земельной собственности как основного средства производства, к коллективизму орудий производства и труда. И если она не имеет такого успеха, как на Западе, то это объясняется, полагает Плеханов, тем, что коллективное владение орудиями труда и коллективный труд не имеют пока под собой основания в машинной технике. Но поскольку один из главных принципов социализма — прин­цип коллективного владения землей с его высоким уровнем социальных чувств и привычек — наличествует в крестьянское общине, борьба за его сохранение с разрушающим влиянием

76

государства будет в условиях России тождественна борьбе за социализм. Таково резюме взгляда Плеханова на задачи со­циализма в России.

Вторая часть работы посвящена роли городских рабочих в создании боевой народно-революционной организации для осуществления социального переворота в ближайшем буду­щем.

Плеханов отмечает, что в планах социалистов городские рабочие занимали второстепенное место: пропаганде с ними отводилась сверхштатная часть сил революционеров и время, свободное от пребывания в деревне. Кроме того, сама пропа­ганда велась «исключительно с целью выработать из город­ского рабочего пропагандиста для деревни же» (т. 1, с. 67). Это исключало возможность как регулярной систематической пропаганды в рабочей среде, так и самостоятельной органи­зации городских рабочих.

А между тем, замечает Плеханов, несмотря на незначи­тельность затраченных на него сил, городской рабочий «про­никся идеями социализма в довольно сильной степени. Те­перь уже трудно встретить такую фабрику или завод, или да­же сколько-нибудь значительную мастерскую, где нельзя бы­ло бы найти рабочих-социалистов» (т. 1, с. 67).

Однако значение этого факта в большой степени умаля­ется тем, пишет Плеханов, что влияние таких рабочих на со­бытия, происходящие в рабочей среде, пока малозаметно. И он сетует на то, что во время последних крупных стачек в Петербурге роль рабочих-социалистов была незначительна.

По его мнению, это является следствием, во-первых, то­го, что рабочие-социалисты организационно не связаны меж­ду собой, чтобы «обратить на себя внимание массы каким-нибудь крупным проявлении своих симпатий, своих желаний действовать в интересах рабочих» (там же, с. 68). («Север­ный Союз русских рабочих», заявивший о себе в начале 879 г., Плеханов считает только началом и первой попыт­кой организации рабочих). Во-вторых, потому что до послед­него времени рабочие, приверженные идеям социализма, не шли дальше задачи самообразования и занимались почти ис­ключительно кружковой пропагандой. «Масса существенно, кровно заинтересована прибавкой или уменьшением заработ­ной платы, большей или меньшей свирепостью городового,— пишет Плеханов. — А социалисты разводят перед нею раз­ные теории, призывая ее к развитию, к образованию и тому подобным, сводящимся иногда к чтению лекций о каменном

77

периоде или планетах небесных» (там же). Естественно, что и рабочая масса не только не видит никакой пользы от социа­листов, но смотрит на них отчужденно, так как «не понима­ет, каким образом сведения о каменном периоде могут при- вести к устранению чересчур придирчивого табельщика» (там же, с. 69).

Иному положению дела мешала, по мнению Плеханова, «первоначальная ложная постановка городского вопроса», когда к городским рабочим не относились «как к целому, име­ющему самостоятельное значение», а видели в них «только материал для вербовки отдельных личностей» (там же).

Такое отношение к городскому рабочему совершенно оши­бочно. Составляя часть того же самого крестьянства, пишет Плеханов, но «не представляя западноевропейской оторван­ности от земледельческого класса, наши городские рабочие, Е одинаково с западными, составляют самый подвижной, наи­более удобовоспламеняющийся, наиболее способный к рево­люционизированию слой населения. Благодаря этому они явятся драгоценными союзниками крестьян в момент соци­ального переворота» (там же, с. 69—70). Значение этого со­юзника, во-первых, в том, что без поддержки городской ре­волюции, которая должна будет отвлечь военные силы прави­тельства и дать крестьянскому восстанию окрепнуть до степе­ни непобедимости, успех социального переворота будет сом­нительным, а во-вторых, — разойдясь по селам и деревням, городские рабочие «подготовят почву для приближающейся лавины революционного движения» и тем самым «сыграют роль «воровских прелестников», оказавших столько услуг Ра­зинскому и Пугачевскому движению» (там же, с. 70). Для осуществления этой задачи нужна агитация всей массы рабочих на доступных их конкретному пониманию фактах и ор­ганизация рабочих-социалистов, влияющая на массу.

Агитационная деятельность может и должна вестись пос­тоянно, но особое значение Плеханов придает ей во время ста­чек. «Агитация на экономической почве, — главным образом, во время стачек, — писал он много позже, — такова была ближайшая практическая задача, на которую я указывал тем из наших товарищей, которые занимались с рабочими» (т. 3, с. 123).

В этой связи он останавливается на значении стачек. Плеханов отмечает, во-первых, воспитательное значение ста­чек, позволяющих рабочим на практике выяснить, кто их ис­тинные друзья и кто друзья мнимые. И, во-вторых, организу-

78

ющее значение стачек, сплачивающих рабочих разных местностей и даже наречий во имя общих интересов, прививаю­щих им идею солидарности всего «рабочего сословия». (Не забудем, однако, что «рабочее сословие» - это всего лишь часть крестьянства, наиболее поддающаяся революционному воздействию, но не самостоятельный класс.)

Плеханов выступает против тех, кто считал, что неудач­ные стачки оказывают деморализующее влияние на рабочих. Такого мнения в то время придерживались лавристы, зани­мавшиеся пропагандой среди рабочих, и те, кто стоял близ­ко к ним. Так, во время первой стачки на Новой бумагопря­дильне нелегальная газета «Начало» писала: «...Мы считаем агитацию уместной и полезной преимущественно тогда, когда результатом борьбы предвидится ее успех, так как неудачи, за весьма немногим исключением, производят подавляющее впечатление на массу, точно так же роль агитации при само собой возникающей борьбе должна, по нашему мнению, оп­ределяться главным образом вероятностью достижения прак­тических результатов»²⁹. Опираясь на опыт петербургских стачек, Плеханов указывает на то, что даже неудачные стач­ки не теряют своего значения как средство воспитания и ор­ганизации рабочих; что касается потери уверенности в себе со стороны рабочих, на что ссылались лавристы, то очень час­то, справедливо отмечает Плеханов, такой уверенности у ра­бочих не бывает еще перед стачкой. Неудачная стачка поэто­му не приведет к потере того, чего нет, но зато будет способ­ствовать постепенному превращению не сознающей своих сил и возможностей массы из величины мнимой в величину дей­ствительную.

В организацию рабочих должны войти наиболее выдаю­щиеся лица, выдвинутые и проверенные борьбой за рабочие интересы. И здесь, таким образом, агитация должна сыграть главную роль. Плеханов ссылается на опыт английских тред-юнионов, добившихся отмены законов против коалиций и соз­давших свои организации с помощью агитационного воздей­ствия на массу. Он, кроме того, рекомендует использовать и способы, практиковавшиеся английскими рабочими союзами. До 1824 г., — «страшная тайна и величайшее насилие в сред­ствах», так как при существующих условиях в России организация рабочих может быть только тайной и строго закон­спирированной.

Основные положения второй части работы Плеханова, развивавшие взгляды землевольцев на «рабочий вопрос» в

79

рамках народнической идеологии, можно кратко свести к сле­дующим.

1. Землевольцы действовали через пропаганду и агита­цию на отдельных рабочих, в лучшем случае на узкий круг наиболее сознатель-ных рабочих, чтобы подготовить их к та­кой же деятельности в деревне. Но действия на массу рабо­чих программа землевольцев не предусматри-вала. В первой программе буквально говорилось только о заведении «сноше­ний и связей в центрах скопления промышленных рабочих,
заводских и фабричных» ³⁰, а во второй, где говорилось об агитации как главном средстве достижения задач по моби­лизации и организации народных сил, было добавлено, что одним из лучших средств организации революционных сил считаются также стачки и всякого рода волнения³¹.

Правда, Плеханов отмечал, что на практике землеволь­цы занимались рабочими больше, чем этого требовала их программа. Работа Плеханова и подводила, по его словам, «итоги этому опыту» (т. 3, с. 123). А опыт землевольцев выд­вигал задачу перехода от кружковой пропаганды среди ра­бочих к массовой агитации особенно во время стачек.

2. Плеханов ставит задачу организации городских рабо­чих как «це-лое, имеющее самостоятельное значение» и ука­зывает на формы органи-зации в условиях царской России. Мы бы сказали, что в этом плане мысли Плеханова в чем-то предвосхищали идею создания петербургско-го «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», осуществленную В. И. Ле­ниным уже в середине 90-х гг.

3. Обосновывается идея городской революции как рево­люции городских рабочих для поддержания крестьянского восстания в качестве необходимого условия осуществления со­циального переворота. Как из-вестно, в программе землеволь­цев городская деятельность в момент подготовки и соверше­ния социальной революции сводилась к дезорга-низаторской деятельности против правительства. По всему видно, что в теоретических построениях Плеханова городской революции отводит-ся несравненно большее значение, чем дезорганиза­ции правительства.

Чтобы правильно оценить работу Плеханова, надо иметь в виду, что она писалась в условиях начавшегося кризиса «Земли и воли», когда менявшееся настроение в пользу не­посредственной борьбы с правительством отвлекало внима­ние землевольцев от анализа экономических условий сущест­вования крестьянина и рабочего и тем самым затрудняло вы-

80

яснение действительных причин неудачи деятельности в де­ревне.

Хотя Плеханова-бакуниста можно упрекнуть в недоста­точно ясном понимании природы экономических противоречий, о которых он пишет (вместо рассмотрения противоречий того или иного способа производства он говорит о противоречиях, якобы присущих принципу индивидуализма, коллективизма), все же его работа показывает, что он с успехом овладевал экономически-материалистическим методом объяснения ис­тории. Кроме того, заметно стремление Плеханова в разра­ботке тактики социалистов делать основной упор на эконо­мический анализ русской действительности.

О работе Плеханова «Закон экономического развития об­щества и задачи социализма в России» О. В. Аптекман пи­сал: «Это, по-моему, лучшее, самое содержательное, что бы­ло написано в подполье по вопросу о революционном народ­ничестве» ³². Л. Г. Дейч считал, что для своего времени рабо­та Плеханова «была замечательным, исключительным произ­ведением, которое можно было поставить рядом с «Философ­скими предубеждениями против общинного землевладения» Чернышевского» ³³. Об известности статьи Плеханова «Закон экономического развития общества...» говорит тот факт, что по ней узнавали о рабочем движении в Петербурге и, в част­ности, о создании «Северного Союза русских рабочих» даже в селах Ставропольской губернии ³⁴.

После провала землевладельческого центра необходимо было восполнить потери, понесенные организацией после осен­них арестов 1878 г. Центр пришлось восстанавливать за счет землевольцев, бывших до этого активными «деревенщиками» и находившихся на периферии. Плеханов и А. Д. Михайлов возвратились с Дона, М. Р. Попов и А. А. Квятковский прие­хали из воронежского поселения; оттуда же прибыли и неко­торое время находились в Петербурге А. И. Баранников и М. Н. Ошанина. Затем позже, в начале 1879 г., на помощь центру были вызваны товарищи из тамбовского и саратовско­го поселений (О. Аптекман и Н. Мощенко). Таким образом, восстановление организации происходило за счет перемеще­ния наличных сил и средств из деревень в города. Правда, осенью 1878 г. к «Земле и воле» присоединилась группа в прошлом известных народников, судившихся по «процессу 193-х» (С. Л. Перовская, Н. А. Морозов, Л. А. Тихомиров и

 Тем не менее, потребность в молодых силах не только осталась, но и со временем возросла. Только приток молодежи

81

в деревни не нарушил бы баланса в распределении сил между городской и деревенской сферами деятельности.

Однако с осени настроение стало резко меняться в поль­зу городской деятельности (освобождение заключенных из тюрем, убийство наиболее ненавистных царских сатрапов, ликвидация шпионов и провокаторов и т. д.) и возместить по­тери не удавалось. Характеризуя положение дел в конце 1878 г., Аптекман писал: «Наша главная операционная ба­за – де-ревня, была плохо укреплена; наш авангард - но­восаратовское и тамбовское поселения, за недостатком лю­дей, не восполнялся: новые силы не притекали, армия не фор­мировалась.

Воронежское поселение только складывалось: произво­дились рекогносцировки и намечались пункты для поселений. А между тем то тут, то там в народе происходят серьезные волнения: волнуются на Дону, на Кубани и на Урале. Надо во что бы то ни стало использовать эти волнения, — мы это сознаем, — но опять-таки: нет людей! сил не хватает! На До­ну разрывается Плеханов; мечется во все стороны, ищет со­трудников, зовет работников, но в результате — нуль»³⁵.

Характерно следующее. Если в начале лета 1878 г. от по­ездки в деревни часть землевольцев отвлекли практические дела, требовавшие немедленного осуществления, то весной 1879 г. уже открыто заговорили, что деятельность в деревне хотя бы на время нужно оставить. При этом надо заметить, что у молодежи настроение менялось не вследствие того, что она приходила к выводу о невозможности работы в деревне.
Не находясь в деревне, она плохо знала обстановку, которая там складывалась, но зато хорошо видела, что происходило в городах. А в горо-дах шла борьба с правительством за че­ловеческое достоинство, за гражданские права, против про­извола и беззакония, которую вели революционеры во время арестов, политических процессов, находясь в тюрьмах и на каторге.

Та часть землевольцев, которая все более склонялась к террористической борьбе, а затем поддержала идею царе­убийства, считала главной причиной неудачи деятельности -деревне полицейские преследования и усиление репрессий. Позже эту точку зрения выразил Э. А. Серебряков, который писал, что наиболее уязвимым местом для полиции оказа­лась деревня. Именно невозможность «деревенской» деятель­ности заставляла землевольцев возвращаться в города и за­ниматься «политикой» ³⁶.

82

Против такой оценки деятельности в деревне решительно выступал Плеханов, который объяснял исчезновение земле­вольческих поселений главным образом сменой настроения революционеров. «Деятельность в крестьянстве отнюдь не была невозможна, — писал он, — революционеры справи­лись бы с полицейскими препятствиями, если бы их настрое­ние продолжало толкать их в деревню» (т. 24, с. 97). Их ра­зочаровывала перспектива длительной, без ощутимых резуль­татов в ближайшем будущем, агитации и пропаганды в на­роде. Рушилась их вера в быструю революцию, а это приво­дило к разочарованию в крестьянстве.

С тех пор в литературе о народничестве этот вопрос стал дискуссионным. Народовольческие писатели в большей или меньшей степени разделяли точку зрения Серебрякова, осно­вывающуюся, впрочем, на записках О. В. Аптекмана ³⁷, мате­риалами которого он пользовался при написании своего очер­ка. Позже сам Аптекман, по-видимому, не без влияния Пле­ханова, в значительной степени изменил свой взгляд³⁸. В 1924 г. в своей книге «Общество «Земля и воля» 70-х гг.» он уже не писал, что работа в деревне была невозможна, а гово­рил о круто изменившемся настроении и стремлении «рево­люционных сил схватиться непосредственно с правительст­вом» ⁵⁹.

Современные исследователи народовольчества, как пра­вило, принимают к сведению мнение Плеханова, считая его в основе верным ⁴⁰, но нередко при этом делают оговорки, что нельзя «совершенно игнорировать влияние на народников «ударов полиции», как это делает Плеханов» ⁴¹. Вот, напри­мер, что пишет Ш. М. Левин: «Что «проповедь» чернопере­дельцев, настаивавших на необходимости и целесообразности продолжения работы в народе, отнюдь не была в этом отно­шении бессмысленна, как это пытался представить Серебря­ков, является бесспорным. Критикуя в этом пункте Серебря­кова, Плеханов в основе был прав. В то же время не подлежит сомнению, что в своем стремлении опровергнуть Сереб­рякова и отстоять правоту чернопередельцев в их споре с народовольцами в конце 70-х гг., Плеханов весьма приумень­шил в статье 1903 г. трудности работы в деревне, значение в ом смысле полицейских преследований, травли революцио­неров и даже переоценивал в известной мере реальные поло­жительные результаты народнической деятельности среди кре­стьянства» ⁴².

Последнее замечание Ш. М. Левина не совсем справед-

83

ливо. Нельзя сказать, что Плеханов не видел трудностей ра­боты в деревне. В полемике с народовольцами Плеханову важно было подчеркнуть главную причину исчезновения дере­венских поселений. Вне полемики он порой очень сдержанно высказывался о результатах деятельности в деревне. Вот что он писал, например, в статье «Н. А. Некрасов» в том же 1903 г., что и предисловие к книге А. Туна с полемикой с Се­ребряковым: «Стремления нашей радикальной интеллиген­ции оставались неизвестны и непонятны народу. Ее лучшие представители, не задумываясь, приносили себя в жертву его освобождению; а он оставался глух к их призывам и иногда готов был побивать их камнями, видя в их замыслах лишь новые козни своего наследственного врага - дворянства. И в этом заключалась великая трагедия истории русской ра­дикальной интеллигенции»⁴³.

В то же время следует подчеркнуть, что историки земле­вольчества в объяснении причин распада деревенских поселе­ний склоняются к взгляду Плеханова ⁴⁴.

Как позже отмечал Плеханов, оценка деятельности в де­ревне явилась показателем отношения будущих «политиков» и «деревенщиков» к крестьянству. Со стороны первых это был уход от реальных трудностей, с которыми сталкивались ре­волюционеры в своих попытках сблизиться с крестьянством. Сначала крестьянству приписывались большие революцион­ные возможности, потом столь быстро и решительно стали отрицать их у них для того, чтобы затем в теории «народно­го государства» снова прийти к идеализации крестьянства и утверждать, что 90% депутатов Учредительного собрания явятся сторонниками социальной революции.

«Деревенщики», а потом чернопередельцы с большим постоянством смотрели на крестьянство, когда в первом слу­чае не были склонны так быстро разочароваться в нем, а во втором — не доходить до такой степени идеализации (см. т. 2, с. 42—43).

Во всяком случае ясно, что реальные трудности нельзя было преодолеть, уходя в сторону от работы в деревне. Ра­зочарование в революционных возможностях крестьянства еще не объясняло причин неудачи, а поэтому не указывало и правильного выхода из сложившегося положения. У «полити­ков» получалось, что причины неудачи,— в преследованиях полиции и отсутствии самых элементарных условий для об­щения с народом, т. е. во внешних по отношению к крестьян­ству причинах. А такая постановка вопроса, как отмечал Пле-

84

ханов, представляла еще одно отступление перед трудностями работы в деревне, если считать, что само землевольчест­во сложилось как результат первой уступки трудностям со­циалистической пропаганды и агитации в крестьянстве в не­урезанном виде (см. т. 24, с. 101, 102). Такая трактовка проблемы создавала впечатление, что после уничтожения са­модержавия социалистическая деятельность и будет возмож­на и даст желаемые результаты, т. е. приведет к социализму на базе поземельной крестьянской общины.

Конечно, прежде, чем думать об осуществлении социа­лизма через народную революцию, необходимо было полу­чить возможность пропаганды среди народа. Народники же бросились в пропаганду и агитацию, не имея, по существу, такой возможности. В этом смысле можно сказать, что про­паганда была невозможна не только в конце 70-х гг., когда усилился полицейский террор, но и в середине 70-х гг., когда начинала свою деятельность «Земля и воля». Больше того, можно сказать, что пропаганда в России была невозможна вообще в условиях самодержавно-полицейского государства. И тем не менее она велась и в 60-х, и в начале 70-х, и в се­редине 70-х гг. В период социал-демократиче-ского движения она не переставала вестись в самые мрачные годы реакции. Спрашивается, почему ее нельзя было вести в конце 70-х гг.?

Критика Плехановым взглядов, подобных воззрениям Серебрякова, сводится к следующей мысли: революционеры, чьи социальные программы основываются на принципе «ос­вобождение народа есть дело самого народа», могут и долж­ны работать в народе даже в периоды жестоких политичес­ких гонений.

О непреодолимых препятствиях, которые встречает про­паганда в народе со стороны полиции, говорили не только в конце 70-х гг., но также в 80-х, 90-х гг. и даже накануне ре­волюции 1905 г. «Напрасно вы думаете, — обращался Пле­ханов к либералам-конституционалистам в 1888 г., — что про­паганда невозможна при современных условиях. Трудно вся­кое дело, если только не хочется его делать, легко всякое де­ло, за которое мы беремся с полным убеждением в его пло­дотворности и необходимости» (т. 3, с. 24). Первым социал-демократам, приступившим к пропаганде среди рабочих, но объяснявшим свои неудачи вмешательством полиции, Плеха­нов в 1891 г. отвечал, что на это часто ссылаются люди, не имеющие достаточного опыта в деле пропаганды. «Без уме­ния невозможно никакое революционное дело, а умелых лю-

85

дей не остановит никакая полиция» (там же, с. 146) ⁴⁵. В го­ды предреволюционного подъема (1901 —1904 гг.) о невоз­можности иной работы, кроме террористической, говорили со­циалисты-революционеры. Это лишний раз подтверждает мысль о том, что терроризм «Народной воли» вытекал из сла­бости массового движения, а не из невозможности работы в массе в условиях политических репрессий.

Нельзя, разумеется, упрощать постановку вопроса Пле­хановым и считать, что если бы прежняя поселенческая дея­тельность продолжалась, то она дала бы те результаты, на которые рассчитывали землевольцы. Но причины этого надо искать не в полицейских преследованиях, а прежде всего в программе землевольцев: деятельность в крестьянстве могла дать видимые результаты, если бы она проводилась дифферен­цированно, а для этого надо было видеть развивающийся в деревне капитализм. И вообще в качестве массового объекта социалистической пропаганды и агитации они избрали не тот класс. Всего этого не видели ни «деревенщики», ни «полити­ки». Они не видели того, позже писал Плеханов, что «логика общественных отношений» в деревне «находилась в резком противоречии с логикой «бунтарской» доктрины» ⁴⁶. Что же касается деревенских поселений, то они, действительно, рас­падались, землевольцы уходили в города, деревенская дея­тельность не давала того, что возлагали на нее бунтари, же­лавшие поднять народ на восстание.

По свидетельству О. В. Аптекмана, к концу 1878 г. оста­валось только два землевольческих поселения — новосара­товское и тамбовское ⁴⁷. Но и они прекратили свое сущест­вование осенью 1879 г. Однако, как замечает Плеханов, по­нятие «распалось» применительно к деревенским поселениям не означает «провалилось» (см. т. 24, с. 95). Саратовский про­вал 1877 г. коснулся только тех, кто жил в самом городе и занимался пропагандой «частью в среде местных рабочих, частью между семинаристами и гимназистами» (там же, с. 94), но почти не коснулся деревенщиков. Поэтому нетрудно было в следующем году на той же базе создать новосаратовское поселение. На прекращение существования новосаратовско­го поселения в 1879 г. самое непосредственное влияние ока­зало покушение А. К. Соловьева на царя ⁴⁸. Так, сестры Ве­ра и Евгения Фигнер вынуждены были покинуть Петровское земство, так как в результате покушения Соловьева прави­тельству стало известно о сношениях последнего, приезжав­шего в Петербург из Вольского уезда Саратовской губернии,

86

с поселенцами других уездов той же губернии. Сестрам Фиг­нер грозил в этом случае арест⁴⁹. Следовательно, и в этом случае новосаратовское поселение распалось в значительной степени из-за «городской деятельности» одного из поселен­цев.

Не подвергались преследованиям полиции воронежское поселение и поселения на Дону и Кубани. Донское поселение после отъезда Плеханова и А. Д. Михайлова не пополнялось и фактически было обречено на бездействие, а воронежское прекратило существование в связи с отъездом сначала М. Р. Попова и А. А. Квятковского, вызванных в Петербург, а за­тем М. Н. Ошаниной, взглядам и склонностям которой мало соответствовал характер деревенской деятельности. О людях ее образа мыслей Плеханов писал: «Они примкнули к воро­нежскому поселению за неимением более подходящей для них деятельности, а когда такая деятельность явилась вместе с началом террористической борьбы, тогда они уже не могли усидеть в деревне и покинули ее при первом удобном случае» (там же, с. 95) ⁵⁰. По выражению Аптекмана, на все «приш­лось махнуть рукою»: и на донских казаков, и на раскольни­ков Саратовской губернии, и на создававшееся воронежское поселение⁵¹. И только тамбовское поселение подверглось арестам, но это было после Воронежского съезда. В начале 1879 г. оно было довольно многочисленным (М. В. Девель, Э. К. Пекарский, Л. Н. Гартман, Н. П. Мощенко, Н. С. Ни­кифоров, А. И. Прозоровский, О. А. Мацнева (Никифорова) и др.), причем некоторые покинули его еще до арестов⁵².

К вопросу о причинах прекращения существования дере­венских поселений Аптекман возвращается более подробно еще раз во вступительной статье к сборнику «Черный пере­дел. Орган социалистов-федералистов. 1880—1881», но и здесь он вынужден признать, «что крушение названных поселений (саратовского, нижегородского, самарского в 1876—1877 гг.— А. Б.)не столько вызвано репрессиями местных властей, бди­тельностью местной власти, сколько главным, если не исклю­чительным, образом, так сказать, рикошетом из города Пе­тербурга, или другого далекого пункта» ⁵³.

В анализе причин «распада» деревенских поселений в 1878—1879 гг. Аптекман ни в чем существенном не противо­речит Плеханову, объясняя их «террористическим настроени­ем», «чувством мести к правительству», «непосредственной борьбой с правительством в центре» и т. д.⁵⁴ Таким обра­зом, картина с «распадом» деревенских поселений выглядела

87

не столько мрачно, как ее рисуют сторонники террористичес­кой деятельности.

В подтверждение взгляда, что поселенческая деятель­ность не была невозможна, Плеханов приводит следующие мысли: «...Если деятельность в деревне встречала такие не­преодолимые трудности, то ко времени Воронежского съезда там не осталось бы никого из землевольцев; а между тем мы видим, что на этом съезде было много «деревенщиков», и при­том не таких деревенщиков, которые только собирались бы «идти в народ», а таких, которые жили и действовали там именно в эпоху съезда» (т. 24, с. 95—96). Больше того, из­вестно, что некоторые, не дождавшись съезда, разъехались по деревням, чтобы не потерять своих мест там. И далее: «Ес­ли тогдашняя деревня была недоступна для революционеров по полицейским причинам, то в этом прежде всех других должны были бы убедиться именно «деревенщики»... Но де­ревенщики не только не убеждены в этом и не только не бежали в город, а, наоборот, с величайшею горячностью до­казывают необходимость оставаться в народе и оспаривают своих городских товарищей, всеми силами старающихся уве­рить их, что в народе действовать невозможно» (т. 24, с. 96— 97).

Вот почему Плеханов утверждал: «Революционное на­родничество погибало, но погибало не под ударами полиции, будто бы загородившей революционной интеллигенции все пу­ти к народу, а в силу неблагоприятного для него настроения тогдашних революционеров, которым во что бы то ни стало хотелось «отомстить» правительству за его преследования и вообще вступить с ним в «непосредственную борьбу», т. е., собственно говоря, как можно скорее добиться конституции» (там же, с. 99—100).

Эволюция народничества в сторону признания полити­ческой борьбы шла от отрицания «политики» в полном ее объеме, включая государство, к постепенному признанию вна­чале значения за политическими (гражданскими) свободами при одновременном безразличном или даже отрицательном отношении к политическим учреждениям и самому государст­ву. И только затем оно приходит к признанию необходимос­ти существования государства и политических учреждений по крайней мере в течение некоторого времени. В полной мере отойти от анархизма можно было только по-новому решив проблему государства. Без этого так называемая, «полити­ка», включая политические убийства, укладывалась в рамки

88

анархизма и понималась как расширение и углубление бун­тарской деятельности.

С вопросом об отношении к государству землевольцы столкнулись вплотную тогда, когда террористическая борьба привела их к покушению на жизнь царя. Вот почему в эво­люции землевольчества покушения на цареубийство были не простыми террористическими актами, стоявшими в ряду дру­гим подобных, а явлением особенным, и неудивительно, что разногласия среди землевольцев вплоть до их окончатель­ного разделения в конце лета 1879 г. концентрировались во­круг этого вопроса. Если покушения на правительственных лиц предпринимались в связи с их конкретными преступле­ниями перед революционным движением, то при покушении на царя речь должна была идти уже не о конкретном носи­теле преступления, а в целом о системе, которую олицетво­рял царь.

Разгар споров внутри «Земли и воли» приходился на то время, когда полностью еще не определилось отношение «политиков» к государству, когда они еще не стали государ­ственниками. Поэтому не случайно, что спор между двумя фракциями в «Земле и воле» принял прежде всего не програм­мный характер, а характер тактических разногласий по во­просу о цареубийстве, хотя за этим, несомненно, скрывалось различное отношение к политической борьбе.

«Дезорганизаторская деятельность», которая перед зем­левольцами по-новому поставила проблему государства, вна­чале включала борьбу с наиболее ненавистными и вредными, точки зрения революционеров, лицами из правительствен­ного лагеря, а также ликвидацию шпионов и провокаторов. Основным средством борьбы являлся индивидуальный террор, е. террор против отдельных лиц. Террористическая дея­тельность была уделом членов дезорганизаторской группы «Земли и воли». Правда, случалось, когда террором занима­лись землевольцы, не входившие в дезорганизаторскую груп­пу лица, формально не принадлежавшие к организации, но сочувствовавшие ей. Однако во всех случаях, начиная от по­кушения В. Засулич, «Земля и воля» официально признавала и брала на себя ответственность за совершенные акты воз­мездия, а также всегда объясняла мотивы как своих, так и не своих приговоров перед публикой. На террор тогда можно не смотреть как на политическую борьбу: он был делом части организации. Вопрос об убийстве то-

89

го или иного лица, как правило, не обсуждался всей организацией, поскольку не был вопросом принципиальным.

Первым, по-видимому, террористическим предприятием которое обсуждалось на Большом совете в связи с наметив­шимися разногласиями, было покушение на шефа жандар­мов генерала А. Дрентельна. Это произошло в конце февра­ля 1879 г. По данным О. В. Аптекмана, смертный приговор был вынесен всеми голосами против одного Плеханова, ко­торый «в противовес политическому террору предложил го­родской экономический террор, причем указал и на конкрет­ный случай из тогдашних рабочих стачек, в котором было со­вершенно уместно применение террора последней катего­рии» ⁵⁵. Здесь, несомненно, речь идет о защите П. А. Моисе­енко от нападения конного жандарма во время второй стачки на Новой бумагопрядильне. В работе «Закон экономическо­го развития общества и задачи социализма в России» Плеха­нов рекомендовал организованным рабочим прибегать к крас­ному террору в ответ на белый террор правительства.

Ранней весной 1879 г. с намерением убить царя в Петербург приезжает А. К. Соловьев. Так как осуществление это­го намер