Гарантии исполнения судебных решений

На пути поиска инструментов обеспечения стабильности оборота судам следовало бы не допускать применения только очевидно дефектных соглашений, признавая за остальными арбитражными соглашениями право на существование и применение.

Безусловного порицания заслуживает такое сомнительное изобретение нашей практики, как требование выбора «конкретного третейского суда». Оно туманно и может оказаться непонятным участникам гражданского оборота.

По всей видимости, формирование практики наших государственных арбитражных судов происходило под влиянием авторитетного комментария АПК РФ под редакцией В. Ф. Яковлева и М. К. Юкова^[41]. Комментарий к ст. 233 гласит:

...критерием признания третейского соглашения недействительным является неполноценность соглашения в связи с отсутствием точного названия третейского суда, в котором надлежит рассматривать споры.

Суждение, конечно, имеет общий характер, но может быть понято как рекомендация идти по пути признания неисполнимым всякого дефектного («неполноценного») арбитражного соглашения. Именно таким путем и пошла наша дальнейшая практика.

В первую очередь необходимо отметить, что наша практика твердо стоит на идее буквального толкования арбитражного соглашения, толкования, которое, по существу, не предполагает восполнения недостающей воли сторон.

Можно привести целый ряд примеров, показывающих, что суды жестко придерживаются этой точки зрения. Попробуем описать нашу практику в этой связи в обратной хронологической последовательности.

Анализ дела, о котором речь пойдет ниже, особенно интересен в связи с тем, что заявление в суд было подано в сентябре 2017 г., т. е. после вступления в силу поправок к Закону о международном коммерческом арбитраже (1 сентября 2016 г.) (п. 1 ст. 13 Закона № 409–ФЗ). Соответственно, при рассмотрении дела суды применяли новую редакцию Закона о международном коммерческом арбитраже (п. 20 ст. 13), которая, в частности, предписывает при толковании арбитражного соглашения толковать любые сомнения в пользу его действительности и исполнимости.

В Постановлении АС Московского округа от 25 апреля 2018 г. по делу № А40–176466/17^[42], которое касалось исполнения в России решения арбитража, действующего по регламенту Международной торговой палаты по заявлению компании из Люксембурга (дело № 17699/GZ/MHM/MD/TO), решение третейского суда было принято против российского юридического лица в пользу компании из Люксембурга.

В Постановлении данного кассационного суда было сказано:

Суд первой инстанции пришел к выводу, что из буквального толкования условий договора не следует, что стороны определили конкретное учреждение, которое будет рассматривать спор.

Вот что мы знаем об арбитражном соглашении, которое оценивал суд:

Пунктом 15.3 приложения № 3 к договору предусмотрено, что любой не урегулированный мирным путем спор должен быть окончательно урегулирован в международном арбитраже. Если иное не согласовано сторонами, то спор должен быть окончательно урегулирован в соответствие с Правилами арбитража Международной торговой палаты (подп. «а» п. 15.3).

О требовании определения в арбитражном соглашении «конкретного учреждения» в настоящей статье пойдет речь далее. Пока ограничимся наблюдением, что странно, что суд не увидел в этом тексте искомого указания на конкретный арбитражный институт. Возможно, суду не понравилось отсутствие прямого указания на то, что дело подлежит рассмотрению арбитрами. В оговорке, если она воспроизведена судом точно, нет существенного отступления от рекомендуемого Международной торговой палатой текста арбитражного соглашения. Обращает на себя внимание именно тот факт, что суды первой и кассационной инстанций пришли к этому заключению на основе буквального толкования. Вдобавок суды не сочли возможным заниматься реконструкцией недостающего, но, возможно, подразумеваемого волеизъявления сторон арбитражного соглашения. Суды в этом деле не то чтобы встали на позицию буквального толкования арбитражного соглашения, но применили правила строго формального толкования текста. Такое толкование не предполагает необходимости устанавливать действительную общую волю сторон на основе анализа обстоятельств дела. Важно, что при вынесении Постановления кассационный суд прямо оценил и счел не влияющей на оценку дела ссылку стороны на новую редакцию ст. 7 Закона о международном коммерческом арбитраже (п. 9).

В этом названное Постановление кассационного суда Московского округа следует линии давно сформировавшейся практики.

Дело^[43] было истребовано судьей ВС РФ М. В. Прониной, однако не было передано на рассмотрение Судебной коллегии по экономическим спорам ВС

РФ. Мотивом к тому стало не то, что суды неверно истолковали арбитражное соглашение, но то, что сторона, против которой было вынесено решение, находится в состоянии банкротства^[44]. В одной из публикаций уже было приведено суждение, что Верховный Суд согласился с тем, что стандартная арбитражная оговорка о рассмотрении спора в соответствии с регламентом Международной торговой палаты является неисполнимой^[45]. Такой вывод выглядит немного поспешным. Судья М. В. Пронина ни прямо, ни косвенно не подержала мнение нижестоящих судов в этой части. Вместе с тем следует согласиться, что опасения вызывает то обстоятельство, что соответствующее суждение кассационного суда в рассматриваемой части не было опровергнуто.

Очевидно, это не было сделано названной судьей ВС РФ, поскольку любое такое суждение было бы сделано obiter dictum.

Определение ВС РФ от 16 ноября 2017 г. № 305–ЭС17–9241 по делу № А40190431/2016. В этом недавнем деле был рассмотрен иск одного российского юридического лица к другому российскому юридическому лицу. Иск был принят к рассмотрению после вступления в силу новой редакции Закона о международном коммерческом арбитраже, хотя дело не относится к сфере действия данного Закона. Однако обозрение этого дела в связи с поиском ответа на вопрос о влиянии п. 9 ст. 7 Закона о международном коммерческом арбитраже на практику представляется важным, поскольку наши суды последовательны в применении к внутреннему и международному арбитражу сходных подходов к регулированию его деятельности. Суд и в этом деле счел необходимым опираться на буквальное толкование арбитражной оговорки в соответствии с правилами ст. 431 ГК РФ.

В соответствии со статьей 431 Гражданского кодекса Российской Федерации при толковании условий договора судом принимается во внимание буквальное значение содержащихся в нем слов и выражений. Исходя из буквального толкования пункта 7.3 договора в редакции дополнительного соглашения от 03.09.2014, под условия арбитражного соглашения по спорам, связанным с удержанием ответчиком обеспечительного платежа, подпадают лишь случаи, когда арендатор удерживает обеспечительный взнос в связи с досрочным расторжением договора по инициативе субарендатора (истца) при несоблюдении им условий пункта 8.3 договора.

В этом деле, связанном с исполнением договора аренды недвижимого имущества, Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ пришла к выводу, что круг споров, которые могут быть переданы на рассмотрение третейского суда, был арбитражным соглашением ограничен:

В пункте 7.3 данного договора в редакции дополнительного соглашения к нему от 03.09.2014 стороны согласовали условие о том, что в случае недостижения между ними согласия по спорным вопросам в претензионном порядке разногласия передаются на рассмотрение в Арбитражный межотраслевой третейский суд по адресу: город Москва, Семеновский пер., д. 6, если предметом спора являются:

– случаи, связанные с удержанием арендатором обеспечительного взноса в связи с досрочным расторжением договора по инициативе субарендатора, при несоблюдении субарендатором пункта 8.3 договора;

<...>

Во всех остальных случаях споры передаются на рассмотрение в Арбитражный суд города Москвы в соответствии с действующим законодательством Российской Федерации.

Иск был заявлен о взыскании неосновательного обогащения, полученного вследствие неправомерного удержания обеспечительного платежа по договору. Арбитражное соглашение, согласно которому в третейском суде могут быть рассмотрены споры, связанные с удержанием арендатором обеспечительного взноса в связи с досрочным расторжением договора по инициативе субарендатора, было сочтено не покрывающим исковое требование. Впрочем, следует заметить, что на суждение ВС РФ могло повлиять то обстоятельство, что третейский суд, на компетенцию которого указывало арбитражное соглашение (Арбитражный межотраслевой третейский суд), на момент рассмотрения спора в государственном суде уже не действовал – он не получил «лицензии» Минюста. Это не могло не породить сложностей в рассмотрении спора в соответствии с таким арбитражным соглашением.

В любом случае важно то, что Судебная коллегия по экономическим спорам подчеркнула, что она опирается именно на буквальное толкование арбитражного соглашения.

Постановления АС Московского округа от 13 сентября 2017 г. и от 7 мая 2018 г. по делу № А40–130828/2016. Дело, рассмотренное в первой инстанции АС города Москвы, касалось спора между итальянской и российской компаниями из договора купли–продажи. Истец требовал взыскания задолженности и процентов в связи с несвоевременной оплатой товара.

Договор между сторонами включал арбитражное соглашение. Со слов суда апелляционной инстанции мы знаем о нем следующее:

.стороны договариваются вести арбитражный суд в соответствии с настоящим соглашением и действующими правилами Комиссии Организации Объединенных Наций по международному торговому праву (UNCITRAL). Арбитражный суд (включая вынесение арбитражного решения) должен проходить в Лондоне (Англия) на английском языке^[46].

Как видно из сказанного, текст арбитражной оговорки не сильно отличается от рекомендованной ЮНСИТРАЛ:

Любой спор, разногласие или требование, возникающие из или касающиеся настоящего договора либо его нарушения, прекращения его действия или его недействительности, подлежат разрешению в арбитраже в соответствии с Арбитражным регламентом ЮНСИТРАЛ ^[47] .

В той части текста арбитражного соглашения, которую приводит суд, отсутствует только прямое указание на то, что спор подлежит рассмотрению третейским судом ad hoc.

Понятно, что Арбитражный регламент ЮНСИТРАЛ – специально создан для использования в арбитражных разбирательствах в арбитраже ad hoc. Совсем не сложно реконструировать намерение сторон, если принять во внимание содержание документа, который они избрали в качестве применимого.

Более того, кажется, этот вывод является наиболее логичным. Но наша практика столь последовательно стоит на позиции жестко дословного толкования арбитражных соглашений, что суд не счел возможным сделать этот необходимый шаг по восполнению и толкованию недостающей воли сторон.

Суд кассационной инстанции, соглашаясь с апелляционным судом, счел такое арбитражное соглашение неисполнимым по следующим мотивам:

...суд апелляционной инстанции, дав толкование пунктам заключенного между сторонами договора, установил, что арбитражная оговорка не позволяет определить, какой

арбитражный суд был избран сторонами; кроме того, установил, что истец был лишен возможности обратиться в суд иностранной юрисдикции в соответствии со ст. 3 Регламента ЮНСИТРАЛ, поскольку объективно не мог установить местонахождения ответчика. Также, исходя из конкретных обстоятельств дела, суд апелляционной инстанции пришел к выводу о том, что при рассмотрении настоящего спора ответчик злоупотреблял процессуальными правами, что повлекло для истца неблагоприятные последствия в виде затягивания процесса. При таких обстоятельствах апелляционный суд отказал в удовлетворении заявления ответчика об оставлении искового заявления без рассмотрения^[48].

Сомнения в том, что с выводом суда в части толкования арбитражного соглашения в данном деле можно вполне согласиться, возрастают, если мы посмотрим на арбитражное соглашение не в изложении суда, но сравним цитату из решения с текстом соглашения сторон^[49]:

Стороны также договариваются вести арбитражный суд в соответствии с настоящим соглашением и действующими Правилами Комиссии Организации Объединенных Наций по международному торговому праву (UNCITRAL).

Арбитражный суд (включая вынесение арбитражного решение) должен проходить в Лондоне (Англия) на английском языке. Стороны договариваются, что назначается один арбитражный судья, и назначает его Лондонский международный арбитражный суд.

Арбитражный судья должен решать все передаваемые на его рассмотрение споры в соответствии с материальным правом и законами Англии. Кроме того, арбитражный судья должен решить, как будут распределены между сторонами арбитражные издержки, и решение такого арбитражного суда будет окончательным, обязательным для обеих сторон, и, следовательно, стороны договариваются исключить какое бы то ни было право обжалования или апелляции в каком бы то ни было суде любой юрисдикции, включая апелляции по Разделу 1 и заявление по Разделу 2 Английского арбитражного законодательства от 1979 г. в связи с каким бы то ни было решением такого арбитражного суда (за исключением обмана со стороны арбитражного судьи).

Из текста соглашения видно, что в действительности вполне понятна договоренность сторон о разрешении спора единоличным арбитром в соответствии с Регламентом ЮНСИТРАЛ.

Как видно из сказанного, небесспорные соображения, относящиеся к толкованию арбитражного соглашения, являются не единственными, лежащими в основе принятых судебных актов. Похоже, на толкование арбитражного соглашения оказывает влияние стремление судов обеспечить фактический доступ к правосудию; оценивать исполнимость арбитражного соглашения с учетом цены спора, поведения сторон в связи с исполнением договора. Как мы видим, на решение судов в этом деле повлияло поведение ответчика, да и дело в полмиллиона евро суды в свете этого могли, наверняка, счесть слишком маленьким для его разрешения в порядке арбитража ad hoc в Лондоне.

Судья ВС РФ Н. А. Ксенофонтова отказала в передаче дела на рассмотрение Судебной коллегии по экономическим спорам – Определение № 305ЭС17–17844 от 20 августа 2018 г.

Иск по этому делу поступил в суд в июне 2016 г. – до вступления в силу поправок к Закону о международном коммерческом арбитраже 1 сентября 2016 г. Формально суды были не обязаны применять новую редакцию ст. 9 Закона, но понятно, что уже опубликованный нормативный акт неизбежно начинает влиять на практику применения прежней редакции Закона. Здесь, как мы видим, этого не произошло.

Приведенные выше дела показывают, что новая редакция Закона пока не оказывает заметного влияния на подход судов к толкованию арбитражных соглашений.

Суды продолжают следовать ранее сформировавшемуся подходу. В чем существо этого подхода, видно из обозрения дел, рассмотренных до принятия новой редакции Закона о международном коммерческом арбитраже.

Иногда наблюдения в отношении того, что суды ожидают от арбитражного соглашения, можно сделать на основе обозрения дела, где арбитражное соглашение было признано.

Так, в деле № А40–130827/2016 (Постановление Девятого арбитражного апелляционного суда № 09АП–19736/2017 от 29 июня 2017 г., Постановление АС Московского округа от 1 сентября 2017 г.^[50], Определение ВС РФ от 24 ноября 2017 г. № 305–ЭС17–17125) суды толковали вот такое арбитражное соглашение:

Согласно п. 13.4 контракта все споры и разногласия, которые могут возникнуть из настоящего договора (соглашения) или в связи с ним, в том числе касающиеся его исполнения, нарушения, прекращения или недействительности, подлежат разрешению в Международном коммерческом арбитражном суде при Торгово–промышленной палате Российской Федерации в соответствии с его Регламентом^[51].

Дело касалось спора между русской и китайской компаниями. В этом деле суд без анализа вопроса о выборе права, которое регулирует арбитражное соглашение, стал токовать его по правилам ст. 431 ГК РФ. Дело выглядит так, словно данная статья стала для целей анализа арбитражных соглашений частью процессуального права России.

В Постановлении суда кассационной инстанции (АС Московского округа от 1 сентября 2017 г.), подчеркнуто, что суд счел арбитражное соглашение исполнимым, поскольку, в частности, воля сторон «выражена однозначно»:

Суд апелляционной инстанции, оценив по правилам ст. 431 ГК РФ указанное положение договора, пришел к выводу, что волеизъявление сторон при заключении контракта направлено на установление третейского порядка разбирательства договорного спора. При этом указанная воля сторон выражена однозначно.

«Однозначность» в данном контексте, очевидно, следует понимать как указание на отсутствие сомнений в установлении воли сторон; буквальное толкование арбитражного соглашения должно давать непротиворечивый результат – нельзя, чтобы оно указывало на несколько вариантов его понимания.

Еще одно дело (№ А56–9313/2018) пока стало предметом рассмотрения только судов первой (Решение АС г. Санкт–Петербурга и Ленинградской обл. от 9 августа 2018 г.) и апелляционной (Постановление Тринадцатого арбитражного апелляционного суда от 9 ноября 2018 г.) инстанций. Мысли, лежащие в основе принятых судебных актов, неплохо ложатся в русло тенденций развития нашей судебной практики, которые мы реконструируем в других случаях на основе обозрения мнений кассационных судов и судей ВС РФ.

Спор в этом деле возник в отношениях между бразильской и русской компаниями. Суд первой инстанции говорит об арбитражном соглашении в этом деле следующими словами:

Пунктом 6.1 Контракта предусмотрено пророгационное соглашение [суд, очевидно, имеет в виду арбитражное соглашение], согласно которому все разногласия, касающиеся количества и качества товара, разрешаются путем взаимных соглашений. Если стороны не приходят к соглашению, все разногласия подлежат разрешению через арбитраж, находящийся в Стокгольме, Швеция.

Как и в описанных ранее делах, суды встали на позицию, предполагающую необходимость дословного толкования арбитражного соглашения. Суд первой инстанции прямо сослался при этом на ст. 431 ГК РФ. Как и в иных делах, суды не стали решать вопрос о праве, свойственном арбитражному соглашению.

Правила о необходимости буквального толкования арбитражного соглашения суд первой инстанции понял столь прямолинейно, что для его толкования опирался на заключение специалиста–филолога.

Суды пришли к выводу, что условие арбитражного соглашения о том, что оно касается разногласий о количестве и качестве товара, означает, что арбитражное соглашение не распространяется на исковое требование о взыскании задолженности за поставленный товар.

Постановление ФАС Московского округа от 7 августа 2013 г. № Ф0513739/2011, Определение ВАС РФ № ВАС–13970/13 от 9 декабря 2013 г. по делу № А41–4461/11. В этом деле спор между сторонами – двумя русскими компаниями – касался деликтного требования в связи с пожаром в помещениях, арендуемых ответчиком у истца. В результате пожара истцу был причинен ущерб.

О содержании арбитражного соглашения мы знаем следующее:

В соответствии с пунктом 5.8 договора аренды от 01.07.2009 все споры, возникающие из настоящего договора или в связи с ним, в том числе касающиеся его исполнения, нарушения, прекращения или недействительности, а также споры о недействительности арбитражной оговорки, подлежат разрешению в Международном коммерческом арбитражном суде при Торгово–промышленной палате Российской Федерации.

Суды пришли к выводу, что условия арбитражного соглашения не покрывают заявленное требование из деликта. Суды подчеркнули, что они толкуют арбитражное соглашение в соответствии с правилами ст. 431 ГК РФ.

Число дел, в которых дефекты арбитражного соглашения стали основанием для признания его неисполнимости, только умножается. Так, в Определении ВАС РФ от 9 июля 2012 г. № ВАС–8147/12 по делу № А40–21119/11–68–183 (довольно известное дело «Кубик» – дело МКАС № 163/2009 по иску ООО «Регус Бизнес Центр Метрополис» к ООО «Кубик») суд решил, что арбитражная оговорка договора аренды, о содержании которой мы из названного определения знаем следующее:

- все споры, не урегулированные сторонами мирным путем, передаются на окончательное урегулирование в соответствии с Регламентом МКАС при ТПП РФ.

- не является исполнимым арбитражным соглашением. В этой оговорке не содержится прямого указания на МКАС как на арбитраж, на рассмотрение которого надлежит передавать споры в связи с договором. Суд решил, что одной лишь ссылки на Регламент МКАС при ТПП РФ недостаточно для установления его компетенции. Поскольку ответчик с самого начала оспаривал компетенцию МКАС, решение арбитров, принятое по этому делу, судом было отменено. В этом деле на мнение суда могло повлиять то, что суд усмотрел в деле признаки небрежения арбитров в установлении обстоятельств дела. Иными словами, суд определенно искал основание для отмены решения арбитров.

Иногда наши суды демонстрируют несколько более благожелательное отношение к арбитражным соглашениям, наделяющим компетенцией арбитражи на территории России, по сравнению с соглашениями о рассмотрении споров за рубежом. В деле № А40–85602/11–141–717 по заявлению об отмене решения арбитров МКАС перед судами был поставлен вопрос об исполнимости следующего арбитражного соглашения (Определение от 26 апреля 2012 г. № ВАС–5360/12):

все споры, по которым не было достигнуто соглашение, разрешаются в соответствии с законодательством Российской Федерации в Международном Арбитраже при Торгово–промышленной палате Российской Федерации.

И кассационная инстанция – ФАС Московского округа, и коллегия судей ВАС РФ пришли к выводу, что дефект арбитражного соглашения, который состоит в том, что при ТПП РФ нет арбитража с таким наименованием («Международный арбитраж»), не настолько существенен, чтобы не увидеть, что действительная общая воля сторон направлена на наделение компетенцией МКАС.

Постановление ФАС Московского округа от 21 сентября 2009 г. № КГА40/9109–09 по делу № А40–27854/09–61–247, Определение ВАС РФ № ВАС17333/09 от 17 февраля 2010 г. по тому же делу. В этом деле ответчик заявил о неподсудности дела государственному арбитражному суду и просил оставить исковое заявление без рассмотрения в соответствии со ст. 148 АПК РФ вследствие наличия между сторонами арбитражной оговорки. Из текста Определения ВАС РФ мы знаем, что арбитражная оговорка предусматривала.рассмотрение споров в третейском суде г. Москвы в соответствии с правилами UNCITRAL, с условием назначения арбитров Президентом Международной Торговой Палаты г. Париж.

Сторонами спорного правоотношения были российские компании. В этом деле суды апелляционной, кассационной инстанций и ВАС РФ пришли к выводу, что дело подсудно российскому государственному арбитражному суду, поскольку стороны, по их мнению, не согласовали порядок исполнения третейской оговорки и сама оговорка противоречит требованиям Закона о международном коммерческом арбитраже.

Понятно, что данная оговорка не идеальна. Чтобы применить ее как оговорку, которая, возможно, указывает на компетенцию третейского суда ad hoc с законным местом арбитража в Москве при компетентном органе – Международной торговой палате (МТП), нужно было проделать известную работу по ее толкованию. Так, нужно найти ответ на вопрос, не имели ли стороны в виду генерального секретаря МТП, ведь в этой организации нет президента и у нее два руководителя (председатель и генеральный секретарь)^[52]. Сомнения мыслимы и в других вопросах, некоторое поле для колебаний оставляет и понятие «третейский суд г. Москвы».

Труд по толкованию такого неточного арбитражного соглашения относительно сложен, и суды, очевидно, решили, что сомнения работают против признания арбитражного соглашения исполнимым. Важно подчеркнуть, что, поступая таким образом, они снова сослались на правила ст. 431 ГК РФ:

Отменяя определение об оставлении искового заявления без рассмотрения, суды апелляционной и кассационной инстанций, оценив положения договора от 24.12.2007 № 12070292 в соответствии с требованиями статьи 431 Гражданского кодекса Российской Федерации, пришли к выводу о несогласовании сторонами порядка исполнения третейской оговорки и ее несоответствии требованиям Закона Российской Федерации «О международном коммерческом арбитраже» от 07.07.1993 № 5338–I.

В деле № А46–11056/2006, рассмотренном в последней инстанции судьями ВАС РФ (Определение от 12 декабря 2007 г. № 15774/07), перед судами встал вопрос о том, распространяется ли на спор о применении последствий недействительности ничтожной сделки арбитражное соглашение договора куплипродажи недвижимого имущества между двумя российскими компаниями.

Арбитражное соглашение предусматривало рассмотрение «всех споров и (или) разногласий по договору» в Третейском суде при Омской торгово–промышленной палате. Суд счел, что арбитражное соглашение надлежит толковать в соответствии с правилами ст. 431 ГК РФ. Такое толкование «не указывает однозначно» на компетенцию третейского суда на рассмотрение споров о применении последствий недействительности ничтожной сделки.

Этим словам – «не указывает однозначно» – необходимо придать особое значение. По мнению суда, любое существенное сомнение в толковании арбитражного соглашения и пределов его применения надлежит обращать против арбитражного соглашения.

Постановление ФАС от 8 января 2003 г. по делу № 86/01–С1/02^[53]. В этом деле возник вопрос об исполнимости арбитражной оговорки договора подряда (реконструкции объекта недвижимости). Иск македонской компании к одному из подразделений администрации был рассмотрен по существу арбитрами, действующими по регламенту МКАС.

По словам суда, арбитражное соглашение гласило:

<...> спорные вопросы передаются в арбитраж Торгово–Промышленной палаты заказчика, если виновной стороной является заказчик, и в арбитраж Торгово–Промышленной палаты подрядчика, если виновной стороной является подрядчик.

Арбитражный суд отказал в исполнении решения арбитров. Суд кассационной инстанции согласился с судом первой инстанции, отметив, что

.направленность воли сторон на достижение соглашения по рассмотрению спора конкретным третейским судом должна определяться буквальным толкованием арбитражной оговорки и фактическими действиями сторон.

В нескольких делах суды попутно указывают на правильность толкования арбитражного соглашения в соответствии с правилами ст. 431 ГК РФ, не основывая на этом суждении свое решение прямо (Определение ВАС РФ от 21 октября 2013 г. № ВАС–14202/13 по делу № А27–16183/2012, Определение ВАС РФ от 12 декабря 2007 г. № 15774/07 по делу № А46–11056/2006, Определение ВАС РФ № ВАС–13970/13 от 9 декабря 2013 г. по делу № А414461/11, Постановление АС Северо–Западного округа от 14 августа 2014 г. по делу № А56–45107/2013, Постановление АС Московского округа от 1 сентября 2017 г. по делу № А40–130827/2016, Постановление Президиума ВС РФ от 24 ноября 1999 г. № 165пв99, Определение ВС РФ от 25 декабря 1998 г. № 5–Впр98–389^[54]).

С тем, что арбитражное соглашение подлежит токованию в соответствии с правилами ст. 431 ГК РФ согласны А. А. Костин^[55], С. В. Николюкин^[56]. При этом А. А. Костин считает, что принцип толкования арбитражного соглашения на основе правил ст. 431 ГК РФ в контексте коммерческого арбитража не вступает в противоречие с принципом толкования в пользу арбитража^[57].

В нашей литературе мнение, согласно которому толкование арбитражного соглашения должно осуществляться в соответствии со ст. 431 ГК РФ, встречает и оппозицию. В. В. Старженецкий считает, что свойство абстрактности, присущее арбитражным соглашениям, плохо сочетается с принципом буквального толкования в его традиционном понимании. По мнению этого автора, буквальное толкование арбитражного соглашения ведет к его ограничительному толкованию и порождает «антиарбитражный результат»^[58].

Представляется, что приведенный обзор судебной практики показывает, что суды России склонны следовать чрезвычайно строгим правилам толкования арбитражных соглашений. Еще одно дело, о котором пойдет речь далее, иллюстрирует правильность этого наблюдения.

Сомнения в действительности и исполнимости арбитражного соглашения влекут его недействительность. Так, в Определении ВС РФ № 305–ЭС1517651 от 18 января 2016 г. по делу № А40–64488/14 сказано, что наличие несовпадающих указаний на разные международные коммерческие арбитражи ведет к тому, что арбитражное соглашение становится неисполнимым:

Суды установили, что представленные в материалы дела неподписанные сторонами копии договоров содержали различные варианты компетентного международного коммерческого арбитража, в связи с чем пришли к обоснованному выводу о том, что возможность обращения в третейский суд сторонами утрачена.

Из опубликованных судебных актов мы почти ничего не знаем об обстоятельствах этого дела. В частности, не известно, что скрывается за словами «различные варианты компетентного международного коммерческого арбитража». По всей видимости, разные варианты арбитражного соглашения были между собой не согласованы. В чем состояла эта несогласованность, к сожалению, из судебных актов не понятно.

Рассмотрим круг правоотношений, подпадающих под арбитражное соглашение

Из обозрения дел, в которых суды были призваны дать ответ на вопрос, каков круг правоотношений, подпадающих под арбитражное соглашение, также становится видно, что суды идут по пути узкого, дословного толкования арбитражного соглашения. Ранее были даны примеры, когда суды решали вопрос о пределах арбитражного соглашения на основе правил его толкования, которые они находят в ст. 431 ГК РФ. Приведем еще несколько примеров столь же формального и узкого толкования арбитражного соглашения.

В Определении ВАС РФ 21 октября 2013 г. № ВАС–14202/13 был рассмотрен вопрос о том, покрывает ли арбитражное соглашение договора о выполнении строительно–монтажных работ между польской и российской компаниями кондикционное требование.

Мы знаем об арбитражном соглашении этого договора со слов Седьмого арбитражного апелляционного суда (Постановление от 9 апреля 2013 года по делу № А27–16183/2012), что на рассмотрение МКАС подлежали передаче «все споры и разногласия, которые могут возникнуть при выполнении настоящего договора или в связи с ним».

Судьи ВАС РФ сочли, что кондикционный иск имеет внедоговорный характер, основан на нормах закона и не охватывается арбитражным соглашением договора.

Постановление ФАС Московского округа от 8 июня 2009 г. № КГ–А40/ 4367–09 по делу № А40–72676/08–69–666. Спор между компанией из Нидерландов и компанией из России был рассмотрен МКАС. Иск был о компенсации за нарушение авторских прав. Истец полагал, что требование покрывается арбитражным соглашением договора на выполнение архитектурных работ.

Из текста Постановления кассационного суда мы знаем текст арбитражного соглашения:

Настоящим стороны договариваются о разрешении любых спорных вопросов, прений, разногласий или же претензий, проистекающий из процедур выполнения обязательств по настоящему Контракту («Спорные Вопросы») по возможности быстро, беспристрастно и добросовестно.

Если решение по Спорному Вопросу все же не будет принято по прошествии пяти дней после встречи старших сотрудников с названной целью или же по прошествии любого другого периода, о котором могут условиться Стороны, окончательное разрешение такого вопроса проводится в Международном Коммерческом Арбитражном Суде Российской Федерации при Торгово–промышленной палате.

Любой спорный вопрос, прений, разногласий или же претензий, проистекающий из процедур выполнения обязательств на настоящему Контракту, являющемуся производным от настоящего контракта, также как выполнение, нарушение, аннулирование или же несостоятельность будет рассмотрено в соответствии с правилами Международного Коммерческого Арбитражного Суда Российской Федерации при Торгово–промышленной палате.

Суды решили, что арбитражное соглашение сформулировано узко и таким образом, что не покрывает внедоговорные отношения между сторонами. Решение МКАС было в соответствующей части отменено.

Постановление Президиума ВАС РФ от 24 апреля 2002 г. № 12331/01 по делу № А55–12511/00–12. В этом деле спор, который суд квалифицировал как спор об оплате векселя, возник в отношениях двух российских компаний.

Об арбитражном соглашении со слов суда известно следующее:

В соответствии с пунктом 11.2 названного договора все возникающие по нему и связанные с ним споры подлежат рассмотрению в третейском суде при Ассоциации дилеров АО «АвтоВАЗ» города Тольятти.

Толкуя это арбитражное соглашение, ВАС РФ пришел к выводу, что в отсутствие упоминания споров по векселям, переданным во исполнение договора, вексельные правоотношения не относятся к сфере действия арбитражного соглашения.

Наша судебная практика создала еще одно весьма необычное правило. Оно состоит в том, что под страхом недействительности третейское соглашение должно содержать условие о выборе «конкретного третейского суда».

В Постановлении от 27 февраля 1996 г. № 5278/95 применительно к спору между двумя российскими компаниями, на основе норм закона, регулирующего внутренний, но не международный арбитраж, Президиум ВАС РФ счел, что в отсутствие наименования конкретного третейского суда арбитражное соглашение не заключено.

К сожалению, нам почти не известны обстоятельства этого дела. В опубликованном судебном акте даже не воспроизводится текст арбитражного соглашения, которое суд счел неисполнимым.

По «внутренним делам» дальнейшая практика демонстрировала готовность поиска достижения сторонами соглашения о рассмотрении спора «конкретным третейским судом» (Постановление ФАС Восточно–Сибирского округа от 8 января 2003 г. по делу № 86/01–С1/02–Ф02–3818/02–С2).

Однако суды сочли, что требование о том, чтобы арбитражное соглашение включало указание на «конкретный арбитраж», является условием действительности всякого арбитражного соглашения.

В 2013 г. Президиум ВАС РФ рассмотрел дело, в котором возник вопрос об эффекте такой (со слов Президиума) типовой арбитражной оговорки:

При возникновении споров стороны будут стремиться к их урегулированию путем переговоров. Если стороны не смогут прийти к обоюдному согласию, то дело передается в суд по месту нахождения ответчика, и рассмотрение спора ведется по законам этой страны на основании «Правил Примирения и Арбитража Международной Торгово–Промышленной палаты» одним или несколькими судьями, уполномоченными на то в соответствии с вышеуказанными Правилами. Решение суда является окончательным, не подлежит пересмотру и обязательно к исполнению обеими сторонами^[59].

Кассационный суд – ФАС Западно–Сибирского округа – счел это арбитражное соглашение неисполнимым, поскольку «невозможно установить истинные намерения сторон арбитражного соглашения в отношении органа по разрешению спора»^[60].

Мотивы кассационного суда понять сложно. Наиболее вероятное толкование состоит в том, что суды исходили из того, что требование о «конкретном арбитраже» распространяется на международный коммерческий арбитраж.

Президиум ВАС РФ признал эту оговорку понятной и исполнимой, подчеркнув, в частности, что арбитражная оговорка, включенная в договор транспортной экспедиции, является стандартной и рекомендованной Международной торговой палатой.

Обращает на себя внимание тот факт, что названное Постановление Президиума ВАС РФ оказалось изложено в п. 5 «Обзора практики рассмотрения судами дел, связанных с выполнением функций содействия и контроля в отношении третейских судов и международных коммерческих арбитражей», утвержденного Президиумом ВС РФ 26 декабря 2018 г. (далее – Обзор 2018 г.). Рассказ об этом деле Верховный Суд сопроводил ссылкой на ч. 8 ст. 7 Федерального закона от 29 декабря 2015 г. № 382–ФЗ «Об арбитраже (третейском разбирательстве) в Российской Федерации», п. 9 ст. 7 Закона о международном коммерческом арбитраже, которые, напомним, устанавливают, что все сомнения в исполнимости арбитражного соглашения должны толковаться в пользу его действительности и исполнимости.

В Постановлении АС Северо–Западного округа от 14 августа 2014 г. по делу № А56–45107/2013 суд пришел к выводу, что арбитражное соглашение заключено и исполнимо. В основе этого вывода лежало исследование вопроса о том, можно ли счесть соблюденным требование о рассмотрении спора «конкретным арбитражным (третейским) судом» установлением компетенции коллегии арбитров, действующих в соответствии с Арбитражным регламентом ЮНСИТРАЛ.

Со слов кассационного суда об арбитражном соглашении известно следующее:

Пунктом 73.1 концессионного соглашения предусмотрено, что если стороны не смогли разрешить спор в соответствии с Порядком разрешения споров в течение 45 (сорока пяти) рабочих дней с даты уведомления о споре (или в более поздний срок, согласованный сторонами), вне зависимости от причины такой неспособности, то такой спор подлежит разрешению коллегией (третейским судом) в составе трех арбитров, назначаемых Международной торговой палатой, г. Париж, в соответствии с действующим на момент третейского разбирательства Арбитражным регламентом UNCITRAL. Местом третейского разбирательства является г. Москва, языком третейского разбирательства является русский язык.

Подводя черту под приведенным обозрением дел, можно сказать, что существует мало сомнений в том, что наша практика распространяет ratio названного выше Постановления Президиума ВАС РФ № 5278/95, которое требовало включать в арбитражное соглашение «наименование конкретного третейского суда», на правоотношения и в области международного коммерческого арбитража, а не только арбитража внутреннего.

В уже упомянутом Постановлении АС Московского округа от 25 апреля 2018 г. по делу № А40–176466/17 суд согласился с тем, что стороны арбитражного соглашения должны определять «конкретное учреждение, которое будет рассматривать спор». Стандартное арбитражное соглашение о рассмотрении споров в соответствии с Регламентом МТП было признано неисполнимым. Еще раз напомним, дело было рассмотрено после вступления в силу новой редакции Закона о международном коммерческом арбитраже.

Это выдуманное судебной практикой требование указания «конкретного третейского суда» не основано на Законе, оно противоречит его букве и духу. Президиум ВАС РФ в Постановлении № 5278/95 правило о «конкретном учреждении» применил, руководствуясь нормами давно не действующего Временного положения о третейском суде для разрешения экономических споров 1992 г.^[61], которое было призвано урегулировать внутренний, а не международный арбитраж.

Что еще важнее, рассматриваемое требование «определения конкретного учреждения» является туманным, участники гражданского оборота не имеют определенного понимания, как соблюсти это требование.

С точки зрения нашей современной практики строгий, формалистичный подход к толкованию арбитражного соглашения, скорее всего, связан с тем, что арбитражное соглашение прямо касается одной из основ публичного порядка – права на суд.

Это следует из содержания п. 46 Обзора судебной практики ВС РФ № 5 (2017), утвержденного Президиумом ВС РФ 27 декабря 2017 г. Это мнение ВС РФ представляется столь важным, что, на наш взгляд, заслуживает относительно обширного цитирования:

Элементом публичного порядка является, в том числе, право каждого на суд и возможность ограничить это право по собственной воле путем обращения к альтернативным способам разрешения споров, в том числе в международный коммерческий арбитраж.

В связи с этим при признании и принудительном исполнении иностранных арбитражных решений, выдаче исполнительных листов на решения внутренних третейских судов государственный суд проверяет среди прочего, не нарушит ли исполнение решения арбитража (третейского суда) публичный порядок в части одного из фундаментальных прав участников спора – права на суд.

Само дело, лежащее в основе этого суждения ВС РФ, не имело прямого отношения к вопросу о толковании арбитражного соглашения, но, как представляется, данное суждение Суда имеет столь общий и столь важный характер, что оно определенно будет иметь значение и для других областей правоприменения в том, что касается признания дерогационного эффекта арбитражного соглашения.

Постановление АС Московского округа от 15 марта 2018 г. № Ф05–20989/ 2016 по делу № А40–60583/2016. В этом деле арбитраж в Лондоне рассмотрел дело по иску иностранного страховщика (КНДР) к российскому перестраховщику. При обращении в российский суд заявитель, в пользу которого было вынесено решение, не смог представить в суд оригинал или заверенную копию арбитражного соглашения; в деле не было доказательств полномочий лиц, которые заключили арбитражное соглашение от имени ответчика; лицо, против которого решение было вынесено, отрицало факт заключения арбитражного соглашения.

Суд подчеркнул, что правила п. 2 ч. 4 ст. 242 АПК РФ, требующего представления подлинного арбитражного соглашения или его надлежащим образом заверенной копии, направлены на защиту публичного порядка и одного из его элементов – права на суд. По этой причине проверка факта заключения арбитражного соглашения подчинена строгим правилам.

Суд решил, что необходимо проверять, имело ли место волеизъявление сторон и было ли такое волеизъявление свободным:

С этой целью государственный суд оценивает, имело ли место волеизъявление сторон на отказ от реализации права на суд в государственном суде и было ли такое волеизъявление свободным (отсутствие пороков воли). В целях проверки указанного основания в государственный суд представляется подлинное соглашение о третейском разбирательстве (арбитражное соглашение) или его надлежащим образом заверенная копия (п. 2 ч. 4 ст. 242 АПК РФ).

Если проверка факта существования арбитражного соглашения по мотивам защиты публичного порядка осуществляется на основании относительно строгих правил, то это суждение неизбежно должно иметь отношение и к тому, как осуществляется толкование арбитражного соглашения. Ведь и этот вопрос в той же мере затрагивает право на суд.

Если дело обстоит так, находит свое объяснение желание судов признавать арбитражные соглашения только в том случае, если воля сторон на его заключение и выбор третейского суда явлена определенно и недвусмысленно. Выходит, наши суды по очень принципиальному соображению – по мотиву защиты публичного порядка – встали на позицию, относительно далекую от презумпции действительности и исполнимости арбитражного соглашения. Порок такого соглашения исправить сложно. «Починить», получается, можно только те дефекты арбитражного соглашения, которые не порождают сколько–нибудь существенных сомнений в отношении действительной воли сторон.

В этом реконструированном рассуждении, предположительно руководящем деятельностью наших судей, есть, конечно, один недостаток – наши суды относятся к арбитражу как к некоей аномалии, отступлению от обычного порядка защиты гражданского права. Понятно, что цивилизованный суд устойчивой юрисдикции – более совершенный и удобный инструмент защиты права в сравнении с торговым арбитражем. Но в области международной торговли, где арбитраж получил широкое распространение, он не просто не является аномалией, но, напротив, выступает в роли самого привычного инструмента разрешения споров. В связи с этим важно бережное отношение к воле сторон подчинить их спор компетенции специализированного арбитража. Не во всех странах судебные системы располагают судьями и судебными присутствиями, призванными и умеющими разрешать споры по многим категориям дел, требующих специального знания и навыков. Чем хуже государственный суд в той или иной юрисдикции, тем больше стремятся стороны «убежать» от него в арбитраж.

Да и в глазах нашего законодателя арбитраж – определенно не аномалия, но нормальный и одобряемый метод разрешения споров. Такой вывод можно сделать из прочтения преамбулы российского Закона о международном коммерческом арбитраже:

Настоящий Закон исходит из признания важности арбитража (третейского разбирательства) как широко применяемого метода разрешения споров, в том числе возникающих в сфере международной торговли.

Российский законодатель, очевидно, следовал мнению Генеральной Ассамблеи ООН, которая указала на важность арбитража как метода урегулирования споров, возникающих в международных торговых отношениях, и подчеркнула, что Типовой закон о международном торговом арбитраже способствует развитию гармоничных международных экономических отношений и – вместе с Конвенцией о признании и приведении в исполнение иностранных арбитражных решений 1958 г. – созданию единых правовых рамок для справедливого и эффективного урегулирования споров, возникающих в международных торговых отношениях^[62].

Всякую идею, в том числе идею строгого и дословного толкования арбитражных соглашений, можно довести до абсурда. Язык человеческий несовершенен, разве может такой несовершенный инструмент коммуникации привести к созданию не дефектного и исполнимого арбитражного соглашения! Такой «юридический перфекционизм», или даже «юридический пуризм» может входить в противоречие и с основной идеей самого российского закона, и с международными обязательствами России – ст. II Конвенции о признании и приведении в исполнение иностранных арбитражных решений 1958 г. обязывает государства – участников Конвенции признавать арбитражные соглашения.

Вместе с тем строгий, формалистичный подход наших судов к толкованию арбитражного соглашения не является столь безусловно плохим, как его обычно представляют. Такая строгость может оказаться важным средством защиты слабой стороны правоотношения. Дефектное арбитражное соглашение само по себе порождает глубочайшие сложности в ходе процесса. И в арбитраже, и в компетентных государственных судах стороны сталкиваются с необходимостью долгого и дорогого обсуждения вопроса о том, связаны ли стороны арбитражным соглашением. Сложность разбирательства по такой процессуальной проблеме может оказаться сопоставимой со сложностью спора по «основному» материальному вопросу, который заставил сторону пойти в суд или в арбитраж, или даже превосходить его. Понятно, что в лучшем положении в такой ситуации находится сторона, которая может с большей легкостью позволить себе нести такие издержки. Именно такая сильная сторона может быть заинтересована в намеренном заключении неясного или противоречивого арбитражного соглашения. «Лекарство» – возможность пойти прямо в суд, несмотря на наличие предполагаемого арбитражного соглашения, – оказывается иногда не таким уж горьким.

Кроме того, установление высокого стандарта оценки действительности и исполнимости арбитражного соглашения служит защите интересов третьих лиц. Представьте себе, к примеру, коносамент или страховой полис, в который включено дефектное арбитражное соглашение. Если такой документ будет уступлен третьему лицу, оно может оказаться безвинной и невольной жертвой сложностей, порождаемых включением в договор дефектного арбитражного соглашения. Переход прав и обязанностей стороны арбитражного соглашения возможен во множестве иных случаев перемены лица в обязательстве. В свете этого не таким неоправданным выглядит не безусловный поиск предполагаемой общей воли сторон правоотношения, но, напротив, стремление придать решающее значение именно волеизъявлению, а не реконструкции предполагаемой воли.

При толковании арбитражного соглашения нельзя упускать из виду и еще одно важное обстоятельство. Общая воля в некоторых случаях вообще не может быть сколько–нибудь уверенно реконструирована в процессе установления содержания арбитражного соглашения. Так бывает, например, в ситуации, где одна сторона предлагает другой условие будущего договора, касающееся арбитража. Если такое предложение касается арбитража, известного только одной стороне, а другая сторона лишь полагается на рекомендацию контрагента, в случае дефекта такого арбитражного соглашения реконструкция общей воли сторон представляется совершенно невозможной. Получается, что в подобной ситуации можно лишь идти путем строго буквального толкования арбитражного соглашения.

Требование обеспечения эффективного права на суд может и должно порождать еще одно важное последствие. Всякий существенный дефект арбитражного соглашения должен толковаться против той стороны, которая его предложила. Такой дефект может состоять в противоречии версий арбитражного соглашения на двух разных языках. Договоры в практике часто бывают двуязычными, соответственно, двуязычны и их арбитражные соглашения; часто такие договоры декларируют равенство версий на обоих языках. Иными словами, в соответствии принципом contra proferentem следует исходить из презумпции неисполнимости дефектного арбитражного соглашения, на которое ссылается сторона, предложившая его текст, его формулировку. С такой точки зрения contra proferentem может выступать в роли принципа, дополняющего правила о буквальном толковании арбитражного соглашения.

В действительности в вопросе о правильном подходе к толкованию арбитражного соглашения мы имеем дело со старым спором о том, что важнее – стабильность и предсказуемость в правоприменении и регулировании гражданского оборота или требования справедливости. Спор этот древний, и предлагаемые подходы к его решению не демонстрируют единообразия, не всегда мы можем обозначить общую тенденцию развития права в этом отношении на том или ином историческом промежутке его развития.

В аспекте толкования арбитражного соглашения этот спор может быть представлен, если следовать анализу И. А. Покровского, и как спор о том, чему следует отдать предпочтение – внешним, легко распознаваемым для участников оборота фактам или предполагаемой истинной воле сторон^[63]. Понятно, что аргументы в пользу строго буквального толкования и арбитражного соглашения, наряду с таким же толкованием условий договора, тоже являются очень сильными. Позиция наших судов в свете этого не выглядит такой необъяснимой и необоснованной, как ее иногда представляют. Если торговый арбитраж – преимущественно способ разрешения споров между профессиональными участниками оборота, то строгий подход к толкованию арбитражного соглашения оказывается по меньшей мере отчасти оправданным. Такое строгое, буквальное толкование арбитражного соглашения позволяет свести к минимуму, если не устранить полностью, возможность применения неясных и двусмысленных арбитражных соглашений. В этом есть смысл. Неясность или неопределенность смысла арбитражного соглашения часто допускает возможность неограниченного усмотрения в процессе применения такого арбитражного соглашения.

Наблюдение, что наша практика довольно твердо стоит на той позиции, что арбитражное соглашение подлежит буквальному толкованию, важно,поскольку принцип дословного толкования арбитражного соглашения может рассматриваться как вступающий в противоречие с принципами in favorem validitatis (принцип, направленный на поддержку действительности оспариваемой сделки) и favor arbitri (принцип поддержки арбитража). Судьи, похоже, отказываются вставать в позицию «разумного лица» и не ставят перед собой цели пойти дальше сугубо формального толкования текста. Суды не хотят толковать арбитражные соглашения с учетом предполагаемой воли сторон, не выраженной прямо и ясно в предполагаемом арбитражном соглашении.

Вместе с тем такой подход к толкованию арбитражного соглашения не влечет сам по себе «антиарбитражный результат»^[64], не делает Россию непривлекательным местом для арбитража. Он, пожалуй, делает ее очень особенным местом, но для юристов непреодолимых проблем, кажется, нет. Установление определенных и строгих правил в некоторых обстоятельствах можно приветствовать. Пока все выглядит так, будто страхи преувеличены. Суды достаточно взвешенно и осторожно подходят к решению вопроса о круге правоотношений, покрываемых арбитражным соглашением.

Осуждения заслуживают не основы правовой политики в этой области, но всякое проявление судейского непрофессионализма. Следовало бы поставить вопрос о формировании новой профессиональной судейской среды, призванной рассматривать дела, касающиеся арбитража. Нашим судьям не следует забывать, что в делах, касающихся толкования арбитражных соглашений, слишком большая последовательность в строгости толкования оных может привести к несправедливому результату. Стремясь защитить право на доступ к правосудию, суд может в действительности затруднить к нему доступ.

В этой же связи безусловного порицания заслуживает уже упоминавшееся сомнительное изобретение нашей практики – требование выбора «конкретного третейского суда». Оно туманно и может оказаться непонятным участникам гражданского оборота. Применение этого правилами судами может привести к произволу. Ссылка на регламент арбитражного института или арбитражный регламент, регулирующий деятельность арбитража ad hoc, должна считаться достаточным указанием на компетентный арбитраж. Не следует забывать, что арбитраж – процедура рассмотрения спора.

Судам необходимо задуматься над тем, что в области международного гражданского оборота арбитражное соглашение не всегда подчинено русскому праву, оно имеет собственный коллизионный статут. Подход к толкованию арбитражного соглашения судьям лучше бы определять с учетом закона, применимого к арбитражному соглашению.

Отечественной практике еще предстоит завершить формирование целостной концепции толкования арбитражных соглашений. В этой связи можно предложить несколько базовых соображений. Судам следовало бы воздерживаться от излишнего рвения в поиске изъянов в формулировках арбитражных соглашений, а на пути поиска инструментов обеспечения стабильности оборота – не допускать применения только очевидно дефектных соглашений.

С начала 2019 года количество неоконченных исполнительных производств о взыскании алиментов снизилось с 825,5 тыс. до 817,3 тыс. Из общего количества исполнительных производств данной категории более чем по 66 % должники производят выплату алиментов

В первом полугодии 2019 года показатель «Доля решений должностных лиц ФССП России, признанных судами незаконными (качество работы, включая правильность, своевременность и полноту) при осуществлении исполнительного производства, в общем количестве исполнительных производств, находящихся на исполнении», установленный государственной программой Российской Федерации «Юстиция», ФССП России выполнен и составил 0,0037 % при прогнозном значении не более 0,007 %

Дознание по уголовным делам, подследственным ФССП России, осуществлялось в строгом соответствии с действующим уголовно-процессуальным законодательством Российской Федерации. Оправдательные приговоры и постановления о прекращении уголовных дел по реабилитирующим
основаниям вынесены только по 0,04 % уголовных дел, направленных в суды (при прогнозном значении показателя, установленного государственной программой Российской Федерации «Юстиция», в размере не более 0,13 %)

Чрезвычайных происшествий, которые могут повлечь за собой причинение вреда жизни и здоровью судей и участников судебного процесса, не допущено. Судебными приставами по обеспечению установленного порядка деятельности судов (судебные приставы по ОУПДС) исполнено более 1,5 млн. заявок на обеспечение безопасности судей, присяжных заседателей и иных участников судебного процесса

Показатель «Законность действий судебных приставов по обеспечению установленного порядка деятельности судов», установленный государственной программой Российской Федерации «Юстиция», выполнен и составил 0,004% при прогнозном значении не более 0,092 %.

Исходя из изложенного, следует, что процесс поиска имущества должника и его реализация находится в прямой зависимости от качества работы службы судебных приставов и конкретного судебного пристава-исполнителя, в производстве которого может находиться дело. Однако не допустимо, чтобы восстановление нарушенных прав взыскателя находилось в зависимости от квалификации сотрудников службы судебных приставов, являющейся гарантом обеспечения правовых условий исполнения судебных актов.

С 1 июня 2020 года вступили в силу поправки в закон об исполнительном производстве, возлагающий на банки и иные кредитные организации обязанности по соблюдению иммунитетов от взыскания на некоторые виды дохода должника (статья 101 Закона об исполнительном производстве).

Статьей 101 Закона об исполнительном производстве установлено, что нельзя обращать взыскание на социально значимые доходы граждан (возмещение вреда, причиненного здоровью пособие по потере кормильца и т.п.). В настоящее время точно не установлено, кто должен контролировать соблюдение данного запрета. Судебному приставу-исполнителю не может быть известна природа поступивших и поступающих денежных средств на счет должника. В то же время, банки, несмотря на то, что эта информация оперативно сконцентрирована в их руках, не торопились исполнять запреты, ссылаясь на то, что за все должен отвечать судебный пристав-исполнитель. Суды при рассмотрении споров, чаще занимали сторону банков, хотя непонятно как судебный пристав-исполнитель может эффективно контролировать источник поступления денежных средств на счет должника.

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Подводя итоги, следует отметить, что несмотря на ограниченный состав участников исполнительного производства проблема реализации правосудия исполнения судебных решений стоит достаточно остро. В работе рассмотрено исполнительное производство в контексте обеспечения правосудия, определена роль судебной ветви власти, выполняемой во взаимоотношениях с исполнительной властью, которая направлена не только на установление законности и обеспечения правопорядка, соблюдение прав и свобод человека, а также на укрепление единства государственной власти.

В результате изучения вопросов, касающихся роли судебной системы, делается вывод о том, что важность и значимость роли и места судебной ветви власти в механизме разделения властей, кроется именно в обеспечении верховенства закона. Конституционные преобразования затрагивают различные ветви власти и отзываются во всех сферах общественной жизни, сказываются на условиях реализации прав и свобод человека, влияют на правосознание граждан, ощущение стабильности и уверенности в эффективности системы организации публичной власти. В этом смысле конституционные гарантии независимости судебной власти как неотъемлемая составляющая правового и демократического государства не могут и не должны подвергаться нормативному переосмыслению в целях их уменьшения и сокращения.

Конституционные гарантии и общемировые стандарты независимости судей — это высокие стандарты независимости суда, непременное условие для эффективного правосудия и реальной самостоятельности судебной власти и верховенства права, законности, эффективной защиты прав и свобод человека.

Судебная ветвь власти в силу своей специфичности не может и не должна быть вовлечена в политический процесс борьбы за власть. Характер судебной власти предполагает делегирование полномочий судьям на ее осуществление от имени Российской Федерации высшими государственными институтами — Президентом и Советом Федерации

В начале 2019 года в федеральный закон об исполнительном производстве внесены серьезные поправки. Новым законом, который 13.02.2019 г. одобрен Советом Федерации, уточняются нюансы исполнительного производства, вызывавшие в практике много спорных вопросов. Эти вопросы настолько непросты, что обновления вступят в силу только с 1 июня 2020 года. То есть потребуется значительное время для подготовки ведомственных нормативов (Минюста, Банка РФ), для того, чтобы изменения реализованы и участники отношений были готовы к их применению.

Исполнительное производство относится к ведению Российской Федерации, составляющее в законодательстве отдельную ветвь – Федеральную службу судебных приставов (ФССП).

Именно, на стадии исполнительного производства фактически осуществляется достижение заключительной цели судопроизводства – восстановление нарушенных прав заявителя. Тем не менее, отсутствие эффективного исполнения судебных постановлений продолжает оставаться наиболее значимой проблемой на сегодняшний день. Это следует как из анализа правоприменительной практики, так и из реалий объективной действительности.

Это система, предназначенная для принудительного исполнения судебных, административных и иных решений, принятых уполномоченными службами. Регулируется следующими актами законодательства:

- Конституцией РФ;

- Гражданским кодексом (ГК РФ);

- Кодексом об административных правонарушениях (КоАП РФ);

- Законом о нотариате; ФЗ №229 от 02.10.07 «Об исполнительном производстве»;

- ФЗ №118 от 21.07.97 «О судебных приставах»;

- муниципальными и локальными актами и решениями.

Деятельность системы опирается на указанные акты законодательства и получает обширные полномочия. Сфера её регулирования – предписания законодательства и уполномоченных лиц, подлежащие исполнению, если они не исполняются лицами добровольно.

Активизация и повышение эффективности исполнения судебных решений является основой правового государства и условием обеспечения законности.