Партнер по танцам (1)

Они оказались на открытой веранде клуба в задней части здания, подхваченные танцевальным ритмом, льющимся из стереосистемы, которой управлял сидевший в углу диджей. После тусклого, почти опустевшего интерьера клуба, веранда выглядела оживленной: люди танцевали, сидели за столиками, пили и курили или отдыхали небольшими группами. Мэлани и Джим сразу же поняли, что чуть ли не единственные белые здесь. Танцпол был заполнен латиносами; еще одна белая пара танцевала, с некоторым стилем и профессионализмом, в то время как два чернокожих мужчины опирались к перилам, глядя на улицу, затем они обернулись и устремили свои благосклонные взгляды на толпу. Мэлани и Джим заняли столик, расположенный между стеной и баром: он был покрыт длинной красной скатертью и отсюда было хорошо видно танцпол.

Они только уселись, когда на веранду зашли две поразительно красивые женщины, сногшибательно одетые и бросающие вокруг дерзкие взгляды. Одна обладала восхитительно гладкой, тонкой фигурой, в которой выделялись острые плечи. Она должно быть модель, – подумала Мэлани. У другой, с тлеющими алым губами и длинными черными волосами, была поистине львиная стать. Они привлекли внимание всех присутствующих. Джим и Мэлани были не единственными, кто обменялся взглядами; что-то происходило, и они предвкушали продолжение.

Спустя несколько секунд в проеме двери появился молодой человек в голубом костюме. Он был красивым и гибким, с лёгкими, точно скользящими движениями. Он курил сигарету, оглядываясь с надменным и презрительным, но веселым видом. Его взгляд упал на сперва на двух черных мужчин, затем на Джима и Мэлани, и он широко улыбнулся, словно приветствуя новых гостей. Затем он помахал диджею и присоединился к двум женщинам за столом, где они заказали бутылку белого вина.

Мэлани старалась не глазеть на них, но что-то в этом трио было особенным. Они словно принадлежали окружающему пространству, и в то же время подчиняли его себе, будто находились в неразрывной связи с царящей здесь музыкой и атмосферой. Они выделялись, но причина была не в их несколько вызывающем виде. За этим словно стояло нечто более глубокое, это было необъяснимо как божий промысел.

Прошло полчаса. Мэлани и Джим были разочарованы тем, что впечатляющее трио не присоединилось к танцу, так как почти все остальные, казалось, были на танцполе. По настоянию Мэлани, они с Джимом тоже включились в танец и двигались под музыку, ловя на себе одобрительные, хотя и несколько сочувственные взгляды.

Затем диджей поставил песню с более быстрым ритмом, и мужчина в голубом костюме поднялся, кивнув тонкой, модельной женщине, потягивавшей свой напиток. Он в последний раз глубоко затянулся, уронил окурок в пепельницу, взял ее за руку и повел к танцполу. Сначала она казалась не слишком заинтересованной, но его взгляд, казалось, воспламенил ее, и они начали танец.

Мэлани чувствовала, что ее сердце бьется чаще. Она посмотрела на Джима, который был полностью поглощен дуэтом. Они не сговариваясь, вернулись за свой столик. Отсюда они могли лучше разглядеть танцующих. Это было замечательно, поскольку пара, казалось, воплощала звук в человеческое движение: ритм, чутье, стиль, изящество и зажигательная страсть. Ни Джим, ни Мэлани не могли оторвать от них глаз. Мужчина нежно водил руками по волосам женщины, ласкал ее лицо, а затем внезапно, когда в музыку ворвался новый, яростный ритм, обхватил ее за талию и запрокинул ее тело вниз.

Рот Мэлани приоткрылся, вдоль позвоночника покалывало, ладони вспотели. Скрытая скатертью рука Джима лежала на ее колене, но сейчас она медленно поползла вверх по ее бедру. Тем не менее, Мэлани не могла отвести глаз от пары. Они следовали за ритмом музыки движениями рук, ног, всего корпуса, каждое крещендо знаменовалось выпадами и вращениями, Мэлани чувствовала этот ритм: раз-два-три-четыре-пауза, – и в то же время пальцы Джима были уже под ее юбкой, в ее трусиках, грубо ласкали ее мокрую киску, касались клитора. Она потянулась под столом к молнии на его брюках, быстрым движением пальцев расстегнула ее и нижнюю пуговицу на брюках, ощупью сжала его твердый, каменный член сквозь тонкую ткань трусов. Она слышала его дыхание, медленное и рваное, но не видела лица, потому что ее внимание было по прежнему приковано к танцующей паре. Вдохи Джима стали более быстрыми, так же как и ее, они вошли в ритм, это был их танец, их джаз, под возбуждающие завывания саксофона.

Вся толпа на танцполе замерла и разошлась по краям площадки, освобождая место для звездной пары. Эти двое танцевали так спонтанно и безрассудно и в то же время поражая техническим совершенством в каждом движении. Вокруг них образовался круг, люди просто смотрели и аплодировали. Из-за этого Мэлани и Джим больше не могли видеть пару, и они бы встали из-за столика, если бы не были охвачены их собственной потрясающей кульминацией. Когда песня закончилась, вся веранда наполнилась приветственными криками, свистом и грохотом аплодисментов. Мэлани и Джим сидели в оцепенении, подавленные каким-то общим переживанием. Он прошептал ей на ухо: - Они посещают танцклассы сальсы в городе?

- Да, сказала Мэлани. – Я уверена, что-то в этом роде.

Это было полицейское отделение Гарри. Одинокий, печальный Гарри Паллистер, с которым она впервые встретилась в седьмом классе средней школе Долины Голета. Мысли Мэлани перенеслись в те дни. Многие мальчики ухаживали за ней тогда, и сам воздух казалось, был наполнен феромонами. Многим из них она отвечала взаимностью. Но Гарри не звал ее на свидания, он скрывался в тени, время от времени бросая в ее сторону печальные, тоскливые взгляды.

После, когда Мэлани перешла в старшую школу Санта-Барбары, первым знакомым лицом, которое она увидела под крышей этого здания в испанском колониальном стиле, был Гарри. Его присутствие словно высосало всю радость из того дня.

Сейчас он стоит на крыльце ее дома, и даже несмотря на то, что солнце у него за спиной заставляет ее отвести глаза, Мэлани видит это тихое мученическое выражение на его худом, искреннем лице, как будто мир слишком плох для него, но он, тем не менее готов нести свой крест и доблестно и бескомпромиссно бороться. Это кажется ей плохим знаком.

- У меня есть новости о мужчинах, на которых ты заявила.

Она уже жалеет, что позвонила в полицию и рассказала о тех двоих, что ей угрожали. Зачем она сделала это? Джим отомстил им, взорвав их автомобиль. Но она не смогла забыть о них. На самом деле, она сделала это из-за своей подруги, Пол Мастерс, изнасилованной двумя другими мужчинами. Пол изнасиловали не уголовники, они были студентами, но это не имело значения. Мужчины, опасные для женщин, она не могла позволить им просто так разгуливать по округе.

- Эй, Гарри, проходи, – она старается быть приветливой и приглашает его в дом. Он следует за ней, не обращая никакого внимания на картины на стенах, и садится на диван в гостиной.

Гарри достает из кожаной папки две фотографии и кладет их на стол.

- Это они? Те двое, кто вас преследовал?

Ошибки быть не может, это они. Тюремные фото еще ярче обнажают их суть; она не ошиблась вчера. Брюнет полон тихой угрозы, его лицо застыло в откровенной насмешке. Сердце Мэлани трепещет, сожалея о том, что она не послушалась Джима. Зачем, зачем, зачем она позвонила в полицию? Это могло повредить ему, хотя он всего лишь взорвал их машину.

Она кивает в согласии.

- У них возникли проблемы?

Гарри делает вид, что не слышит ее, возвращает фотографии в папку и извлекает из нее распечатку. Мэлани не может увидеть, что на ней. Гарри читает про себя, не обращая на нее ни малейшего внимания, и Мэлани расценивает его поведение как угрозу.

Мэлани никогда не стеснялась того, кто она. Она не видела необходимости извиняться за свою красоту или за многочисленные романы. Она просто радовалась тому, что либеральное воспитание и достаток семьи наделили ее большей свободой, великодушием и заботой о других, тем, кому в жизни повезло меньше. Она понимала, что богатство дало ей пространство для поиска себя, что красота привлекала к ней внимание самого разного толка, и привыкла к юмором относиться к приставаниям кретинов всех мастей. Она не пасовала ни перед кем. По крайней мере так было.

Но невнятная тоска Гарри всегда тревожила ее. Как будто он просто болтался по близости, ожидая, что Мэлани вместо дежурной улыбки и равнодушного «привет» скажет ему «я люблю тебя» и проведет с ним остаток жизни. Теперь же он сидит напротив и молчит.

Мэлани не выдерживает:

- Гарри?

- Ты сказала, что они тебе угрожали,– он кашляет, вынимая маленькую записную книжку из кармана брюк.

Ничего страшного не происходит. Просто безобидный Гарри с записной книжкой. Он никогда не был безобидным, этот «коп» – Фрэнк, нет, Джим назвал его так, после того как она представила их друг другу, на презентации ее диссертации. Тогда Гарри пришел за компанию с их одноклассником, которого она пригласила на дебаты. Что Гарри почуял в Джиме? Преступника? Опасность? Или все же художника? Всякий раз, когда они встречались в тот вечер, Гарри не бросал на нее свои обычные смущающие взгляды. Он внимательно изучал Джима. Возможно, пытаясь понять, чем он может привлечь такую женщину, как Мэлани – красивую, умную и богатую, и, очевидно, был уверен, что их отношения обречены, заранее подсчитывая, как скоро наступит разочарование. Пытаясь разглядеть преимущество Джима над такими, как он, лояльными обывателями, которые только и хотели, что ухаживать за женщиной. Обеспечить ее. Сохранить для себя. Мэлани размышляла о том, насколько по-своему страшны могут быть такие скучные люди. Часто страшнее, чем многие преступники и психопаты. Теперь Гарри выглядит несколько заторможенным, неловким и даже тупым, когда спрашивает ее о конфликте с теми двумя бродягами.

- А что Джим, как он реагировал?

- Он был очень спокоен, – говорит Мэлани протяжно, пытаясь расслабиться. – Он заставил меня отвести детей в машину. Затем он подошел к этим парням и последовал за нами.

Гарри что-то записывает в блокноте, а потом, после паузы задает следующий вопрос:

- Что он сказал им?

Мэлани знает, что речь идет не об этих парнях. Она вздрагивает и ощущает, как слова застревают в горле.

- Я не думаю, что он мог сказать этим мудакам что-то оскорбительное. Зачем они ему сдались? Кто они?

Гарри бьет себя пальцами по губе, а потом выдыхает так, словно он курит.

- В море было найдено тело. Труп зацепился за оснащение морской нефтяной платформы и был найден работником по техническому обслуживанию. Если бы не это, тело бы унесло в океан. Это был этот парень, Марчелло Сантьяго, член банды и преступник-рецидивист. Он снова передает ей одну из фотографий. Темный человек, тот качок, который пристал к ней, когда она наносила лосьон для загара. – У него было впечатляющее досье, многочисленные судимости, включая нанесение тяжких телесных повреждений и изнасилование. Его сообщника, Дэмиана Кувера, с которым он недавно был замечен, судили за педофилию. Тебе повезло, что Джим был с тобой и с девочками. С этими ребятами лучше не оставаться наедине. Ну, в случае с Сантьяго, это в прошлом.

Мэлани смотрит на фотографию Сантьяго. Кровь леденеет в ее жилах. Термостат кондиционера жужжит, выдувая прохладный воздух. Она вздрагивает.

- Он... мертв? – она задыхается. Глупый вопрос, учитывая, что Гарри только что объяснил, что его тело было найдено в море, но она в шоке.

Сказав это, Мэлани понимает, что дала полицейскому какое-то преимущество. К его чести, Гарри делает вид, что не слышал ее тупое, идиотское замечание. Вместо этого он смотрит в свою записную книжку.

- Джим вернулся с тобой и девочками, да?

- Да, – говорит Мэлани, вздрогнув. Она не в силах справится с тремором, и все еще дрожит, когда Гарри поднимает глаза.

- Ты в порядке?

Мэлани глубоко вздыхает и кивает.

- Страшно думать, что девочки могли пострадать. – Она еще раз оглядывает фотографии, лежащие на столе, и хладнокровие возвращается к ней. – Как ты думаешь, что произошло?

- Ну, у нас пока нет отчета официального патологоанатома, но на в протоколе указаны множественные ножевые раны.

- Боже мой, – говорит Мэлани и, может быть, слишком поспешно спрашивает: – Как ты думаешь, убийство этого парня было связано с бандой?

- Сантьяго мертв, Кувер исчез. Возможно, Кувер убил его после какого-то мелкого спора, попытался спрятать концы в воду и не подумал о нефтяной платформе, но с этими парнями никогда не знаешь, что у них на уме. – Гарри постучал ручкой по столу. – Возможно, это было продумано заранее, в эту пользу говорит тот аргумент, что обычно пляж многолюден, но после дня Независимости там никого не было... Черт побери, да все что угодно... Полный отчет по судебной экспертизе должен скоро прийти, – говорит он, и его тон меняется. – Но послушай, Мэл, очевидно, не моя работа – делать выводы. Я рассказываю это тебе по дружбе, – продолжает он и выжидающе замолкает.

Мэлани благодарна, но не знает, что Гарри потребует взамен:

- Я ценю это, Гарри.

- Но есть еще одна причина, почему я говорю все это тебе. У тебя есть опыт общения с подобными типами, – он снова делает паузу, и Мэлани чувствует нарастающий звон в ушах, – я о твоей работе.

- Спасибо.

- В любом случае, смерть этих ребят не большая потеря, – весело говорит Гарри, складывая документы, – они очень опасные люди, – и он поднимается на ноги.

Мэлани тоже встает.

- Да, это было заметно по их поведению.

- Есть еще одна версия, – он кивает, тщательно отслеживая ее реакцию, – что Кувер тоже может быть мертв. Поэтому, хотя эти парни опасны, они, возможно, не так опасны, как тот, кто их прикончил. Если, конечно, кто-нибудь это сделал.

- Хорошо, – говорит Мэлани. Она чувствует, что падает духом, и что Гарри пытается ее расколоть. Она старается переключить свои мысли на Девери Лагуну, синее море и гнездовья крачек, которые так интересовали Джима.

- Так как Джим? – вежливо интересуется Гарри.

- Вернулся в Шотландию. Семейная утрата, – и она направляется по коридору к выходу, заставляя его следовать. Надеясь, что на этот раз, он немного отвлечется на ее задницу.

- Печально слышать это. Кто-нибудь близкий? – Его бесплотный голос раздается у нее за спиной, тонкий и металлический.

Мэлани открывает переднюю дверь и поворачивается к нему лицом.

- К счастью, нет, – говорит она уверенно. Это оказывается легче, чем она могла бы подумать. Но она и без того сказала Гарри более чем достаточно. – Теперь, прости, я должна забрать детей.

 

БРАТ

Самый лучший способ добраться до Лейта – пешком, прямо по пешеходной зоне от центра города. Франко был настроен насладиться каждым шагом прогулки, но по дороге зашел в несколько магазинов электроники. Ни в одном из них не оказалось переходника от британской розетки к американской или зарядника для айфона. Зато ему попытались всучить чуть ли не все услуги телефонных компаний, которые он мог себе представить, и продать уйму ненужных ему девайсов. Он отказался и направился дальше.

Начался дождь, и ему пришлось сесть на автобус, едущий к Лейту.

Когда дождь стихает, Франко выходит у Пилига и возвращается к бульвару по улице Джанкшн-стрит, вниз по Ферри-роуд, в Форт-Хаус. Внушительное здание, памятник архитектуры шестидесятых годов, ныне опустевшее и готовящееся под снос. Он смотрит на высокий забор, окружающий комплекс, и бросает взгляд на черные выбоины окон. Раньше здесь жили Рентоны, Кэсбо, Мэтти.., но больше здесь нет никого. Охваченный грустью, он направляется к Ферт, следуя за криками чаек. Вскоре он обнаруживает, что Ньюхейвен плотно застроен новыми домами. Он с трудом узнает этот район.

У Элспет не было телефона их брата Джо, просто адрес, который он оставил ей, когда около двух недель назад явился к ней пьяный и попросил денег. Много времени проходило или мало, одно оставалось неизменным: Джо был постоянно в переездах, он с ошеломительной легкостью кочевал от одной съемной или предоставленной благодеяниями старого приятеля квартиры к следующей, по пути попадая в черные списки жилищных ассоциаций и дотла сжигая дружеские отношения.

Этот район задумывался как часть нового Лейта и предназначался для молодых специалистов, но дома были построены из дешевых материалов и стояли на отшибе, так что желающих купить в них квартиры было немного.

Разработчики, чтобы окупить расходы, передали дома жилищной ассоциации, которая арендовала квартиры для малообеспеченных семей, часто тех, которых выселили из других домов за асоциальное поведение. Таким образом, немногие молодые специалисты, которые имели глупость приобрести здесь жилье, оказались в ловушке окраинного гетто.

К изумлению Франко, Джо все еще живет по указанному адресу и почти сразу открывает, хмуро встречая Франко в дверях, а затем возвращается вглубь квартиры. Его брат смотрит на него так, точно Франко сгонял за сигаретами, а не уезжал в Калифорнию на шесть лет. Джо Бегби, одетый в плащ-дождевик, падает на кушетку, припадает к пластиковой литровой бутылке с сидром и, похоже, испытывает облегчение, когда Франко отказывается от своей доли.

Франко оглядывает маленькую, запущенную комнату. Стены окрашены в белый цвет и заляпаны вокруг выключателей. Липнущий к ногам бежевый ковер раскрашен различными пятнами. Все завалено картонками из-под еды, пустыми бутылками и переполненными пепельницами. Это выглядит как иллюстрация того, как не стоит жить мужчине средних лет.

- Эта Сандра, Фрэнк, ты был прав насчет нее. Ты же мутил с этой телкой, – говорит он полувопросительно. Глаза у Джо красные и пьяные. Покончив с сидром, он прихлебывает виски из большой бутылки. Он протягивает бутыль и Франко, но тот отмахивается, думая о Сандре и чипсах. Он всегда вспоминает их вместе, после того короткого подросткового перепихона на старом складе. – Вы же трахались, да? – Глаза Джо загораются злобой, и он шипит: – Гребанная мерзкая сука. Вечно настраивает против меня детей. – Он качает головой, а затем его лицо внезапно проясняется: – Хрен с ней, рад тя видеть. Может, насовсем останешься!

- Я только на похороны. Потом уеду.

Лицо Джо кривится, и он отставляет бутылку виски на деревянный журнальный столик в выцветших ожогах сигарет по краям.

- Только не говори, что ты не собираешься разузнать, что за урод сделал это с Шоном. Я бы уж разыскал его!

- Ты, сидя в этой норе?

- Уж я бы разыскал. – настаивает Джо. – Все не просто... Не смотри, ты же не знаешь, как я до этого докатился.

- Да, бывают тяжелые времена, – уступает Франко мягко.

- У меня нет курева.

- Какое горе. Прими мои глубокие соболезнования.

- Ты бросил?

- Да.

- Сигареты?

- Да.

- Ты чо, больше не куришь?

Франко качает головой:

- Сколько раз мне повторить, чтобы до тебя дошло?

- Хм-м-м-м, – Джо смотрит на брата испытующим взглядом. – Тебе хоть платят за твои порисульки?

- С этим все в порядке.

- Да, я читал об этом, обчитался прямо. Да, у тебя все в ажуре! Ботинки, – говорит Джо горестно, указывая на черные блестящие туфли на ногах Франко. Чувствуется, что он вот-вот взорвется: – Только не говори, что не совершал ошибок, Фрэнк!

Фрэнк Бэгби сохраняет самообладание, и прежде чем ответить, делает несколько коротких вдохов и выдохов.

- Это остальные ошибались. Те люди, что старались меня с говном смешать. Они ошиблись. Ясно, они считали, что я ничего не стою.

Этих слов оказывается достаточно, чтобы его брат сбавил громкость.

- Калифорния. И как, ты там хорошо устроился, Фрэнк?

- Достаточно неплохо.

- Держу пари, – Глаза Джо бегают, словно он боится смотреть прямо. – И что, тебе нравится в этой твоей Калифорнии? – тянет он и затем внезапно рявкает: – Большой домина?

- Пять спален. И большая пристройка под мастерскую, или студию, мне больше нравится так ее называть, – говорит Франко протяжно, и его рот наполняется сладкой слюной.

- У моря?

- Не-а. Ну, в трех кварталах примерно.

- Хоромы, – тон Джо все еще остается обвиняющим.

- Да. Хотя у вас тут и побольше есть дома. А как насчет тебя? По-прежнему по приятелям ночуешь, чувак?

- Ага. Это квартира моего кореша Дарена, ну и?

- Чо-то не прикалывает, – Франко кивает, оглядывая комнату, которая под его взглядом точно делается еще меньше. – Мож-быть, я чего в гламуре не понимаю...

- Так пожил бы тут, принц наследный, – сердито выкрикивает Джо, глядя на Фрэнка с ненавистью.

- Я думаю, до того как ты тут все изгадил, тут и аристократы могли останавливаться, – говорит Франко.

- В долг дашь? – спрашивает Джо совершенно другим тоном.

Франко внезапно понимает, что ни внешняя доброта, проявленная Джо в начале их разговора, ни последовавшие оскорбления на самом деле не имеют к нему никакого отношения. Это всего лишь разные стадии опьянения, перепады настроения, порожденные больным, затуманенным алкоголем мозгом.

Франко встает, достает из кармана десятифунтовую купюру и кладет ее на стол.

- Увидимся на похоронах.

 

ВТОРОЙ СЫН

Он идет мимо старой старой лейтской академической школы на Герцог-стрит, теперь перестроенной в жилой дом, вспоминая, как сидел рядом с тощим рыжеголовым Марком Рентоном на уроке английского. Как он пытался понять слова на странице, и знал, что учитель, Хетерингтон, грузный, широкоплечий мужчина с бородой и с кожаными заплатками на локтях поношенного пиджака, снова заставит его читать. Он мысленно видит, как учитель оглядывает класс, и взгляд его больших, водянистых глаз парализует Фрэнка Бегби, точно пришпиливает к парте.

- Фрэнсис, продолжи чтение...

Класс замирает в ожидании привычного развлечения. Марк Рентон шепчет, стараясь не шевелить губами: «Джулия побывала в кино с Алисой».

- Джулия побывала в кино с Алисой, – повторяет Фрэнк.

- Очень хорошо, Фрэнсис Бегби. Но еще лучше бы было, если бы Марк Рентон держал свой рот закрытым. Следующая строка, Фрэнсис.

Буквы на странице пляшут перед его глазами сползая со строчек:

- Сч... Сч... Сч...

– Джулия и Алиса – помнишь их? Джулия и Алиса побывали в кино – зачем, Бегби? Какой фильм они увидели?

Стены класса трясутся от смеха. Но он чувствует молчаливую поддержку Рентона, только Рентон остается с ним, разделяя его гнев.

- Кто поможет Фрэнсису Бегби?

«Кто поможет Фрэнсису Бегби?»

- Элейн! Ты никогда не подведешь!

Раздается безжалостный голос Элейн Харкинс, звонкий и нетерпеливый.

«Фрэнсис Бегби снова всех подвел».

- Они решили увидеть «Унесенные ветром», в главных ролях Кларк Гейбл и Вивьен Ли. Алиса пошла к барной стойке покупать мороженое и попкорн.

«Мороженное и попкорн. Прямиком из школы».

Разочарованный местными магазинами электроники Франко решает, что лучше купить британский мобильник. Он берет самый дешевый, подключается к тарифу без предоплаты, выбрав «Теско», оператора, которым пользовался прежде, когда жил в Шотландии. Он надеется, что это ненадолго. На улице, он звонит Терри просто, чтобы проверить, как работает телефон. Вызов переадресовывают на голосовую почту: «Это номер Терри. Если вы девушка, оставьте сообщение, и вам перезвонят. Если парень, просьба не беспокоить. Сорян». Что ж, по крайней мере, аппарат работает. Глядя через улицу на бар Марксмана, Франко предается воспоминаниям, а потом думает о своей семье.

Франко идет через торговый центр Киркгат и чувствует на себе чей-то внимательный взгляд. На него смотрит худой до болезненности, но жилистый молодой человек в красной куртке. Он узнает Майкла, своего младшего сына от Джун, и вспоминает, что слышал, что тот на плохом счету у полиции. Он стоит у стены закрытого магазина, и когда Франко подходит к нему, презрительно сощуренные глаза парня распахиваются шире.

- Ах, это ты, – говорит Майкл небрежно. – Мама говорила, что ты в городе.

Франко хочется возразить: нет, это не я, это кто-то другой. Вместо этого он отвечает:

- Да. По чашке чая?

Майкл секунду медлит:

- Чего бы нет. Лады.

Когда они направляются вниз по Джанкшн-стрит, Франко замечает двух парней, что идут к ним навстречу, ведя громкую беседу. Подойдя поближе молодые люди внезапно замолкают и отводят глаза. Франко привык к тому, что в Лейте его появление вызывает такую реакцию, и оборачивается к сыну, чтобы извиниться. Но Майкл, кажется, даже не заметил ни парней, ни их странного поведения, он шагает вперед, глубоко погруженный в собственные мысли. Франко смотрит на острый профиль сына и не видит в нем никакого сходства с собой или, если уж на то пошло, с Джун. Странный, чужой мальчик.

Кафе «Канаста» на Боннингтон-роуд все еще работает, хотя выглядит куда более запущенным, чем тогда, когда Франко был в нем последний раз. Они усаживаются за свободный столик, и заказывают по кофе с молоком.

Франко спрашивает сына:

- Расскажешь о Шоне?

Майкл начинает говорить; коротко и с видимой неохотой, точно на допросе. Франко узнает мало нового. Майкл говорит о Шоне, словно о постороннем человеке, никак не касаясь их родства или отношений. Может быть, они были дружны, или наоборот ненавидели друг друга, как он и Джо? Из той скудной информации, что есть у него о его сыновьях, складываются неожиданные образы. Похоже, Шон был склонен к перепадам настроения: то он был душой компании и вел тусовочный образ жизни, то как было свойственно и Джун, падал духом и казался совершенно сломанным, что сделало его идеальной мишенью для наркоторговцев. Майкл же, по всей видимости, унаследовал агрессивную озлобленность самого Франко. Трудно понять, кому досталось худшее наследство. Один был до бесхарактерности мягким, и этот мир погнул и раздавил его, второй сам пытался согнуть мир и перекроить его по своей воле. Но Франко знал, что это невозможно, и рано или поздно сломает и его самого. Франко чувствует себя разочарованным, так как часть его надеялась, что его пример может каким-то образом вдохновить сыновей. Он понимает, насколько глупым и самонадеянно тщеславным он был.

Майкл напряженно смотрит на него, точно ждет какого-то откровения, более ценного и глубокого, чем те поучения, что может предложить ему отец. Франко хочется спрятать глаза. Его раздражает Майкл, как раздражает все, что имеет отношение к прошлому, которое он предпочел бы забыть. Итак, Фрэнк Бегби пожимает плечами и глубоко вздыхает:

- Знаешь, я никогда не менял подгузника ни твоему брату. Ни тебе. Ни разу. Я оставлял вас лежать в говне и ждал, когда ваша мама придет и помоет вас. Где-то здесь ходит еще пара моих детей, я даже их имен не знаю и едва знал их матерей.

Майкл сидит неподвижно, не сводя с него пристального взгляда.

- Мои дочери, мои сладкие калифорнийские девочки, – говорит Франк почти задумчиво: – С ними все иначе, а ведь я даже не прикладывал к этому никаких усилий. Я всегда считал, что хочу сыновей. «Если родится девка, я не дам ей своей фамилии», – говорил я. Теперь я другой, я люблю девочек, и мне не нравятся парни.

- Повезло тебе...

- В жопу пацанов, – перебивает Франко. – На хрен не сдались. Вот что я скажу.

Наконец его сын моргает. Он достает сигарету из пачки. Женщина за прилавком выглядит так, будто собирается что-то сказать, но вместо этого отворачивается.

Франко чувствует, что его губы разъезжаются в самодовольной улыбке:

- Мне нравилась сама идея иметь сыновей, но я никогда особенно не интересовался ни тобой, ни Шоном. Никогда не любил тебя, как своих девочек. Моих красивых, богатых, избалованных дочерей. Вы, мальчики, – он качает головой, – не знаю, зачем я вообще хотел сыновей.

Рот Майкла внезапно кривится в тонкой усмешке. Он указывает на Франко огоньком зажатой между пальцами сигареты:

- Это все, что ты хотел мне сказать?

- Типа того, – говорит Франко, поднимаясь, чтобы уйти: – как дела у твоей мамы?

Майкл улыбается впервые с начала их разговора. Затягивается. Смотрит на отца.

- Хуй знает.

 

БЫВШАЯ

Майклу не нужно его провожать; он знает путь, адрес, по которому живет Джун прочно засел у Франко в голове, поскольку в соседнем подъезде того же дома, когда-то жил парень, с которым он много лет враждовал. Идя от бульвара по Дюк-стрит, спускаясь по Истер-роуд к Ресталиг-роуд, он смотрит видео, которое появляется на экране его полумертвого айфона. Грейс и Ева сидят на диване и машут к камере, первая с энтузиазмом, вторая принужденно. За кадром звучит голос Мэлани: «Мы скучаем по тебе, и мы тебя любим!»

В груди Франко поднимается какое-то щемящее чувство, но он борется с ним и щелкает по экрану. Он в Локленде, сумерки, моросит дождь, а в голове его сплошь проносятся воспоминания о драках и поножовщине. Влага может повредить телефон. Он заходит на автобусную остановку и вытаскивает из кармана телефон «Теско», забивая номер Мэлани с помощью устаревших многофункциональных клавиш. Ярость поднимается в его груди, и он пытается дышать медленней. Его пальцы слишком толстые и постоянно мажут мимо, а жидкокристалический дисплей раздражающе мерцает. Набор происходит так медленно... На автобусной остановке никого нет, только мертвый голубь, лежащий на тротуаре недоеденный кебаб и две железные банки из-под лагера, аккуратно поставленные одна на другую.

Когда он забивает номер Мэлани до конца, включая код США +1, Франко испытывает приступ внезапной эйфории.

Затем телефон отключается. Экран просто гаснет.

Франко лихорадочно нажимает кнопки. Ничего. Он не реагирует. Франко смотрит на телефон с ненавистью и думает как хорошо бы было шваркнуть его об тротуар и растоптать. Вместо этого он опускается на сиденье и кладет телефон обратно в карман.

«Дыши, Фрэнсис, дыши. Вдох-выдох-вдох.»

Струи дождя проникают под крышу автобусной остановки и бьют Франко по плечам. Он ненадолго отдается во власть воспоминаний, притаившихся в глубинах его разума, и ему кажется, что он чувствует теплые и мягкие прикосновения рук девушки. Ее волосы падают ему на лицо, и его ноздри трепещут от ее запаха. Но это не Мэлани. Ведь жил же он и до нее? Конечно, да. Но он не хочет дать этому месту овладеть им. Все это ничего не значит. Дождь барабанит по крыше автобусной остановки. Потом ветер стихает и дождь тоже.

Подъезд он находит легко. Когда-то он весьма подробно разработал план, включавший в себя взрыв квартиры в другом подъезде того же дома, той, в которой жил Ча Морисон, его старый враг. Теперь он удивляется, как ему вообще такое в голову приходило. Что такого ужасного этот Мориссон ему сделал, и чем он сам Мориссону насолил? Пиздец в том, что он не может вспомнить. Он помнит перебранки, взаимные угрозы, драки, но никаких причин их вражды. Такое ощущение, что они придумали этот конфликт сами, просто потому, что в их жизни не хватало адреналина.

Он заходит на лестницу, и понимает, что не знает, какую из шести квартир занимает Джун. Он знать не знает, под какой фамилией она может скрываться. Ни на одной из дверей нет ни каких признаков «Чишолма», ее девичьей фамилии или, к его облегчению, «Бегби». Пусть они никогда не были официально женаты, она взяла себе эту фамилию, после того, как Франко дал ее Шону. Все двери выглядят довольно бедно, поэтому Франко выбирает ту, что производит впечатление наибольшего убожества. Она неровно окрашена в черный цвет, выглядит потрепанной и на ней красуется желтый клейкий листок, на котором от руки написано, что здесь проживает Дж. МакНаугтон. Он стучит в дверь и ее действительно открывает Джун.

Когда он несколько лет назад виделся с ней на похоронах матери, она показалась ему удивительно разжиревшей, но с тех пор она успела потолстеть еще больше. Невозможно соотнести эту женщину с той тонкой, хрупкой Джун, оставшейся в его памяти. Она смотрит на него, и несколько мучительных секунд ему кажется, что она собирается обнять его. Ее губы дрожат, а глаза налиты слезами. Но затем она круто поворачивается и входит внутрь. Убитый запахом кошек, старого, застывшего горелого жира и застарелой табачной вонью, он следует за ней.

Франко трудно поверить, что перед ним действительно Джун. Она сидит напротив него в выцветшем цветочном кресле от гарнитура, слишком большого для тесного социального жилья. Он едва может осознать, насколько мала эта квартира. Вся обстановка комнаты кричит о нищете.

- В этой игре нет победителей, да, – говорит она. Судя по всему, она находится под кайфом или на антидепрессантах. Ее мутный взгляд словно обращен внутрь себя.

- Да, – соглашается он.

В комнату входит мальчик примерно четырнадцати лет. Он смотрит на Джун с насмешливым вызовом, берет с кофейного столика пачку сигарет, а затем быстро уходит.

- Твой? – спрашивает Франко.

- ЭТО МОЙ ТАБАК! – кричит она в спину уходящему мальчику.

- Я не о табаке, а о пацане.

- Да, это Герард. – Джун берет таблетку и втягивает щеки. – Он от Андреа, и Хлоя тоже. Оба незаконнорожденные. Впрочем, как и Майкл с Шоном.

Она вытягивает из стоящей на кофейном столике коробки носовой платок, подносит к лицу и закатывает глаза, хрипло кашляя. Ее просто трясет от кашля: размытая бесформенная колышущаяся глыба.

Ее первая беременность и рождение Шона, казалось, разрушили ее тело, но вместо того, чтобы пополнеть, она исхудала так, что походила на обтянутый кожей скелет. Франко почти потерял к ней интерес. Он пробормотал что-то вроде «блин, за что», когда она сказала ему, что ждет Майкла. Но она навещала его в тюрьме, и они жили вместе какое-то время. Он помнит ее сидящей в голубом свете телевизора, за завесой сигаретного дыма.

Несмотря на то, что сейчас Джун курит не меньше, она явно страдает ожирением, и кожа ее имеет серый оттенок, точно после долгой отсидки. Она снова вздыхает, да так, что едва не теряет вставную челюсть.

- Значит, ты снова женился, а?

- Да, официально, – сообщает он, глядя на нее холодно, и машинально вращает кольцо, – мы все сделали по закону. Без этого я бы не смог получить гражданство. Ну, не только поэтому. Если двое любят друг друга, почему им не зарегистрироваться?

Джун ощетинивается:

- Да, мы наслышаны о том, что в тюрьме ты подцепил американочку.

- Она была арт-терапевтом, да. – Что она от меня романтической истории ждет? Блядь, да я и сам знаю, как это выглядит. – Она молодая, симпатичная, образованная и из семьи богачей. У нас две прекрасных дочери. А как насчет тебя? Нашла свою любовь?

Джун глядит на него, кашляет и трясет головой, пока на ее глазах не проступают слезы.

- Это отрава убьет тебя, – замечает он.

Джун со свистом выдыхает и хрипит:

- Ты бросил, как я вижу?

- Да. И с выпивкой завязал. Скучно и здоровью вредит.

- А что насчет остальной ерунды? Драки?

- Ну, что-то не хочется обратно в тюрьму. Уж лучше буду художником, и людям нравится, и мне в кайф.

Джун запрокидывает голову, и она словно погружается в ее обширное тело. Франко не может разглядеть шеи.

- Ты всегда классно рисовал. Помню со школы.

- Спасибо, – Франко смеется.

- Агнес Kнехт, как услышала что ты возвращаешься, пришла ко мне, – Джун улыбается с кокетством, которое кажется ему гротескным, – и спрашивает: «Скажи, Джун, если Франко вернется, может быть так, что вы сойдетесь снова?»

- Я женат, – обрывает ее Франко грубо, думая: «Ну и тупая же она. Почему ж, блядь, я не замечал этого раньше? Неужели потому что сам был не лучше?»

Джун внезапно меняется в лице и краснеет. Это настолько резкая перемена, что несколько секунд Франко пребывает в уверенности, что ее хватил удар. Затем она начинает плакать:

- Наш сын, Фрэнк, наш Шон, как ты можешь бездействовать? Кто-то убил нашего мальчика, а тебе и дела нет!

- Увидимся, – говорит он, вставая.

Это была знакомая картина. Все они шепотом осуждали его жестокость и вечно корчили кислые мины, но если нужно было разобраться с каким-то пиздюком, то называли его героем, и подталкивали в это дерьмо. Манипуляция. Он обсуждал это с Мэлани и с тюремным куратором, Джоном Диком. Это не давало ему измениться. И было удобно всем им. Вот почему он уехал из Эдинбурга. Они могут захлопывать дверь перед его носом или открывать ему лицемерные объятия, не имеет значения: он здесь не останется.

- Найди того, кто это сделал, и заставь его пожалеть, Фрэнк, ты в этом хорош, – кричит она ему вслед.

Он останавливается на полпути. Поворачивается и внимательно смотрит на Джун:

- Помнится, я побил тебя раза два. Первый раз, когда ты была беременна Шоном. – говорит Фрэнк. – Я был не прав.

- Господи, сейчас поздновато для раскаяния!

- Kто говорит о раскаянии? Я поступил неправильно, – повторяет он, – но я не жалею о том, что причинял тебе боль. Мне просто все равно. И всегда было. Мы никогда не были душевно близки, у меня не было чувств к тебе. Я не в состоянии тебе сочувствовать.

- Я мать наших... Твоих... Да ты... – заикается Джун и наконец выпаливает: – Да у тебя ни к кому чувств не было!

- Гнев это тоже чувство, – говорит Франко и выходит за дверь.

Он спускается по лестнице, идет по улице к автобусной остановке и думает о тех ночах, которые они с Джун проводили в постели. Она была так юна и молчалива, ее тело было маленьким и твердым, и ее волосы, щекочущей волной падавшие ему на лицо возбуждали, и даже раздражающая манера не расставаться с жевательной резинкой заставляла желать ее еще больше. И все же он не ласкал ее, даже тогда. Они просто трахались.

В кармане два телефона. «Теско» такой холодный, грубый и мертвый. Он отталкивает его и мягко сжимает гладкий американский айфон. Он думает о Мэлани, о том, как они засыпают рядом по ночам, об ее аромате, светлых щекочущих волосах и серповидной родинке на запястье. Любовь течет через их тела, как кровь. Она стала его нежностью, его слабостью. Если бы кто-то пырнул его ножом, то попал бы прямо в нее. В ту часть, которая размягчилась, любя.

 

13. Партнер по танцам (2 )

Я добрался до той блондинки-американочки, о которой все говорили. Известия о ней распространялось по тюрьме как вирус. Все хотели попасть на ее занятия живописью; посмотреть на ее улыбку, ощутить дуновение духов. Столько материала для последующей дрочки. Запертые в своих маленьких камерах, лишенные всего, мы предавались сексуальным фантазиям. Это была наша последняя свобода.

Я просто думал: зачем? Зачем она занимается этим? Она богата. Зачем ей работать с отбросами общества? Она меня удивила. Будучи доброй, она оставалась сильной и стойкой. В ней не было ничего от неудачницы. Она могла выбрать любой путь, но решила пробовать изменить жизнь самых сломанных и потерянных мужчин.

На первом уроке она была одета в колючий зеленый свитер и черные лосины, а ее волосы были перехвачены зеленой лентой. Я подумал тогда, что всю ночь буду тянуть себя за мой гребанный конец, вспоминая ее. Но я вообще не дрочил. Я просто лежал и думал о ее голосе, ее словах и предавался романтическим фантазиям о ней. Это заставляло меня чувствовать себя жалким и слабым. Но в своем воображении я разговаривал с ней один на один. Без хихиканья и сальных комментариев придурков из группы. Как я мог заговорить с ней в реальности? Я и не пытался. Я работал.

Я начал рисовать портрет «Партнера по танцам», Крейга Лидделя. Сыщика. Того парня, из-за которого я получил свой второй большой срок за убийство. Это была моя вторая судимость по этой статье, и мне скостили срок, потому что суд признал (и это действительно было так!), что я оборонялся. Это была наша третья драка: первая состоялась в тюрьме, и он тогда вышел победителем, вторая – в заброшенном доме в Нортумберленде, в ней верх взял я. Та стычка на автостоянке стала последней. На портрете Лиддель не был напряжен, в нем не было ни холодного презрения, ни яростной злобы, которые я обычно мог наблюдать на его лице в наши встречи. Он открыто улыбался. Вокруг него я изобразил призраки мужчин, женщин и детей. Мэлани Фрэнсис, приблизившись ко мне заинтересовано посмотрела на картину и спросила меня о моей работе. Да, так она это называла: не рисунок, а работа.

Я сказал ей, что это человек, которого я убил. Люди, чья жизнь из-за этого изменилась. Его семья и друзья. А еще и другие; женщины, которых он никогда не узнает, дети, которых у него никогда не будет, и места, вроде Эйфелевой башни и Статуи Свободы, которые он никогда не увидит.

- А вы бы хотели побывать в этих местах? – спросила она.

Я заглянул в ее глубокие голубые глаза и впервые ощутил шок и ужас от того, что я натворил.

- Да, – я сказал ей.

Я запал на нее с первого дня. Это казалось смехотворным. Я смел мечтать, фантазировать о нашем совместном будущем, когда в настоящем не мог сказать ей и слова. Я представлял, как мы вместе едем по Америке, в большом кабриолете, в Биг-Сюр или в Джошуа Три. Я не мог найти изъяна в ее теплом, миссионерском свете, не мог даже определить его источник; политика, религия, философия или просто мятежное отношение к своему привилегированному классу? Мне было все равно. Я читал все, что мог, продираясь через свою дислексию, пока голова не начинала пухнуть. Теперь у меня была мотивация. Я слушал аудиокниги и, наконец, учился расшифровывать все, что читал. Да, Мэлани была мощным катализатором, но не единственной причиной, толкающей меня к переменам.

Мне стало скучно с основными книгами тюремной библиотеки, которые я использовал для развития навыков чтения; большинство из них были потрепанными томами полными пошлой ерунды, написанной грязными журналюгами, которая могла бы произвести впечатление разве что на подростков и задротов, готовых фапать, пока яйца не отвалятся. Я начал читать более сложные вещи. Философию и историю искусства. Биографии великих художников. Да, мне и самому было интересно, но еще я хотел произвести на нее впечатление.

Но кем была она? Она была хорошей и сильной, и я был плох и слаб. Вот что меня больше всего поражало, когда я находился рядом с ней. То, что я был слабым. Звучало даже смешно; это противоречило всему, что я знал о себе, всей моей личности и образу, которому я старался соответствовать на протяжении многих лет. Но кто еще, кроме слабака, мог провести пол жизни запертым в клетке, точно животное? Разве сильный позволил бы другим сотворить с собой такое?

Я был одним из самых слабых людей на планете. Я потерял контроль над своими животными побуждениями. Поэтому я проводил свою жизнь в тюрьме. Стоило какому-нибудь говнюку меня спровоцировать, как я тут же начинал его пиздить, и в итоге возвращался в тюрьму. Я был просто ничтожеством, полностью раздавленным гнетом судьбы. Это было мое первое главное прозрение: я был слабым, потому что я не контролировал себя. Мэлани контролировала себя. Чтобы быть с кем-то вроде нее, чтобы жить свободной жизнью, а не закончить в трущобах за чертой бедности, или в социальном доме для инвалидов, мне нужен был свободный ум. Я должен был контролировать себя.

И я сказал ей об этом.

 

Kуратор

Франко вернулся к Элспет ранним вечером и позвонил Мэлани с американского телефона. Батарея сдохла на середине разговора. Это расстроило его, так как Франко почувствовал, что Мэлани хотела сказать что-то важное, но так и не решилась. Мобильник «Теско» был из тех, какие были в ходу три отсидки назад. Он лежал на ладони, как последний из вымирающего видов. В надежде реанимировать этот труп, Франко подключил его к зарядному устройству. Он положил десять фунтов на счет, по совету консультанта из магазина. «Двадцать слишком много», – предупредила она. Франко с недоверием покачал головой. Теперь он понял, почему она так сказала. Странно, что это чудо техники не развалилось сразу после покупки.

Надо все же раздобыть где-нибудь переходник для американского зарядника. У него внезапно разболелась голова, мысли кувалдами стучались в виски, так что, несмотря на ранний час, Франко лег и тут же заснул глубоким, спокойным сном без сновидений.

Проснувшись серым утром, Франко готовит свой обычный завтрак. Он комбинирует продукты из «ВайтРос»[сеть супермаркетов на севере Великобритании, уровень цен в сети «Waitrose» выше, чем в других, более демократичных сетях, что коррелируется с богатым ассортиментом и высоким уровнем обслуживания, в Великобритании существует стереотип, что «Вайтрос» посещает только чистая публика. – Прим. переводчика], и заменяет отсутствующую фету швейцарским сыром. На этот раз ему удается уговорить сестру отведать его стряпни. Все они, за исключением Грега, уже ушедшего на службу, сидят за маленьким кухонным столом.

- Как Джун? – интересуется Элспет.

- Ничуть не изменилась. Только толще стала, – добавляет он.

Джордж и Томас хихикают, но получив от Элспет выговор, замолкают.

- Вы говорили о похоронах?

- Да. Нет. Мы и так уже обо всем договорились: в два, в пятницу, в Уорристоне, и счет оплачиваю я.

- Ну, это твой сын, – Элспет бросает на него строгий взгляд, – Ты можешь себе это позволить, а она не может.

- Я вроде не жалуюсь.

Элспет смотрит на него с сомнением. Но заметив, что мальчики внимательно слушают их разговор, отступает:

- Грег отпросится с обеда, чтобы присутствовать.

- Я говорил ему, что это не обязательно.

- Мы все еще семья, – заявляет она с вызовом, но Фрэнк ничего не отвечает, упорно изучая содержимое своей тарелки.

- Интересно, что происходит, когда умираешь, – говорит Джордж.

«Ни хуя не происходит», – думает Франко. Перестаешь существовать, вот и все. Он хочет что-то сказать, но решает, что, возможно, это не уместно.

- Нечего рассуждать, – одергивает сына Элспет. – Когда я ем, я глух и нем.

- У меня в голове не укладывается, что мы больше никогда не увидим Шона, – говорит Джордж. – Никогда.

- Никто не знает, – вмешивается Франко.

- Ты думаешь, после смерти мы попадаем в рай или ад? – спрашивает его Томас.

- Ну, или в оба места сразу, – говорит Франко. – Может быть, между ними есть сообщение, и отбыв в аду какой-то срок, вы можете отправиться на небо. Или если вам наскучит в раю, можно спуститься в ад.

- Как в отпуске? – задает вопрос Томас.

- Как автобус между двумя терминалами аэропорта, – объясняет Джордж.

- Да, – соглашается Франко, – почему бы и нет? Если никто не знает, что происходит после, то, может быть, там все именно так, как мы себе представляем. Ну или, может быть, там вообще ничего нет.

Томас все еще находится под впечатлением от возможностей загробной жизни.

- Каникулы в аду, – мечтательно говорит он.

- Я это уже испытал, было дело. – Фрэнк Бегби смотрит на сестру. – Помнишь отпуск, когда мы ездили в Буттлинс в Эйр? – Он поворачивается к мальчикам. – Ну, может быть, ваша мама и не вспомнит, она была тогда совсем малышкой, такой пухлой крохой.

Мальчики смотрят на свою мать с почти мистическим ужасом, пытаясь осознать сказанное.

- Я не могу представить маму маленькой, – говорит Джордж, прикрывая глаза.

- Ну и ладно, – обращается Элспет к сыновьям. – Текайте уже.

- Много лет не слышал этого слова, – говорит Франко.

- Что оно означает? – спрашивает Джордж.

- Оно означает, что вам нужно торопиться, – говорит Элспет оживленно: – Так что меньше слов, больше хитов. Ноги в руки и в школу.

Когда племянники уходят, Франко откидывается на спинку стула.

- От кого ты подцепила это словечко? От нашего дедушки Джока?

- Я вообще не помню дедушку, как и поездку в Буттлинс, – задумчиво говорит Элспет. – Что планируешь сегодня?

- Хочу встретиться со старым другом.

- Кто-то из прошлой жизни? – Элспет хрустит кусочком тоста.

- Да, – Франко подливает себя чая и подносит кружку ко рту. – В тюряге познакомились.

Элспет с презрением качает головой:

- Ты просто идиот, Фрэнк. Хоть чему бы жизнь научила! Снова на те же грабли...

Франко поднимает руку, чтобы заставить ее замолчать.

- Он вертухай. Тюремный офицер, мой бывший куратор. Парень, который заставил меня читать, писать, рисовать.

- Ой, прости меня, – Элспет выглядит искренне пристыженной.

Франко решает, что лучше закончить разговор сейчас, пока он взял верх, быстро глотает чай и идет в свою комнату.

В телефоне «Теско», как ни странно, теплится жизнь. Он светится зеленым светом. Франко пытается ввести номер Мэлани, но на экране высвечиваются одни нули.

- Блядь, – выругавшись, он втягивает носом воздух и старается сосредоточиться на ощущении наполненных легких.

Разумеется, ему необходимо повидаться с Джоном Диком. Перед Мэлани был Джон, человек, который верил в него, несмотря на то, что Франко всячески демонстрировал полную безнадежность. Джон Дик был частью тюремной системы, но пошел против нее, против правил и процедур установленных в пенитенциарной системе. Он привел в тюрьму писателей, поэтов, художников, актеров – в надежде, что от этого будет какой-то толк. Он видел, что это зажгло искру в некоторых заключенных, и даже в Фрэнке Бегби – чего никто не ожидал.

Они встречаются в кафе «Слон» у моста Георга IV, недалеко от Центральной библиотеки, где он был вчера. По мнению Бегби, Джон Дик выглядит неплохо; длинное лицо в темных солнечных очках, черные, коротко остриженные волосы, безмятежный вид и мешковатая одежда, под которой скрывалось жилистое, мускулистое тело. Франко вспоминает, что когда он впервые увидел Дика, его поразило его спокойствие, словно говорившее о его физическом превосходстве. После окриков вертухаев, речь Джона Дика казалась шепотом, и его мягкий голос словно заставлял всех остальных говорить тише. Он заставлял слушать. Да так, как Франко в жизни слушать не приходилось.

Джон немедленно выражает сожаление, что не сможет прийти на похороны Шона. Франко кивает, не спрашивая почему. «Вертухай» и «коп» будет воспринят друзьями сына с истеричным озлоблением, и его присутствие «скомпрометирует» их обоих.

Джон Дик заставляет Фрэнка Бегби пообещать, что прежде чем вернуться в Америку, он обязательно посетит тюрьму и встретится с заключенными. Он соглашается, но с условием, что об этом ничего не будет сказано в прессе. Он не хочет быть мальчиком с реабилитационного плаката. Не хочет восторгов одних: «Разве это не чудесно?», и недоверчивого цинизма других: «Могила исправит». Все это мнения пигмеев, которые продолжают упорно его преследовать, он не хочет давать им пищу. У него есть своя жизнь, и он не собирается пускать в нее никого.

Франко рассказывает о том, как к нему пришла слава:

- Этот актер, он участвовал в вашем с Мэл проекте, встречался с заключенными, и он уверял меня, что мы подружились и будем корешами. Может быть, это было наивно. Но когда я вышел, он сбрасывал все мои звонки. Я был в ярости. Я хотел изуродовать его, и изуродовал его портрет. После, я сделал еще несколько портретов знаменитостей в этом духе. Я обещал предоставить работы на выставку, но сам я не относился к ним серьезно. Но вдруг – бум – это прогремело. Все началось с этого обзора, я до сих пор ношу его с собой.

Фрэнк Бегби открывает бумажник и достает оттуда сложенную в несколько раз газетную вырезку. Джон Дик разворачивает и читает:

- На выставке, посвященной творчеству трех заключенных из тюрьмы Сауфтон (Эдинбург), можно увидеть убедительные по форме и оригинальные по содержанию произведения искусства, созданные под опекой и надзором арт-терапевта Мэлани Фрэнсис. Калифорнийская уроженка работала в тюрьмах строгого режима у себя на родине и рассказывает о миссии искусства в таких условиях: «Проще говоря, речь идет о перераспределении энергии, что, в свою очередь, ведет к переоценке личного поведения и жизни в целом. Здесь я нашла так много самородков, которые никогда не имели возможности сиять».

Но отвлечемся от теории и просто насладимся работами преступника Фрэнсиса Бегби. Его поразительные портреты и скульптуры голливудских и британских звезд телевидения, в комплекте с порочными увечьями, проникают в наше подсознательное. Это извечное желание публики создавать кумиров, а потом развенчивать их.

- Между прочим, среди портретов была и бывшая жена этого обзорщика. Актриса. Ходили слухи, что он ее обманывал. – Франко смеется. – Тот еще мудак. По его словам, я начал новое художественное движение «Schadenfreude», – добавляет он кисло.

- Принесите мне ваших знаменитостей. Я причиню им вред, вы увидите их старыми и деградировавшими, представьте, что их единственный ребенок попал к Фреду и Розмари Уэст [Семейная пара серийных убийц, Фрэд Уэст пытал и насиловал подростков и молодых женщин, по меньшей мере 12 человек были замучены им до смерти. Его жена Розмари выступала в качестве сообщницы. – прим. Переводчика]. Боль исказит их миловидные лица. Пусть все увидят, что они такие же, как мы.

- Не имеет значения, откуда что взялось, – Джон Дик складывает вырезку и возвращает ее на стол. Франко знает, что Джон продвинулся внутри тюремной системы, и теперь у него куда больше возможностей и полномочий, чтобы проводить свои прогрессивные эксперименты. Его гнусавая апатичная речь – это вывеска, за которой прячется острый, живой ум. Джона всегда немного недооценивали и никогда до конца не поймут. Джон Дик усмехается: – Искусство имеет ценность, пока за него готовы платить. Ты попал в струю. У тебя талант.

- Мой талант причинять боль. Просто теперь я делаю это другим способом.

- Не думай об этом. Оставь это психологам, искусствоведам и неудачникам.

- За самоконтроль и высокие доходы, – Фрэнк Бегби ловко поднимает чашку с кофе.

Джон Дик присоединяется к трезвому тосту, а затем смотрит часы:

- Я должен вернуться к работе. Хочешь пойти со мной?

- Нет, я собираюсь спуститься по докам. Там все новое: круизный порт, казино...

- Да, – кивает Джон Дик, – трущобы преобразились.