Индивидуализм, пример, опыт, церковность, святые отцы

Та часть пастырского богословия, в которой рассматривалась (доселе) благодатная сторона пастырского служения, должна быть названа преимущественно принципиальной; та же часть, к которой мы теперь приступаем, может быть названа практической: если там говорилось главным образом о благодати и уже из нее выводились те или иные требования от пастыря, то эта часть, наоборот, будет иметь главным своим предметом ответную деятельность уже самого пастыря, хотя и опирающуюся на благодатную помощь.

Приступая к обзору характерных и наиболее важных сторон пастырской деятельности, должно заранее знать, что пастырское богословие может указать лишь наиболее типичные черты. Между тем как вообще в живой жизни нет двух человек, совершенно тождественных между собой, так, в частности, и в пастырском служении пути весьма разнообразны, индивидуальны. Например, даже среди апостолов наблюдается несомненное различие: твердый и порывистый, требующий практической деятельности святой апостол Петр, и рядом с ним — кротко-глубокий, но при своей видимой тихости более верный и преданный, любвеобильный, созерцательный Иоанн. Некоторые пасторологи даже стараются по апостолам нарисовать все возможные типы пастырствования. Или благоразумно-ревностный церковный деятель – святитель Кесарийский Василий и ближайший друг его — созерцательный богослов, миролюбивый искатель безмолвия св. Григорий Назианзин и т.д.

Правда, являются иногда в истории Церкви всеобъемлющие и уравновешенные типы пастырей (каков св. Василий Великий), но большею частью в каждом из них преобладает какая-либо одна индивидуальная черта, которая и накладывает в той или иной степени печать на все стороны его пастырского служения: иной отличается строгостью, другой — мягкостью, иной — проповедник, а другой – администратор; иной – догматист, другой -опытный подвижник, один — общительный, другой — отшельник и т.д. и т.п. И эти характерные черты почти неизгладимы. Правда, можно и даже должно те и другие крайности в них исправлять, уравновешивать, умерять, давать верное направление, но все же человек останется в корне самим собой, с уклоном в какую-либо одну сторону и ослаблением других. Если же кто захочет изменить себя в сторону вполне противоположную индивидуальности, то придет к искусственности для него фальшивой, а для дела малополезной или даже вредной. Но собственно индивидуализм по существу своему не только не представляет ничего опасного в Церковном строительстве, но даже положительно полезен, как полезны в организме разные члены со специальным их назначением. Господь, говорит св. Макарий Великий, принимает и сурового, и дает ему благодать, оставляя при нем его суровость¹. Поэтому мы даже и среди святых пастырей видим такие различные характеры, как святые Василий и Григорий, Иоанн Златоуст и его друг Василий, или из подвижников-пастырей последнего времени: Филарет Мудрый, митрополит Московский, и Филарет Благочестивый, митрополит Киевский, и т.п.

¹       В подлиннике: «Чтобы и после благодати испытываемабыла воля, к чему она склонна и с чем согласна, естество оставляется таким же, и человеку суровому оставляется его суровость,а легкому — его легкость... Иной, по естеству будучи суровым,предает волю свою богочестию, и приемлет его Бог, а естествопребывает в своей суровости, но Бог благоволит о нем...» (Макарий Египетский. Беседа 26-я. Гл. 5). — Прим. ред.

Имея это в виду, пастырское богословие при обзоре пастырской деятельности может указывать лишь типичные черты, не беря смелости касаться множества индивидуальных разнообразностей, а предоставляя каждому применять соответственно своей индивидуальности те или иные общие законы пастырской деятельности и, использовав свое специальное дарование Божие, послужить именно им Церкви и славе Божией.

В числе самых общих требований от пастыря на первом месте обыкновенно ставится то, чтобы он во всем был примером для паствы своей. Господь назвал великим того, кто сначала сам сотворит, а потом и.других научит (см.: Мф. 5:19). И конечно, люди несравненно легче воспринимают истину, если предварительно видят исполнение ее на деле. Exempla trahunt², говорила даже языческая пословица.

²       Пример увлекает (лат.). — Прим. ред.

Особенно же это нужно сказать про отношение подчиненных к начальникам. «Каков настоятель и начальник, – говорит св. Василий Великий, – таковы по большей части бывают обыкновенно и подчиненные» (V, 158)³. Эта обшая истина о заразительности примера, облегчающего подвиг, слишком известна, чтобы на ней долго останавливаться. «Если все вообще, — говорит св. Киприан Карфагенский, — обязаны хранить благочестие, то тем более обязаны заботиться пастыри; они должны подавать собой пример и утверждать прочих своим поведением и нравственностью» (Т. 1, письмо 56).

³      Ср.: св. Иоанн Златоуст. I, 426; VIII, 425 и др.

Но особенно пример нужен тогда, когда кругом жизнь начинает падать: в таком случае истинный, идеальный взгляд на спасение, в котором главное участие принадлежит благодати, а не людям, хотя бы и пастырям, ослабевает вследствие потери живого ощущения религиозной жизни. Поэтому пастырю в это время особенно необходимо наглядно показывать живую жизнь: чрез это он может как бы снова «заквасить» охладевший народ. «Праведники, — говорит св. Иоанн Златоуст, — имеют силу закваски, чтобы злых делать такими, каковы они сами. Праведников немного, так как и закваска не видима... Так и сила праведников — не в количестве, но в благодати Духа». Последними словами святого отца утверждается огромное значение образцовой жизни хотя бы не многих людей — действительно, в трудные моменты упадка существование где-либо – быть может, за тысячи верст — одного праведника служит оправданием идеала: всегда можно сослаться на него. В частности, и появление среди пастырства хотя бы одного праведника имеет значение и для самих пастырей: всякий образцовый человек как бы оправдывает все сословие свое.

Но что делать пастырю, если его жизнь не оправдывает учения, которое он проповедует. Святые отцы отвечают на это очень строго. «Или вовсе не учи, или учи доброй жизнью; иначе будешь одной рукой притягивать, а другой отталкивать» – говорит св. Григорий Богослов (V, 170). А «если ты не имеешь дел, то... лучше молчать», — дополняет св. Иоанн Златоуст (IX, 278). И психология таких строгих советов понятна, ибо, если пастырь делает что-либо по требованию устава, в таком случае его личность как бы стушевывается, но, когда он проявляет еще и собственную инициативу, тогда его личные недостатки выступают явно; и, естественно, учение не приводит к благим результатам, а иногда даже может и повредить, если слушатели не отличаются особым смирением. «Слово без жизни, — говорит св. Исидор Пилусиот, — несмотря (даже) на сильное и блестящее изложение его, служит только в отягощение слушателям»⁴.

⁴      Отечник. 245. Здесь и далее цит. по: Отечник: Избран-

ные изречения святых иноков и повести из жизни их, собранные епископом Игнатием (Брянчаниновым). СПб., 1891. Арабскими цифрами указаны номера страниц.

И это понятно. С одной стороны слушатели и в совести своей и из проповеди сознают справедливость слова, — и уже это одно нередко доставляет неприятное ощущение грешному сердцу, чувствующему разлад действительности с идеалом. А с другой, помысл невольно осуждает пастыря, не делающего того, чему учит. От этого тяжесть совести увеличивается еще более: нужно не осуждать того, кого не осудить трудно. В результате, после такого «руководства» исполнять его еще более не хочется; а между тем, совесть и «руководство» требуют этого. В силу этого раздвоения и получается чувство отягощения у слушателей, которое, требуя исхода, разрешается естественно раздражением против виновников его, а иногда прямым осмеиванием их⁵.

⁵      См.: Св. Иоанн Златоуст. VII, 17.

Таков принципиальный ответ. Но на практике могут быть некоторые обстоятельства, смягчающие этот приговор и дающие и иной, более удобный исход: прежде всего, хотя жизнь священника гораздо больше на виду, чем -простых мирян⁶, но все же многое скрывается от посторонних взоров, и, без сомнения, так и должно быть, дабы менее подавать соблазна верующим.

⁶      См.: Св. Иоанн Златоуст. О священстве. I, 477.

Особенно же это нужно сказать про города, где миряне и пастыри почти не знают друг друга. Затем и качество руководимых имеет значение: простой народ, как выяснилось выше, нормальнее смотрит на достоинство пастырей и сам смиреннее, а потому менее требователен — следовательно, там можно с большей смелостью предлагать слово поучения. Но нельзя того сказать уже про класс интеллигентный — здесь должно быть более разбора, ибо здесь и смирения меньше, и церковная жизнь слабее. Но главное должно иметь в виду следующее. Пастырь обязан руководить пасомых, и руководить всесторонне, освещая все учение Христово. А между тем и для образцового пастыря, за редкими исключениями, почти немыслимо, чтобы он исполнил «все поведенное», чему учит, тем более для пастыря слабого, «не радящего» о себе. Вследствие этого он должен хотя бы избегать обличающего, «учащего» (докторского) тона в руководстве, а смириться в душе и говорить просто, с сознанием долга своего — следовательно, не от себя, а от Церкви; равным образом и в богослужении также ничуть не должно проявлять своей личности, а опять наблюдать естественную для такого пастыря «простоту», скромность. И это поведение исполняющего долг, наложенный Церковью, как бы устранит из внимания паствы его личность, а с ней и возможность худого влияния. Но если уж жизнь пастыря слишком худа и известна пастве, то такому действительно лучше и совсем не учить, а быть может, и уйти от фактического пастырства, если он не желает исправиться. «Ни от кого Господь не терпит более оскорблений, как от пастырей-соблазнителей, — говорит св. Григорий Богослов, — не порочные ли пастыри служат виной, что хулится высокое звание пастырей — преемников Пастыреначальника Христа? Не они ли виной, что самое Слово Божие, устами их проповедуемое, презирается и осмеивается? Не они ли виной, что и самая вера христианская унижается и бесславится?» (Слово 3-е. 1).

И наоборот, пастырь, живущий достойно своего звания, даже не имеет особой нужды «прибегать к слову вразумления и врачевания пасомых», говорит св. Иоанн Златоуст, ибо вся жизнь его есть руководство. Этим объясняется, между прочим, и то, что при достойном ведении благодатно-молитвенной стороны не требуется необходимо проповедь, так как само совершение Таинств, богослужение — все это есть непрерывная и действенная проповедь.

Обращаясь к современному состоянию нашего народа, должно сказать, что спокойное время отходит: жизнь падает не только в городском населении, но и среди крестьян; требования и критика поднимаются с упадком смирения и развитием образованности, иногда мнимой, но гордой; растет маловерие — короче говоря, падает жизнь, «дело». А, следовательно, дабы возбудить ее, снова заквасить, нужно и равномерно сильное средство, то есть тоже дело, тоже жизнь или пример, что и обязаны делать пастыри, обязанные, по слову апостола Петра, подавать пример стаду (I Петр. 5:3), если они желают за это получить неувядаемый славы венец (1 Петр. 5:4), а не подвергнуться грозному суду Пастыреначальника: Иже аще соблазнит единого малых сих, верующих в Мя, уне есть ему, да обесится жернов оселский на выи его, и потонет в пучине морстей (Мф. 18:6).

В связи с требованием от пастыря примера должно поставить еще более важное общее требование: необходимость духовного опыта. В сущности говоря, это само собой подразумевается, когда речь идет о примере: пример есть внешний факт, а опыт — внутренний материал для него; пример — проявление, а опыт — сущность. Но об этом требовании должно говорить особо потому, что иногда пример понимается несколько поверхностно, внешне — как внешнее обнаружение религиозности и нравственных предписаний, а, с другой стороны, пример есть простой факт; между тем от пастыря требуется не только делать, но затем и учить — следовательно, для этого нужно еще и замечать за собой переживания, дабы уметь их и передать. А это и есть опыт.

В понятие опыта входит прежде всего личная живая жизнь, сопровождаемая, во-вторых, сознанием, так что вообще опыт можно определить как опознанную жизнь, а отсюда происходит плод ее — опытность.

И это именно требование и должно быть предъявлено пастырю во всей силе, как требование в высшей степени для него важное и для руководства необходимое. В самом деле.

Пока пастырь живет еще, хотя бы и искренно, и довольно прилично, традиционными догматическими требованиями, исполняет механически, хотя бы и добросовестно, богослужебный устав и т.п., он, в сущности говоря, человек более или менее схоластический, то есть отвлеченно-школьный, безжизненный, мертвый. Между тем от пастыря требуется, чтобы он поддерживал жизнь, всеваемую благодатью, но жизнь не может поддерживаться мертвым — наоборот, и при всей внешней примерности неопытный человек может даже и других постепенно мертвить. Совершенно иное и громадное значение производит пастырь с живым личным опытом. История слишком наглядно показывает нам, насколько велика разница во влиянии между ученейшими, но сухими людьми, с одной стороны, и какими-либо простецами, но опытно постигшими христианство — с другой. И это совершенно естественно.

Во-первых, опыт, живая жизнь, дает пастырю самому единственную возможность вполне усвоить самое христианство. Христианство ведь не сборник нравственных изречений, не есть отвлеченная философия, а живая жизнь, принесенная Господом, а следовательно, и усвоена она мржет быть только жизнью, а так как, кроме того, жизнь эта по существу своему есть «новая», то есть такая, понять которую не может человек, не живший ею раньше, притом жизнь в последней основе — благодатная, таинственная, не всегда переводимая на ограниченный язык человеческий, — то это требование опытного переживания, и особенно от пастыря, становится совершенно неизбежным по самому существу дела.

Но, помимо того, личный живой опыт имеет громадное значение со стороны пастырско-педагогической.

Как бы ни изучать всевозможные богословские науки, все же никогда пастырь не достигнет до верного и глубокого понимания религиозно-нравственной жизни своих пасомых; правда, заученные на память совершенно верные сведения и благие советы находятся в его распоряжении, но остаются открытыми самые главные вопросы: кому? когда? что? и сколько нужно дать? Никакая наука полного ответа на все эти возможные случаи дать не в состоянии: жизнь настолько разнообразна, разные люди в одних и тех же положениях настолько противоположны, переживания души настолько бывают иногда изменчивы и глубоко тонки, что подходить ко всему с заготовленными мерками — значит действовать почти механически-слепо. Вместо пользы может получиться иногда чистый вред при всем искреннем желании пастыря помочь делу. Совершенно иное значение имеет собственный опыт. Здесь пастырь, сам переживая те или другие душевные движения, ясно замечает всю ту сложность сочетаний, перемен в них, какие происходят; от него не ускользают и самомалейшие движения. А так как человек в основе души тождествен со всеми, то это дает ему право и возможность именно прежде всего понять душу другого. А от пастыря, как духовного врача, прежде всего и требуется правильно поставить духовный диагноз. А он (в-четвертых) затрудняется в высокой степени еще и тем, что пастырю по большей части приходится иметь дело с людьми душевно нездоровыми, изломанными, запутанными, и если вообще душа человеческая — бездна, как говорит св. Макарий Египетский, то больная душа – тем более. А опыт свой и дает пастырю громадную услугу для понимания ее. Для сравнения можно указать на пример опытного врача и дипломированного провизора: первый действует сознательно, как бы видя организм насквозь; второй же отпускает лекарства, услышав лишь голое название болезни или еще проще — по чужому рецепту.

Но еще, быть может, гораздо важнее то, что опыт дает пастырю глубокую убежденность, прочувствованность, духовный огонь. Подобно тому как опытное восприятие внешними органами чувств дает неотразимое убеждение в свойствах познаваемых предметов, так и внутренний опыт дает своего рода духовную зрячесть, а следовательно, и убежденность, прочувствованность или, проще сказать, жизнь на месте мертвой схоластики. Поэтому, когда такой пастырь будет совершать свое служение во всех ею видах, эта жизнь ясно скажется. «У опытного, – говорит Нил Синайский, — слова сверкают силой»⁷.

⁷       В подлиннике: «...Деятельное премудрее зиательного и

говорительного... при деятельности слова сверкают как молния, а когда нет дел, слова не сверкают силою дел» (Нил Синайский. Мысли и увещания. 45 //Добротолюбие. II, 291). Автор не указывает, каким именно из изданий Добротолюбия (различающихся количеством страниц) он пользовался, поэтому составителями указываются названия творений, на которые ссылается автор, и номера их разделов (глав). Цитаты уточнены по изд.: Добротолюбие: В рус. пер., доп. Сергиев Посад, 1992. 5 т. (Репринт издания: СПб., 1877-1889; 2-е изд. М., 1883-1901). Римскими цифрами указаны номера томов, арабскими – номера страниц. — Прим. ред.

Действительно, совершает ли он Таинство, отправляет ли богослужение, говорит ли проповедь, беседует ли о самых простых, всем известных вещах — везде, в самой мелочи, чувствуется внутренняя сила, мощь, огонь, живая жизнь. Про Господа говорили, что Он учит не как схоластические книжники и фарисеи, хотя и знавшие, быть может, сколько йот заключается в законе, а как власть имеющий (Мф. 7:29). И эту власть, силу, авторитетность Он имел потому, что «видел» и «слышал» Самого Отца, что Он жил в недрах Того, о Ком говорил. Правда, можно возбудить в себе и ложную одушевленность, мнимую жизнь, но, во-первых, ею не удовлетворится сам пастырь, особенно если он чутко искренний; а во-вторых, рано или поздно поймут это, и даже, быть может, очень скоро, и пасомые, и тогда всякая «власть» исчезнет, не говоря уже о ее греховности. Наоборот, истинная, живая жизнь, живой опыт дадут себя сразу почувствовать, хотя бы пастырь по смирению старался скрыть его. «Как раскаленное железо, — говорит еп. Феофан Затворник, — неизбежно распространяет от себя тепло на окружающие предметы, так не может не действовать на других и опытный пастырь».

В связи с этим получает, между прочим, разрешение вопрос об образовании. Как бы то ни было, живая собственная жизнь пастыря неизмеримо важнее. Некоторые полагают, что «благочестие» есть своего рода «фельдше-ризм» в пастырстве, тогда как наука, богословская и общегуманитарная, делает «доктора». Конечно, в одни и те же слова можно вкладывать смысл с различными оттенками, но если понимать под благочестием (как это и есть) живой сознательный опыт, то в указанной оценке кроются глубочайшее противоречие и вредная фальсификация — совершенно наоборот, благочестие есть опытная, экспериментальная, самая точная наука, а «науки» суть именно духовной «фельдшеризм» или даже «провизор-ство», имеющее значение подготовительное и дополнительно-служебное, а никак не самодовлеюще-существен-ное в служении пастыря. Таково решение по существу: «науке» отводится второстепенное место после опыта. Но при современном переоценивании «ума», образования и при общем подъеме интеллектуального развития и пастырю, насколько возможно, нужно быть все же на уровне общекультурного состояния. Но главная — своя опытная религиозная жизнь: с образованием но без духа, ныне особенно, пастырь не будет иметь почти никакого значения в смысле спасения возрождения, тогда как при опыте, хотя бы без образования особенного, пастырь может иметь громадное влияние. Например, о. Иоанн Кронштадтский, о. Алексей (Соловьев), о. Георгий Чекряков-ский и, наоборот, столичные пастыри.

И если когда, то именно теперь современное общество, изверившееся в себе и людях, само глубоко образованное, но этим не удовлетворяющееся, с чуткой душой, воспитанное на экспериментальных науках, требует и от пастырей опыта и опыта. Словам ныне не верят особенно, а факту, жизни, и совершенно справедливо. «Более будь привязан к Богу, чем стой за учение о Нем. Всякое слово можно оспаривать словом, но жизнь чем оспоришь?» — говорит св. Григорий Богослов (V, 170). И еще древние говорили: Πάνυ λόγφ λόγος άντικείται; — а против живой проповеди немудрых рыбарей не устоял и целый мир.

И поэтому современным пастырям особенно потребна живая жизнь, свой опыт. Образование растет, а между тем влияние пастырства падает; наоборот, увеличивается маловерие, встречаются даже и современные мертвецы духовные⁸.

⁸      Мы знаем одного расстриженного бывшего священника, нагло заявившего нам об атеизме и отрицании души, хотя теперь он продолжает заведовать церковным (!) отделом в газете «Новое время» (М. Паозерский).

И это необходимо: жизнь родится от жизни, а не от буквы. А жизни-то и мало. А между тем жизнь падает, культура — особенно в духовном направлении — развивается, запросы и критика увеличиваются. Пастырство же или не двигается вперед по духу или даже идет за культурой, хочет действовать ее собственными средствами.

Но здесь опять возникает практический вопрос: что же делать, если опыта еще нет или он слишком ограничен, как это наблюдалось ранее, наблюдается и у многих современных пастырей и как это естественно в только что принявших сан священства и, следовательно, не успевших еще приобрести нужного опыта?

Прежде всего понятие опыта широко. В нем возможны многие ступени, начиная от простоты веры младен-ствующего ума и до созерцания. Поэтому всякий пастырь может обладать тем или иным опытом —нужно лишь жить живой жизнью и наблюдать ее над собой для научения и других. Одно только важно при этом, чтобы пастырь всегда был искренен, прост душой, естественен, на какой бы ступени опыта он ни стоял, а не брал бы на себя несвойственную еще ему высшую меру. И в меру этого своего живого опыта, кому сколько дал Господь (см.: Рим. 12:3; 2 Кор. 10:13; Ефес. 4:7) соответственно способности его и мере добра, которое он сделал (Ефес. 6:8), то есть личного пастырского подвига, он и будет влиять действенно.

Следовательно, прямое решение этого вопроса заключается в том, чтобы пастырю самому стремиться к опытной жизни — возгревать дар благодати, полученной в хиротонии. Без этого возгревания может заглохнуть и то, что было прежде. А возгревать духовную жизнь пастырю, конечно, удобнее и легче и, конечно, гораздо обязательнее, чем кому бы то ни было. Во-первых, это составляет специальную его задачу, а потому он невольно об этом и должен думать. Если другие должны заботится об устройстве общественных и государственных порядков, включая сюда и устройство всевозможных кружков, комитетов и прочее, то главнейшую задачу личной деятельности пастыря — после совершения Таинств и богослужения — составляет именно воспитание («культивирование») «новой», духовной жизни, столь отличной от мирской. Даже Fie столько его должна занимать «любовь к ближним» сама по себе (автономная), о которой теперь так много говорят, сколько именно развитие христианской религиозной жизни, сущность которой, как и всякой религии вообще, заключается в любви к Богу, из которой проистекает и на которую опирается уже и любовь к ближним. Пастырь должен показать жизнь в Боге, а для этого он должен жить, ибо словом дела не заменить. Во-вторых, вся жизнь его складывается именно так, что доставляет наилучшие условия, не говоря уже о знании веры, но и все: постоянное участие в Таинствах, частое причащение Тела и Крови Христовых, весьма частая молитва в церкви, на требах, дома, глубочайшее знакомство с душами человеческими на исповеди, какового знакомства не имеет ни один психиатр, возможность общения с религиозно-опытными людьми и прочее, — все это дает глубочайший источник для возгревания и питания его духовного опыта, который благодаря этому может обостряться и развиваться до степени, прямо почти недоступной простым мирянам. И действительность показывает, что многие пастыри, если только они искали этого или хоть относились искренне-сознательно, вступив на свое служение холодными схоластами, постепенно возгревались до высокого благодатного одушевления, сами с радостью удивляясь происшедшему в них перевороту. В-третьих, пастыря не должна пугать трудность задачи: от него ни Господь, ни паства не требуют, собственно, больше того, что он может дать, а давать, сколько может по своим силам. Но и этого, хотя бы среднего, опыта достаточно будет для того, чтобы зажигать, возгревать и подкреплять пасомых; а как специально пекущийся о духовной жизни и как имеющий наиболее удобные к тому условия, он — при желании — весьма скоро может не только достигнуть до степени запросов своих пасомых, но и стать выше их. Впрочем, в-четвертых, весьма важно даже не только количество опыта, сколько качественно-живой тон служения пастыря; если паства увидит, почувствует, что ее пастырь сколько бы то ни было, но именно живет, то этот живой, так сказать, родник и будет ее притягивать к себе. И в какой степени будет оживляться и усиливаться он, в такой степени будет более привлекаться и паства, и она уже никогда не отойдет от такого пастыря, ибо чувствует в нем воду живую, хотя бы сначала еше и не глубокую. Наконец, в-пятых, в самом крайнем случае пастырь, даже быв прежде недостойным, и от этою может извлечь пользу для паствы: сознательное отношение к своим отрицательным сторонам даст ему по крайней мере и отрицательный опыт, благодаря чему он может если не научить тому, что и как делать, [то] хоть опытно предупреждать других от пути греховного, описывая его источники, проявления и последствия, показывая, чего и почему не должно делать.

Ввиду этих соображений пастырь, во всяком случае, может, следовательно, иметь тот или иной духовный опыт и в меру его руководить пасомыми⁹.

⁹      Глубокое значение опыта, между прочим, сказалось бы

на пастыре и в том, что он совершенно ясно убедился бы в необходимости именно аскетического, необычайного, более миро-отреченного, чем духовного; образа «мирного» пастыря, между тем жизнь, чужда для этого, немного из них принимают священство. Нам не приходится ожидать от пастырей прямого самоотречения (была специальная лекция на эту тему).

А помимо своего этого личного подвига, пастырь имеет и особую благодатную помощь во всем. Действительность показывает, что во время совершения таинств, богослужения, молитвы, советов, проповеди пастырь, особенно же и сам старающийся возгревать дар хиротонии, получает некоторую поднимающую его дух силу. Поэтому иногда приходилось отмечать наблюдения мирян, которые говорили, что за службой или проповедью они не узнают того самого «батюшку», с которым лишь накануне обращались так просто, если не более того. Отмечают также и сами пастыри, что нередко, особенно во время исповеди, как-то ясны становятся ответы на вопросы, так что после иногда приходится удивляться удачности потребных советов и т.д. Конечно, здесь действует благодать Божия, посредствующая пастырю во спасении им ближних по вере их. И к ней именно и должен больше всего обращаться пастырь, особенно в трудные и сомнительные моменты своего служения: молитва пастыря к Пасты-реначальнику по поводу пасения Его же стада, иконома к Домохозяину по вопросам спасения Его же дела — вот главное средство для самого пастыря в недоуменные моменты; И Господь так или иначе не оставит Своего ближайшего служителя и сотрудника. Преподобный Серафим Саровский, когда к нему обращались за советом, сразу отвечал на вопросы. Когда по этому поводу спросил объяснения один пастырь, то преподобный ответил ему: когда меня спросят, то первую мысль, какая приходит ко мне в сердце, я считаю данной Богом и говорю ее вопрошающему. Конечно, это уж свойственно святым людям, но отчасти подобное может быть и у всякого служителя Божия.

Но еще более важный по существу и главнейший для пасомых путь — это направление их самих к Самому источнику Жизни — Богу. Что бы пастырь ни делал, как ни руководил, он может иногда усомниться в правильности своего служения, [особенно] если он не отличается

богатством опыта, поэтому всегда, хотя бы в заключение, он должен еще направить пасомого к молитве, а затем и к Таинствам, чтобы Сам Господь устроил все или хоть исправил совершённое. И понятно, почему многие пастыри в прежнее время искренно, с глубокой верой, а теперь нередко и по шаблону, механически на разные недоуменные вопросы, особенно же о тонкостях духовной жизни, отвечают: «Молись Господу». Хотя этот ответ многим пасомым, особенно же отличающимся горделивостью или просто больным, исстрадавшимся в душе, больно и неприятно слышать, ибо они не нашли в пастыре ожидаемого успокоения, но, без сомнения, он самый верный, безопасный и в то же время радикальный — нужно только искренно убедить пасомых смотреть на этот совет не как на мертвое слово, лишь бы развязать себя пастырю, а убедить самим делом просить помощи у Господа. И Господь неложен, ибо Он Сам сказал: Все, чего ни попросите в молитве с верою, получите (Мф. 21:22; ср.: Ин. 14:13-14; 15:16), особенно же если будут молиться вдвоем, а тем более с благодатным пастырем: Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного (Мф. 18:19; ср.: Ин. 15:16).

Благодаря всему этому пастырь при желании и в меру сил своих при подвиге может быть более или менее опытным руководителем спасения.

Но, кроме того, у пастыря в помощь собственному опыту служит и более авторитетный опыт. Жизнь христианская в основе своей и даже в главных проявлениях — одна и та же от времени Спасителя и апостолов до наших дней и до скончания века. Поэтому самый наилучший и удобнейший путь спасения в основе своей должен быть уже данным со времени самого христианства, а последующая жизнь паствы и опытных пастырей должна была выработать опытный путь и в подробностях. И действительно, такой путь дан — в Церкви. К этой сокровищнице именно и должен прибегать пастырь во всех случаях своей жизни; весь устав ее, характер направления в мышлении и настроении спасаемых ею — короче, и дух, и внешние проявления Церковной жизни — вот и сокровищница, и мерило для пастыря. Если он сомневается в чем-либо, должен прежде всего обращаться к опыту и практике Церкви: как на то или другое смотрела и уже ответила Церковь? А если нет специального ответа на какой-либо частный вопрос, то в каком духе она же ответила бы? Такое самосознание «церковности» всегда должно сопровождать пастыря; не «свое мнение» он, собственно, должен высказывать, а отстаивать единственно Церковный голос. Если вообще для православного христианина должно быть в живой связи с Церковью, всегда единой, то для пастыря решительно безусловно необходимо отстаивать status quo Церкви, ибо он не хозяин в Церкви (это принцип душевно-папский), а ее же пастырь (лишь пастух), иконом при ней¹⁰. Между тем ныне, к глубокому горю, замечается и среди пастырей, особенно городских, нецерковность¹¹.

¹⁰     Разумеется, частичные изменения могут и должны быть в Церкви, но они опять-таки должны совершаться в строжайшем согласии с самой же Церковью-духом, канонами, ее отцами, мнением полноты духовных членов Церкви (приход)."           Один Санкт-Петербургский протоиерей жаловался, что

его в столичных пастырях удручает больше всего именно «нецерковность» большинства их. Корень этого – в потере живого опыта, с одной стороны, и самомнения — с другой. Отсюда -рационализм, протестантствующий в мысли, и пресвитери-анизм в их настроении.

А это ведет к тому, что пастыри, и без того мало имеющие личной духовной правильной жизни, лишаются еще и векового авторитетного, Святым Духом утвержденного опыта, поэтому, естественно, получается во всем крайняя беспочвенность, а отсюда являются пастыри обо всем со «своими мнениями», сколько разнообразными, столько же и неверными. Истинный же православный церковный пастырь всегда и во всем должен прежде всего обращаться или хоть непременно проверять себя принципом церковности. И особенно к этому принципу он должен прибегать в борьбе с еретиками, сектантами и прочим: что не в Церкви, не по-церковному, то все неправильно.

Здесь только возникает вопрос, где критерий этой церковности? Для человека, опытно живущего церковной жизнью, понимание церковности внутренне очевидно само собой, как для всякого опытного практиканта сразу заметны правильность или уклонения в известном ему деле. Истинный церковный пастырь непосредственно чувствует, нашли ты или от супостатов (Нав. 5:13), ясно видит, подходит ли то или иноеявление к Церковному воззрению.

Но, помимо этого, есть и более явные признаки: — это Слово Божие и Священное Предание в виде постановлений Соборов и творений святых отцов. Нет нужды доказывать важность и необходимость для пастыря основательного и глубокого изучения Слова Божия (хотя на практике современные пастыри, призывая к нему других, сами нередко страдают печальным малознанием его, уступая иногда и малограмотным сектантам); истинность этого положения и сознание полезности его требуют от каждого только уже осуществления на деле. Признаются также, впрочем уже с меньшим доверием, и каноны, хотя в наличной жизни пастыри опять-таки мало обращаются к этим выработанным Церковью руководствам. Но еще меньше знакомы пастырям, хотя практически и особенно на первых порах более важны, чем даже Слово Божие, Творения святых отцов и жития святых¹².

¹²      Некоторые пастыри не только никогда не слыхали осв. Варсанофии Великом, Авве Дорофее, которого, по словамАмвросия Оптинского, всякий монах (а следовательно, пастырьтем более) должен знать так, как солдат знает свой артикул (устав), но не видали и не имеют представления даже о знаменитой «Лествице» прп. Иоанна Лествичника, книги специальноруководствующей по ступенькам духовной жизни. Многие ознаменитых 5-ти томах Добролюбия знают только понаслышке,а иные и совсем не слыхали.

Как это ни странно, но таково мнение обще-отеческое, выраженное, между прочим, в таких словах еп. Феофана Затворника: «Плодоноснее — Слово Божие, а за ним — отеческие писания и жития святых. Впрочем, нужно знать, что жития — лучше для начинающих, писания отеческие — для средних, Божие же слово — для совершенных»¹³.

¹³      Феофан Затворник, сет. Путь ко спасению. С. 233.

И это, собственно, психологически естественно. С одной стороны, они не только знали прекрасно само Слово Божие, но и опытно, жизнью убедились в правильности писаного, достигнув самым делом благодатного озарения Духом Святым очищенною от страстей их ума. Следовательно, авторитет их, по существу, отовсюду несомненен, во всяком уже случае неизмеримо достовернее обычного человеческого разума. А с другой стороны, они только гораздо подробнее и приспособительнее к индивидуальности человеческой природы и естественному мышлению раскрыли то же самое Слово Божие, так что у них можно находить и доселе всевозможные ответы даже на частные, мелкие запросы человеческой души¹⁴.

¹⁴      См.: Жизнеописание Игнатия Брянчанинова. С. 90.

А еще важнее то, что постепенное вчитывание в их творения дает возможность впитать в себя правильный христианский дух, который поднимает и веру, и стремление к совершенству, с которыми уже затем без опасения за ошибочность можно приступать и к чтению Слова Божия, а затем и защите своего православного учения¹⁵.

¹⁵     А ведь необходимо сознаться, что мы весьма не точнознаем свое православное учение, несмотря на многолетнее учение по школьным учебникам, нередко зависящим от иностранных руководств, и во всяком случае сухих, бесцветных.

И конечно, для пастыря нужны все творения: одни (святые Афанасий Великий, Григорий Богослов, Василий Великий, Иоанн Дамаскин, Иоанн Златоуст и др.) — для верного и точного выяснения христианского мировоззрения с догматической стороны, другие (особенно святые Иоанн Златоуст, Иоанн Кассиан Римлянин, Авва Доро-фей, Димитрий Ростовский, Тихон Задонский и др.) – с нравственной, третьи (святые Макарий Египетский, Иоанн Лествичник, Исаак Сирин, Варсанофий Великий, тот же Златоуст, св. Симеон Новый Богослов, из русских — Нил Сорский, еп. Феофан Затворник и известное пятитомное Добролюбие) – с аскетическо-мистической. Если первый род творений важен для точного мировоззрения, второй — преимущественно для проповедничества, то третий особенно важен пастырю для личного руководства пасомых в индивидуальных переживаниях каждого из них. Для этого здесь заключается такой поразительно богатый материал, что весьма часто можно встретить мелкие вопросы даже в той же формулировке, какую встречает пастырь и теперь спустя тысячелетия¹⁶.

¹⁶ Один пастырь никак не мог объяснить простой крестьянке, почему это она, несмотря на все усилия свои — от усердных поклонов до насильного выжимания слез, добилась только последнего, в душе не чувствует теплоты молитвы, будто сердце ее замерло. Между тем прямой ответ на это есть у св. Макария Египетского, а творения Варсанофия Великого и Иоанна Про-рока так и озаглавлены: «Ответы на вопросы учеников, каковых ответов в ней заключается 850 и 5 св. Нифонта». Подобные же вопросоответы приложены и у Аввы Дорофея в конце книги (см.: Преподобного отца нашего аввы Дорофея душеполезные поучения и послания с присовокуплением вопросов его и ответов, данных на оные святыми старцами Варсануфием Великим и Иоанном Пророком. М., 1856).

Вполне естественно поэтому, что даже светский человек — А. С. Хомяков нередко, вместо того чтобы самому отвечать на поставленный вопрос, доставал творения какого-либо святого отца, открывал нужное место и читал его вопрошавшему. Известно, что и все пастыри-подвижники, кончая о. Иоанном Кронштадтским, воспитывались на святых отцах, и между прочим, у нас, в России, особенно на св. Иоанне Златоусте, этом всеобъемлющем, глубоком при крайней простоте, одушевленном при полной естественности, великом отце и учителе Церкви¹⁷.

¹⁷      И глубокую благодарность нужно отдать Санкт-Петер-

бургской духовной академии за издание и распространение его в полном виде.

И это вполне понятно. «Пустыня (в которой воспитывались отцы-аскеты и, между прочим, св. Иоанн Златоуст. — Прим. авт.), — говорит один автор статьи "О необходимости изучения аскетических творений в деле пастырского служения", — пустыня — это как бы громадный ученый кабинет, где почти непрерывно день и ночь заняты изучением человеческого духа. Строгое наблюдение (эксперимент), постепенное самоуглубление открывают перед ними удивительные явления и стороны души человеческой. Отсюда аскетику, нисколько не сомневаясь, можно назвать сборником необычайных открытий в духовной жизни человека. Если сравнить эти открытия со всевозможными учеными психологическими сочинениями новейшего времени, то нет сомнения, что предпочтение придется отдать первым»¹⁸.

¹⁸      Вера и разум. 1898. Кн. 12. С. 734; см.: Жизнеописание

Игнатия Брянчанинова. С. 89,91,97; Св. Иоанн Златоуст. 1,22— 23 и др.

Действительно, нынешней лишь зимой одним доцентомМосковского университета — Эрном был прочитан доклад о св. Максиме Исповеднике — философе, которого автор ставил гораздо выше, чем Канта. Так смотрят светские люди, а к нашему богословски образованному сословию скорее относятся следующие слова одного древнего старца: «Отцы жили, другие после них списали, а мы книги на полку положили».

Таким образом, идея Церкви, изучение святых отцов дадут глубокую авторитетную помощь пастырю в его служении; но, без сомнения, опять-таки еще важнее жить самому опытной духовной жизнью, только под руководством той же Церкви и святых отцов; иначе, то есть без жизни, во-первых, можно перетолковывать ложно и самих отцов Церкви сообразно своему настроению, а, во-вторых, все же в душе останешься схоластом, что не принесет глубокого удовлетворения ни самому пастырю, ни вполне достаточной пользы пасомым; наконец, не удастся даже и воспитать любви к чтению их, ибо человек и любит и понимает себе сродное. Когда же соединится опыт с изучением благодатных творений, тогда пастырь будет действительно ценным руководителем. Изучая отцов, говорится в Добротолюбии, «ты очень скоро соберешь богатый приплод и пользу... и соединяя с научением и делание узнанного, преуспеешь до того, что будешь в состоянии и других увещевать и руководить самым опытом к вещам божественнейшим, для многих недоступным»".

" Каллист и Игнатий, прп. Как должно слушать и принимать духовные словеса отцев//Добротолюбие. V, 417—418.

А если бы мы сохраняли благодать, полученную в крещении, и жили свято, то, кроме опыта, ничего бы не нужно было. «По настоящему, — говорил св. Иоанн Златоуст, — нам не следовало бы и иметь нужды в Писании», то есть в Слове Божием, если бы мы, христиане, руководились Духом Святым²⁰.

²⁰     Толкование на святого Матфея Евангелиста. Беседа 1.VII, 5.

 

МОЛИТВА