Оставалось несколько последних маршрутов. Уже догорало лето.Созрев, опадала оранжевая морошка, на корню засыхали и сморщивалисьподберезовики и маслята, багровели поляны брусники. Светлели леса,прибавлялись золотые и алые краски. В глубине кедровника стояла палатка нашей начальницы ЛидыПавловой. Мы же обосновались у обрыва к ручью. Посередине лагеряоборудовали кухню, то есть вбили колья с перекладиной над костром,сверху натянули брезент от дождей, из жердей сделали нары для хранениямешков и ящиков с продуктами. А в километре от нас было море. И днем, и особенно по ночам мыслышали его трубный гул. Море подбрасывало нам разную мелочь: доски,обрывки сетей, ящики, поплавки из пенопласта. Так что мы сделали столи табуретку и могли теперь, расположившись с комфортом, сколько угоднослушать Лидины наставления... Сегодня Лида Павлова идет с Колей Дементьевым на гольцы,нависающие над речкой Безымянкой. Боре и мне она приказывает двигатьсяпо самой речке и взять не менее пятнадцати шлихов. Дело привычное, нотут надо еще через водопад и горловину у гольцов выйти к высокогорномуозеру, обозначенному на карте просто цифрой 307 - высотой над уровнемморя. Оно лежало в каменной чаше. Поблизости не было подобных озер, истранно, что эвенки, мудрый и поэтический народ, кочуя по этим местам,оставили его без имени. Почему же они не раскидывали здесь своихстойбищ? Что заставляло охотников стороной обходить это озеро? Ведьэвенки прокладывали тропы в куда более трудных горах... Для нас озеро представляло практический интерес. Сюда впадалонесколько ручьев, и за тысячи лет вода, несомненно, нанесла многоинтересного. По шлихам у озера мы могли бы определить присутствиедолгожданных рудных пород. В том, что они здесь есть, мы несомневались. На это указывали разные косвенные данные, включаягеологическую разведку с самолетов и спутников. Мы видели это озеро с вертолета. Оно сверкало, как бриллиант,вделанный в темно-зеленую оправу кедрового стланика. Всегда кажется,что все таинственное надежно прикрыто неприступными горами изарослями. Но с тем большим упорством мы хотели пробиться к озеру. Нампредставлялось, что вообще-то и через прижим, и через водопад, исквозь стланики пройти можно. Но Лида умела читать аэрофотоснимки. Унее был стереоскоп, где, как наяву, рельефно-выпуклыми виделись горы ибезнадежно глубокие ущелья. Она-то лучше знала, какая дорога насожидает, потому и сказала: - Только не рискуйте. Отказ - не обух: шишек на лбу не будет. - Постараемся, - отвечает Боря Доля (он старший). Мы натягиваем болотные сапоги и в который раз недобрым словомпоминаем снабженцев экспедиции. В мороз сапоги лежали в холодномскладе, потеряли эластичность, полопались и, несмотря на все старанияих заклеить, текут, как решето. Берем лоток, саперную лопатку, свитеры, котелок, кружки,полиэтиленовые мешки, которые приспособили как укрытие на случайдождя. Из продовольствия кладем в рюкзак только хлеб, чай и сахар. Поопыту знаем: есть не захотим, в тяжелой дороге будет мучить толькожажда. Мало сказать, что Борис Доля долговязый и крепкий - он простоогромный. Природа сработала его грубо, объемно, на совесть. Когда оншел через стланик - стонал и плакал лес. По дремучей рыжей Боринойбороде тек пот, его длинные сильные руки легко раздвигали самыекрученые заросли. А комары, не дающие покоя даже медведям, шарахалисьот него. Вообще Боря художник. Но каждое лето он становится шлиховщиком вгеологической партии. Наверное, эта перемена приносит новыевпечатления, отдых от несладкого и нелегкого труда графика, хотяработа шлиховщика тоже не мед и от нее ломит в пояснице и зверствуетрадикулит, и дает она далеко не длинные рубли. Он и меня выучил этойработе - нехитрой, но требующей сноровки, терпения и выносливости. Мы надели рюкзаки, потоптались на месте, проверяя, не мешают липортянки, всадили в стволы ружей патроны с пулями и пошли. Ночью вчерапронесся дождь, в мокрой траве желтела морошка, с деревьев падалигрузные капли. Скоро мы вымокли и стали коченеть, хотя двигалисьдовольно быстро. Солнце еще не взошло, никак не могло выпутаться из липкого туманав горах. Миновав болотистую низину, мы выбрались на тропу. Этутропинку облюбовали медведи. Они оставили на ней свежие следы, нераньше чем нынешней ночью. Это заставляло держать ружья наготове.Медведь иногда не от злости или от голода, а просто от неожиданности,от страха может напасть на человека. К счастью, в кустарниках и встланике, попадавшихся на пути, была прорублена просека, и мы могливидеть довольно далеко. Слева глухо шумело серое Охотское море. Там звенела галька исуматошно кричали жирные чайки. А дальше, на горизонте, плавился вдымке черный остров Нансикан, знаменитый своими птичьими базарами.Иван Москвитин, пробившись сюда по реке Тукчи, отмечал: "А против тоереки устья стоит на море в голомени остров каменной, и на том островуптицы водитца многое множество, с тово острова тою птицею кормятцатунгусы многие люди, как учнут яйца водит..." Сейчас на атом острове -заповедник. Спустившись по террасам к Безымянке, мы обнаружили, что идти пореке не сможем - она вспухла от дождей. Волей-неволей пришлосьпробиваться по береговым зарослям кедровника и ерника. Листья у ерникамелкие, продолговатые, их любят северные олени, но для нас ерник былсущим наказанием. Ноги путались, как в мотках колючей проволоки, и мыто и дело буксовали. Кедровник же вообще не любит ровных мест, он расселяется всреднем поясе гор на каменистых россыпях - курумах. Это не кустарник,но и не дерево. Его ствол сантиметров пятнадцать - двадцать толщинойедва поднимается на полметра, зато расстилается по земле метров надесять. Верхушки ветвей смотрят в небо, на концах их зреют фиолетовыешишки с мелкими орехами. В урожай эти орешки привлекают белку, соболя,бурундуков и медведей. Треща, по стланику носятся кедровки, похожие наскворцов, но гораздо крупнее их. Несмышленая птица набивает подклювныемешочки орехами и прячет их под камни. Потом забывает, куда спрятала,и, если орехи никто не съедает до весны, они прорастают. Ей, кедровке,и обязаны своим распространением густые заросли стланика, по которым,чертыхаясь и стеная, тащились мы вдоль Безымянки. Первый шлих брал Боря. Он спустился к реке и стал долбитьлопаткой каменную мелочь у бортика берега, стараясь наскрести полныйлоток породы. Потом опустил лоток в воду. Вода шла со снежников, былаледяная, у него сразу покраснели руки. Поворачивая лоток туда-сюда,покачивая его, он постепенно смывал породу, выбрасывая гальку, тяжелыефракции опускались. Наконец на дне остался лишь черный порошок. Это ибыл шлих. Боря слил его в кулек, отжал бумагу, сунул мне. Я опустилмокрый кулек в пакет и спрятал в полевую сумку. Чем выше мы поднимались по реке, тем меньше было воды. Мы ужемогли, переступая с камня на камень, идти по руслу. Когда совсемзамерзали руки у Бори, лоток брал я и промывал породу. Наконец показалось солнце. Оно выплыло из тумана матовым шаром,как бы отряхнулось от сырости и стало раскаляться. От кедровникапотянуло жирным запахом смолы. Окутываясь парком, грелись камни. Мысразу стянули штормовки и подставили солнцу спины. Чем дальше, тем уже, тем стремительнее неслась Безымянка. Онаскакала по огромным окатышам, выбивала в скальном берегу глубокиениши. Рискуя сорваться, мы перебирались от одного берега к другому,отыскивая проходы. Здесь никто до нас не ходил. Это точно. Кому былаохота идти по этой дикой речке, где не водилось ничего живого! Сюда немогла зайти рыба, так как устье было перегорожено высокой галечнойкосой: речка ныряла под камни и, пройдя через них, как сквозь сито,вливалась в море. Около трех часов мы остановились на небольшой косе. Здесь лежалогромный валун тонн на сто весом. Ветры и паводки обтесали его бока.Набрав кедрового плавника, разожгли костер, вскипятили воду, завариликрутой чай. - Хорошо смазал - хорошо и поехал, - сказал Боря, отрезая ломотьхлеба.Этот хлеб мы пекли сами. В кружке с сахаром разбавляли дрожжи. Когда они всходили, замешивали тесто в эмалированном ведре и вываливали его в кастрюлю "чудо". Пекли либо на костре между двумя бревнами-надьями, либо на печке в палатке. Хлеб получалсяиногда лучше, иногда хуже, но есть было можно. До основного прижима оставалось не более километра. Однако именнона этот километр мы затратили больше времени и сил, чем на весь путь.То вброд, то прыгая по камням, то залезая на скалы, то продираясьчерез заросли, мы все же дошли до снежников. Кое-где они накрывалиречку, и вода тогда шумела глуше, тише, будто снег душил ее. Идти по этим снежникам было слишком рискованно. Провалишься,затащит тебя - и поминай как звали. Пришлось забираться вверх идвигаться по самой кромке снежника, там, где кончались заросли иначинался снег. Конечно, и это было опасно: снежник круто падал вниз,заскользишь - и ничто уже не спасет. Но вот мы подошли к прижиму. Нет, неспроста Лида предупреждаланас. Здесь реку сжимали две отвесные горы. Вверх они уходили метров напятьсот. Говоря языком альпинистов, горы представляли категориюнаивысшей трудности. Без специального оснащения, без кошек и триконей,ледорубов и системы страховочных репшнуров мы не могли преодолеть их,чтобы обойти прижим. И Боря, и я не раз ходили с альпинистами в горы.Пусть это были семитысячники, но они не так страшили, как этивертикальные, гладко отполированные рыжие стены коренных пород. Сразу пересохло во рту. Мы опустились на снег, стали сосатьльдинки. Велико было желание проскочить через этот прижим. Началиприкидывать варианты. Можно было вернуться назад, где-то на пологомсклоне подняться и пройти по гребню гор мимо страшного прижима. Можнопопытаться прорваться прямо по воде - потом обсушимся. Или вообщеотказаться от этой затеи? У самого среза потока мы вдруг обнаружили нечто вроде уступа.Раскинув руки, пальцами вцепляясь в камень, мы шаг за шагом сталипродвигаться по нему. Уступ уводил все выше и выше. А внизу бесиласьрека, громыхала перекатывающимися на дне камнями, пенилась, осатанелонабрасывалась на стенки прижима. Как точно назвали предки такие места- "убойные"... Теперь мы поняли, что и прорваться прямо по воде былобы невозможно. Река просто-напросто выплюнула бы нас, как тряпичныекуклы. Одна надежда на эти ступеньки. Шаг... еще шаг... Боря шел первым. Его сапоги были на уровне моих глаз. Я хорошовидел, что ступеньки сужались. Сначала умещалась ступня, потомполовина. Из-под подошв сыпались мелкие камни и, даже не булькнув,исчезали в потоке. Вниз мы старались не смотреть, как нельзя смотретьна землю, когда идешь по карнизу крыши. И все же почему-то неудержимотянуло отцепиться от камня, откинуться навзничь и упасть в воду. От напряжения руки и ноги стали неметь. Можно выдержать ещеминуту, от силы две, но как далеко тянется этот прижим и доведут линас до цели эти ступеньки?.. Боря остановился. Прижим круто заворачивал, и он пыталсярассмотреть, что там, дальше. Но ничего не увидел, долго стоял,раздумывая. - Нет, удовольствие на миг, калекой на всю жизнь, - наконецвымолвил он. Пятясь, как раки, двинулись обратно, ощупывая дорогу ногами. Икогда спрыгнули на снежник, долго не могли прийти в себя. По спинеползли мурашки. Как близко, совсем рядом была смерть! А озеро всего в километре. Хуже всего идти, да не дойти. Какговорится, пошли по шерсть, а воротились стрижеными. - Ладно, - махнул рукой Боря, - не принимай близко к сердцу. Уже уходило солнце. На зубцах гор загоралось красноватое пламя.Темнел кедровник в обрывах, громче кричали чайки на утесах, вставалабелая луна. Боря опять достал карту и аэрофотоснимок. Ему не давала покоямысль об озере. С другой стороны хребта и прижима бежала речкаОзерная. Там мы скоро должны быть. Попытаемся пройти по ней. Значит,не все потеряно. Но напряженные последние маршруты и нашествие медведей на времяотодвинули мечту увидеть непонятное озеро, которое эвенки издавнаобходили стороной.
МЫ - РАЗВЕДКА
По берегам - серые снежники. В них впаялись старые листья,кедровые шишки, ветки и другая лесная мелочь. За лето снег так и неуспел растаять. Рядом буйный частокол отцветающего иван-чая,маслянистые заросли брусничника, из которого проглядывают бордовые, сноготь величиной ягоды. Дальше - разлапистые ветлы, непохожие на своихсреднерусских сестер, а за ними горы и горы. И еще небо - сегоднязолотисто-синее, солнечное, спокойное, какое бывает при тихомрасставании с летом. Все это отражается на поверхности заводи, скопившей на дне песок,который почему-то привлекает Бориса. Всегда неторопливый,обстоятельный, надежный, сейчас Боря Доля топчется дольше обычного. Мытак много дней провели вместе, что я знаю даже ход его мыслей. На этомручье мы уже взяли все восемь шлихов в местах, намеченных ЛидойПавловой. У нас мокры спины от невысыхающего лотка, который мы таскаемв рюкзаке от шлиха к шлиху. Комары вдосталь напились нашей крови, да ивообще все уже надоело до чертиков. Надо ли снова "распоясываться" -сбрасывать рюкзаки, складывать в сторону ружья, собирать сапернуюлопатку, дробить каменистый бортик ручья, промывать породу?.. Этипустяковые движения сейчас, когда голова гудит от перенапряжения итело просит пощады, кажутся нам слишком обременительными. И в то же время пройти мимо этого места со спокойным сердцем Боряне может. Ручей скатывается с горы, где Лида нашла кварц, здесь онделает крутой зигзаг, вся муть, каменная крошка, песок оседают взаводи, и, конечно, что-то может попасть в лоток. Я бездумно гляжу на отражающиеся в воде горбы снежников, на небо,по которому лениво плывут парусные облака. Боря старший, ему и решать.Одно облако удивительно напоминает древнюю лодью. Нос в виде хищной,диковинной птицы тянулся-тянулся и вдруг рассыпался в ряби. Борястолкнул в заводь камень. Наконец он принял решение: - Давай шлиханем... Бью лопаткой под самый бортик, где скопились многолетниеотложения. Летят искры при ударах железа о камень. Пальцамивыковыриваю крупную гальку, стараясь набрать побольше земли. Но горкав объемистом лотке растет медленно. Черт возьми! Как же такая земляможет держать деревья, рожать столько травы? Где носком лопатки, гденагребая пальцами, все же наполняю лоток до краев. Весит онкилограммов двадцать, не больше, но, когда поднимаю его, хруститпозвоночник и темнеет в глазах. Пошатываясь, тащу лоток к ручью, гдепоток не так быстр, опускаю в воду. Земля пузырится, отдавая воздух.Осторожно двигаю лотком туда-сюда. Муть уносится, оголяются мелкиеокатыши. Сгребаю их рукой. На дне лотка породы остается все меньше именьше. Теперь покачиваю лоток, смывая слой за слоем. Оттого, что рукивсе время в воде, кожа потрескалась, на сгибах пальцев лопнула, болит,особенно по ночам. Наконец на дне остаются самые тяжелые фракции - желтый песок ичерный порошок. Теперь надо предельно точными движениями слить песок.Боря подает свернутую кульком бумажку. Макая в воду пальцы, смываюпорошок в этот кулек, отжимаю и бросаю в конвертик. Боря химическимкарандашом ставит на конверте номер и обозначает на карте место,откуда взят этот самый шлих, который мы могли бы не брать, и никто снас не взыскал бы за это. Если бы на этом кончалась наша сегодняшняя работа! Но беда в том,что гора, где Лида нашла кварцевый вынос, с другого склона сбрасывалатакой же ручей. Там тоже надо взять несколько шлихов. Строить дляэтого второй маршрут Лида в целях экономии времени не захотела. Онарешила, что мы за день сможем обследовать оба ручья. Надо всего лишьвзобраться на перевал, спуститься с другой стороны и пройти по ручьюот истока до устья... Перевал невысок, каких-нибудь девятьсот метров. Местами он оброскедровником, а на пролысинах - щебенка, самая зловредная штука длявосхождений. Разбитый на плитки камень тек, как песок. Мы буксовали,стараясь продвинуться вперед, но сползали назад, словно тарантулы набархане. Вдобавок взъярилось солнце. В тени у ручьев мы не замечали жары.Каково-то сейчас Лиде с Колей Дементьевым, которые идут где-то погорам на самом солнцепеке? Впереди на склоне маячил снежник, но донего еще идти да идти. На четвереньках, цепляясь за ветки кедровника,мы одолевали метр за метром. Почему-то казалось, что рядом и склонположе, и камни покрупнее, надежнее. Круто заворачивая, мыустремлялись туда и попадали на такую же щебенку, а то и хуже - накаменную крошку, перемолотую неведомо чем и когда. В другом отряде нашей же партии и в другом месте, но тоже нагоре, рыли шурфы геолог Миша Шлоссберг и рабочие Боря Любимов, БоряТараскин, Женя Данильцев. Они поднимались на гору каждый день, киркамидолбили шурфы и канавы, в мешках сносили породу к реке вниз, промывалиее и снова поднимались. И в дождь, и в жару, и в холод. А нам-то сейчас всего раз подняться. Даже неловко становитсяперед ребятами. Доползаем до снежника. Пятками сапог втыкаемся в колючий,ноздреватый снег, глотаем его кусками, но жажда не проходит. Слышно,как где-то внизу струится ручеек, однако до него не добраться -наверняка он под камнями. Скидываем рубашки, растираем снегомразомлевшее тело, прикладываем ледяные комочки к лицу. Хочется лежатьи лежать здесь, впитывая каждой частицей холод вековых зим. Но Боря,медлительный Боря, торопит. Это раздражает. Неужели от лишней минутыотдыха что-то убудет? - Убудет, - убежденно бубнит Боря. - Смотри, сейчас три. Довершины еще час прокарабкаемся. А там полезем через кедровник. Да ещесемь шлихов. Да домой... Он тычет в часы с одной часовой стрелкой, потому что минутнаяпотерялась, а мой хронометр, поломанный еще раньше, топором непочинишь. - Какой там еще кедровник? - А вот, - он достает аэроснимок, на котором хорошо видныкудряшки зарослей. Скоро Боря убеждается, что спорю я лишь затем, чтобы оттянутьвремя. Он сует снимок и карту в полевую сумку, примеривается крюкзаку. По опыту знаю - отставать от Бори нельзя. Ходит он быстро,легко, как лось. На пять лет моложе и не курит - это что-нибудь дазначит. Набираю в холщовую кепчонку снега про запас и тоже поднимаюсь. Но вот и до вершины добрались. Здесь дует свежий, влажный ветер.Комаров нет. Одни бараньи тропы и лежки. Животные отдыхали, но, увидевнас еще на подходе, загодя убрались. За бурыми горбами гор виднеласьпустынная и ослепительно голубая полоска Охотского моря. На самом венчике перевала стоит топографический знак. Кто-то,значит, когда-то поднимался сюда, складывал из плиточника пирамидку.Уж не Григорий ли Анисимович Федосеев, автор книги "Смерть меняподождет", со своими товарищами и верным проводником Улукитканом?Может, он любовался захватывающими дух далями или, как мы, торопилсяспуститься вниз, чтобы успеть до темноты выйти к лагерю? А ведь мыудирали из Москвы, чтобы освободиться от вечного цейтнота нервнойгородской жизни. Часовые стрелки везде и всюду подгоняют нас, и мылетим, боясь отстать. Мы служим времени, как языческому богу, приносяв жертву свое желание на чем-то остановиться, о чем-то поразмыслить.Не время расписано, а мы расписаны. Время командует. И греховные мысли вдруг овладели нами. Счастлив человек, которыйне зависит от времени и не боится его. Мы сбросили одежду и подставилиспины горячему солнцу и нежному ветру. Хотя бы полчаса захотелосьвырвать у этого времени, чтобы наверстать их, когда побежим покедровнику и болотам. Из серой размеренности и липкой каждодневностиздесь вырвали эти полчаса, чтобы получше присмотреться к тому, чтоокружало нас, - к миру, еще никем не потревоженному. Мы заметили березку, очень кривую, гнутую-перегнутую ветрами.Крепко вцепилась она в откос, устояла, выстрадала свою жизнь и теперьгордо возвышалась над прибитым к земле кедровником и разными травами,привыкшими к ползучему существованию. Увидели, как в джунгляхостролистника снуют большие золотисто-рыжие муравьи - арийцымуравьиного царства, хватают прибитых ветром комаров и тащат в своиноры. Услышали посвист ветра, какой бывает лишь на вершинах, звенящийна одной ноте туго и пронзительно. Ветер здесь не встречалпрепятствий, не петлял по переулкам долин, не пробивался сквозь лесныечащобы, а шел свободно, широко, как течет большая, сильная река...Так, делая маленькие открытия, мы освобождались от цепких объятийвремени. Пока мы валялись на перевале, солнце не сдвинулось, но сталокак-то остужаться. Зной прошел. Похолодал ветер. Ведь кроме смолистыхзапахов тайги, солоноватой влаги моря он нес и свежесть снежников, вжару не замечаемую. Мы еще не оделись, но уже почувствовали, как сновавлезли в жесткие петли цейтнота. Чуть ли не бегом, скользя на осыпях, пересекая седые бараньитропы, мы спустились к зарослям кедровника, побежали по пружинистым,стелившимся по земле стволам, расставленными руками, словноканатоходцы, удерживая равновесие, и свалились прямо к истоку ручья.Вода текла как бы в тоннеле под сомкнутыми ветками и стволами ракит. Разбросав коряги, набрали земли для первого шлиха. Боря не оделсяи, пока промывал породу, подвергся нападению комаров. Его спинапосерела от плотного слоя безжалостных тварей. Он пренебрегалдиметилфталатом. Но на этот раз я вылил на него чуть ли не весьпузырек. Комары умирали, но не могли оторваться от кожи. Здесь, взатишье, они чувствовали себя полными хозяевами и жрали состервенением и нахальством. Однако всему приходит конец. Мы притащились в лагерь на закате.Коля Дементьев успел докрасна раскалить печь и теперь сидел на нарахголый, как на пляже. Ударив себя по тощей, впалой груди, онвоскликнул: - Не перевелись еще на Руси богатыри! Скоро объяснилась причина его радости: назавтра Лида объявилакамеральный день и баню. Баня - дело известное. Мы разбиваем запасную палатку, сооружаемиз жердей полку, ставим "буржуйку". Рядом с палаткой кладем два бревнаиз плавника, на них водружаем ведра с водой, разжигаем костер. Покамоется один, другой таскает и греет воду. Конечно, не Сандуны, но всеже... Камералка же требует некоторого пояснения. Поскольку Коля ходит вмаршрут с Лидой, он должен и обрабатывать образцы. Для каждого камешкавыписывается своеобразный паспорт: номер, год, наименование партии,экспедиции, а также указание, на какой сдавать анализ: если наспектралку, то пишется "Сп", на шлих - "Шл". Затем камень заворачиваютв пакет из плотной бумаги. Пакет делать надо тоже умеючи. Не слишкомсильный в грамоте Коля писанину одолевал трудно, с сопением и руганью,зато легко освоил вторую часть работы, как будто и родился для того,чтобы проворно заворачивать образцы. Он запечатывал камни быстро, свдохновением, словно сбрасывал с плеч. Со шлихами хуже. Сначала их надо высушить. Для этого Боря клалконвертики с мокрыми шлихами в хозяйственную сетку, вешал ее надпечкой. Когда они подсыхали, мы высыпали порошок из кулечков в те жеконвертики. Прочные, как пергамент, бумажки с треском разворачивались,порошок норовил высыпаться на нары или земляной пол. А если учесть, скаким трудом нам доставался каждый шлих и что их накопилось несколькосот, то станет понятно, что удовольствия от такой работы было мало.Потом сведения о каждом шлихе надо занести в специальный журнал, точноуказать координаты, привязать к карте, описать место, где он взят: схвоста или головы косы, русла, плотика у коренных пород; сообщить,галька ли была, валуны, песок или щебень, отметить степеньокатанности. Мы возились со шлихами, и каждый из них вызывал в памятикакой-либо случай....Вот этот шлих напомнил о дне, когда к побережью подошла перваярыба - мойва, по-здешнему "уек". К досмерти надоевшим макаронам рыбаоказалась прекрасной добавкой. Мойва плотно держалась у берега.Рабочий из здешних Боря Тараскин черпал ее обыкновенным сачком. Чайкидо того объелись, что не могли взлететь. Раскрыв клювы и распустивкрылья, они переваливались с боку на бок, как пингвины. "Уек" мыжарили, парили, варили, делали из него котлеты и брали их с собой вмаршруты....А этот шлих взят в низовьях Кивангры, где в петлю из стальноготроса, поставленную кем-то, попала огромная медведица. Пытаясьосвободиться, она вырыла огромную яму, повалила окружающие деревья,изгрызла стволы, пока не погибла от истощения. Браконьер, очевидно,забыл об этой петле, и мы на медведицу натолкнулись случайно. Борязахотел для сувениров взять клыки и когти, похожие на прокаленныежелезные крючья. Но вдруг остановился, словно поразившись какой-томыслью, и опустил топор. "Эх, найти бы хозяина этой петли..." И мы, неоглядываясь, пошли прочь....Еще один шлих навел на воспоминания о реке Унчи. Она громыхалапо камням, будто кто-то ехал на телеге по булыжной мостовой. Лагерьбыл в тесной долине, где ветер дул, как в аэродинамической трубе. Поночам ожесточенно хлопал тент, натянутый над кухней, звенела посуда,собранная в стопку, гремели кружки, висевшие на прибитых к стойкегвоздях. В седловине лежал длинный снежник. Как-то, возвращаясь измаршрута и решив сократить путь, мы рискнули спуститься по нему. Япервым ступил на снег и, пытаясь тормозить прикладом ружья, заскользилвниз. На крутизне приклад сорвался, и я мешком покатился по склону. Побокам снежника громоздились скалы, Свернуть было нельзя. Внизу, я этознал, снежник обрывался трамплином метров на пять, и я мог быприземлиться прямо на валуны в реке. Правда, сбоку был узкий снежныймостик над речкой, но попаду ли я на него? Я отчаянно упиралсяпятками, снег тучей летел в глаза, хлестал по лицу. Склон становилсявсе круче, скорость скольжения стремительно нарастала. Не помню, о чемя подумал тогда. Знал, что надежды на спасение уже не оставалось.Ничем нельзя было зацепиться на плотном, отполированном солнцем снегу.Мелькнула, кажется, одна мысль: "Все, отбегался..." Но с отчетливым"Черт с тобой!" судьба выбросила меня на трамплин, крутанула наснежный мостик и более или менее удачно швырнула в прибрежныйкустарник. Об этом скоростном спуске скоро стало известно в других отрядах.Замещавший начальника партии Миша Шлоссберг издал приказ окатегорическом соблюдении правил техники безопасности. Шутник илюбитель розыгрышей Боря Любимов откопал в экспедиционном грузе книгупо технике безопасности при геологоразведочных работах и не преминулпослать ее мне, красным карандашом жирно подчеркнув слова:"Передвигаться по фирновым и ледниковым склонам и откосам необходимо спомощью ледоруба и страхующей веревки. Спуск по наклонным поверхностямледников и фирновых полей способом скольжения запрещается..." Так мы и разбирали весь день шлихи. Позднее, в лаборатории, ихобработают, сделают анализы для геологической карты. Ночью сеял дождик. Шурша, ползали по палатке ручейники -безобидные, но неприятные твари, рыхлые, скользкие, с коричневымиперепончатыми крыльями. Мы с Борей при свечке читали старые журналы,которых скопилось на складах великое множество. Коля Дементьев, задравкверху бороденку, лежал на спине и не мигая смотрел в потолок. Думал. Вообще Коле не везло. Он расшибался, тонул, падал, находил, какводится, на ровном месте кочку. Он был удивительно неудачливый - какдед Щукарь. Сугубо городской житель, Коля никак не мог приладиться кбивачной жизни. Сапоги порвал в первые же дни. В жару прел вбрезентовой робе. Если можно было пройти там, где мелко, он непременнопопадал туда, где глубоко. Начнет сушить на костре брюки, обязательносожжет. Разряжая ружье, всадит пулю в палатку. Станет рубить дрова,раскровенит лоб или щеку. Он с трудом привыкал к новым словам. Лабазназывал паласом, чехол от спальника - закладушкой, а вместо "укрылся"говорил "окухтался". Как-то раз мы пошли ловить мальму - красивую красную рыбу. Коленадо было перейти вброд протоку. Он сунулся в одно место, зачерпнулводу сапогами. Вылез, отжал портянки и полез в другое место,погрузившись сначала по грудь, а потом и по горлышко, хотя метрах вдесяти дальше была мель и там пешком ходили воробьи. Коля чертыхался,стуча от ледяной воды зубами. "Помяните меня, Коля своей смертью непомрет", - крутил головой остряк Боря Любимов из отряда Щлоссберга. В полночь мы потушили свечу, стали засыпать, а Коля еще долговздыхал и ворочался на жестких нарах. Рано утром на палатки свалился вертолет. Сильно накренясь наветер, он завис над косой. Спрыгнул механик и руками показал пилоту,куда садиться. Оказывается, за ночь тучи ушли. Стало солнечно, хотяветер не утих. Прилетевший Миша Шлоссберг ругался, что мы не собралисьраньше. Он сам был виноват в этом - не предупредил по рации - и кричалтеперь больше для пилотов. Мы похватали ружья, лоток, лопатку, вчерашний суп в котле ипопрыгали в кабину. Вертолет тут же взлетел и, упав чуть ли не на бок,развернулся в теснине, нацелившись на одну из бочек в верховьях Кекры. Внизу мелькали петли вспененной реки, завалы от весеннихпаводков, искалеченные лавинами осины и ветлы. Ветер швырял машину отскалы к скале, и, казалось, только чудом не задевала она лопастями закамни. На рыжем скате у кедровника мы увидели медведя. Напуганный ревоммоторов, зверь мчался вверх, как рысак на ипподроме. Он перепрыгивалчерез камни легко и грациозно, достиг зарослей и скрылся. Пилот сбавил газ, нацелился на посадку. Здесь сошли мы с Борей.Лида и Коля улетели дальше. Там тоже была сброшена бочка с палаткой,спальниками и продуктами. К ней мы пройдем маршрутом по одному изручьев. Верховья Кекры поразили щедрым многоцветьем. Здесь был своймикроклимат: мягкий и теплый. Второй раз цвели травы. Выросшие напросторе ветлы походили на дубы. Их серебристую листву оттенялиседеющие лиственницы. Было много брусники, голубики, шиповника,грибов. Есть чем кормиться разному зверью. Только мы подумали об этом, как увидели вдали две какие-то точки.Они двигались по направлению к нам. Неужели медведи? Боря на всякийслучай переломил двустволку и проверил патроны. Точки росли, и вскоремы догадались, что это люди. Странно было видеть их среди абсолютнодиких гор. Это оказались выпускница Геологоразведочного институтаНиночка Кореннова и рабочий Леша Дунц. Они были из отряда БэллыУхиной, нашей же партии, и вели разведку в верховьях Кекры. Ниночкасразу послала Лешу за дровами для костра. На жарком огне быстрозакипел чайник. Ниночка угостила нас сгущенкой, галетами ивитаминизированными карамельками из пакета неприкосновенного запаса.Такие же пакеты были у нас, но Лида сказала, что ими мы воспользуемся"только через ее труп": она предполагала еще и худшие дни. Эти пакетыпредназначались для бедствующих на море. Один пакет на день для троих.Сама хлорвиниловая оболочка могла пригодиться для сбора дождевой воды.Ниночкин "НЗ" мы съели в один присест. Чрезвычайно предупредительный, скромный Леша Дунц уже работал впартиях раньше и успел "прославиться". Начальство относилось к нему сбольшой осторожностью. В одном из районов года три назад настойчивоискали медь. Все геологические предпосылки указывали на крупныезалежи. Леша сильно переживал за геологов, которые никак не моглинаткнуться на месторождение. И вдруг в шлихах обнаружилась даже неруда, а чистая, высшей пробы медь! Прилетел в отряд встревоженныйначальник партии, за ним - главный геолог экспедиции. Они вызвалиначальника соседней партии. Словом, всполошилось все начальство. Ивдруг Гамалея, один из начальников, рассмотрел в шлихе нечтопоразительно знакомое. "Да ведь это опилки медной проволоки!" -вскричал он. Оказалось, что Леша задумал подшутить над геологами,наделал опилок и всыпал в шлихи... Поблагодарив ребят за угощение, мы расстались. Ниночка с Лешейпошли своей дорогой, мы - своей. То расстояние, что вертолет покрылминут за пятнадцать, мы преодолели за день, взяв с плотиков у коренныхпород и у бортиков берега несколько шлихов. Новый лагерь нашли уже втемноте, увидев на деревьях сполохи костра. Коля варил любимую манкуна молоке, Лида сортировала образцы.
МЕДВЕДИ
Как всегда, на новом месте спалось плохо. Мы слышали то дробныйперестук оленьих копыт, то тяжелую поступь медведей. Несколько развыскакивали из палатки, рассекали фонариком темноту, но зверей невидели, хотя следы, явно свежие, все теснее и теснее окружали нашлагерь. Ночные страхи так потрясли Колю Дементьева, что утром он началопоясывать бечевой всю стоянку. Для грома он прикреплял к ней пустыеконсервные банки и крышки от кастрюль. Он полагал, что медведь впотемках споткнется о веревку, железо зазвенит, и можно будетвстретить хищника во всеоружии. Боря долго наблюдал за его действиями,потом с самым серьезным видом посоветовал вырыть на тропе яму. - Это зачем? - насторожился Коля. - Ловушка. Медведь свалится - нам мясо, тебе шкура... Коля почесал затылок: - Я ж не экскаватор. Если бы вместе... Но ни у кого из нас желания рыть яму не было. В этот день мыдолжны были спуститься по Кекре до основного лагеря и прошлиховать всюдолину. Лида с Колей оставались, чтобы разведать один из отроговДжугджура. По дороге мы видели, как густо и упрямо шла по перекатам и камнямгорбуша на нерест. Впереди двигались самки, их прикрывали самцы сбольшими горбами. Поодаль держалась хищница-мальма в надеждеполакомиться икрой. Обессиленные, уже умирающие горбыли отважнобросались на мальму, спасая будущее потомство. В заводях сотнямистояли горбуши-трехлетки. Они ждали большой осенней воды, чтобы уйти вморе, а потом вернуться сюда для продолжения своего сильно поредевшегорода. Несколько раз мы натыкались на свежие медвежьи следы. Зверивыходили к реке ловить рыбу. Боря напрасно смеялся над опасениями Коли насчет этих хищников.Как оказалось, Лида в тот вечер нос к носу встретилась с медведем.Вышла она на косу осмотреть вертолетную площадку и в кустарникестолкнулась со здоровенным косматым хозяином. Она пустилась бежать,хотя отлично знала, что убегать от медведя нельзя ни в коем случае.Инстинкт заставляет зверя догонять убегающую жертву. Что медведь исделал, к счастью не особенно расторопно. Несколько раз упав, разбивколено и бедро, Лида успела домчаться до палатки, где Коля мыл посуду.Увидев звериную морду, Коля заверещал так пронзительно, что медведьшарахнулся в сторону, сорвал веревочное ограждение и, звеня пустымиконсервными банками, понесся прочь. После этого Коля долго не могуспокоиться. Когда рубил дрова, то разбил по обыкновению нос, заклеилего пластырем и ходил бледный и злой. А вообще, как любой дикий зверь, медведь старается уйти отчеловека. Однажды, увидев нас, он в какие-то доли секунды проскочилчерез непролазный кедровник и огромными прыжками взлетел на гору. Мывоочию убедились, что вовсе не увалень этот косолапый мишка и не такуж добродушен, как в сказках. Это сильный, ловкий, грациозный зверь.Бурошерстный, с сединой, весом не меньше двух центнеров, он мчалсячерез кусты и валежины без треска и грохота, едва касаясь лапамиземли. Был случай, когда прямо в лагерь к нам пожаловала медведица сдвумя медвежатами. Она неторопливо двигалась по косе, выворачивалакамни, искала муравьев и улиток. Малыши толкались около нее. Наканунеметрах в пятидесяти от лагеря мы разбили палатку для бани и теперьсушили выстиранное белье и вкладыши к спальникам. Медведица, болееслабая зрением, чем нюхом, остановилась и стала приглядываться кколышущимся на ветру простыням. Нас она видеть и почуять не могла - мынаходились с подветренной стороны. Двигая черной точкой носа,медведица пыталась уловить чужой запах. Потоптавшись внерешительности, она благоразумно повернула назад. Медвежата отстали.Мать, сердито рявкнув, дала шлепка старшему. Тот, косолапо загребаягальку, побежал за ней. Следом засеменил другой. Через минутусемейство скрылось за поворотом... Надо ли говорить, что "медвежья" тема постоянно присутствовала внаших разговорах. Особенно усердствовал Боря Доля. Как человекискушенный, тертый, поработавший в экспедициях на Колыме, в Саянах, насевере Сибири и здесь, в Хабаровском крае, он видел медведей в разныхпеределках. Случалось, стрелял в них, иной раз обходил, не надеясь насвою двадцатикалиберную двустволку. Но если говорить серьезно, медведей мы опасались. И неспроста.Бывали случаи, когда звери нападали на человека: либо когда не былопутей отступления, либо когда они были голодны или страдали от болей. В прошлом году Боря Тараскин с товарищем шел вдоль телефоннойлинии. Как на грех, они не взяли с собой собаки. У зарослей орешникана них выскочил медведь, израненный в драке во время весенних свадеб.Зверь мучился от боли и горел желанием мстить. Возможно, в людях онувидел своих обидчиков. Позднее Тараскин удивлялся, как это он успелперезарядить ружье, сунув в ствол патрон с пулей, и выстрелить медведюпрямо в сердце, когда тот уже заносил над ним лапу... В голодные годы, когда в тайге случается неурожай ягод, орехов,шишек и других кормов, звери становятся опасными хищниками, выходят излесов, нападают на скот и на собак, пожирают своих соплеменников.Звери в поисках пищи скапливаются на восточных склонах Сихотэ-Алиня ина побережье Японского и Охотского морей. Они встречаются в совершенноне свойственных им угодьях, заходят в поселки, проникают на скотныедворы, разрушают пасеки и таежные избушки, нападают на людей. Охотники сражались с шатунами, но не всегда эти сраженияоканчивались победой человека. Один зверь пытался напасть на охотника,но был ранен. Раненый хищник по обыкновению бросился на стрелка иподмял его. Каким-то чудом охотник добрался до оброненного в схваткеружья. Медведь был убит. Но и охотник после этого больше месяцапролежал в больнице. Другой шатун долго подстерегал охотника, словнодогадываясь о неминуемом возмездии. Лишь выпавший снег и хорошиесобаки помогли разгадать намерения зверя и убить его. Хищник былнастолько худ, что пришлось взять только шкуру. Часто мы вспоминали трагедию с бурильщиком нефтеразведкиМухаревым, о которой рассказывали местные жители. Мухарев с напарникомпошел поохотиться на рябчиков. Собак у них не было. Мухарев ушелвперед. Напарник отстал. Вскоре он услышал сдавленный крик и ревмедведя. У него была лишь малокалиберная винтовка, он побоялсяброситься на выручку и побежал в поселок. Медведь затаился в глухом пихтаче, но, испугавшись собак, сталубегать, причем так резво, что выстрелить по нему не удалось. Впихтаче охотники нашли тело бурильщика. Определили, что зверь напалсзади, вырвав лапой полчерепа. Винтовка Мухарева от сильного ударавоткнулась в землю стволом до приклада. Решили устроить засаду. Несколько дней ждали зверя. Тот ходилневдалеке, но приближаться не решался. Зверь-убийца еще долго обитал в окрестностях. Его видели летчикии рабочие геологической разведки, пытались стрелять, но безуспешно.Позднее, хорошо вооружившись, бригада добровольцев выследила медведя.Собаки бросились к густому дереву, за которым просматривалось что-точерное. Как только охотники выскочили на поляну, навстречу поднялсямедведь. Один охотник успел выстрелить и ранил медведя. Собаки осадилирассвирепевшего зверя. В конце концов охотники добили его. Медведьоказался матерым, но очень истощенным от голода... В журнальных завалах экспедиции мы откопали сборник "Вопросыгеографии Дальнего Востока". Там была напечатана статья С. П.Кучеренко под названием "Бурый медведь Приамурья как хищник". Авторписал, что бурый медведь Приамурья отличается от своих европейскихсородичей повышенной злобностью и смелостью. Агрессивность с егостороны по отношению к человеку - явление далеко не редкое. Однаждымедведь напал на людей даже в черте Комсомольска-на-Амуре. "Вопрос об агрессивности медведя в сибирской тайге по-прежнемуостается серьезным, - сообщал и журнал "Охота и охотничье хозяйство".- Вместе с тем здесь уместно сказать, что при любой, даже самой остройего постановке нельзя забывать, что медведь - весьма ценный зверь вохотничьем хозяйстве..." И далее: "Каждый охотник должен знать, что нельзя палить помедведю из ненадежного ружья, ненадежным патроном и тем более срасстояния, не позволяющего рассчитывать на верный выстрел. Не менееважно, чтобы решивший стрелять по медведю всегда помнил о том, чтомедведь - не плюшевый увалень из детских сказок, а зверь с оченьбыстрой реакцией на опасность и что поэтому при встрече с ним нужнаособая осторожность и благоразумная сдержанность. Такая сдержанность,совместно с мероприятиями по регулированию численности медведей приодновременно умелой борьбе с хищниками-шатунами, позволит избежатьтрагических случаев гибели людей от медведей и, с другой стороны, надолгие годы убережет ценного зверя от беспощадного и бесцельногоуничтожения". Там же отмечалось, что медведи, как правило, нападают сзади. Мыусвоили это. Тот, кто замыкал в маршруте шествие, все времяоглядывался. В последний раз мы встретились с медведем уже в сумерки назавершающей стоянке. Все ушли на другие бочки, а мы возвращались ксебе после трехдневного отсутствия. Уже на подходе к лагерю Боря Доля обнаружил медвежьи следы. Поним мы поняли, что медведь был уже дважды. Позавчера он бродилдовольно далеко. Вчера же добрался до самой бровки ручья, где былиразбиты палатки и на кухне под брезентом стояли ящики с тушенкой,крупой, сгущенным молоком. Ясно: медведь в первый день осмотрел вседальние подходы, во второй - приблизился вплотную, перебрался черезручей и топтался на песке, где мы обычно очищали от копоти котлы икастрюли. С пятнадцати шагов он, разумеется, учуял съестное, котороемы поленились забросить на лабаз, установил, что людей в лагере нет.Что-то помешало ему преодолеть эти пятнадцать шагов и совершитьграбеж. Возможно, врожденная осторожность. И вот, когда у него созрело решение войти в лагерь, вернулись мы.Еще не успели разжечь костер, а только переодевались, разминалинатруженные ноги. Я случайно бросил взгляд на косу и почувствовал, каку меня зашевелились волосы. Медведь! Зверь шел спокойно ицелеустремленно, как к себе домой. Боря от растерянности началсудорожно искать очки, которые у него торчали из нагрудного кармана. Амедведь был уже в нескольких шагах. Даже не принюхиваясь к запахам, онпрошумел, по ручью, положил лапы на бровку берега, тяжело, дажекрякнув, поднялся... Боря бросился за ружьем в палатку. Трехлетний, необремененный опытом пестун мог сделать что угодно, даже не от злости,а скорее из простого любопытства. Так вот, медведь поднялся на задниелапы и тут, видно, учуял нас. И остолбенел. Во всей его фигуреотразились недоумение, растерянность, обида, сожаление, досада - всето, что испытывает человек, который твердо задумал что-то сделать, ноему вдруг помешали. Минута ушла у медведя на размышление: что делать?Его широколобая, озадаченная морда с короткими черным ушами уже сиделау меня на мушке. Сомневаясь и колеблясь, медведь обдумывал ситуацию.Боря неосторожно двинул ружьем. Зверь отскочил как ужаленный,остановился, вглядываясь в темноту, даже, показалось, обиженнопогрозил лапой и рысцой стал удаляться. Добежав до лесочка, оностановился еще раз, оглянулся, рявкнул с досады. Тут я выстрелилвверх. Медведь исчез, будто испарился. Начальство по рации постоянно напоминало нам о том, чтобы никтоне ходил в маршрут без оружия. У нас были карабины, наганы, ружья ипатроны, заряженные пулями. Но никто за все лето и осень невоспользовался этим арсеналом для убийства зверей. Наверное, каждыйхотел, чтобы этот нетронутый медвежий угол остался таким женетронутым...
ХОЛОДНЫЕ ЗАКАТЫ
Нам оставалось выполнить последние маршруты. Но тут зарядилидожди. Мы чистили котелки и кастрюли, пекли в "чуде" хлеб, ловилирыбу, потихоньку собирали экспедиционное имущество, ленивопереругивались, потому что все уже опостылело. А дожди непрекращались. Однажды услышали, как где-то за ближним хребтом опустилсявертолет. По рации Лида сказала об этом Шлоссбергу. Тот спросил: "Какпитаетесь?" "Что за вопрос!" - опешила Лида. "От голода и бездельямогут быть галлюцинации". Но, как выяснилось позже, вертолет и вправдуприлетал, только садился не у наших, а у геологов-хабаровчан, которыеработали по соседству. Закончив дела на своей территории, к нам перебрался отряд БэллыУхиной. Поставили для него еще две палатки. Энергичная, деятельнаяБэлла тут же предложила пройти по речке Солоне, хотя раньше мы ееобследовали. Лида, утомившаяся от вынужденного безделья, согласилась.Мы же, работяги, так извертели на камнях ноги и настолько потеряливсякий интерес к окружающему, что уже не роптали. И высокогорное, таинственное озеро, к которому мы шли когда-то ине дошли, еще оставалось неисследованным. Неужели мы так и не увидимего?.. Посветлела тайга. Оголились горы. Все больше стало рыжих, красныхи бурых пятен - это отцветали леса, рядились в яркие платья, справляясвой последний и печальный праздник перед приходом лютой ветренойзимы. Перекрасилась рябина, сбросила хвою лиственница, пожелтелиберезы. На болотах поспела крупная оранжевая морошка. Зверье -медведи, кабаны, белки, бурундуки - наедалось орехов, заготовлялокорма впрок. Иные медведи на правах сильного шли на явный разбой. Посколькусобирать плоды было делом долгим и хлопотным, они предпочитали искатьнаполненные запасами бурундучьи норы. Перегрызали и разрывали корни,выворачивали многопудовые камни и добирались до складов. Потрясенныеграбежом бурундуки горестно причитали над разоренным жилищем, но потомутихали, делали новую нору и снова начинали заготовку. Они неприходили в отчаяние перед угрозой голодной зимы, беда не ломала их.Зверьки как бы убеждали себя, что должны жить и выстоять, несмотря нина что. Суетились и цокали белки, трещали кедровки и сойки, мельтешилипод ногами полевки, кричали горные козлы. Где-то далеко-далеко ревелиизюбры, звали подруг. Их сильные, страстные голоса пронизывалипредутреннюю тишину. Все живое переживало страдную пору, торопилось поскорее завершитьлетние дела, чтобы спокойно встретить холода. По ночам опускались холодные туманы. Иней еще сильнее выбеляллеса и горы, освещенные зыбким светом луны. Ветер не шумел, анакатывался могучим вздохом и уходил, не успев потревожить ни ветвей,ни трав, ни реки. По ночам и река замолкала, поскольку не таялиснежники. Лишь одна засохшая ольха недалеко от палаток по временамкоротко вскрикивала и смолкала до следующего вздоха. Оттого, что мы находились далеко от селений и кругом все былодикое, необжитое, неизмеренное, лунный свет отбирал у земли чертыреальности. Так было и на Саянах, и в Арктике, и на Тянь-Шане, где якогда-то бывал. Та же прозрачная, голубая луна поднималась надвершинами. Чудилось, что из всех людей Земли мы к ней ближе всех. Лунавиделась четко, крупно. Просматривались лиловые пятна материков,застывшие моря, горы. Горы походили на Гималаи и Тянь-Шань, материк сбольшое человеческое сердце - на Африку, пустота у самого края дисканапоминала Индийский и Атлантический океаны... И представлялось, чтомы на Луне, а Земля - в небе, полном горячих звезд. И наши белыевершины походили на кратеры Селены. Луна перемещалась в небе, тихо катилась по зубцам хребтов.Передвигались и тени от скал, зеленовато-голубым фосфорным огнемвспыхивал иней... Поскольку в одном лагере теперь стояли два отряда, у каждого изнас объявилось и по две начальницы: Лида Павлова и Бэлла Ухина. Жизньсразу "забила ключом". Женщины метались по палаткам, что-то обсуждали,выдвигали планы, раздавали указания. Если кто-то из нас пыталсяулизнуть от одной начальницы, приказавшей, скажем, пилить дрова, топопадал на глаза другой, требовавшей упаковывать образцы изаколачивать ящики. Женский метод деятельности вывел из равновесиясначала Колю Дементьева. Будучи дежурным по кухне, он сжег кашу и таккувыркнулся с камня, что не мог встать и отлеживался в палатке, тихийи жалкий. Но главный недостаток женского руководства, по нашемумнению, крылся в другом: у них все шло не от трезвой оценкиобстановки, а от чувств, сиюминутного настроения. Поэтому всегда надобыло быть готовым к самым неожиданным распоряжениям. Бэлла все же погнала нас на Солону. Костяшки ног в резиновыхсапогах были так избиты о камни, что болели при малейшемприкосновении. Несмотря на толстые войлочные стельки, каждый шагпричинял страдание. Солона высохла. На камнях остались мутноватые белесые корочкиводорослей. На солнце пленка коробилась и потрескивала, и издалекаказалось, что это журчит вода. Промывать породу было нечем. Надо былопросто вернуться, однако Бэлла потянула нас на один из притоков, гдевиднелся снежник. Мы продрались через кедровник и заросли тальника,вышли на валуны, сглаженные паводками и покрытые зеленым влажным мхом.Поднимаясь выше по бывшему ручью, натолкнулись на лужицу. Ее оберегаливросшие в землю камни. Лоток в лужицу не входил. Пришлось идти дальше,но и там воды не было. - Я же говорила, всегда надо брать кастрюлю, - рассердиласьБэлла. Обычно спокойный, флегматичный Боря рассвирепел: - А заодно и котел с кашей! Чем меньше дней оставалось до конца работы, тем большераздражались мы по пустякам, досадовали друг на друга, больнеевоспринимали замечания. Нехитрые шутки казались обидными и злыми.Сдерживаться становилось все труднее. Сказывалась общая усталость. Мы вернулись к луже, стали руками и лопатой выковыривать камни,чтобы втиснуть лоток. Набрали с террасы земли, промыли кое-как.Конечно же, ничего интересного не попалось. Самые лучшие шлихиполучались не в истоках, а в устье, где были могучие выносы. Бэлла решила отправить нас дальше по реке, а сама захотела пройтипо правому берегу по горам. Ходить одному в горах категорическизапрещалось, мы зароптали, но Бэлла лишь усмехнулась. Вообще-то онадавно уже работала геологом, муж тоже командовал партией,восемнадцатилетняя дочь готовилась к поступлению в Геологоразведочныйинститут, морального права настаивать на своем мы не имели. Балла проверила в пистолете патроны, поправила полевую сумку ипошла. Мы вернулись вечером, из расщелины стал выползать туман, а Бэллыне было. Мы забеспокоились. Боря чувствовал за собой вину ивыразительно посматривал на меня, соображая, не пойти ли на поиски. Нопока он соображал, пришла Бэлла. - Вы не могли прийти позже? - язвительно заметила Лида. - Так в прошлом году мы вообще возвращались за полночь, -беспечно ответила Бэлла. - Это же было в прошлом... - Лиде казалось, что в прошлом году игоры были положе, и речки спокойнее, и люди покладистее. Но уверен, вбудущем она так же станет вспоминать нас и ставить в пример другим...
ПОСЛЕДНИЙ МАРШРУТ
И все же настало утро, когда мы вышли в последний маршрут.Тридцатый. Если ежедневно мы проходили около двадцати километров, тоза сезон одолели почти шестьсот - и каких! - километров. Днем раньше к бочке, сброшенной на вынос безымянной речки,которую мы назвали Озерной, ушли Лида Павлова, Коля Дементьев иНиночка Кореннова с Сергеем Нестеровым из отряда Бэллы. Они велиразведку на хребтах, а мы должны были прошлиховать русло. Мы хотелизастать ребят в лагере, который они разбили где-то на полдороге,поэтому отправились до рассвета. Было зябко. Сырой туман лежал на осклизлых камнях. Боря шагалвпереди "по водам, аки по суху". Он как бы парил над этим туманом -нескладный, длиннорукий, с побелевшим от старости рюкзаком,двустволкой двадцатого калибра, в зеленой шляпе, какие носят солдаты вСредней Азии. По сапогам упруго била горбуша. На берегу валялисьвыброшенные рекой отнерестовавшиеся рыбы, иссеченные на камнях иперепадах. Потом начало светать. Солнце еще не поднялось, лучи прорывалисьоткуда-то из глубины гор, окрашивая снежники на вершинах вбледно-розовый свет. Сразу зачирикали, засвистели, защебетали в кустахптицы, словно ждали этого мгновения. Одна сорока, издалека заметившаянас, подняла переполох, облетая широкими кругами кедровники, где,возможно, паслись медведи. Кстати, звери всегда прислушиваются кпернатым и при тревоге заранее уходят от опасности. Наконец вдали мы заметили дымок. Поспели к завтраку. Над костромзвенел крышкой кипевший чайник. Лида набрала голубики к чаю. Поев, мы заторопились. Путь предстоял неблизкий. Озерная вела козеру, тому таинственному озеру, к которому мы безуспешно пыталисьпройти с другой стороны. Боря хотел дойти до истока налегке и братьшлихи на обратной дороге. Озерная была загромождена большими камнями и петляла так, чтолишь к полудню добрались мы до цирка, от которого намеревались делатьотсчеты шлихам. Однако Боря усомнился, что это тот самый цирк, которыйявственно виден был на аэрофотоснимке и обозначался на карте. Больноуж много времени мы потратили на дорогу к нему. По обыкновению, Борязатоптался на месте, то вынимая снимок и карту, то засовывая их всумку. - Слушай, старина, - я сел на камень, ослабив лямки рюкзака, -давай все же пройдем до озера... - Бог с ним, с озером. Далеко, - возразил Боря, опускаясь рядом. - Но ведь мы идем в последний раз, в последний... - Ну и что? - Как что? Мы уже никогда, слышишь, никогда в жизни не попадемсюда! Боря опять вытащил карту, принялся считать километры. Ему, как имне, хотелось увидеть то озеро на водоразделе, но он сомневался, чтомы успеем засветло закончить работу. - Там густой кедровник, - слабо сопротивлялся Боря. - Черт с ним! Не привыкать. - Эх, была не была! Лес и кустарник густо росли в долине, горы же были голы, какчереп. Мы побежали по самой кромке, где кончался лес и начиналиськамни, скатившиеся сверху. Откуда и взялись силы? Мы не чувствовали ниусталости, ни голода. Знали: на этом конец. Но солнце уже клонилось к закату, а озеро все не показывалось.Тогда мы поднялись по камням выше и вдруг увидели его. Густо-синее,почти черное, оно лежало в огромной чаше в изумрудном окружениикустарника, тополей и ольхи. Со всех сторон вставали хребты. Надальней горе мы рассмотрели коричневые зубцы, похожие на готическиебашни. Они-то и преградили когда-то нам путь. Чтобы не заплутаться влесу, мы прошли по горам и спустились к озеру там, где древеснойрастительности не было. Оглаженными коричневыми камнями были устланы берега. Темная,болотная вода стояла неподвижно, тяжело, как ртуть. Хотя озеро быломелкое и теплое и вокруг расстилалась луговина с разными цветами,веяло от него смертью. Здесь не водилась рыба, не поднималисьводоросли, не было даже рачков и разных плавающих насекомых, кишащихобычно в других водоемах. Вода растаявших снежников питала озеро. Но вней, в этой воде, недоставало многих химических элементов, поэтому,наверное, не развелось в озере ничего живого. Дурная слава ходила об озере. Эвенки слагали о нем страшныелегенды. Их тропы отворачивали в сторону от озера, словно от негоисходило что-то грозное, зловещее, роковое. Мы обошли озеро кругом. Не было желания ни искупаться, хотя ещепекло, ни долго задерживаться. Боря поискал ручеек, который бы вытекалотсюда, но не нашел. Река, которую мы опрометчиво назвали Озерной,по-видимому, рождалась в другом месте. Она смыкалась с озером лишь ввесеннее половодье, но к лету убегала, как бы стыдясь своего родства. На обратном пути мы убедились, что в горячке и спешке проскочилипервый цирк, от которого хотели брать шлихи, а вышли на другой,удивительно похожий. Пришлось возвращаться и начинать работу с истока. И вот, когда осталось взять последний шлих, судьба лишила наслотка. Я набрал полный лоток земли, но у ручья поскользнулся ихряснулся вместе с ним о камни. Осиновый лоток, до белизны отмытыйледяной водой, отшлифованный песком, галькой и камешками, верой иправдой служивший нам весь сезон, с треском и стоном раскололсянадвое! Я с трудом поднялся из воды, потирая колено и спину. - Бог есть, - глубокомысленно подытожил Боря... Вот и все. Мы пришли в лагерь и вытянули ноги с чувствомхлеборобов, убравших последнее поле. Потом сообразили баню. Мылись ужепри свечах. Лида, Бэлла и Ниночка испекли великолепный торт изостатков сливочного масла, сгущенки, орехов и варенья. Из свежеймальмы приготовили салат, замариновали в томате горбушу, сварили уху,напекли лепешек. Лида достала пакетики с НЗ (витаминизированныекарамельки и галеты) и бутылку переболтанного, промороженного вермута,которую берегла с начала сезона. Выпили за тех, кого не было с нами,выпили за любимых, выпили за то, что неплохо закончили работу иобошлись без потерь и увечий. Через несколько дней обещали вертолет. Мы упаковали в ящикиобразцы, отчистили от копоти котлы и ведра, собрали имущество. Как припереезде на новую квартиру, обнаружилась масса хлама, с которым быложаль расставаться. В личных вещах оказались, к примеру, старыенакомарники, самодельные ножички, разные безделушки, сделанные вненастье из замысловатых корней, ремешки из казенной брезентовойтесьмы, кварцевые кристаллики для сувениров. Тяжело нести, а броситьжалко. Вертолет, разумеется, вовремя не пришел. В тот день связь соШлоссбергом, знавшим обстановку, держали сначала в семь утра, потом -в десять, четырнадцать, шестнадцать... А назавтра разыгралось осеннеененастье: сеет, веет, крутит, мутит, сверху льет, снизу метет. Когдапоказалось солнышко, что-то у вертолета сломалось. Ждали запчасти изВладивостока. И когда мы уже отчаялись дождаться и стали понемногураспаковывать вещи, прибыл вертолет... Мы летели над восточными отрогами Джугджура и знали, что уженикогда не увидим ни этих печальных гор, ни рек с кипящей в проранах итрубах водой, ни лесов, где от аромата трав кружится голова и темныминочами светятся умершие деревья, ни свирепых и цепких капкановкедровника, который стреноживал нас, когда шли, и жарко горел вкостре, согревая в холодные ночи. Сверху горы были как бы сдвинуты,приближены друг к другу, но мы-то по ним ходили и знали, какмучительно далеко стоит одна вершина от другой. Хребты вдруг оборвались, и показалось море. И близко и подальшеот него мы разбивали свои лагеря. Иногда видели его лишь полоской нагоризонте, когда поднимались на вершины. Далеко в море вдавался мысЭнкэн. Около него ютился в распадке крошечный поселок Кекра, где жилиБоря Тараскин с женой и сыном, линейщики, монтеры, работникиметеостанции, почты и сельсовета. И какая-то необъяснимая печаль навалилась на нас. На галечномберегу, длинном и пустынном, кричали чайки. То там, то здесь всплывалилюбопытные нерпы, а мористее выплескивались и с шумом опускались,распластав серповидные поплавки, касатки. Глубоко и шумно дышало море,накатывая высокие белые волны... У каждого, говорят, есть свой лес. У каждого есть свои горы, своиполя и степи. Так есть и свой берег. Этот мрачный охотский берегтеперь был нашим. Признаки осеннего запустения еще больше подчеркивалитоску расставания. Да, на этом участке мы закончили разведку длягеологической карты, и, кажется, нет причин возвращаться сюда. Новдруг когда-нибудь понадобится более подробная карта? Или какой-нибудьшлих, затерявшийся в сотнях других, укажет на богатое месторождение?Тогда мы вернемся. Конечно же, вернемся, если снова позовет этот нашберег. Наш трудный берег...
2020-10-11
231
