Мировой двигатель, 1815-1914 561

гии, власти совершенно изменилось. Никто не сомневался в пользе электричества, когда оно было открыто в 1805 г.; но о пользе ядерной энергии идут ожесточенные споры. Индустриализация и колониализм некогда представлялись большим шагом вперед для всех. Теперь представляется, что их дары были, по меньшей мере, не безусловно положительными.

Кардинально изменилась психология восприятия мощи и скорости. В 1830 г., когда был пущен первый в мире пассажирский поезд Ливерпуль — Манчестер, видный политический деятель Англии был сбит и погиб под колесами «Ракеты», ехавшей со скоростью 24 мили в час: он не понял, что такое скорость. В 1898 г., когда автомобилям впервые было разрешено двигаться по дорогам Великобритании, их скорость была ограничена четырьмя милями в час, так что впереди автомобиля мог идти человек с красным флажком в руках. Сегодня миллионы ездят но немецким автобанам со скоростью 100 миль в час; по французскому ТЖВ — 240 миль в час, а скорость Конкорда — 1000 миль в час. С мощью и скоростью познакомились все, а от близкого знакомства может родиться и неприязнь.

Естественно, большинство европейцев даже не подозревали, сколь большая сила была дана им в руки. Гордые и опрометчивые поспешили использовать ее без ограничений; мудрые считали, что здесь надо проявить осторожность. Британцам, которые поначалу лидировали, не оставалось ничего иного, как со всей ответственностью включиться в дела Континента. Так же поступил и Отто фон Бисмарк, создатель самой мощной военно- промышленной системы своего времени. "Железный канцлер" сделал Германию могучей, но не превратил ее в угрозу миру. Его знаменитые слова «железом и кровью» (1849 г.), а потом «кровью и железом» (1886 г.) относились не к войне, а к бюджету, к социальным проблемам. Как величайший государственный деятель своего времени, он даже сумел понять, что и сама эта государственная деятельность имеет границы; он не претендовал на

то, чтобы «контролировать ноток событий, но лишь время от времени изменять его направление. И Гёте говорил: «Хозяином положения будешь, если вовремя уклонишься, и гений заключается в знании, где остановиться»1. Последователи Бисмарка не знали такой воздержанности.

Вопреки ожиданиям схватка Европы с новейшими силами возродила христианскую культуру. «Век железных дорог» стал также веком напористого христианства. Вместе с инженерами в дальние страны отправлялись миссионеры. Люди, которые ощутили свою уязвимость в этом быстро менявшемся мире, тосковали по прежнему благочестию и дисциплине. Вопреки бездушным машинам и на волне поднимавшегося романтизма они стремились теперь к Божественному утверждению, с большей готовностью принимали сверхъестественное, ими владело страстное желание познать «глубины бытия». Умирая, они даже могли представлять собственную жизнь как «железную дорогу духа»:

Колею на небо проложил Христос,

И Божественная истина положила рельсы -

От Земли до Неба протянулась колея, В Жизнь Вечную уходит она...

Божья Любовь — огонь, Истина — пар,

Вот от чего работает Машина и двигает Поезд. Все вы, кто едет в Рай,

Придите ко Христу, в Нем пребывайте,

Занимая места в Первом, Втором и Третьем классе -

Каясь, Веруя, Святясь...

Скорее, бедные и грешные, уже пора На всякой Станции,

Покаявшись и отвратившись от греха,

Садиться на Поезд в Вечную Жизнь.

XIX век начинался в критических условиях. Движущие силы перемен могли тогда проявить себя только в рамках политических и международных систем, сложившихся в конце революционных войн. Причем вся эта структура была специфически модифицирована в результате чрезвычайных событий 1815 года.

В феврале того года, когда Венский конгресс безуспешно стремился выработать соглашение, джинн революции снова вырвался из бутылки. Наполеон бежал с Эльбы. Последовали Сто дней, когда Европа вновь погрузилась в пучину революционной войны co всеми ее особенностями. Это был шок исключительной силы. И если в 1814 г. победители действовали осторожно, то в 1815 г. они превратились в открытых реакционеров. Сложился тот климат наступавших десятилетий, когда всякий признак перемен немедленно подавлялся.

DYNAMO

Сто дней наэлектризовали Европу. В течение трех недель с момента, когда Наполеон один высадился у мыса Антиб (1 марта), он пересек Дофине, победил маршала Нея, которого послали «загнать зверя обратно в клетку», и с триумфом вошел в Париж, заставив Людовика XVIII бежать. В течение трех месяцев он реорганизовал армию и оставил Париж, чтобы атаковать силы коалиции на северной границе. У него была простая стратегия — разгромить союзников поодиночке, пока они еще не соединили свои силы. 16 июня при Линьи он разгромил пруссаков, впрочем, они смогли отступить в порядке. 18 июня он уверенно атаковал англичан при Ватерлоо недалеко от Брюсселя. Но в этот день невиданной бойни «тонкая красная линия» герцога Веллингтона выстояла против всех яростных атак французов, а прусская кавалерия Блюхера, появившаяся в конце дня на горизонте, смела французов и очистила поле боя. Как и сам Наполеон был сметен с ноля истории после этой его 16-ой битвы. 22 июня он вновь отрекается; 15 июля он, бежавший в Рошфор, сдается Метленду, капитану королевского военного судна «Беллерофон». Его отвозят в Плимут, а оттуда — на далекий о. Св. Елены. Больше он не смог бежать, и в своих мемуарах он написал о будущем Европы, что через 10 лет она «станет казацкой или будет республикой». О смерти Наполеона Талейран теперь скажет: «это уже не событие, это только известие». [экология]

После Ватерлоо Венский конгресс собирается вновь уже отрезвленный, и больше представителей победивших держав уже нельзя обвинять в том, что они вместо того, чтобы работать, танцуют. Теперь они не хотят рисковать. Они полны решимости прежде всего восстановить права монархии — те священные институты, против которых в особенности была направлена Революция, и пренебрегают требованиями демократии или национальными интересами и самоопределением наций. Проблемы решались просто: недовольных удовлетворяют за счет побежденных. На место Рейнского союза и Священной Римской империи приходит Германский союз 39 государств. Пруссия, которая требовала Эльзас, Лотарингию и Варшаву, взамен получила половину Саксонии. Австрия, утратившая свои позиции в Нидерландах, получила северную Италию. Соединенные провинции, потерявшие мыс Доброй Надежды,

получили австрийские Нидерланды. Швеция, потеряв Финляндию, получила Норвегию. Были подтверждены права России на Финляндию, Литву и восточную Польшу; кроме того Россия получила отдельное Царство Польское с центром в Варшаве, причем монархом

здесь становился русский царь. Великобритания удовлетворилась целой кучей островов от Гельголанда до Цейлона. Вновь появляется на исторической сцене шумная компания древних монархий в Неаполе, Мадриде и Турине — причем ни одной старой республике возродиться не позволили. Как заметил Александр I: «Республики не в моде». Исключение было сделано для Краковской республики, причем на Краков претендовали Пруссия, Россия и Австрия, а не получил никто.

Так что соглашение было достигнуто при более чем консервативном настроении: фактически время пошло вспять. Задумывалось такое устройство, которое бы препятствовало переменам в мире, где силы перемен едва можно было сдержать. Герцог Веллингтон так отзывался о Ватерлоо: «Чертовски великолепно: во всю жизнь не был так близко от погибели». Таково было чувство и по всей Европе. Грань между переменами и устоями была так тонка, что победители страшились малейших уступок. С подозрением смотрели даже на ограниченные и постепенные реформы. «Начинать реформы, — писал Веллингтон в 1830 г., — значит начинать революцию». К тому же не удалось укротить норов Франции — этого не-исчерпаемого источника революционных потрясений. И Париж поднимается снова — в 18З0 г., 1848 г., 1851 г., 1870 г. «Когда Париж чихает, — замечал австрийский канцлер Меттерних, — Европа хватает простуду». Демократия по-французски

— угроза монархии, Церкви и соб-ственности, то есть всему, за что он сам выступал. Это, писал он, «болезнь, которую следует вы-лечить, вулкан, который надо погасить, гангрена, которую надо выжигать каленым железом, гидра с пастью, отверстой, чтобы поглотить об- щественный порядок»3.

Дух реакции 1815 года в его крайней форме, воплощенной в Меттернихе, противился любым переменам без предварительного одобрения. Этот дух проявил себя в Четырехстороннем союзе РОССИИ, Пруссии, Австрии и Британии, которые договорились собирать в будущем конгрес-