О смысле любви

Платон

ПИР

...Мне кажется, что люди совершен-
но не сознают истинной мощи люб-
ви, ибо, если бы они сознавали ее,
они бы воздвигали ей величайшие
храмы и алтари и приносили величайшие жертвы, а меж
тем ничего подобного не делается, хотя все это следует
делать в первую очередь. Ведь Эрот — самый челове-
колюбивый бог, он помогает людям и врачует недуги,
исцеление от которых было бы для рода человеческо-
го величайшим счастьем. Итак, я попытаюсь объяснить
вам его мощь, а уж вы будете учителями другим.

Раньше, однако, мы должны кое-что узнать о челове-
ческой природе и о том, что она претерпела. Когда-то
наша природа была не такой, как теперь, а совсем дру-
гой. Прежде всего, люди были трех полов, а не двух, как
ныне,— мужского и женского, ибо существовал еще тре-
тий пол, который соединял в себе признаки этих обоих;
сам он исчез, и от него сохранилось только имя, став-
шее бранным,— андрогины, и из него видно, что они со-
четали в себе вид и наименование обоих полов — муж-
ского и женского. Кроме того, тело у всех было округ-
лое, спина не отличалась от груди, рук было четыре,
ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой
шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух
этих лиц, глядевших в противоположные стороны, была

общая, ушей имелось две пары, срамных частей две, а
прочее можно представить себе по всему, что уже ска-
зано. Передвигался такой человек либо прямо, во весь
рост, так же как мы теперь, но любой из двух сторон
вперед, либо, если торопился, шел колесом, занося ноги
вверх и перекатываясь на восьми конечностях, что позво-
ляло ему быстро бежать вперед. А было этих полов три,
и таковы они были потому, что мужской искони происхо-
дит от Солнца, женский — от Земли, а совмещавший
оба эти — от Луны, поскольку и Луна совмещает оба на-
чала. Что же касается шаровидности этих существ и их
кругового передвижения, то и тут складывалось сходство
с их прародителями. Страшные своей силой и мощью,
они питали великие за.мыслы и посягали даже на власть
богов, и то, что Гомер говорит об Эфиальте и Оте, от-
носится к ним: это они пытались совершить восхождение
на небо, чтобы напасть на богов.

И вот Зевс и прочие боги стали совещаться, как
поступить с ними, и не знали, как быть: убить их, поразив
род людской громом, как когда-то гигантов,— тогда
боги лишатся почестей и приношений от людей; но и
мириться с таким бесчинством тоже нельзя было. Нако-
нец Зевс, насилу кое-что придумав, говорит:

— Кажется, я нашел способ и сохранить людей, и по-
ложить конец их буйству, уменьшив их силу. Я разрежу
каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут
слабее, а во-вторых, полезней для нас, потому что число
их увеличится. И ходить они будут прямо, на двух ногах.
А если они и после этого не угомонятся и начнут
буйствовать, я, сказал он, рассеку их пополам снова, и они
запрыгают у меня на одной ножке.

Сказав это, он стал разрезать людей пополам, как раз-
резают перед засолкой ягоды рябины или как режут яй-
цо волоском...

...Итак, каждый из нас — это половина человека, рас-
сеченного на две камбалоподобные части, и поэтому

каждый ищет всегда соответствующую ему половину.
Мужчины, представляющие собой одну из частей того
двуполого прежде существа, которое называлось андро-
гином, охочи до женщин, и блудодеи в большинстве
своем принадлежат именно к этой породе, а женщины
такого происхождения падки до мужчин и распутны. Жен-
щины же, представляющие собой половинку прежней
женщины, к мужчинам не очень расположены, их боль-
ше привлекают женщины, и лесбиянки принадлежат
именно к этой породе. Зато мужчин, представляющих
собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему
мужскому: уже в детстве, будучи дольками существа
мужского пола, они любят мужчин, им нравится лежать
и обниматься с мужчинами.

Когда кому-либо... случается встретить как раз свою
половину, обоих охватывает такое удивительное чувство
привязанности, близости и любви, что они поистине не
хотят разлучаться даже на короткое время. И люди, ко-
торые проводят вместе всю жизнь, не могут даже ска-
зать, чего они, собственно, хотят друг от друга. Ведь
нельзя же утверждать, что только ради удовлетворения
похоти столь ревностно стремятся они быть вместе. Ясно,
что душа каждого хочет чего-то другого; чего именно,
она не может сказать и лишь догадывается о своих
желаниях, лишь туманно намекает на них. И если бы перед
ними, когда они лежат вместе, предстал Гефест со
своими орудиями и спросил их: «Чего же, люди, вы
хотите один от другого?» — а потом, видя, что им трудно
ответить, спросил их снова: «Может быть, вы хотите
как можно дольше быть вместе и не разлучаться друг
с другом ни днем ни ночью? Если ваше желание имен-
но таково, я готов сплавить вас и срастить воедино,
и тогда из двух человек станет один, и, покуда вы живы,
вы будете жить одной общей жизнью, а когда вы умрете,
в Аиде будет один мертвец вместо двух, ибо умрете
зы общей смертью. Подумайте только, этого ли вы жаж-

дете, будете ли вы довольны, если достигнете этого?»
Случись так, мы уверены, что каждый не только не от-
казался бы от подобного предложения и не выразил
никакого другого желания, но счел бы, что услыхал имен-
но то, о чем давно мечтал, одержимый стремлением
слиться и сплавиться с возлюбленным в единое существо.
Причина этому та, что такова была изначальная наша
природа и мы составляли нечто целостное.

Таким образом, любовью называется жажда целост-
ности и стремление к ней. Прежде, повторяю, мы были
чем-то единым, а теперь из-за нашей несправедли-
вости мы поселены богом порознь...

Речь Сократа:...Я попытаюсь передать вам речь
Цепь Эрота — овла- _og Эроте, которую услыхал некогда
дение благом _от одной мантинеянки, Диотимы,
женщины, очень сведущей и в этом, и во многом другом.

...По сути, всякое желание блага и счастья — это для
всякого великая и коварная любовь. Однако о тех, кто
предан таким ее видам, как корыстолюбие, любовь к те-
лесным упражнениям, любовь к мудрости, не говорят,
что они любят или что они влюблены,— только к тем,
что занят и увлечен одним лишь определенным видом
любви, относят общие названия «любовь», «любить»
и «влюбленные». Некоторые утверждают, что любить —
значит искать свою половину. А я утверждаю, что ни
половина, ни целое не вызовет любви, если не пред-
ставляет собой, друг мой, какого-то блага. Люди хотят,
чтобы им отрезали руки и ноги, если эти части собствен-
ного их тела кажутся им негодными. Ведь ценят люди
вовсе не свое, если, конечно, не называть все хорошее
своим и родственным себе, а все дурное — чужим; нет,
любят они только хорошее.

...Но'если любовь, как мы согласились, есть стремле-
ние к вечному обладанию благом, то наряду с благом
нельзя не желать и бессмертия. А значит, любовь — это
стремление и к бессмертию.

Всему этому она учила меня всякий раз, когда бесе-
довала со мной о любви. А однажды она спросила меня:

— В чем, по-твоему, Сократ, причина этой любви и
этого вожделения? Не замечал ли ты, в сколь необыкно-
венном состоянии бывают все животные, и наземные и
пернатые, когда они охвачены страстью деторождения?
Они пребывают в любовной горячке сначала во время
спаривания, а потом — когда кормят детенышей, ради
которых они готовы и бороться с самыми сильными,
как бы ни были слабы сами, и умереть, и голодать,
только чтобы их выкормить, и вообще сносить все что
угодно. О людях еще можно подумать,— продолжала
она,— что они делают это по велению разума, но
в чем причина таких любовных порывов у животных,
ты можешь сказать?

И я снова сказал, что не знаю.

— И ты рассчитываешь стать знатоком любви,—
спросила она,— не поняв этого?

— Но ведь я же, как я только что сказал, потому
и хожу к тебе, Диотима, что мне нужен учитель. Назови
же мне причину и этого, и всего другого, относящегося

к любви!

— Так вот,— сказала она,— если ты убедился, что лю-
бовь по природе своей — это стремление к тому, о чем
мы не раз уже говорили, то и тут тебе нечему удив-
ляться. Ведь у животных, так же как и у людей,
смертная природа стремится стать по возможности бес-
смертной и вечной. А достичь этого она может только
одним путем — порождением, оставляя всякий раз новое
вместо старого; ведь даже в то время, покуда о любом
живом существе говорят, что оно живет и остается са-
мим собой — человек, например, от младенчества до
старости считается одним и тем же лицом,— оно
никогда не бывает одним и тем же, хоть и числится
прежним, а всегда обновляется, что-то непременно те-
ряя, будь то волосы, плоть, кости, кровь или вообще

все телесное, да и не только телесное, но и то, что
принадлежит душе: ни у кого не остаются без перемен
ни его привычки и нрав, ни мнения, ни желания, ни
радости, ни горести, ни страхи, всегда что-то появляется,
а что-то утрачивается. Еще удивительнее, однако, обсто-
ит дело с нашими знаниями: мало того, что какие-то
знания у нас появляются, а какие-то мы утрачиваем и,
следовательно, никогда не бываем прежними и в отно-
шении знаний,— такова же участь каждого вида знаний
в отдельности. То, что называется упражнением, обуслов-
лено не чем иным, как убылью знания, ибо забвение —
это убыль какого-то знания, а упражнение, заставляя
нас вновь вспомнить забытое, сохраняет нам знание
настолько, что оно кажется прежним. Так вот, таким же
образом сохраняется и все смертное; в отличие от бо-
жественного, оно не остается всегда одним и тем же,
но, устаревая и уходя, оставляет новое свое подобие.
Вот каким способом, Сократ,— заключила она,— приоб-
щается к бессмертию смертное — и тело, и все осталь-
ное. Другого способа нет. Не удивляйся же, что каждое
живое существо по природе своей заботится о своем по-
томстве. Бессмертия ради сопутствует всему на свете
рачительная эта любовь.

Выслушав ее речь, я пришел в изумление и сказал:

— Да неужели, премудрая Диотима, это действитель-
но так?

И она отвечала, как отвечают истинные мудрецы:

— Можешь быть уверен в этом, Сократ. Возьми люд-
ское честолюбие — ты удивишься его бессмысленности,
если не вспомнишь то, что я сказала, и упустишь
из виду, как одержимы люди желанием сделать гром-
ким свое имя, «чтобы на вечное время стяжать бес-
смертную славу», ради которой они готовы подвергать
себя еще большим опасностям, чем ради своих детей,
тратить деньги, сносить любые тяготы, умереть, наконец.
Ты думаешь,— продолжала она,— Алкестиде захотелось

бы умереть за Адмета, Ахиллу — вслед за Патроклом,
а вашему Кодру — ради будущего царства своих детей,
если бы они все не надеялись оставить ту бессмерт-
ную память о своей добродетели, которую мы и сейчас
сохраняем? Я думаю,— сказала она,— что все делают всё
ради такой бессмертной славы об их добродетели, и,
чем люди достойнее, тем больше они и делают. Бес-
смертие — вот чего они жаждут.

Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело,—
продолжала она,— обращаются больше к женщинам и
служат Эроту именно так, надеясь деторождением при-
обрести бессмертие и счастье и оставить о себе па-
мять на вечные времена. Беременные же духовно —
ведь есть и такие,— пояснила она,— которые беременны
духовно, и притом в большей даже мере, чем телесно,—
беременны тем, что как раз душе и подобает вынаши-
вать. А что ей подобает вынашивать? Разум и прочие
добродетели. Родителями их бывают все творцы и те
из мастеров, которых можно назвать изобретателями.
Самое же важное и прекрасное — это разуметь, как
управлять государством и домом, и называется это
уменье рассудительностью и справедливостью. Так вот,
кто смолоду вынашивает духовные качества, храня чи-
стоту и с наступлением возмужалости, но испытывает
страстное желание родить, тот, я думаю, тоже ищет
везде прекрасное, в котором он мог бы разрешиться
от бремени, ибо в безобразном он ни за что не родит.
Беременный, он радуется прекрасному телу больше,
чем безобразному, но особенно рад он, если такое тело
встретится ему в сочетании с прекрасной, благородной
и даровитой душой: для такого человека он сразу нахо-
дит слова о добродетели, о том, каким должен быть
и чему должен посвятить себя достойный муж, и прини-
мается за его воспитание. Проводя время с таким чело-
веком, он соприкасается с прекрасным и родит на свет
то, чем давно беремен. Всегда помня о своем друге,

где бы тот ни был — далеко или близко, он сообща с ним
растит свое детище, благодаря чему они гораздо бли-
же друг другу, чем мать и отец, и дружба между ними
прочнее, потому что связывающие их дети прекраснее
и бессмертнее. Да и каждый, пожалуй, предпочтет
иметь таких детей, чем обычных, если подумает о Го-
мере, Гесиоде и других прекрасных поэтах, чье потом-
ство достойно зависти, ибо оно приносит им бессмерт-
ную славу и сохраняет память о них, потому что и само
незабываемо и бессмертно. Или возьми, если угодно,—
продолжала она,— детей, оставленных Ликургом в Лаке-
демоне,— детей, спасших Лакедемон и, можно сказать,
всю Грецию. В почете у вас и Солон, родитель ваших
законов, а в разных других местах, будь то у греков или
у варваров, почетом пользуется много других людей,
совершивших множество прекрасных дел и породивших
разнообразные добродетели. Не одно святилище воз-
двигнуто за таких детей этим людям, а за обычных де-
тей никому еще не воздвигали святилищ.

Во все эти таинства любви можно, пожалуй, посвя-
тить и тебя, Сократ. Что же касается тех высших и сокро-
веннейших, ради которых первые, если разобраться, и
существуют на свете, то я не знаю, способен ли ты
проникнуть в них. Сказать о них я, однако, скажу,— про-
должала она,— за мной дело не станет. Так попытай-
ся же следовать за мной, насколько сможешь.

Кто хочет избрать верный путь ко всему этому, дол-
жен начать с устремления к прекрасным телам в молодо-
сти. Если ему укажут верную дорогу, он полюбит снача-
ла одно какое-то тело и родит в нем прекрасные
мысли, а потом поймет, что красота одного тела род-
ственна красоте любого другого и что если стремиться
к идее прекрасного, то нелепо думать, будто красота
у всех тел не одна и та же. Поняв это, он станет любить
все прекрасные тела, а к тому одному охладеет, либо
сочтет такую чрезмерную любовь ничтожной и мелкой.

После этого он начнет ценить красоту души выше, чем
красоту тела, и, если ему попадется человек хорошей
души, но не такой уж цветущий, он будет вполне доволен,
полюбит его и станет заботиться о нем, стараясь ро-
дить такие суждения, которые делают юношей лучше,
благодаря чему невольно постигнет красоту нравов и обы-
чаев и, увидев, что все это прекрасное родственно
между собою, будет считать красоту тела чем-то ничтож-
ным. От нравов он должен перейти к наукам, чтобы уви-
деть красоту наук и, стремясь к красоте уже во всем ее
многообразии, не быть больше ничтожным и жалким ра-
бом чьей-либо привлекательности, плененным красотой
одного какого-то мальчишки, человека или характера,
а повернуть к открытому морю красоты и, созерцая
его в неуклонном стремлении к мудрости, обильно рож-
дать великолепные речи и мысли, пока наконец, набрав-
шись тут сил и усовершенствовавшись, он не узрит того
единственного знания, которое касается прекрасного, и
вот какого прекрасного... Теперь,— сказала Диотима,—
постарайся слушать меня как можно внимательнее.

Кто, наставляемый на пути любви, будет в правиль-
ном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца
этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное
по природе, то самое, Сократ, ради чего и были предпри-
няты все предшествующие труды,— нечто, во-первых,
вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели,
ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрас-
ное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для
кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое
время, в другом месте, для другого и сравнительно
с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему
не в виде какого-то лица, рук или иной части тела,
не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом,
будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь,
а само по себе, всегда в самом себе единообразное;
все же другие разновидности прекрасного причастны

2 Философия любви. Ч. 2 17

к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его
не становится ни больше ни меньше, и никаких воз-
действий оно не испытывает. И тот, кто благодаря пра-
вильной любви поднялся над отдельными разновидно-
стями прекрасного и начал постигать само прекрасное,
тот, пожалуй, почти у цели.

Вот каким путем нужно идти в любви — самому или
под чьим-либо руководством: начав с отдельных прояв-
лений прекрасного, над все время, словно бы по сту-
пенькам, подниматься ради самого прекрасного вверх —
от одного прекрасного тела к двум, от двух — ко всем,
а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от
прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не под-
нимешься от этих учений к тому, которое и есть уче-
ние о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что
же это — прекрасное.

Соч.; В 3 т. М. 1970. Т. 2. С. 116—
142

2. Этот род любви — результат не прямых действии,
продиктованных чувствами, а их предвосхищения.

3. Любовь этой категории узнается взаимно мужчи-
ной и женщиной, и она так убедительна, что ее узнают
и окружающие.

4. Восприятие внешних объектов и наслаждение от
этого являются также результатом любовного удоволь-
ствия, которое мы легко узнаем. Этот род любви,
по существу, порождает и включает в себя три выше-
отмеченные. Руководствуясь текстом, человек способен
различить эти типы любви и решить для себя, какой из
них он в подходящее время примет, после определения
склонности к нему другого лица.

Перевод А. Г. Вашестова

Kama Sutra of Vatsyayana. Bom-
bay, 1961. P. 99—100