Запись беседы советника Полномочного Представительства СССР в Польше с начальником Восточного отдела Министерства Иностранных Дел Польши Голувко

7 февраля 1928 г.

Утром 6 февраля я позвонил Голувко, и мы условились встретиться вечером в ресторане Оаза, где Голувко мне расскажет о своих впечатлениях о поездке в Москву*.

Вечером Голувко сразу же заявил, что разговор должен быть частным и секретным, он будет откровенен, Голувко начал подробно рассказывать о его борьбе с Патеком, Патек, по словам Голувко, год тому назад был твердо уверен, что ему удастся заключить с нами пакт о неагрессии, причем текст его будет в той редакции, которую предлагала польская сторона, Он всех уверял, что советская сторона в конце концов уступит. Голувко же предлагал раньше вести переговоры о торговом договоре, а после заключения торгового договора приступить к переговорам о пакте о неагрессии. Когда в Варшаве между мининделом и полпредством начались первые разговоры о торговом договоре, Патек молчал, но когда он с запозданием узнал, что едет делегация в Москву и будет вести переговоры фактически помимо него, он возмутился и прислал резкую шифровку, требующую отмены посылки делегации в Москву, мотивировал свое требование конфликтом с НКИД по делу Скальского. Шифровка пришла всего за пару часов до отъезда Голувко и Соколовского из Варшавы. Голувко узнал о телеграмме, позвонил Залесскому и сказал, что все равно он едет, так как не хочет попасть в неловкое положение и не желает допустить охлаждения с нами (с пол-

* См. док. № 22, 27, 28.

предством). Патеку была дана шифровка, что делегаты уже выехали, Патек встретил Голувко и Соколовского очень нелюбезно и в тот же День предложил им выехать из Москвы. Произошла бурная сцена, Голувко наотрез отказался выехать, пока не будет вынесено решение по делу Скальского. Он [Патек] боялся, что Скальского оправдают или приговорят всего к двум годам тюрьмы и тогда отъезд делегации будет совсем необъясним. Голувко хотел послать свои визитные карточки всем руководящим сотрудникам Наркоминдела, но Патек запретил, заявив, что могут пригласить на чай или завтрак, а он поехать в НКИД не может, так как он находится с НКИД в состоянии конфликта, Послать телеграммы и звонить по телефону Залесскому в Варшаву тоже запретил. Патек считал, что он первый и единственный посол Польши в СССР, которому удалось наладить хорошие отношения и которому НКИД никаких неприятностей не сделает, Процесс Скальского с обвинением его в шпионаже, при участии иностранной миссии (ясно польской), был крайне неприятен Патеку. Он считал себя лично оскорбленным. К этому добавилось неизвещение его о дне начала процесса при закрытых дверях и неприятный для него приезд Голувко, и в результате Патек от злости потерял голову, Когда в субботу Голувко заявил Патеку, что с исходом процесса можно примириться, что хоть и не следовало Советскому правительству устраивать процесс Скальского как раз в то время, когда приезжает делегация, но что слушание дела при закрытых дверях, сам приговор и мотивировка его может удовлетворить польское посольство, Патек заявил: «Нет, я еще считаю, что конфликт не изжит, в НКИД я не поеду и вас не пущу, а попробую выяснить вопрос с Чичериным на обеде у французского посла». Вечером разговор не состоялся, Патек не мог первый начать, ему было тяжело об этом говорить, а его никто не спросил, и он молчал. Вечером пришла телеграмма от Залес-ского с предложением вести переговоры, но Патек заявил, что сейчас конфликт в самом разгаре и время самое неподходящее.

В воскресенье Голувко сказал Патеку, что он в дурацком положении больше оставаться не хочет и едет обратно в Варшаву, Голувко надеялся, что Карский ему позвоиит, как только узнает, что паспорта посланы на визу, и тогда бы Голувко смог бы принудить Патека начать переговоры с НКИД, но звонка из НКИД не последовало, и ему, Голувко, пришлось уехать в Варшаву. Залесскии был очень возмущен всей этой историей. Попало и Голувко, но в конце концов Залесскии встал целиком на его сторону. Официальное объяснение министерства они сами признают не совсем удачным, но ничего другого не оставалось делать. Голувко подчеркнул, что

Патек все сделал на свой собственный страх и риск, что слухи о том, что он сносился с Бельведером *, неверпы, и долго меня уговаривал, что нам не следует верить вздорным сплетням о том, что будто бы Патек действовал по директиве Пилсуд-ского. Дальше Голувко сказал, что он и особенно Залесский чувствуют себя виноватыми перед Богомоловым, что Залес-скому очень неприятно, что он ne мог выполнить своих обещаний, что хотя это произошло не по его вине, что, наоборот, Залесский очень ценит корректное поведение посольства и НКИД и что положение Богомолова в результате всего этого очень упрочилось. Патек еще 6 февраля прислал шифровку, в которой сообщает, что он все еще находится в состоянии конфликта и в НКИД не был. Голувко добавил, что Патек к нам переменил свое отношение еще с момента своей поездки в Вильно. Когда я спросил Голувко: «Почему?», Голувко скороговоркой сказал: «Неприятные Ваши телеграммы о нем, об его поездке в Ригу и т. д.» и перешел на другую тему.

Второй частью разговора было официальное предложение, которое сделал Голувко от своего имени, но при этом он заявил, что обо всем этом он говорил с Залесским и тот одобряет его предложение. Сводилось оно к следующему: Польша и СССР переговоров не прервали, в них произошла заминка, с ними нужно поторопиться, это можно сделать двояким путем: или из Варшавы снова едет делегация в Москву, или из Москвы приезжает делегация в Варшаву. Первый вариант: делегация сможет выехать только после того, как Патек скажет, что уже наступило время для ее приезда, а таковой момент может наступить и через 3 и через 4 недели. Тогда руководить делегацией будет Патек, он ее пустит, и пустит тогда, когда он найдет это нужным сделать. Это будет полный триумф Патека. Голувко же ни за что в [составе] делегации не поедет, он не может вторично попасть в плен, где он будет подчинен чужой воле, где он ничего не может сделать без разрешения Патека, шляхецкий гонор которого может опять испортить все дело. На второй скандал он не пойдет ни за что. Второй путь —это приезд нашей делегации, причем этот приезд должен произойти еще на этой неделе. Тогда разговоры пойдут через голову Патека. Самый любезный прием для нашей делегации вполне гарантирован. Руководить печатью берется Голувко, и печать целиком будет на нашей стороне. Когда я начал возражать против второго проекта, то Голувко заявил, что министерство издаст коммуникат, в котором будет сказано, что Залесский, обсудив с вернувшейся из Москвы делегацией создавшееся положение, обратился к послу Богомолову с просьбой, чтобы Советское правительство прислало

* —резиденция президента Польши в Варшаве.

для переговоров в Варшаву своих делегатов. Я указал на неудобство приезда в настоящее время нашей делегации в Варшаву. Но Голувко перебил и просил, чтобы оба его предложения немедленно были переданы в Москву, а насчет коммуниката он во вторник 7 февраля окончательно договорится с Залесским и позвонит мне (мне он сегодня не звонил, и я думаю, что Залесский не согласился с Голувко по вопросу о коммуникате). Весь вечер Голувко говорил один. Я вставил только несколько замечаний о процессе Скальского (позаимствовав из разговора Стомопякова с Патеком) * и рассказал Голувко содержание последнего разговора Литвинова с Патеком**. Оказывается, об этом разговоре Патек написал всего две строчки и представил его так, как будто бы Литвинов очень беспокоился, не начнет ли польская пресса в связи с отъездом делегации кампании против СССР, и что Патек успокоил Литвинова, что этого не будет. Голувко сильно возмущался Патеком и под конец заявил, что этот человек сам не знает, чего он хочет, он ничего не соображает и причиняет нам массу хлопот и неприятностей. Голувко все время волновался, говорил не умолкая ни иа минуту, жаловался, что он в очень тяжелом положении и что он очень обязан нам за сегодняшнюю встречу и разговор. Голувко сообщил, что 7 февраля он едет на 4—5 дней в Вилыю, чтобы привести в порядок «пришедшие в расстройство мои литовские дела».

В середине разговора в дверях нашего отдельного кабинета появился какой-то человек и начал вызывать Голувко, тот вышел и, возвратившись, сказал мне, что это репортер «Экспресс порапны», он пронюхал, что мы здесь, и хочет дать в печать об этом заметку и что Голувко запретил ему это делать. Я сказал Голувко, что его обязанность присмотреть за тем, чтобы в газетах ничего неприятного для нас в ближайшие дни не появилось, так как это может помешать быстрому возобновлению переговоров.

После окончания нашего разговора Голувко остался в ресторане и сказал^-. «Иду искать репортера «Экспресса», надо взять его за ухо, чтобы он не наболтал чего». Сегодня в «Экспресс поранны» появилась заметка о том, что я вчера разговаривал с Голувко. Заметка безобидная, но мне сегодня кажется, что Голувко нарочно подослал репортера, чтобы в газетах появилась заметка, что именно он, Голувко, несмотря на неудачу своей поездки в Москву, ведет дальнейшие переговоры с нами о торговом договоре.

Коцюбинский

Печат. по арх.

* Беседа Б. С. Стомонякова с Патеком состоялась 24 января 1928 г. ** См. док. № 27.

71 •