2015-04-06
205
29 декабря 1930 г.
Уважаемый Лев Михайлович,
В настоящем докладе постараюсь в самых сжатых чертах обрисовать Вам главнейшие этапы нашей дипломатической деятельности в Ангоре за последние два месяца.
Первой дипломатической акцией после моего возвращения из Москвы были шаги, связанные с пребыванием в Турции греческого и венгерского премьеров, которых я, к сожалению, успел захватить лишь в самый последний день нх пребывания в Ангоре.
С Венизелосоы. у которого я должен был произвести зондаж об его отношении к возможности заключения с нами пакта о нейтралитете, разговоры были коротки. Подготовленный, по-видимому, предшествовавшими до моего приезда разговорами с Рюштю по этому же вопросу *, Венизелос сразу дал мне понять, что разговоры на эти темы излишни, и избавил меня от необходимости разворачивать зондаж. Проделал он это, надо ему отдать справедливость, чрезвычайно просто и ловко. Когда после первого обмена любезностями я с ним заговорил о пактах о нейтралитете и как бы вскользь упомянул, что эта форма взаимоотношении между двумя государствами была нами впервые введена в практику в договоре с Турцией ** и с тех пор стала типовой в наших взаимоотношениях с другими странами, Венизелос сказал, что и Греция считает ее наиболее отвечающей интересам мира и независимости, но считает ее удовлетворяющей своему назначению лишь во взаимоотношениях ближайших соседей, стран, имеющих между собой общую границу. Во взаимоотношениях же с прочими странами лучшей формой, по его мнению, является договор чисто арбитражного характера. Идея эта, по словам Венизелоса, отразилась во всей пактовой политике Греции, которая ни с кем, кроме ближайших соседей, не заключила политического пакта. Надобность в дальнейшем зондаже после такой постановки вопроса, естественно, отпала.
В той же беседе Венизелос счел нужным выразить свое удовлетворение по поводу дружественного приема, который, по его сведениям, греко-турецкое соглашение встретило со стороны Советского правительства, и благодарил меня за содействие, оказанное мной соглашению в Ангоре ***.
Переговоры с Бетленом. Более значительный интерес представляла моя беседа с Бетленом. Согласно директиве, я
* См. док, Хз 369. ** См. т. VIII. док. №418. *** См. док. № 376.
не должен был сам добиваться встречи с Бетленом, а предоставить инициативу самим венграм. Задачей свидания было выявить отношение венгерского правительства к вопросу о взаимоотношениях с нами, в частности, установить, насколько Тахи отражает настроение руководителей венгерской внешней политики. Эта директива была выполнена мною полностью.
Уже к моменту моего приезда из Одессы в Стамбул я получил извещение от т. Карклина, что венгерский посланник в Ангоре сообщил ему о желании Бетлена повидаться со мной в Ангоре. Б тот же день я и выехал в Ангору. Так как банкетная обстановка (первая встреча состоялась на завтраке, данном венграми туркам и главам миссий) не располагала к деловым беседам, то, по предложению Бетлена, я с ним в тот же день повидался особо. Б беседе, которую Бетлен вел со мной, он достаточно полно и внешне очень откровенно развил точку зрения венгерского правительства на перспективы возобновления отношений с СССР. Он отметил, что венгерское правительство отдает себе ясный отчет в целесообразности не только возобновления с нами дипсвязи, но и установления самых тесных дружественных отношений (употребил даже слово «союзных»). Бея международная обстановка толкает Венгрию в этом направлении. Но на пути к этому стоят не изжитые пока препятствия внутреннего порядка. Ёоязнь Советского представительства как революционизирующего фактора в стране настолько сильна, что правительство, опасаясь остаться в меньшинстве, не рискует ставить перед парламентом вопрос о признании. Правительство занято в настоящий момент подготовкой общественного мнения, и уже сейчас считает чрезвычайно полезным установить постоянно действующий информационный контакт через представительства обеих стран в Ангоре, для чего он, Бетлен, готов уполномочить Тахи информировать меня в такой же степени, как это делается по отношению к странам, с которыми Венгрия находится в договорных и даже дружественных отношениях. Он расценивает этот контакт как установление фактических отношении между нашими странами и как переходный шаг к оформлению этих отношений в договорном порядке. Идея установления нормальных дипломатических сношений, но без постоянного пребывания представителей (не открывая фактически своих представительств и поручив представительство аккредитованному в соседней стране представителю), представляется ему чрезвычайно интересной и способной облегчить правительству преодолеть сопротивление некоторых кругов, «как огня боящихся появления в Будапеште Советского представительства». Идея эта, однако, нуждается в изучении, чем он и займется по возвращении в Будапешт. Чтобы предупредить
всякое недоразумение, я ему дал понять, что на оформление такого положения в договорном порядке мы, конечно, никогда не пойдем. Речь может идти только о применении метода обмена представительствами, практикуемого рядом государств. имеющих одного представителя для нескольких стран.
В ответ на мои указания о неблагоприятном впечатлении, произведенном в СССР присоединением Венгрии к французскому экспортному декрету, направленному против СССР (причем я отметил, что подобное присоединение к французам лишь ослабляет международные позиции Венгрии), Бетлен заявил, что, издавая этот декрет, венгерское правительство меньше всего имело в виду СССР, с которым почти не имеет никаких торговых сношений. «Доверительно» (так и сказал) он может мне передать, что декрет издан в целях оказания давления на Чехословакию «Германию, с которыми предстоят в ближайшем будущем трудные торговые переговоры. Этим декретом Венгрия хотела просигнализировать договаривающимся сторонам, что готова пойти, в случае неуступчивости с их стороны, на экономическую войну. «Угроза эта, возможно, не из сильных, но другого оружия в руках венгерского правительства, к сожалению, нет». (Как известно, против Чехословакии декрет впоследствии действительно был использован.) В равной мере отрицал он и антисоветские мотивы участия в аграрных конференциях139, заверяя в том, что Венгрия рассчитывала использовать эти конференции в целях борьбы против индустриальных стран в обстановке острого аграрного кризиса. В заключение беседы Бетлен просил меня официально передать от его имени Советскому правительству, что Венгрия ни в каких антисоветских комбинациях не участвовала, не участвует и, «пока он у власти», участвовать не будет.
Как известно, по приезде в Будапешт Бетлен дал интервью, не совсем согласовывавшееся с духом его заверений. Если нельзя было ничего возражать против его заявления, что его приезд в Ангору ни в какой мере не вызван желанием через Ангору установить с СССР дипломатические отношения (иначе он сказать не мог, если бы это было и не так), то диссонансом прозвучало его заявление, что венгерское правительство вообше не намерено менять своей политики по отношению к СССР. К чести Тахи нужно сказать, что он первым обратил на это мое внимание и выразил уверенность, что журналисты исказили интервью. Он обешал по этому поводу даже снестись с Бетленом. Сделал ли он это, я не знаю (Тахи вскоре после этого уехал в отпуск), но факт тот, что в своем же интервью по возвращении из Берлина Бетлен высказался по этому вопросу уже далеко не так безапелляционно отрицательно. (Бетлен выразил удивление, что державы, уже прн-
знавшие СССР, проявляют такой интерес к вопросу о признании СССР Венгрией и высказался в том смысле, что хотя вопрос о признании не стоит на повестке дня, но сам по себе не исключен.)
Зондаж по подготовке свидания между Литвиновым и Грандн. По возвращении из Москвы из ряда бесед с итальянским послом я выяснил, что он не особенно удовлетворен исходом визита Венизелоса (особенно недоволен срывом три-партитного соглашения) и озабочен дальнейшим направлением турецкой политики. Он при этом развивал свое излюбленное положение, что колебание турецкой политики, шатание между двумя группировками в значительной степени обязано отсутствию достаточной связанности между СССР и Италией. Я охотно подхватил эту идею и сказал, что за время моего пребывания в Москве я отметил значительное повышение интереса к Италии, обязанное, с одной стороны, оздоровлению наших экономических взаимоотношений, а с другой — приближению наших точек зрения по ряду международных вопросов, в частности по разоружению, статус кво и панъевропейским комбинациям (ответ Италии на меморандум Бриана). Я при этом добавил, что как бы тесен ни был наш контакт в Ангоре, он не будет достаточно эффективен, пока не установятся более тесные непосредственные взаимоотношения между Римом и Москвой, и в частности между обоими руководителями нашей внешней политики. Алоизи на это ответил, что в полезности личного обмена мнениями между двумя министрами иностранных дел не может быть никакого сомнения. Дипломатическая практика последних лет дала ряд разительных доказательств, что это — лучший способ для быстрого продвижения вопросов, н что он был бы рад, если бы я ему подсказал, как и где можно было бы осуществить встречу «наших министров». Я ему на это сказал, что никем не уполномочен ставить и разрешать с ним этот вопрос, но готов, если он находит нужным, запросить Рим, н со своей стороны выяснить отношение Литвинова. Тут же я ему сказал, что, по моим данным, Литвинов, вероятно, возглавит нашу делегацию в Женеве, что может значительно облегчить возможность свидания.
Дальнейшая стадия этого вопроса Вам известна*. Должен лишь отметить, что у меня одно время создалось впечатление, что в Риме наблюдались какие-то колебания. По крайней мере, итальянский посол незадолго до официального приглашения Литвинова, отмечая по-прежнему крайнюю желательность свидания, все же советовал его на некоторое время отложить и говорил о "нем как об отдаленной перспективе. Возможно, что он отражал настроение некоторых турецких
* См. док. №403. 427.
кругов, в частности Рюштю, опасавшихся, что это свидание, если оно состоится до визита Рюштю в Софию, может вызвать преждевременную и сильную реакцию со стороны Франции и затруднить миссию Рюштю по «организации Южных Балкан».
Отношения с итальянским посольством по-прежнему оставались наиболее тесными. Итальянцы осведомляли нас о всех своих крупнейших акциях в Турции, в частности об итальянской позиции в вопросе о детт оттоман *, о подготовительных шагах к греко-болгарскому сближению, о методах разрешения спорных вопросов с турками (острова, имущественные претензии и т. д.). Информировали они нас также и о военных подготовлениях Малой Антанты против нас (к этой информации нужно отнестись, конечно, с особой осторожностью, поскольку в интересах итальянцев поддерживать в нас недоверие к этим странам). Весьма существенным моментом в наших взаимоотношениях с итальянским посольством явилось последнее обращение итальянского посла с просьбой оказать ему содействие по заключению протокола между Италией и Турцией, наподобие нашего Ангорского**. Я. признаться, сначала занял в этом вопросе чрезвычайно сдержанную позицию, но по получении директивы т. Литвинова *** выразил итальянскому послу готовность пойти ему навстречу. Я при этом упомянул и о пакте, но избежал создать у итальянца впечатление, что мы уж очень добиваемся пакта. Я предпочитаю, чтобы инициатива таких разговоров исходила от него. Бы знаете, что я вообще не особенно верю, что Муссолини без «экономических компенсаций» решится сейчас на такой пакт с нами. Ало-изи, правда, утверждает, что это — вопрос ближайшего будущего. Поживем — увидим.
Женевская конференция. Необычайный состав турецкой делегации, как помните, вызвал у меня некоторые подозрения. Помимо министра в состав делегации были включены посол во Франции Тевфик-бей, Джевад-паша, три редактора официозных газет (двое из этих редакторов довольно откровенные партизаны идей Лиги наций) и куча чиновников. Бее это было тем более подозрительно, что существом работ комиссии по разоружению Рюштю совершенно не интересовался и, как нетрудно было подметить, даже не был в курсе поставленных на повестку дня вопросов. Невольно возникало предположение, что поездка имела целью использовать женевскую сессию для продвижения вопроса о вступлении Турции в Лигу' на* ций, что, однако, Рюштю отрицал. Перед отъездом Рюштю в Женеву я ему напомнил московские разговоры на темы о
* — оттоманском долге (фр). ** См. док. Лв 467. *** См. док, Кя 473.
разоружении, напомнил, что он сам сформулировал свои позиции приблизительно в следующем виде:
Был момент, когда турецкое правительство относилось к проблемам разоружения и безопасности как к равноценным. Но уже на второй сессии турецкое правительство придерживалось мнения, что при теперешней международной констелляции пакт Келлога является максимумом возможных достижений на путях соглашения о безопасности и что нужно поэтому сосредоточить все внимание на продвижении проблемы разоружения. Сейчас же турецкое правительство готово полностью поддержать тезис о примате разоружения над безопасностью, тезис о необходимости перейти к решительной постановке проблемы разоружения. Рюштю, конечно, все это торжественно подтвердил и... в третий раз подвел. О мотивах турецкого поведения в Женеве я пишу в особом докладе.
Интересно отметить, что поведение Рюштю в Женеве далеко не удовлетворило и сторонников противоположной группировки. Если Бы справедливо отмечаете частые голосования турок с французами * (особенно по вопросам резервов и военных материалов), то противники отмечают и частые «политические» голосования турок с нами. Бы, вероятно, читали статью Говэна в «Журналь де деба», где он, упоминая о выступлении Турции в числе четырех стран, заявивших на заключительном заседании о своем неудовлетворении работами комиссии по разоружению, недвусмысленно грозится затруднить за такое скверное поведение Турции ей доступ в женевское святилище.
Вопрос о Вашингтонской конференции. Эта идея была выдвинута Рюштю непосредственно после его возвращения из Рима и, по его словам, согласована им была там с Грандн н Шубертом. Суть ее сводилась к тому, что необходимо начать кампанию за созыв в Вашингтоне конференции для одновременного разрешения долговой и разоружнтельной проблем. Объект конференции оправдывается тесной связанностью между собою двух вышеуказанных проблем, а выбор места — той ролью, которую Америка играет в вопросе о долгах. Ход мыслей Рюштю был приблизительно таков: теперешний мировой экономический кризис диктует неизбежность пересмотра в интернациональном масштабе вопроса о долгах, ключ к разрешению которого находится в Америке. Поскольку неуступчивость со стороны Америки вызывается главным образом справедливыми нареканиями с ее стороны на непрекращающееся вооружение должников, постольку очевидна неизбежность связать эти проблемы. Перенос разоружнтельной конференции из Женевы в Вашингтон будет иметь и то добавочное
* См. док. Ле 465.
преимущество, что неизбежно повлечет за собой падение и ослабление авторитета всей Лиги наций в целом. Так как наше участие представляется ему конднцио синэ ква нон *, то он и предлагает мне тщательно обдумать и взвесить весь проект. Он меня при этом заверял, что, кроме меня и американского посла, ни с кем на эту тему говорить не собирается. Как оказалось впоследствии, он, однако, не смог удержаться и с каждым»з коллег по секрету делился своей идеей. Не знаю, отрезвляюще ли на него подействовали некоторые из коллег или, что вероятнее, сдержанный н осторожный Исмет-паша, но факт тот, что когда я ему высказал скептическое мнение Литвинова, то встретил совершенно подготовленную почву. Рюштю мне сказал, что, более тщательно обдумав вопрос, и он пришел к убеждению, что с ним надо еще выжидать, что почва не созрела, что трудности неимоверно велики и т. д.
Панъевропейская проблема. Ввиду возможности постановки на январской сессии панъевропейской комиссией вопроса о приглашении нас и Турции в состав комиссии я счел необходимым напомнить Вам о состоявшемся во время пребывания Рюштю в Москве соглашении предварительно обменяться решениями по атому вопросу **. Ответ Литвинова установил, что в обшем и целом наши позиции в этом вопросе совпадают***. Как и мы, турецкое правительство уклонилось от прямого ответа на итальянский зондаж под предлогом, что до получения официального приглашения вопрос еще неактуален, окончательное решение не принято н будет зависеть от обстановки и условий. Разница в наших позициях заключается лишь в том, что Рюштю все-таки дал итальянцу понять, что Турция примет приглашение, если за ней будет обеспечено полноправное участие с другими участниками комиссии. Крупные выгоды нашего контакта уже заключаются в том, что Рюштю твердо обязался не акцептировать приглашение в качестве простого наблюдателя. По принятии нами окончательного решения по этому вопросу, прошу меня об этом срочно поставить в известность.
Польская акция. Спустя несколько дней после моего приезда в Ангору меня посетил Ольшевский и, расспрашивая о моих московских впечатлениях, между прочим, интересовался, не наблюдается ли какого-нибудь «движения воды» в советско-польских отношениях. Я ему ответил приблизительно в том духе, что специально этим вопросом не занимался, но полагаю, что его вопрос направлен не совсем по адресу, что правильнее было бы его адресовать в Варшаву, так как, по
* — непременным условием (.шт.), ** См. док. Лё 479. *** См. док. №482, 484.
моему твердому убеждению, источник напряжения наших взаимоотношений'лежит там, а не в Москве. Такая постановка для меня облегчалась тем обстоятельством, что сам Ольшевский в ряде предшествовавших бесед довольно откровенно солидаризировался с основными положениями Дмовского и считал польскую политику по отношению к нам непоследовательной и не отвечающей национальным интересам. Такая концепция у него логически увязывалась с крайним германофобством. Бее последовавшие после этого со мной разговоры я поэтому в значительной мере приписываю наблюдавшемуся как раз в тот момент значительному обострению польско-германских отношений. Но возвращаюсь к беседам. Выслушав меня, Ольшевский сказал, что вопрос о том, кто из нас виноват, представляется ему второстепенным по сравнению с основным вопросом, что следует предпринять, чтобы наши взаимоотношения улучшить. Он ставит вопрос так прямо, так как глубоко уверен, что при желании, при проявлении доброй волн с обеих сторон, нормализовать наши взаимоотношения — дело вовсе уже не такое трудное.
Анализируя источники напряженности наших взаимоотношений и суммируя взаимные обвинения, он приходит к следующему заключению: со стороны СССР недоверие к Польше базируется на: 1) утверждениях, что Польша имеет территориальные поползновения; 2) что Польша стремится сколотить антисоветский фронт, в частности балтийских стран*; 3) что польско-румынское соглашение носит агрессивный против нас характер; 4} Польша поддерживает эмиграцию и делает ставку на реставрацию. Со стороны Польши: 1) СССР поддерживает в Польше коммунистическое движение; 2) поддерживает Литву против Польши; 3) чинит затруднения по линии экономики и имущественной.
Все эти взаимные обвинения, по мнению Ольшевского, в значительной мере надуманы и раздуты. Положить им конец необходимо и можно. Нужно только решиться на смелый шаг и восстановить взаимное политическое доверие. В свое время он приветствовал подписание между нами пакта Литвинова **, но, по-видимому, это недостаточно. Наблюдая историю и ход греко-турецких переговоров, он пришел к заключению и твердому убеждению, что лучшим исходом было бы, пожалуй, заключить пакт о нейтралитете. Правда, греки и турки пришли к нему после предварительного урегулирования ряда спорных вопросов; 5:о таких конкретно осязаемых между нами вопросов почти нет. Надо нам пойти обратным путем: путем пакта
* Сч. т. VIII, грим. 3, 132. ** См. т. XII, док. № 38.
создать обстановку взаимного доверия, при которой и все мелочи уладятся.
При дальнейших беседах (их было еш,е две до момента получения Вашей директивы) * он, возвращаясь к идее пакта, указывал, что одним из крупных затруднений может явиться неналаженность наших взаимоотношений с Румынией, но что и это, по его мнению, далеко уж не так непреодолимо. Поскольку мы подписали с Румынией пакт Келлога, мы тем самым сами признали, что отказываемся от мысли разрешить бессарабский вопрос с помощью оружия. Этот принцип можно было бы положить в основу договора о восстановлении дипломатических сношений с Румынией, примерно в том виде, что бессарабский вопрос остается открытым. Он мне пространно доказывал, что никакое румынское правительство в этом вопросе пойти на большие уступки не сможет. Лично он придает настолько крупное значение заключению пакта между нами, что не связывал бы его с урегулированием нами отношении с Румынией, но все же не следует упускать из виду, что изменение договорных взаимоотношений между Румынией и Польшей должно иметь своими посылками не только улучшение советско-польских, но и нормализацию советско-румынских отношений.
Моя позиция во время всех этих бесед сводилась к тому, что я ему указывал, что пакт между нами срывался до сих пор не по нашей вине. Я ему напомнил всю историю прошлых переговоров**. Уклонялся вступать в более конкретные разговоры о Румынии.
Так дело тянулось до получения московской директивы ***. Момент этот совпал с «победой» пилсудчнков в Варшаве и с крайним обострением наших взаимоотношении с Францией. Не знаю, это ли повлияло на него или он был одернут Варшавой и испугался ответственности, но факт тот, что, когда я ему поставил вплотную вопрос, должен ли я дать какой-нибудь ход нашим разговорам и могу ли я быть уверенным, что Варшава его не дезавуирует, и не попаду ли я в смешное положение перед своим правительством, раздув впустую кадило, он пришел в заметное волнение и сказал, что никаких специальных полномочий от своего правительства вести со мной такие разговоры он не имел и выражал только свои личные взгляды, «которые он, конечно, будет отстаивать в Варшаве» и т. д.
* См. док..4° 415.
** См. рубрику: переговоры о заключении пактов о ненападении н нейтралитете с Польшей предметно-тематического указателя VIII, IX, X, XI и XII томов настоящего издания. *** См. док. Л» 4l5.
Вскоре после этого он выехал в Варшаву. С его поверенным мы к этому* вопросу больше не возвращались, если не считать заявления, мне им сделанного, о каком-то «сдвиге, якобы наступившем в вопросе о пакте» *.
Морское соглашение. Постановка турками этого вопроса несомненно связана с прошлогодним проходом наших судов в Черное море**. Это выбило у турок первенство на Черном море и повысило количественные нормы судов, которые (по Лозаннской конвенции***) могут быть введены через проливы другими державами в соответствии с количеством флота наиболее сильной черноморской державы.
В этой обстановке предложение Рюштю договориться с нами (как с греками) о взаимном предуведомлении о предполагаемых постройках [судов]212 продиктовано желанием установить известное равновесие между нами морских сил в Черном море. Такое соглашение значительно повысило бы и удельный вес Турции на Балканах, в частности ее влияние в Румынии н Болгарии.
Рюштю, конечно, эти мотивы тщательно притушевал, выдвинув на первый план «разоружительный резонанс». Его аргументация свелась приблизительно к следующему: 1) соглашение подобного характера, по существу ни в чем не связывая, будет иметь крупнейший политический эффект; 2) оно отвечает искренности наших взаимоотношений и явится новым звеном, их укрепляющим: 3) оно положит конец интригам н спекуляциям мнимым нашим соперничеством в Черном море; 4) покажет нашу взаимную добрую волю к разоружению (не увеличивать без надобности морских вооружении): 5) создаст предпосылки для контактного и согласованного давления Н2 третьи черноморские страны, в частности облегчит совместную борьбу претив создания там морских баз и увеличения морские сил, предпринимаемых под предлогом увеличения советских; 6) опираясь на него. Турция сможет отказаться от ряда старых морских заказов, которые по Лозаннскому договору перешли к ней от Оттоманской империи; 7) дополненное аналогичным соглашением с Италией по Средиземноморью, оно создаст костяк для дальнейшего сотрудничества Рима, Ангоры и Москвы.
Выпячивание им на передний план «разоружительного» мотива дало мне возможность уже при первой беседе раскритиковать протокол под углом наших разоружительных принципов. Я ему указывал, что протокол устанавливает, по
* См. док..У° 480, 482. ** Речь идет о проходе советских копаблен в Чеоцое море в январе 1930 г.; см. док,.У? 24
*** См. т. VI, прнл. 1.
V\
существу, принцип статус кво, вводит момент согласавания по линии увеличения вооружений, а не сокращения, и т. д. Я указывал, что если протокол изучить хотя бы под углом спора о морских вооружениях между Францией и Италией, то он полностью идет по линии французских дезндерата *. Критику свою я намеренно ограничил областью, так сказать, узкотеоретической, оговорившись, что предложение по существу передаю в Москву **.
Недостача времени (через 2 часа уходит пароход) мне, к сожалению, не позволяет развить более подробно мою оценку соглашения под углом наших интересов.
С коммунистическим приветом
Я. Суриц
Печат, по арх.
