Обращение к народу Англии

«Веруя (говорит король Англии в своей речи от прошлого ноября) в Божественное провидение и справедливость моего дела, я твердо решил продолжать войну всеми средствами и приложить все усилия, дабы вынудить наших врагов к справедливым условиям мира и соглашения». На это заявление Соединенные Штаты Америки и союзные державы Европы ответят: если Британия хочет войны, она получит ее в полной мере.

Почти пять лет истекло с начала военных действий, а каждый поход, вследствие постепенного истощения сил, снижает вашу способность к победе, не вызывая у вас никаких серьезных раздумий относительно своего положения и своей судьбы. Как в чрезмерно затянувшейся чахотке, вы чувствуете остатки жизни и ошибочно принимаете их за выздоровление. Новые планы, подобно новым лекарствам, порождали новые надежды и продлевали недуг, вместо того чтобы исцелить его. Смена генералов, подобно смене врачей, служила лишь для того, чтобы поощрять угодливость и создавать новые предлоги для новых сумасбродств.

«Разве может Британия потерпеть неудачу?», спесиво вопрошали при осуществлении всякого мероприятия. «Любая ее воля – это судьба», утверждали с торжественностью убежденных пророков. И хотя на этот вопрос постоянно следовал разочаровывающий ответ, а предсказания срывались из-за неудач, оскорбительные действия [с вашей стороны] не прекращались и список ваших национальных прегрешений пополнялся. Стремясь убедить весь мир в своем могуществе, Британия посчитала разрушение орудием величия и вообразила, подобно индейцам, что слава нации зависит от числа [снятых ею] скальпов и от причиненных ею страданий.

Огонь, меч и нужда, насколько могло посеять их британское оружие, были распространены с неистовой жестокостью по всему американскому побережью. И так как вы находились вдали от этого места страданий и вам нечего было ни терять ни бояться, то эти сведения доходили до вас подобно древнему сказанию, восприятие которого ослаблено давностью происшедшего, так что самая тяжелая скорбь обращается в предмет занимательной беседы.

Настоящая статья – вторая, обращена, быть может, напрасно к народу Англии. Считать, что совет будет принят после того, как не подействовал [даже] пример, или что наставления последуют после того, как предостережение было осмеяно, значило бы питать надежду, вызванную отчаянием. Но когда время выбьет чекан всеобщего распространения на фактах, столь долго вами осмеивавшихся, когда неопровержимое свидетельство накопившихся потерь, подобно писанию, начертанному на стене, помножит отчаяние на ужас, тогда, терзаясь страданиями, вы научитесь сочувствовать другим, сочувствуя самим себе.

Триумфальное появление объединенного флота на Ла-Манше у входа в ваши гавани, а также экспедиция капитана Поля Джонсона к западным и восточным берегам Англии и Шотландии, поставив вашу страну под непосредственную угрозу, послужит вам более поучительным уроком бедствий вторжения и донесет до вашего сознания более правдивую картину смятения и отчаяния, нежели это может сделать самая совершенная риторика или самое смелое воображение.

До сих пор вы несли военные расходы, но не испытывали бедствий войны. Ваши разочарования не сопровождались непосредственными страданиями и свои потери вы воспринимали лишь рассудком. Как при отдаленном пожаре, вы не слышали даже крика, не испытывали опасности, не видели хаоса. Для вас все было чуждо, кроме налогов, необходимых на поддержку всего этого. Вы не знали, что такое быть разбуженным в полночь вследствие появления на улицах вооруженного врага. Вам были незнакомы страдания спасающейся бегством семьи, тысячи постоянно возникающих забот и скорбь нежности. Видеть женщин и детей, бредущих в суровую зиму с разбитыми остатками некогда добротной домашней обстановки и ищущих убежища в каждом сарае или хижине, – обо всем этом вы и понятия не имели. Вы не знали, что значит стоять и смотреть, как рубят на топливо ваше имущество, как ваше постельное белье рвут на куски, чтобы упаковать награбленное. Горе других, подобно ненастной ночи, усугубляло приятность вашей собственной безопасности. Вы даже наслаждались этой бурей, созерцая разницу положения, и то, что вселяло скорбь в сердца тысяч людей, служило лишь для того, чтобы усилить [в вас] своего рода гордое спокойствие. А ведь все это – всего лишь незначительные испытания войны, если сравнить их с резней и убийствами, страданиями в военных госпиталях или с городами, объятыми пламенем.

Предчувствуя беду, народ Америки укрепил свой дух против всякого рода ударов, которые вы могли нанести. Американцы предпочли покинуть свои очаги, оставив их на разорение, и искать нового местожительства, нежели покориться. Они приучили себя к несчастьям, прежде чем они пришли, и несли свою участь с меньшей горечью; справедливость их дела была постоянным источником утешения, а надежда на конечную победу, никогда не оставлявшая их, служила облегчением бремени и услаждала чашу, которую им суждено было испить.

Но когда вы познаете на себе их беды и вторжение перекинется на землю вторгавшихся, у вас не будет ни их диких просторов, куда можно скрыться, ни их [правого] дела, которое послужило бы вам утешением, ни их надежды, которая поддерживала бы вас. Их несчастья не усугублялись угрызениями [совести]. Они не навлекли их на себя. Напротив, они всячески старались их избежать, и с целью предотвратить войну даже пошли дальше, чем это позволяло достоинство конгресса. Национальная честь и выгоды независимости не были в начале спора целью борьбы с их стороны, и лишь в последний момент они решились на это мероприятие. При таких обстоятельствах они естественно и со всей серьезностью уповали на провидение. Возлагаемые ими ожидания были ясны, и если бы они не сбылись, то восторжествовало бы неверие.

Но ваше положение прямо противоположно. Вы испытываете все, к чему стремились. Более того, если бы вы намеренно творили зло с целью унаследовать его самим, вы не могли бы более прочно закрепить это свое право. Ваши жалобы не пробуждают жалости в мире. Вы не сочувствовали другим и сами не заслуживаете сочувствия. Природа безучастна к случаям, подобным вашему, напротив, она отворачивается от них с неудовольствием и покидает на произвол карающей судьбы. Вы можете теперь подавать петиции в какой хотите суд, но поскольку речь идет об Америке, никто не станет вас слушать. Политика Европы, склонность всех ее умов обуздать дурное честолюбие и призвать жестокость к ответу сплоченно выступают против вас. А там, где природа и выгода подкрепляют друг друга, сговор их слишком тесен, чтобы его можно было разрушить.

Поставьте только себя на место других, а других поставьте на свое место, и тогда вы получите ясное представление обо всем. Если бы Франция поступила со всеми колониями так же, как вы, тогда вы бы заклеймили ее всякими позорящими эпитетами, но если бы вы, подобно Франции, пришли на помощь борющемуся народу, вся Европа вторила бы вашим собственным рукоплесканиям. Однако, обуянные страстью борьбы, вы видите явления в неверном свете и приходите к выводам, не отвечающим ни чьим интересам, кроме ваших собственных. Вас удивляет, что Америка не вступает с вами в союз, чтобы навязать себе часть ваших налогов и свести себя на положение безоговорочного подчинения. Вас поражает, что южные державы Европы не помогают вам в завоевании страны, которая впоследствии должна быть обращена против них самих, и что северные государства не помогают вашему водворению в Америке, которая вследствие отделения уже вкушает выгоды от сбыта корабельных материалов. Вы, кажется, удивлены тем, что Голландия не оказывает вам своей помощи, дабы поддержать ваше владычество на море, тогда как ее собственная торговля страдает от вашего навигационного законодательства, и тем, что какая бы то ни было страна преследует свои собственные интересы, в то время как ваши находятся под угрозой.

Такой разгул дикого безумья и столь же несправедливая, как и неразумная ненависть привели вас, подобно [библейскому] фараону, к несчастиям, не вызывающим жалости, и между тем как важность этой распри увековечит ваш позор, флаг Америки разнесет его по всему миру. Естественные чувства каждого разумного существа будут против вас и, где бы ни рассказывали про это, вам не будет ни прощения, ни утешения. С ненасытной душой и беспощадной рукой вы разорили мир, чтобы добиться власти, а затем потерять ее, и в то время, как в безумии алчности и честолюбия восток и запад были обречены [вами] на подчинение и кабалу, вы вскоре сами получили в награду своей нации горечь поражения.

Каждый из вас должен дрожать при мысли о войне у себя в стране. Перспектива эта для вас значительно более ужасна, чем для Америки. Здесь партия, которая была против мероприятий континента, состояла в общем из своего рода нейтралов, не увеличивавших мощь ни той, ни другой армии. Здесь не было никого столь лишенного разума и чувства, чтобы домогаться «безоговорочного подчинения», поэтому ни один человек в Америке не мог быть в принципе согласен с вами. Некоторые из малодушия могли предпочесть это невзгодам и опасностям, связанным с сопротивлением, но то настроение, которое толкнуло их на такой выбор, сделало их непригодными к выступлению за или против нас. Но Англия расколота на партии, преисполненные равной решительностью. Идея, породившая войну, разобщает нацию. Их враждебность находится на высшей ступени возбуждения, и обе стороны, в связи с призывом волонтеров, имеют в руках оружие. Никакое человеческое предвидение не в состоянии распознать, никакой вывод не может быть сделан насчет дальнейшего хода войны, после того, как она разгорится в связи с вторжением. В настоящее время состояние Англии не благоприятствует ее сплочению в борьбе за общее дело; она не имеет надежд на завоевания за рубежом и ни на что, кроме роста расходов у себя дома; все, что принадлежит ей, поставлено на карту в оборонительном сражении, и чем дальше, тем хуже ей приходится.

В жизни нации бывают положения, когда решение о мире или о войне, [принятое] в отрыве от всех других соображений, может быть политически верным или ошибочным. Когда от войны нельзя потерять ничего, что не было бы потеряно и без нее, тогда война является верной политикой для данной страны, и в таком положении была Америка в начале враждебных действий; но когда войной нельзя достигнуть большей безопасности, чем это может быть достигнуто миром, тогда дело принимает противоположный оборот, и таково в настоящее время положение Англии.

Что Америка недосягаема для завоевания – это факт, доказанный опытом и подтвержденный временем, и если мы это признаем, что же тогда, я спрашиваю, является предметом спора? Если честь состояла бы в яростном самоуничтожении – если национальное самоубийство составляло бы высшую ступень национальной славы, то вы могли бы погибнуть, ни у кого не вызывая зависти и не имея себе равных, во всей гордости своего преступного блаженства. Но когда стихнет ураган войны и на смену разбушевавшимся страстям придут спокойные размышления, или когда те, кто пережил ее бешенство, получат от вас в наследство долги и бедствия, когда ежегодного дохода едва хватит на покрытие процентов по долгам, а против бедствий вообще не будет никакого средства исцеления, тогда возникнут совершенно иные мысли, которые усугубят горечь при воспоминании о прежних безумствах. Когда разум свободен от ярости, он не находит удовольствия в созерцании неистовой вражды. Нездоровое мышление, безусловно, вытекающее из поведения, подобно вашему, лишает и способности к наслаждению, и чувства отвращения; и хотя, подобно человеку в припадке, вы не ощущаете нанесенных в борьбе ран и не отличаете силу от недуга, – слабость тем не менее будет пропорциональна испытанному насилию, а чувство боли будет возрастать по мере выздоровления.

Америке совершенно безразлично, кому или чьей политике вы обязаны вашим сегодняшним жалким положением. Пусть невольно, они способствовали тому, чтобы возвысить ее над собой, и она в спокойствии победы отказывается от расследования. Вопрос сейчас не столько в том, кто начал войну, сколько в том, кто ее продолжает. Факт, что во всех странах существуют люди, для которых состояние войны является источником богатства, несомненен. Такие личности естественно размножаются в гнилости смутного времени и, вскармливаясь на недуге, гибнут вместе с ним или, пропитанные зловонием, отходят во мрак.

Но существует несколько ошибочных понятий, которым вы также обязаны некоторой долей ваших несчастий и которые, если их далее придерживаться, лишь увеличат ваши тревоги и потери. Среди джентльменов меньшинства сохраняется мнение, что мероприятия, которые Америка отказалась бы принять от нынешнего министерства, она приветствовала бы, [если бы эти мероприятия проводились], под их руководством. Об эту скалу разбил бы свой корабль лорд Чэтэм, если бы он добрался до руля, и некоторые из переживших его людей идут таким же курсом. Подобные рассуждения имели некоторые основания в младенческую пору распри, но теперь они служат лишь цели продления войны, в которой границы спора, установленные силой оружия и гарантированные договорами, не должны изменяться или подменяться мелочными обстоятельствами.

Министерство и многие из меньшинства теряют время в спорах по вопросу, с которым они ничего не могут поделать, а именно: будет ли Америка независима или нет. Тогда как единственный вопрос, который они могут решить, – это дать ли им на это свое согласие или нет. Они путают военный вопрос с политическим и теперь пытаются добиться голосованием того, что они утратили в сражении. Скажи они, что Америка не будет независимой, это будет означать не более, чем если бы они голосовали против предначертания судьбы; скажи они, что она будет независима, от этого она не приобретет большей независимости, чем прежде. Вопросы, по которым принятые решения не могут быть выполнены, лишь доказывают бессмысленность [их] обсуждения и слабость его участников.

Издавна привыкнув называть Америку своей собственностью, вы полагаете, что ею управляют те же предрассудки и тщеславие, что и вами самими. Из-за того, что вы установили особую церковь, исключающую все другие, вы воображаете, что Америка должна сделать то же самое, и поскольку вы, с вашей враждебной ко всем узостью ума, лелеяли вражду против Франции и Испании, вы предполагаете, что [наш] союз с ними будет далек от подлинной дружбы. Подражая вам в своем мировоззрении, Америка прежде мыслила по вашим указаниям, но теперь, чувствуя себя свободной и избавившись от ваших предрассудков, она мыслит и действует по-иному. Часто случается, что с той же силой, с какой в нас воспитывали по неизвестным нам причинам неприязнь к каким-либо личностям и странам, мы горим теперь желанием избавиться от этого заблуждения и считаем, что необходимо что-то сделать, дабы его загладить, полны желания оказать всяческое содействие делу дружбы, чтобы искупить несправедливость ошибки.

Но, быть может, в обширности территории стран таится нечто такое, что незаметно влияет на мышление всего народа. Душа островитянина замкнута в туманных границах водного рубежа, и все то, что существует за этим пределом, является для него лишь предметом прибыли и любопытства, но не дружбы. Его остров для него это – весь мир и, пустив там корни, он все свои интересы сосредоточивает на нем; между тем люди, населяющие континент и имеющие перед собой более широкий горизонт, тем самым приобретают более широкий умственный кругозор и, таким образом, лучше познавая весь мир, идут в своих мыслях дальше, а широта их взглядов охватывает все большее пространство. Короче говоря, когда мы в зрелом возрасте, наш разум, по-видимому, следует измерять величиной наших стран, так же как он измерялся величиной родного местечка, когда мы были детьми; и до тех пор, пока что-либо не случится и не высвободит нас из этого предубеждения, мы, сами того не сознавая, находимся у него в подчинении.

В дополнение можно отметить, что люди, изучающие какую-либо всеобщую науку, принципы которой общеизвестны или общеприняты и применяются для общей пользы без различия во всех странах, творят тем самым больше добра, чем люди, изучающие лишь национальные ремесла и изобретения. Натурфилософия, математика и астрономия выводят разум из [пределов одной] страны на простор мироздания и изощряют в соответствии с этим простором. Честь и гордость Ньютона состояли не в том, что он был англичанином, а в том, что он был философом: небо освободило его от предубеждений островитянина, а наука развила его духовные качества столь же безгранично, как его ученые изыскания.

Здравый смысл. Филадельфия, март 1780 г.

Американский кризис

IX

Если бы Америка добивалась своих преимуществ хотя бы с наполовину меньшей энергией, чем та, с какой она сопротивлялась своим несчастьям, она бы уже давно вкусила победу и мир, но убаюканная на лоне тихого покоя, Америка жила надеждами, и только бедствия толкнули ее к действиям. Не столь важно, хитрость или искренность вынудили врага на исходе прошлого года к видимости мира. Достаточно того, что мы видим, как это сказалось на нашей политике, и что в нас растет возмущение обманом.

Война, которую ведет Америка, это война, вызванная естественными побуждениями. Мужественные в страданиях, спокойные в победе, любящие подремать на отдыхе, американцы в любых условиях великодушно расположены к миру. В зависимости от изменяющихся обстоятельств они проявляют то опасное спокойствие, то самую горячую деятельность. Все страсти, кроме отчаяния, были проявлены в выполнении своего долга; и враг настолько ошибался в наших способностях и настроениях, что, когда он считал нас побежденными, мы оказывались победителями. Обширность территории Соединенных Штатов и разнообразие их естественных богатств, общность нашего дела, быстрое действие чувств и единство взглядов во всяком затруднительном положении порождали нечто такое, что милостью провидения и энергией наших собственных усилий мгновенно решало дело всей кампании. Мы никогда намеренно не добивались победы, но вырывали ее и мужественно возмещали за один час неудачи целого сезона.

Участь Чарлстона, так же как и бедствия, имевшие место в 1776 г., вызвали, наконец, подъем духа и зажгли пламя, которое, быть может, никаким другим событием не могло быть раздуто. Если враги распускали лживые слухи, они этим неразумно возбуждали нашу активность, но если они сообщали нам правду, то невольно оказывали нам услугу. Мы возвращались от тягот войны, руки наши были опущены, мы были склонны в то время к размышлениям, покою и праздности. Все так положились на Чарлстон, что по всей Америке распространилась апатия. Мы считали, что дело сделано, конфликт разрешен, вопрос улажен, все то, что осталось незавершенным, казалось нам, должно было последовать само собой. В этом состоянии опасной расслабленности мы были доступны для вредоносного вражеского влияния, и поскольку никакая общая опасность не привлекала наше внимание, мы постепенно гасили тот пыл, с которым начинали [борьбу], и мало-помалу утрачивали доблесть, служившую нам защитой.

Как бы ни была тяжела утрата Чарлстона, если она всех нас пробудит ото сна, в который мы были погружены в течение последних двенадцати месяцев, и вновь вернет нам силу духа прошлых дней, то это даст преимущества, которые будут гораздо значительнее, чем утрата. Америка всегда есть то, чем она сама себя считает. Руководимая настроениями и действуя по собственному разумению, она по своему желанию становится то победительницей, то жертвой.

Не завоеванием городов, не случайным захватом гарнизонов можно покорить такую обширную страну, как Америка. Поражение одной части [тела] никак нельзя облегчить напряжением другой, и для противника нет такого положения, которое не принесло бы нам тех же преимуществ, каких он сам добивается. Разделяя свои силы, враг ставит под удар каждую свою позицию. Этот способ ведения войны несет в себе признание слабости и основан скорее на отчаянии, чем на уверенности в победе.

Упадок в лагере врага явствует не только из его операций, но и из его планов. В плане нападения Чарлстон вначале был лишь объектом второстепенного значения, но теперь, поскольку враги оказались не в состоянии преуспеть где-либо в другом месте, он стал главным предметом их усилий. Если бы они в 1776 г. организовали свой грандиозный поход против той части континента, где армии не было или где она была недостаточно велика, для того, чтобы противостоять им, это бы создало в Европе впечатление трусости. Но, испытывая из года в год неудачи в своих усилиях здесь, а также на востоке и на севере, они отказались от своего генерального плана и благоразумно ограничились тем, что было им доступно, трубя о славе, дабы скрыть свой позор.

Но такими частичными усилиями континент завоевать нельзя. Пытаться это делать позорно для них, терпеть это – позорно для нас. Теперь настало самое время положить конец тяготам войны, которая для одной стороны стала бесцельной, а на другой вдохновляется всеми чувствами чести, выгоды, безопасности и счастья. Если мы и дальше будем терпеть их присутствие среди нас, мы станем такими же дурными, как они. Общение с пороком для нас более опасно, чем меч. Нация, закаленная в практике зла, умеет лучше извлекать из него выгоду, нежели молодая страна, которая впервые вступила на путь порока. Нам не сравняться с ними в отношении выгод, извлекаемых из зла, ни им с нами в отношении принципов, во имя которых мы мужественно боремся. Наши первые дни были днями нашей чести. Они определяют лицо Америки, где бы ни рассказывалась история ее войн, и сознавая это, мы должны мудро и сплоченно идти по этому хорошо известному нам пути. Ход войны часто бывает для отдельных личностей так же гибелен, как исход ее – для всей нации; и не только необходимо, чтобы мы располагали достаточной силой, дабы довести войну до победного конца, но чтобы своевременными усилиями могли обеспечить свою безопасность и во время ее. Нынешняя кампания даст такие возможности, которые нам никогда прежде не представлялись, и независимо от того, держится ли Чарлстон или нет, подготовка к этому походу в равной мере необходима. В первом случае это будет означать только неудачу врага, но не поражение. Вся победа, на какую может рассчитывать осажденный город, – это не быть захваченным; вынудить врага снять осаду означает победу для осажденного. Но должна существовать вероятность, почти граничащая с уверенностью, которая бы оправдывала вылазку гарнизона для нападения на отступающего [противника]. Следовательно, если бы Чарлстон не был взят и враг снял бы осаду, любая другая часть континента должна была бы приготовиться встретить его, и наоборот, если бы Чарлстон был захвачен, те же приготовления явились бы необходимыми, чтобы возместить потерю и добиться положения, при котором мы были бы в состоянии действовать совместно с нашими союзниками, как только они прибудут.

Мы теперь сражаемся не одни, как это было в 1776 г. Англия в силу своих коварных замыслов против Америки не только не объявила войну Франции и Испании, но, чтобы еще лучше добиваться своих целей здесь, не дала этим державам повода для военных действий и избегает [задевать] их, чтобы погубить нас. Она бы скорее допустила, чтобы Франция захватила острова Вест-Индии, а принадлежащие ей южные поселения были забраны Испанией, нежели отказаться от цели, достижение которой насытит ее чувство мести. Такое поведение со стороны Британии показало, что Франция поступила правильно, послав морские и сухопутные силы для совместных действий с Америкой [здесь] на месте. Их прибытие не может быть слишком отдаленным, а бесчинства врага – [сколько-нибудь] продолжительными. Создание армии и обеспечение ее припасами – вот два дела, которые наиболее необходимо выполнить, пленение же одной из вражеских дивизий вернет Америке мир и изобилие.

Такой кризис, как данный, чреватый важными последствиями, зовет всю страну к единству и напряженным усилиям. Все, кто способен внести хотя бы скромную лепту в дело общего блага, не должны бездействовать теперь, и даже шепота возражений не должно быть слышно. Настоятельность всего дела и важность его последствий не допускают ни медлительности со стороны друга, ни извинения со стороны врага. Жалеть средства теперь было бы пределом сумасбродства, а считаться с существующим благополучием значило бы пожертвовать им, может быть, навсегда.

Америка, богатая патриотизмом и товарами, не испытывает недостатка ни в солдатах, ни в припасах, когда их требует серьезная необходимость. Медленное поступление налогов вследствие трудностей сбора и понижение их ценности еще до сдачи в казначейство во многих случаях создали затруднения для правительства, что было хитро истолковано врагом как знак общего упадка всей страны. Тем не менее, как бы это ни казалось затруднительным на первый взгляд, все это может быть не только исправлено, но и обращено в прямую выгоду; ибо не играет роли, будет ли определенное число мужчин или рота ополченцев (а в этой стране каждый мужчина – ополченец) обязаны по закону прислать рекрута за свой счет или для этой цели с них будет взиматься налог, а солдаты будут после этого наниматься правительством. Если и существует какая-нибудь разница, то первый вариант и дешевле и лучше, ибо сберегает расходы по сбору этих налогов и быстрее обеспечивает вступление солдата в строй, нежели ранее применявшиеся способы вербовки; исходя из такого положения, в этом штате был принят закон, призывающий в рекруты по два человека от каждой роты ополченцев, что увеличит мощь страны более чем на тысячу солдат.

Но пламя, охватившее этот город после сообщения из Нью-Йорка о потере Чарлстона, не только делает ему честь, но подобно яркой вспышке 1776 г. раздует пламя из искр, рассеянных по всей Америке. Доблесть страны можно определить по храбрости ее солдат и по общему складу его жителей, но уверенность в успехе лучше всего раскрывается в активных действиях людей состоятельных; и когда дух инициативы становится столь всеобщим, что охватывает сразу все слои общества, тогда и только тогда война может именоваться поистине народной войной.

В 1776 г. пыл активной части населения сдерживался подлинным мятежом одних и холодностью других. Но в данном случае основа страны – люди собственности твердо поддерживают народное дело. Купцы, торговцы и ведущие граждане города [Филадельфии] создали общество с целью принимать и поддерживать новые деньги штата по курсу золота и серебра – это мероприятие, делающее им честь, будет также в их интересах, так как сделает операции этой компании эффективными и удобными.

Этим их усилия не ограничились. Начата также добровольная подписка с целью увеличения фонда звонкой монеты для выплаты поощрительных премий новобранцам, которые составят необходимое пополнение для пенсильванского участка. Враги отмечали, что все в Америке делается под давлением правительства; но когда они увидят отдельных лиц, оказывающих добровольную помощь и участвующих в проведении общественных мероприятий совместно с правительственными властями, то убедятся в том, что за дело Америки стоит не малая группа, но широкие слои людей имущих и народа.

При оказанной таким образом помощи и поддержке [в Америке] исчезнет недовольство, и высохшая глава тирании окончательно отомрет. Бесчинства врага будут короткими, ограниченными и, как все подобные действия в прошлом, приведут к победе над ним.

Здравый смысл. Филадельфия, 9 июня 1780 г.

P. S. В то время, когда я писал этот номер «Кризиса», некоторые верили в потерю Чарлстона, но большинство было уверено в обратном. Теперь на этот счет не должно быть сомнения. Чарлстон пал, и я полагаю, что причиной этого был недостаток в боеприпасах. Человек, не сочувствующий теперь благородному, самому лучшему и высокому делу, которое когда-либо отстаивала страна, и отказывающийся приложить соответствующие усилия, не достоин больше вести благополучное существование среди народа, решившего стать свободным.

Американский кризис

X