Как узнать, истинна или ложна магическая власть

Общая черта носителей харизмы состоит в том, что каждый из них отличается от других людей, представляет исключение. Речь идет о даре, которому невозможно найти прецедентов к который никто не приобретает по собственной воле °. Достояние, абсолютно личное, он привлекает души и подчиняет их себе. И это побуждает нас предчувствовать, что легитимность в данном случае — «покоится на вере в магическую власть, на откровении или культе героев».

Тем не менее постоянно возникают два вопроса: как оценить эту магическую власть? Каким способом убедиться в ее существовании у того, кто претендует на нее? Или, обобщая, чем подлинный харизматический вождь отличается от ложного? Предлагаемое решение следует определить как психологическое. Оно не может быть иным, и вы догадываетесь почему. Никакая логика, никакой объективный анализ не позволяют сделать вывод о существовании столь личного и в определенном смысле врожденного свойства. Его невозможно приписать ни классу, ни рангу, ни интересу, ни какой-либо силе или традиции. Не в большей степени его можно в принципе приобрести, используя социально узаконенную технику или экономические средства. Однако ни один пророк, воин, основатель, революционный или иной вождь не может избежать необходимости доказать свои способности, если он хочет добиться доверия и своих сторонников и других людей.

Первый признак, позволяющий предположить наличие у них исключительных способностей, призвания к руководящей роли, — это демонстративное действие. Эти люди должны вдохновляться беспримерной энергией и непоколебимым упорством. Выражая постоянно одни и те же идеи, повторяя в избытке одни и те же жесты, они изгоняют любую неуверенность и вялость. Они воспринимаются как люди, целиком вовлеченные в задачу любой ценой обеспечить триумф армии, религии, партии или нации. Их решимость идти до конца производит глубокое впечатление, как свидетельствуют те, кто присутствовал при споре Сократа или Христа с их судьями. В этом видят признак искренности, согласия между словами и делами, в то время как здоровый и нормальный человек не всегда ощущает необходимость такого согласия и оказывается неспособным к нему. Французский историк

Франсуа Фюре замечает, говоря о Робеспьере, персонаже харизматическом: «В то время, как Мирабо или другой виртуоз революционного красноречия Дантон были раздвоенными, двуязычными лицедеями, Робеспьер — это пророк: он верит в то, что говорит, и выражает то, что говорит на языке Революции... А это значит, что для него власть не отделена от борьбы за интере-

сы народа: они совпадают по определению».

Таким образом, существует чувство слияния индивидуальной и. коллективной судьбы, убежденность в необходимости эту судьбу реализовать. Оно побуждает таких людей к действию, перед которым большинство отступает. Ленина — начать революцию несмотря на колебания своих сторонников. Цезаря — перейти Рубикон, де Голля — покинуть Францию и призвать французов к Сопротивлению, когда все вокруг него поддались малодушию, Моясея — высечь на скрижалях Десять заповедей для еврейского народа, уставшего от скитаний в пустыне и желавшего вернуться в рабство.

Демонстративные действия являкутся призывом и возбуждают экзальтацию и соперничество. Или, лучше сказать, они побуждают верить, что появилась новая неизвестная сила, вдохновляющая подобные неожиданные действия или нарушающая общепринятые законы. Потому люди присоединяются к ней, преисполненные энтузиазма и «веры». По крайней мере так я интерпретирую Вебера, который писал, что признание харизматического лидера происходит «благодаря» верованию аффективного порядка (в особенности эмоционального): признание ново-

t\0

го откровения или примера*. Признаем, что трудно выражаться более таинственно по вопросу, которому придаешь большое значение.

Но я перехожу ко второму признаку: харизма принимается за «сверхъестественную» власть; человек имеет или не имеет ее. Как доказать и дать понять, чего он «стоит»? Вероятно, путем исключительных и видимых актов, чудес, исцелений или побед, которые убеждают массы. Все эмоции становятся сильными, заразительными и животворными под влиянием таких редких и неожиданных эффектов. Они свидетельствуют, что данный человек действительно обладает безупречной маной, В конечном счете, авторитет харизмы основан на законе успеха и поражения. Пока харизматический лидер одерживает победы, обращает в свою веру противников и совершает исцеления и открытия, обеспечивает процветание своих сторонников, успех подтверждает его качества вождя. Более того, люди верят в его «звезду», в ниспос-

ланную ему божественную «благодать». «Более вдумчивый анализ, вероятно, выявил бы в этом долю иллюзий и уточнил бы те пункты, в которых его расчеты и успехи зависели от объективных условий — как солнце Аустерлица.

Тем не менее достоинство лидера измеряется исключительно результатами. Уменьшение числа чудес, неудачи в каком-либо деле, серия военных поражений и ошибок в его действиях — и сразу же его авторитет слабеет. Как будто бы небо лишило его своего благословения, а колдовство испарилось.

«Если подтверждение харизмы запаздывает, если кажется, что обладателя харизматической благодати покинул его бог, его магическое могущество или героическая сила, если долгое время он не достигает успеха и особенно, если его правление не приносит никакого благоденствия его поддазааля, тогда, он рискует уте ркть свой харизматический авторитет. В этом подлинный смысл «божественной благодати».

Все происходит так, как будто врученный ему дар потерял свою подлинность, чистое золото превратилось в грубый свинец. Харизма, потерпевшая поражение, уже не харизма. Реакция бывает тем более бурной, чем сильнее разочарование. Верующие с неизменным неистовством разбивают статуи бывших богов и приносят в жертву пророков, превратившихся в самозванцев, В любом случае от того, кто утверждает свое призвание к господству, требуют доказательств исключительности и безупречности.

В соответствии с изложенной здесь концепцией, предводитель людей убежден в том, что он наделен миссией. Он доказывает это другим, но не нуждается в их одобрении, чтобы с абсолютной уверенностью удерживать харизматическую власть, и ему не нужно их мнение, чтобы выработать свое собственное. Отсюда как будто бы логически следует, что его решения и движения не слишком ограничены социальными связями и что его суждение о своих спутниках зависит от того, как они служат его целям. *Ни один пророк, — утверждает Вебер, — не ставил свой дар в зависимость от мнений толпы на его счет. Ни один коронованный король, ни один харизматический герцог не относился к сбоим противникам, ко всем, кто держался в стороне, иначе как к нелояльным ему: гот, кто не участвует в военной экспедиции, руководимой вождем, в войнах, формально рекрутируемых по принципу добровольности, подвергается единодушному уничто-

Жающему сарказму».

И все же вокруг вождя формируется группа «адептов» или «учеников». Теоретически он не располагает какими-либо юридическими, полицейскими и административными средствами принуждения их к подчинению и удержания их под своей властью. У него нет финансовых или материальных ресурсов для создания прочной системы интересов. Вне нормальных экономических условий эти группы занимаются грабежом или осуществляют конфискации, ведут полную случайностей жизнь нищих или паразитов. Они, возможно, и не хотят искать более надежных и выгодных средств к существованию, так как считают их недостойными себя.

«Лишь in statu nascendi, — пишет Вебер, — и лишь пока харизматический сеньор правит подлинно экстраординарным способом, административное руководство может жить за счет подачек, добычи или случайных доходов вместе с этим сеньором, признаваемым благодаря вере и энтузиазму. Лишь небольшой слой учеников и сторонников энтузиастов расположен долго и вдох новляясь исключительно «идеалом» подчинять свою жизнь «призванию». Масса же учеников и сторонников хочет еще положить призвание (и надолго) в основу своей материальной жизни, и она должна зто делать, чтобы выжить»³'.

Участие этих людей в общих действиях предполагает более или менее личные контакты между ними, которые их мотивируют и оправдывают их аномальное существование. А это требует, как мы только что видели, веры в достоинства вождя, которому они подчиняются. Тем более, что их коллективная общность не имеет иерархии, устойчивых статусов, правил и ритуалов, определяющих отношения между ее членами. Напомню о примерах первых христианских церквей, пуританских сект эпохи Реформации, коммунистических партий до русской революции и большинства созременных экологических, феминистских и пацифистских движений.

Существует социальная связь, характерная для харизматической власти, которая цементирует коллективные общности в условиях переходного и кризисного режима. Возможно, это единственная господствующая связь: признание. Индивиды отделяются от своих прежних отношений внутри семьи, класса, профессиональной группы и даже нации. Правда, их первоначальная социальная принадлежность продолжает влиять на них, поскольку присущие ей ценности и привычки интегрированы лич-

ностью. Но обратившись к поиску нового принципа жизни и новой общности, их ассоциация принимает облик «выбора» и «воли». Этот «выбор», эта «воля» определяют новое отношение, которое реализуется посредством харизмы персонажа, избранного по аффективным и часто неосознанным мотивам. Индивид признает в нем вождя с первого взгляда, как Жанна д'Арк сумела отличить короля, скрытого среди придворных.

Вы знаете обратную сторону медали: приобщение — это безвозмездный дар, приносимый каждым общности. Адепт не пытается сделать карьеры, ученик не ждет вознаграждения. Он отказывается от собственной воли в пользу воли вождя, к которому он присоединяется и от которого ждет руководства и успеха.

«Признание теми, кто подчиняется господству, — утверждает Вебер, — признание свободное, гарантируемое убежденностью (вначале всегда чудом), которую порождает самоотдача отк ровению, восславлению героя, доверию личности вождя, — ре шающий фактор действенности харизмы. Это признание является (при подлинной харизме) не основанием легитимности, но долгом для тех, кто избран в силу призвания и убежден ности признать харизматическое качество. Признание», ко торое психологически есть полностью личная, проникнутая верой самоотдача, рождается или из энтузиазма, или из необходимости и надежды»'*².

В действительности эти люди преклоняются перед вождем, стремятся усвоить его черты. Они хотят быть таким, как он. в той мере, в какой эта связь через признание необходима, чтобы вести необычную жизнь и постоянно находиться в состоянии мобилизованности, подобно нации во время войны. Временно отделенные от экономических интересов, от иерархических ограничений и дисциплины, члены этой общности живут в атмосфере интенсивного возбуждения и причастности. Самые банальные события приобретают облик экстраординарного и беспрецедентного опыта. Эта жизнь, простая как миф, драматичная как мечта, во всей своей наивности и жестокости преобразует эти события. Потом харизматическая личность приближает во времени и материализует в пространстве диффузные идеи и верования. Из отдаленной абстракции, холодной мысли она создает непосредственную и практическую психологическую реальность. Так, Христос заставил поверить в неотвратимость царства Божьего на земле, Моисей — в существование Земли обетованной, которой

не знал никто из евреев; Черчилль и де Голль убедили свои на-]>оды в реальности скорой победы; Робеспьер и Ленин материализовали в истории контуры идеального общества. Без таких предводителей мир страдал бы от ощущения нереальности, вредного для действия, малоблагоприятного для разрешения кризисов. Сближая должное и сущее, вождь преобразует ментальность своих адептов и сторонников Они, если можно так выразиться, меняют кожу, избавляются от своих прежних верований и привычек, чувствуют себя очищенными контактом с вождем и его приближенными. Более того, этот «катарсис», исполненный рве-ыия, создает у них впечатление, что они возродились и обновились, стали другими людьми. И они демонстрируют это своим обраще нием, которое завершает, часто внезапно и неожиданно, безоговорочное признание авторитета. Новый адепт становится продолжением и дополняет своего учителя. В определенном смысле способность харизмапгческого вождя вызывать обращения представляет собой функцию его власти, великих обновлений, революционизирующих историю, которые могут осуществлять только лишь массы, управляемые упомянутыми здесь способами. Идея не нова, но она ведет к парадоксу. Во многих отношениях харизматическое господство является наиболее тиранничееким, ибо осуществляемое одним человеком по отношению к другим людям, оно не считается ни с законом, ни с обычаем, ни с принципами разума. Воля индивида, загипнотизированного тем, что он считает своей миссией, может привести к экстремальному разрушению и резне Мы видели это на примере Гитлера в Германии, Пола Пота в Камбодже. Но оставим в стороне эги крайние примеры. Действенность «магических», «сверхъестественных», качеств, будучи однажды признанной, приводит к почти полному повиновению. Но логика обращения, веры в носителя харизмы побуждает принимать подчинение как свободу, почти как благодеяние

Это поразительный, но объяснимый эффект связи, объединяющей людей через признание. Массы чувствуют себя возвышенными тем, что их унижает, объединенными гем, что их изолирует — харизмой Мы находим близкое к этому парадоксу описание у французского социолога Алексиса Токвиля, когда он рассказывает об отношении французов к монарху при королевском строе. Впрочем любой из нас хотя бы однажды имел подобный опыт.

«Они испытывали к нему, — пишет Токвилъ, — одновременно нежность, которую питают к отцу, и почтение, какое должно

оказывать только Богу Подчиняясь его самым произвольным ко мандам, они уступали не столько принуждению, сколько велениям любви, и им часто случалось таким образом сохранять очень боль шую свободу души в условиях величайшей зависимости» ⁴

Здесь не место и не время омрачать эту идиллическую картину напоминанием о жакериях и о репрессиях королевского режима Мы имеем в данном случае дело с одним из загадочных фактов человеческой жизни: исключительные дарования, приписываемые некоей личности, преобразуют господство в свободу, подчинение становится добровольным. Может быть, это верно для любого господства °.

Однако в самом чистом виде этот феномен наблюдается в ано мальном обществе, m statu nascendi, в котором доверие, оказываемое индивидом, достигает своего наиболее яркого выражения. Каковы бы ни были его источники, их престиж сохраняется по меньшей мере до тех пор, пока они совершают невозможное — то, о чем никто не мечтает, то, что никто не смеет делать — и пока успех венчает их дело. И таким образом через обращение расширяется круг адептов и влияние идей, которые распространяют эти «избранные». Верно, что для многих такого случая не представляется, но психическая динамика, дающая шанс господствовать и революционизировать, именно такова.

«Естественно эмоциональный характер преданности вождю, которому доверяют, — подчеркивает Вебер, — порождающий склонность следовать как за вождем, за тем, кто отличается от обычных людей, за тем, кто больше обещает, за тем, кто ис пользует максимум способов возбуждения, в общем свойственен вождистской демократии Утопическая сторона всех революций находит здесь свою естественную основу»

Я бы предположил, что более верно обратное Утопические мечтания, которые овладевают умами, охваченными воображением и энтузиазмом, побуждают следовать за тем, кто обещает ускорить их осуществление. Поскольку все зависит от него, его власть над людьми абсолютна Экстраординарные и магические д<фован!гя, которые они ему приписывают, — это в гаком случае \⁷же не факт иллюзии, но видимая иллюзорность самого факта.

ЦИКЛ ХАРИЗМЫ: ОТ ЭМОЦИИ К РАЗУМУ

Следует ли рассматривать харизму как форму господства? Действительно ли она является, как думал Вебер, «специфически творческой революционной силой истории»? Ее существование интригует не меньше, чем вопросы об ее источниках и эффективности. Я не нахожу слов для удивления, которое испытываю, когда слышу даже от вдумчивых ученых рассуждения о харизме такого-то партийного вождя или исторического персонажа, как будто бы нации управляются магией, как будто бы призвание позволяет их покупать и продавать, а сверхчеловеческий дар может их завоевать. И потом те же люди выражают сомнения в отношении гипотез психоанализа и недоверие к размышлениям о психологии толп. Странное потворство желанию объяснять непонятное еще более непонятным.

Допустить харизму — это значит признать ее постоянной основой всех форм господства. Несмотря на свои колебания, Вебер думает именно так, когда он объявляет ее «первичным типичным феноменом религиозной (или политической) власти» и добавляет: «Но она уступает повседневным силам с того момента, когда господство обеспечено и особенно когда оно охватывает массы» '. Вы уже знаете, при каких условиях это происходит. Будучи властью экстраординарной, но случайной, чуждой традициям и разуму, харизма возникает во время чрезвычайной, в сущности переходной ситуации.

Люди живут иной жизнью, более интенсивной, чем обычно, и более предопределенной. Ибо, по словам Гете, «Жить идеей значит относиться к невозможному как если бы оно было возможным». Сама харизма, вынужденная добиваться успеха, медленно проникает в институты, уже установленные законом и с помощью технических средств: в правосудие, армию, администрацию. Ее «магическая» легитимность удваивается и находит свое продолжение в материальной силе, в которой нет ничего магического, и присваивает ее себе. Подобно тому, как вожди французской и русской революций овладели государственной машиной и военными средствами, чтобы вначале защищать свое дело, а затем превратить их в орудие завоеваний.

С другой стороны, индивиды стремятся вернуться к простой частной жизни подобно солдатам, которые после великих битв хотят возвратиться на родину и основать семейный очаг. Возможно, это чисто хозяйственная проблема. Но так или иначе прихо-

дится заниматься текущими делами и своей профессией, растить детей, обрабатывать поля и обеспечивать работу заводов. Пока речь идет о переломе в порядке вещей, о вознесении на небесную высоту над грешной землей, все забывают об этих повседневных делах. Однако, когда кульминационный момент позади, вновь звучит голос интересов и потребностей и звучит с тем большей силой, чем дольше он молчал. Бесцветная, вялая жизнь украшает себя поэзией. Тогда происходит подготовка, если употребить неточное, но общепринятое выражение, к рутинизации харизмы. Что это значит? Власть, которая до того была принципом жесткого действия и мятежа против установлений общества, примиряется с ним и трансформируется в принцип порядка. Ее пророки уступают место жрецам. Художников истории сменяют теологи и эксперты. Все необычное с неизбежностью становится рядовым. Со снижением эмоциональной температуры харизма охлаждается; спутники, товарищи и братья превращаются в подданных, членов церкви или партии, солдат, принуждаемых к службе, законопослушных граждан. Темп не имеет значения, важно, что происходит переход от аномального in statu nascendi общества к обществу нормальному, водворенному в свои границы.

Откроем скобки, чтобы показать, насколько теория Вебера, да простят мне это выражение, образует валет с теорией Дюркгейма. Первый видит начало в событии, второй — в ситуации или организации. В чем разница между событием и ситуацией? Первое необычно, неупорядочено; вторая возникает регулярно, по относительно единообразной модели. События происходят внезапно, прерывисто, случайно, ситуация обладает тенденцией к продолжительности, стабильности, принудительности. Событие создает прецедент, ситуация выражает закон. Это подтверждается и данными физики и опытом политики.

Вебер видит в начале уникальное событие, харизму, которая в определенном смысле представляет собой восстание против тирании вещей, бунт против подчинения традиции. Индивид, действующий в этих условиях, может сказать о себе словами из Библии: «Мир был сотворен для меня». Дюркгейм предполагает существование коллективного сознания, которое существует с незапамятных времен, обновляется и суммирует все, что думают и чувствуют в обществе. Любой его носитель должен говорить себе: «Я был сотворен для мира». Немецкий социолог описывает систему открытых отношений, объединяемых магической властью одного индивида; французский социолог — систему отношений, жестко замкнутых властью — коллективной властью членов

общности, страстно привязанных к своему стилю поведения и образу мысли. В одном случае идеалом является избранное господство одного над всеми, в другом, единодушное господство всех над отдельным человеком.

По Веберу, эволюция, вызванная инновациями и революциями, должна затем ограничиться и замедлиться вплоть до приспособления каждого к преемственности и здравому смыслу. Согласно Дюркгейму, напротив, эволюция фактически приводит к размыванию традиций и социального контроля по мере того, как коллективное сознание ослабевает и дифференцируется, предоставляя свободу для расколов среди индивидов. Вот почему то, что для Вебера является решением, шансом, предоставляемым людям или потеряться в массе или подчинить себе общество, для Дюркгейма представляет собой в крайнем выражении проблему, аномию или самоубийство, «специфическую страсть современного общества». Французский поэт Шарль Бодлер это понял Было бы преувеличением заключать из этого, что социология Вебера — это скорее наука об аномальных обществах, а Дюркгейма — об обществах нормальных.

Но закроем эти скобки, которые относятся к слишком широкой и мало изученной теме, чтобы вернуться к рутинизации харизмы. Несмотря на расплывчатость своего описания харизмы, Вебер представляет ее как непрерывное охлаждение, как затвердевание жидкости или как замедление движения тела, когда сопротивление воздуха тормозит его после первоначального импульса. Заметим, что в термине «рутинизация харизмы* содержится противоречие: исключительное никогда не становится привычным. Копия шедевра не является просто грубой мазней, или Бог, каким бы он ни был в воображении людей, не превращается в человека. Можно даже утверждать обратное. Если харизма существует, человеческие общности делают все возможное, чтобы предотвратить ее увядание во времени и сохранить ее уникальный и созидательный характер. Евреи сделали из Моисея последнего пророка, христиане превратили Христа в Сына Божьего, а для французов Наполеон был не просто императором, но Императором с большой буквы.

И все же верно, что продолжительность харизмы обозначена и фиксирована: от рождения до смерти Когда она наступает, возникает две проблемы. Вебера особенно затронула проблема рутинизации, возврата к обычным и прежде всего экономическим реалиям. Вторая проблема меньше привлекла его внимание. Это проблема легитимности — власть должна выявить свой смысл и

оправдать отношения между людьми Харизматический вождь и его сторонники не чувствуют себя отягченными миссией, поскольку их соотечественники им ее доверили.

Они узурпировали эту миссию и порождаемый ею авторитет, в этом состоит присущая им характерная черта. Пока они привлекают к себе толпы и пользуются признанием, мало кто удивляется легитимности нелегитимного, уникального. Когда вождь умирает, возникает диссонанс. Господство остается, но приходится искать ему оправдание и заново обеспечивать доверие к нему. Ему необходимо определенное время, чтобы наследники вождя стали легитимными и чтобы стерлись следы узурпации. Харизма жила вне времени и ее возврат во время, иными словами ее нормализация, проходит через борьбу между соперничающими, наследниками, которая лишает ее магии. По мере удаления от исходного события, индивиды пробуждаются от этого всеобщего сна и разрывают околдовавшие их эмоциональные связи Они, так сказать, изгоняют харизму и вновь обретают способность к самостоятельным действиям, к опоре на разум, которых их лишила сопричастность к пророку или герою. Конечно, ничто не остается таким, как было когда-то, произошла ломка представлений и ценностей. Но отныне люди стремятся переживать их вне чрезвычайного положения, проверять их на повседневном опыте и в процессе обычных дискуссий. Харизма лишилась своего демонизма и осталась лишь в памяти и истории.

Бывает и так, что харизма становится объектом агрессивности, даже ненависти, ее стремятся разрушить хотя бы внешне. Почему? Потому ли, что, утратив ее, нуждаются в утешении или потому, что пробуждение делает невыносимой ее неутолимую власть? В любом случае недавняя история показывает, что деде-монизация харизмы — необходимый этап перехода к создаваемой или укрепляемой легитимности власти мы видели это после смерти Сталина и Мао. Каковы бы ни были конкретные обстоятельства, пробуждение походит на выход из гипноза. Пациент делал, сам того не сознавая, все, что приказывал ему гипнотизер. Вернувшись к реальности, он оказывается лицом к лицу с посторонним, с таким же человеком, как он сам, но с человеком, во власть которому он был отдан. Коллективное отрезвление — хотя и не правило, но частое явление Я думаю, что это интимное ядро процесса, который Вебер описал просто как способ приспособления к внешней реальности

Осуществлять коллективное действие, а потом прийти к решению, что оно потеряло свой смысл — таков жизненный цикл

господства, который ведет его от харизмы к рациональности. Природа этого действия не имеет большого значения. Будь то служение делу социальной революции, могуществу империи или триумфу религии, оно создает мощное единство чувств и мыслей. Но каждый раз, когда разражается кризис легитимности, о котором я упомянул, возникает проблема наследования. Проблема в принципе неразрешимая, ибо если лидер обрел свою харизму, как божественный дар или в экстраординарных условиях, он не может передать ее по наследству. Важно понять, что речь не идет о невозможности для его соратников или учеников овладеть его наследием. Напротив, именно существующая для каждого из них возможность претендовать на него является источником трудностей и лишает это наследие его «надчеловеческого» характера. Так, асе апостолы Христа или все соратники Ленина могли бы наследовать им.

Раймон Арон в нескольких ярких фразах так резюмирует способы решения этой проблемы в истории:

«Возможен организованный поиск другого носителя харизмы, как у традиционной тибетской теократии. Оракулы и обращение к Божьему суду могут также институционализировать исклю чительпое. Харизматический вождь жожет избрать себе послед ника, но нужно еще, чтобы он был принят сообществом верных. Наследник может быть также избран харизматическим штабом, потом признан сообществом. Харизма может быть призна на неотделимой от крови и стать наследственной Харизмати ческое господство переходит в этом случае в господство тради ционное Милость, дарованная личности, становится семейным достоянием. Наконец, харизма может быть передана в определенной форме, магической или религиозной. Коронование королей Франции было формой передачи благодати Тем самым она принадлежала семье, а не одному человеку»

Несомненно, что любое решение представляет собой плод жестокой борьбы между кандидатами на власть и освящает победу одной из фракций. Известно, что выборы папы — козырь жесткого закулисного, а то и прямого боевого состязания, которое некогда продолжалось годами. В любом случае вера большинства в личную ману фиксировалась после выхода из кризиса легитимности в безличных питта семьи, партии или функции, будь то функция генерального секретаря в Советском Союзе или президента в наших республиках. Будучи укоренившейся властью,

пишпа обладают собственным престижем и правилами, гарантирующими их долговременность. Они могут казаться магическими, поскольку сохраняют фасад, задуманный основателем, — таким было отношение между генералом де Голлем и рядом президентов Пятой республики. Но на самом деле это прозаическое сооружение, подобное множеству других. Ни одно из этих numi-na не обладает таинственной способностью инициировать новый жизненный цикл и выполнить созидательную миссию в условиях смуты, разрыва связи времен.

Таким образом, нечто в харизме приобретает нормальный характер и адаптируется к требованиям масс. Когда харизма создала субъективные условия общего действия и сплотила большое число людей, ей необходимо изобрести способы, побуждающие принять господство в объективном смысле. Этот неизбежный момент всегда характеризуется повышением значения экономики, пренебрежение к ней уступает место подчинению ее императивам. Согласно Веберу, «рутинизация харизмы в сущности идентична адаптации к условиям экономики — силы, непрерывно действующей в повседневной жизни. Экономика правит в ней, сама оставаясь неуправляемой. В более широкой мере трансформация харизмы в наследственную или функциональную в то же время служит легитимации существующей или обретенной рас-

порядительнои власти».

По мере того, как экономика приобретает свои права, она кладет конец харизматической иллюзии всемогущества власти, якобы решившей раз и навсегда все проблемы.

Так происходит филогенез власти. Попробуем реконструировать его хотя бы гипотетически. На первом, более раннем уровне возникает тип легитимности, которая состоит в признании «надчеловеческого» и «саерхъестест венного а дара вождя; выполняющего чрезвычайную миссию. Особенность этого признания в том, что оно может стать «основанием легитимности вместо того, чтобы явиться его следствием... Тот, кто удерживает власть в силу своей собственной харизмы, удерживает ее по милости тех, кем

он управляет».

На втором уровне господство приобретает тип легитимности, которая покоится на традиции, на вере в авторитет обычаев и идей, принятых большинством. В ней можно видеть осадок от потрясения big bang, поскольку харизма вызвала к жизни новые ценности и новые социальные отношения. Распространившись в массах, они обусловили переворот в сознании. До такой степени, что поведение и мнения, которые прежде вызывали осуждение,

начинают рассматриваться как нормальные и неизбежные. Возмущение, которое они вызывали, становится просто непонятным и несколько смешным. Доходит до того, что в разрыве с традицией видяг ее непрерывность, переживаемую с ощущением возврата к источнику. Когда Красная Армия комиссаров революции переоделась в форму белой армии царских офицеров, или когда Наполеон присвоил своим плебейским генералам аристократические титулы, новое восстанавливало легитимность старого. Вчерашние представления и чувства были мобилизованы, чтобы подключить и присвоить прошлое. Власть придержащие делают это во имя вечного вчера и унаследованных привилегий, которые должны сохраняться, ибо «харизматические нормы легко и быстро преобразуются в традиционные нормы порядка»⁴.

Чаще всего, однако, оправдание авторитета власти путем апелляции к обычаям, к мнениям отцов исходит от обществ прошлого, от корпораций, от большинства церквей. Подчинение вождям опирается на священные, переходящие от одной эпохи к другой предписания, ссылки на мудрость предков: так американцы ссылаются на отцов-основателей, папа провозглашает себя преемником святого Петра, а пуритане — исполнителями заветов Библии. Этот способ соотнесения себя с предшественниками, назначение их судьями проявляется в условиях патриархальной и патримониальной системы как характерная черта традиционного типа легитимности. Он сочетается с неясностью различения между частной и коллективной собственностью или с произвольным присвоением могущественными людьми повинностей и доходов от них. Жалуют лн они милости или предают опале, они свободны делать то, что им нравится, лишь бы формально не нарушалась традиция. Главное — это следовать «прецедентам», «примеру», а в остальном решения вождя — его личное дело. Подобно феодальному сеньору, он может ожидать столь же личной преданности от своих подданных. В этом случае повинуются не официальным per ламентациям или священным велениям, но индивиду, которого «обычное право» сакрализует исходя из его семейного происхождения, возраста, старшинства и т. д. и ставит его на вершину иерархии.

Родилась ли традиция совсем недавно из революции или она существует с незапамятных времен, оказываемое ей доверие основано на ее неоспоримости. Ее «иммунитет против любой ра-

циональнои или иной критики» дает ей завидную власть: ее принимают без размышлений и она аннулирует любое сопротивление. Запрет, являющийся, о чем я говорил выше, источником

традиции, заменяет харизму — ее завораживающий и «сверхъестественный» характер, не допускающий ни сомнений, ни дискуссий. Запрет необходим, поскольку религиозные и политические движения — вспомните о коммунистических партиях и пуританских конфессиях — добивавшиеся успеха, поставив все под вопрос, не имели, завоевав массы, бочее настоятельной задачи, чем провозглашение непогрешимости самих себя и своих доктрин Реставрация запрета на критику всегда и везде является признаком легитимности традиционной — или, если угодно, догматической, которая защищает от времени все, что харизмати-чекий вождь создал вневременного Иными словами, защищает действия власти.

и Традиционное господство, — пишет Вебер. — воздействует в первую очередь на экономический тип. В силу определенного уже стечения традиционного духа прежде всего герантократическое и патриархальное господство, не опираясь на какое либо административное руководство, присущее носителю власти, протива стоящему групповым ассоциациям, определяется как обладающее собственной действенной легитимностью, поддержанием тради-

ции во всех отношениях».

Аналогичная озабоченность наблюдается как у феодальных режимов прошлого, так и у сегодняшних партий и политиков, обладающих властью. И, предполагаю, среди тех, кого называют властвующей номенклатурой в странах Восточной Европы. Вера в унаследованные добродетели на глазах становится столпом, поддерживающим автоматическое повиновение масс. «Сказано»: и тотчас же, без колебаний, каждый выполняет то, что ему приказано.

На третьем уровне появляется легитимность легального типа. Связи господства, созданные традицией, поддерживаются лишь с помощью постоянных, повторяющихся усилий. Если приходится что-то менять, то это делается с целью экономии усилий и достижения большей эффективности. Внутренняя дисциплина, закрепленная обычаем, преобразуется тогда в дисциплину внешнюю, выражением которой являются юридические и административные правила. Только тогда власть принимает действительно безличный характер, и ей верят именно по этой причине. Эти правила, даже будучи унаследованными и поддержанными консенсусом ряда поколений, могут корректироваться и приспосабливаться к требованиям разума каждым поколением. Их принимают на этом единственном условии, и слова Гете «Заслужите

приобретенное от предков, чтобы истинно владеть им* диктуют поведение всех и каждого. В данном случае речь идет о подлинной рационализации, процессе, который является антиподом харизме. Эта реакция ведет к замене вдохновения техникой, туманного призвания — ясной целью.

Те, кто вовлекается в этот процесс, хотят власти монотонной, предсказуемой и спокойной, обеспечивающей компетентность. Они образуют группы, например, крупные корпорации государственных служащих, заинтересованные в регулировании общественного порядка и собственной выгоде. Они формируют администрацию, бюрократию, состоящую из чиновников, отбираемых путем определенной процедуры, назначаемых по критерию экспертной квалификации и чаще всего кооптированных своими коллегами. В качестве иллюстрации вспомним, что во Франции политический персонал рекрутируется в большой своей части из Больших школ, в Советском Союзе — среди инженеров промышленности и партийных функционеров. Усвоенные обезличенность и формализм должны предотвратить их склонность «придавать материальный и утилитарный смысл административным задачам,

-- 45

служащим благу управляемых».

Вы, очевидно, заметили: делать карьеру в этих учреждениях для государственного функционера или служащего означает, что он усвоил писанные правила, которым каждый должен подчиняться, и что он приобрел беспристрастие, необходимое, чтобы выполнять их, сохраняя объективность. Подчас это может означать, что он живет в «спокойном отчаянии», но его жизнь протекает согласно критериям, определенным рациональной иерархией, и в рамках этой иерархии. С безупречной логикой она предусматривает регулярное продвижение, фиксированное вознаграждение и отмеренные почести. В принципе все это образует господство, мотивируемое разумом, основанном на знании, в чем собственно и состоит цель.

Только в этом смысле слуги государства, партийные функционеры, прелаты церкви, международные эксперты или освобожденные работники профсоюзов договариваются между собой ради поддержания одной и той же формы господства. Только применительно к ней представляется действенной максима «власть есть знание». Нет ничего более далекого от субъективных и аффективных начал, чем этот режим, который требует от нас подчинения не людям, но законам.

Означает ли последовательность перехода от харизматической маны к традиционным и легальным numina движение к боль-

шей разумности, к большей автономии индивидов? Реальная логика более сложна и интересна. На пути от первого господства, которое возникает из потрясения big bang и вне истории, к последующим, которые действуют в истории, все происходит так, как будто поток живых, выражаемых словами верований, вначале легитимирует группу в лице вождя, героя. Потом господство становится неписанным обычаем, венчается аурой вечного вчера прежде, чем вписаться в правила и институты, приобретающие силу закона. Коротко говоря — в Писание, которое сводит функционирование власти не к постоянному движению, но к поиску равновесия. Вспомните историю Римской церкви со времени ее создания, историю Советов в России после революции, эти два показательных европейских примера, и вы составите представление о данном процессе. Очевидно, что, в конце концов, сила заурядного вытесняет магию исключительного. Как писал поэт Т. С. Элиот, «Когда мир приходит к своему концу, слышен не шум, но шепот».