Введение. В настоящий выпуск учебного пособия включены материалы для практических занятий по пяти темам: летописание

В настоящий выпуск учебного пособия включены материалы для практических занятий по пяти темам: летописание, актовые материалы, писцовое делопроиз­водство, документы по истории классовой борьбы, про­граммные документы революционных организаций. Выбор тем и конкретных материалов определялся ря­дом обстоятельств. Во-первых, необходимо было выде­лить различные виды источников, охватывающих большой период времени от Древней Руси до 1861г. Во-вторых, взять такие источники, на основе которых возможно на практических занятиях поставить некото­рые источниковедческие проблемы. В-третьих, отобран­ные источники должны иметь определенную связь с имеющимися изданиями их и с литературой вопроса.

При определении тем занятий имелось в виду, что по ряду источников, не вошедших в пособие, имеются необходимые и сравнительно доступные их издания, такие как «Пособие для изучения Русской Правды» М. Н. Тихомирова (М., 1953), учебное пособие «Собор­ное уложение 1649 года» М. Н. Тихомирова и П. П. Епи­фанова (М., 1961) и некоторые другие.

В связи с тем, что нет возможности дать, в сборнике полностью тексты источников из-за их объема, проведена выборка наиболее важных и интересных их частей, которые позволяют поставить и рассмотреть конкретные источниковедческие вопросы.

Источники публикуются в облегченном виде, т. е. с заменой букв древнерусского алфавита, вышедших из употребления, и буквенных цифровых изображений современными равнозначными буквами и цифровыми знаками и т. п.

Каждый из видов включенных в настоящий сборник
документов требует своего подхода, своего источниковедческого анализа. Особенно трудоемок анализ летописей вследствие неясности многих вопросов истории летописания и практики летописного дела. Для прак­тических занятий предлагается Повесть временных лет (ПВЛ) - центральный памятник древнего русского ле­тописания.

Фрагменты этого ценнейшего памятника (основной текст — по Лаврентьевскому списку, дополнительный — по Ипатьевскому) выбраны с таким расчетом, чтобы познакомить студентов с основными принципами рабо­ты летописцев, формой и содержанием летописи, разно­образными источниками, используемыми ее составите­лями. Особое значение имеет выявление трех редакций ПВЛ, а также отраженного в ней более раннего рус­ского летописания.

В начале ПВЛ по Ипатьевской летописи сообщается о ее составлении монахом киево-печерского монастыря. Неоднократные подтверждения принадлежности лето­писца к этому монастырю можно встретить в тексте ПВЛ (ср. статьи под 1051, 1091 и 1096 гг.). Хлебниковский список называет имя печерского монаха-лето­писца. Это Нестор, известный еще как составитель «Чтения о Борисе и Глебе» и «Жития Феодосия Печер­ского». Однако между принадлежащими Нестору житиями, с одной стороны, и соответствующими расска­зами ПВЛ — с другой, обнаруживается ряд фактических несоответствий. Поэтому на практических занятиях целесообразно, произвести сравнительный анализ Нес­теровых житий и текстов ПВЛ, а также привлечь све­дения о Несторе, содержащиеся в Киево-Печерском патерике.

Выдубицкий игумен Сильвестр около 1116г. (при­писка в Лаврентьевской летописи), по-видимому, пере­работал труд своего предшественника. Следы его вме­шательства в летопись наиболее отчетливо видны в последней части, особенно в тех местах, где говорится о взаимоотношениях Святополка Изяславича и Влади­мира Мономаха (ср., например, статьи под 1093, 1097 и 1103 гг.).

Текст ПВЛ в Ипатьевской редакции идет дальше конечной для Лаврентьевской летописи статьи 1110г. Непрерывное и подробное изложение событий продол­жается вплоть до 1118г., после чего в течение несколь­ких лет записи носят лапидарный и отрывочный харак­тер — признак остановки в летописной работе. О том, что статьей 1118г. завершается текст последней — третьей редакции ПВЛ, может свидетельствовать сопо­ставление двух летописных рассказов — под 1096г. (о разговоре летописца с новгородцем Гюрятой Рогоничем) и под 1114 г. (о пребывании летописца в Ладо­ге и разговоре с ладожским посадником Павлом и ладожанами).

Составление третьей редакции ПВЛ связывают со старшим сыном Владимира Мономаха новгородским князем Мстиславом Владимировичем. Добавочные ста­тьи ПВЛ за 1111—1118 гг., читающиеся в Ипатьевской летописи, посвящены в основном Мономаху и его сыновь­ям (в первую очередь, Мстиславу). И за предшествующий период Ипатьевская летопись содержит ряд дополни­тельных по отношению к Лаврентьевской чтений того же характера (ср., например, тексты под 1086, 1098, 1101 и 1102 гг.).

Следует обратить внимание на сообщение под 1117 г. об отъезде Мстислава из Новгорода на киевский юг. Это обстоятельство могло ускорить завершение ра­боты над летописью, над которой, по мнению А. А. Шах­матова, трудился неизвестный киево-печерский монах (ср. сведения летописи о событиях в Печорском мона­стыре).

Очень сложен вопрос о летописных источниках ПВЛ. После работ А.А.Шахматова и его последовате­лей в науке преобладает мнение, что предшественником ПВЛ был Начальный свод 1093—1095 гг., фрагментар­но сохранившийся в составе Новгородской первой лето­писи (НПЛ) младшего извода. На основании сравни­тельного анализа фрагментов южнорусского источника НПЛ и ПВЛ большинство исследователей пришло к выводу о первичности летописного текста, дошедшего в составе НПЛ. Подобная работа может быть частич­но проведена и на практических занятиях. Прежде всего необходимо проанализировать предисловие НПЛ младшего извода, пафос которого в противопоставле­нии «добрых старых времен» неутешительной современ­ности. Всеобщее «несытство», по мысли автора, явилось причиной обрушившегося на Русь бедствия — нашест­вия «поганых», «...а и скоты наши и села наши и имения за теми суть»,— говорит летописец, который пишет во время этого нашествия. Следует сопоставить строки предисловия с драматическим повествованием ПВЛ о нападении половцев на Киевскую землю в 1093 г. В тексте предисловия отчетливо звучит оппозиция: старые («хорошие») князья и дружинники и новые («плохие»). Возникает вопрос: человек, какой эпохи мог вспоминать о временах «военной демократии» как о еще переживаемом прошлом, способном укорять насто­ящее?

Для истории текста предисловия интересно также обещание автора довести изложение летописи до вре­мени византийских, императоров Александра (правиль­но: Алексея) и Исаака. Так как в Византии было несколько императоров с такими именами, то решить, о каких именно лицах идет речь, сложно. - Заслуживает внимания анализ рассказов о мести Ольги древлянам за убийство Игоря (945—946 гг.). В ПВЛ он имеет «лишний» эпизод, который разрывает текст, связно читающийся в НПЛ. Наконец, необходимо разобраться в причинах отсутствия в НПЛ текстов дого­воров русских с греками 911, 945 и 971 гг.

Начальный свод в свою очередь вобрал в себя пред­шествующее русское летописание. В тексте ПВЛ неод­нократно встречаются записи о каком-либо лице или событии, которые не могли принадлежать одному и то­му же летописцу (ср., например, записи под 977 и 1044 гг., 1044 и 1101 гг. и 1060 и 1080 гг.). По этим записям можно проследить определенные этапы летопи­сания. Другое примечательное обстоятельство—с 1061г. в летописи появляются точные или полные даты свет­ских событий, свидетельствующие о современности ле­тописных записей этим событиям, о ведении летописи именно в это время. О том же свидетельствует и топо­графическое описание Киева, помещенное под 945 г. Упомянутые здесь владельцы дворов Никифор и Чюдин фигурируют также в «Правде» Ярославичей (около 1072 г.), а Чюдин еще в нескольких летописных статьях (1068, 1072 и 1099 гг.). Описание можно связывать с летописцем, работавшим в 70-х годах XI в. А. А. Шахматов и его последователи считали этим летописцем печерского монаха, впоследствии игумена Никона. На практических занятиях можно сопоста­вить факты биографии Никона, известные по Киево-Печерскому патерику, с записанными в летописи собы­тиями, в том числе точно датированными (с февраля 1061 по февраль 1067 гг.). Эти наблюдения очень важны для решения вопроса о Никоне как летописце.

Нелетописные источники ПВЛ по происхождению можно разделить на отечественные и иностранные, по способу передачи информации —7 на письменные и уст­ные. Привлечение письменных нелетописных источ­ников иногда оговаривается летописцем, иногда они просто цитируются или подробно пересказываются. В публикуемых фрагментах отражены оба подхода летописца к используемым им материалам. Устные источники типа преданий и легенд частично воспроизве­дены в публикуемом тексте, так же, как и сведения об информаторах летописца (Яне Вышатиче, Гюряте Роговиче) и о событиях, описанных летописцем как очевидцем или непосредственным участником. Выде­лить нелетописный источник из основной ткани повест­вования сложно. Ведь та или иная повесть или сказа­ние могли быть составлены и самим сводчиком в про­цессе работы над летописью. Одним из признаков введения в летопись дополнительного источника явля­ется наблюдающееся иногда при этом дублирование известий. Это может быть прослежено на примере Повести о Васильке Теребовльском (под 1097 г.) и по­следующих летописных записей (под 1098, 1099 гг.).

Для изучения истории феодальной России имеют особое значение актовые материалы. В узком смысле слова под актами понимают письменные источники, и которых в юридической форме фиксировались сдел­ки, договора, как экономические, так и политические между частными лицами, частными лицами и государ­ством, государствами, государством и церковью. В ши­роком смысле под актовыми документами, понимают все официальные материалы, имеющие юридическую, правовую основу, такие как грамоты или другие рас­поряжения верховной власти и центральных учрежде­нии, деловая документация и т. п.

Изучение состава и особенностей актового материала позволяет проследить развитие феодальной правовой надстройки, определяемой сущностью производст­венных отношений феодального строя. Следует иметь ввиду, что сохранность актового материала до XVI в. сравнительно невелика, а для Древнерусского государства минимальна. Это и объясняет повышенный интере с историков и правоведов как к изучению всего комплекса сохранившихся актов, так и отдельных групп и конкретных актов.

При изучении актовых материалов, также как и при изучении других письменных источников, возникают попроси их подлинности, места и времени возникнове­ния, обстоятельств появления, истолкования содержа­ния. Вместе с тем, актовый материал, отражающий юридические нормы, имеет свою внутреннюю структу­ру, соответствующую установившимся правовым отно­шениям. С этой точки зрения определенное значение имеет исследование развития формуляра актов. Он имеет свою специфику у отдельных видов актов в за­висимости от характера, времени, места и обстоятельств совершения акта. Изменялся как порядок изложения составных частей акта, так и содержательная часть.

Актовый материал как явление исторической жизни прошел сложную эволюцию. На стадии становления феодальных отношений, когда большую роль играло обычное право, письменные акты только начинали свою жизнь, причем развитие получили акты внешнеполити­ческих сношений (например, договоры Руси с Визан­тией) и княжеские распоряжения в виде различных уставов. Отсутствие четкого разграничения между государственным и частным правом, столь характерное для развития феодализма, породило значительное число документов не только формирующих определенные отношения по частным вопросам, но и создававших прецедент для последующих решений, т. е. создавало правовые нормы.

Дошедшие до нас актовые материалы в литературе классифицируются либо по формальному признаку на публичноправовые (т. е. акты со стороны государства) и частноправовые (акты отдельных лиц), что характер­но для буржуазных историков, либо исходя из опреде­ления места этого материала в общественной жизни и значения его для изучения явлений общественных отношений. Наиболее последовательное обоснование этой последней классификации дано Л. В. Черепниным в работе «Русские феодальные архивы XIV—XV ве­ков». В результате выделяются определенные группы актового материала, характеризующие те или иные процессы: социально-экономические, государственное управление, суд, церковное право, внешнюю политику и т. д.

Значительная часть древнерусских актов в настоя­щее время опубликована. Среди дореволюционных публикаций актового материала не потерявших науч­ного значения доныне, хотя и имеющих ряд недостат­ков: выборочность, случайный характер материалов, многоплановость, неудовлетворительные приемы публи­кации, отметим «Акты исторические, собранные и из­данные Археографической комиссией» (тт. 1^:—5, СПб., 1841 —1842) с именным и географическим «Указателем к актам историческим» (СПб., 1843), «Акты, относя­щиеся до юридического быта Древней России» (СПб., тт. 1—3, 1857—1884), «Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедициею имп. Академии наук» (СПб., тт. 1—4, 1836), с указателем к ним (СПб., 1858), а также «Акты юридические или собрание форм старинного делопро­изводства» (СПб., 1838) с именным и географическим указателем (СПб., 1840).

В советское время предпринято издание всех актов до начала XVI в. как опубликованных ранее, так и не напечатанных. С этой целью был подготовлен и выпу­щен ряд изданий актовых материалов. В 1949г. изда­ны новгородские и псковские государственные и част­ные акты XII — начала XVI вв.— «Грамоты Великого Новгорода и Пскова» (М.—Л., 1949) с ценными све­дениями по социально-экономической истории, классо­вой борьбе, внутренней и внешней политике.

Большое издание «Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв.» (М.—Л., 1950) включило все известные акты этого вида, начи­ная с духовной великого князя Ивана Калиты до духов­ной Ивана IV (1339—1572 гг.).

«Акты феодального землевладения и хозяйства» (чч. 1—3. М., 1951—1961) представляют собой публи­кацию, копийных книг московской митрополичьей ка­федры и актов архива Волоколамского монастыря.

Обширный актовый материал (1157 актов) по исто­рии феодального землевладения, положению крестьян из архивов Троице-Сергиева, Белозерского, Спасо-Евфимьева, Симонова и других монастырей включает издание «Акты социально-экономической истории Севе­ро-Восточной Руси конца XIV— начала XVI вв.» (тт. 1—2, М., 1952—1958).

Несколько особое положение занимает публикация «Памятники русского права» (вып. 1—8. М., 1952— 1963). Вышедшие тома охватывают памятники права, начиная с Киевской Руси и до петровского времени включительно. Наряду с публикацией памятников в издание включены текстологические и историко-правовые комментарии.

Для практических занятий отобраны три группы актов. Первую составляют духовные и докончальные грамоты. Среди духовных грамот три — Климента, Патрикея Строева и Григория Львова — представляют соответственно XIII, XIV и XV вв. Они являются образ­цами духовных грамот, исходивших от частных, лиц, и касаются круга вопросов, связанных с передачей движимого и недвижимого имущества наследникам. Среди них — духовная Климента — один из древней­ших, русских актов, сохранившийся в подлиннике на пергамене. На полосе пергамена размером 27 на 12,5 см текст нанесен с двух сторон почерком с палео­графическими приметами середины или второй полови­ны XIII в. На лицевой стороне почерк убористый, на обороте, где оставалось (больше места для письма — по­черк более свободный. Текст «рукописания» свидетель­ствует о передаче имущества Климента новгородскому Юрьеву монастырю, причем эта передача может рас­сматриваться как оплата долга монастыря за взятые когда-то у него деньги. При анализе грамоты следует обратить внимание на характеристику хозяйственной и торговой деятельности автора духовного завещания. Аналогичный характер имеют завещания Патрикея Строева и Григория Львова.

Особое место занимают духовные грамоты великих московских князей. Это были акты большого полити­ческого значения. Именно этим объясняется сравни­тельно хорошая сохранность этого вида грамот в архи­вах. Наряду с обычным перечислением завещаемого имущества грамоты великих московских князей позво­ляют акцентировать внимание на вопросах развития экономики и политической власти в процессе формиро­вания Российского государства.

Приводимые духовные грамоты Ивана Калиты и Дмитрия Донского дошли до нас в двух вариантах (списках). Сопоставление дает возможность устано­вить определенные изменения в их составе в связи с изменяющейся обстановкой. Если в вариантах духов­ной Ивана Калиты это прослеживается неполно, то в духовных Дмитрия Донского, одна из которых напи сана им до Куликовской битвы (к сожалению сохранившаяся фрагментарно), а другая после— различия весьма существенны. На практических занятиях могут быть поставлены вопросы датировки грамот, структуры и конкретного содержания.

Близко к духовным грамотам примыкают два до-кончапия Дмитрия Донского: с князем серпуховским и боровским Владимиром Андреевичем и великим князем тверским Михаилом Александровичем. Эти грамоты дают возможность определить их формуляр и содержание, проследить взаимоотношения между отдельными князьями.

Вторая группа актов (№ 8—24) дает представление о жалованных, уставных, данных, мировых, докладных, кушчих, заемных, льготных, правых и других грамо­тах. Эти акты позволяют проследить ряд источниковед­ческих проблем: авторство, место и время возникновения, обстоятельства их появления, особенности содер­жания, формуляр.

Третья группа актов (док. 25—27) связана с тяжбой между властями Троице-Сергиева монастыря с дворцо­вым истопником А. Гладким и крестьянами Мишутин-ской волости Переяславского уезда. Два судных дела и данная грамота, связанная с этой тяжбой, дают представление о составе и характере судопроизводства. Особенностью этих судных дел является присутствие в них так называемых включенных актов, т. е. актов не сохранившихся в самостоятельном виде, но отразив­шихся в других источниках.

Материалы писцового делопроизводства являются для исследователя сложным источником, как с точки зрения истолкования и использования включенного в него материала, так и по существу дошедших до нас описаний. Имея перед собой задачу установления прав владельцев на землю, и изменения в землевладении, в конечном итоге описания были основой государствен­ного налогообложения.

Весь комплекс писцового делопроизводства можно разделить условно на несколько групп. В первую вхо­дят материалы, связанные с подготовкой описания, где определялись конкретные цели и задачи. Сюда относят­ся наказы писцам, дозорщикам, приправочные мате­риалы. Вторую группу составляют материалы самих описаний (писцовые, дозорные, переписные книги). К этой же группе могут быть отнесены межевые кни­ги, составлявшиеся в ходе описаний и часто входившие в состав писцовых книг. Третья группа — материалы непосредственно вытекающие из писцовых, дозорных, переписных книг — платежные книги и сотные выписки. Со всеми этими комплексами тесно связаны еще два вида книг — отказные и отписные книги, фиксировав­шие отдачу во владение определенному лицу вотчины, поместья, пустоши, или отписку в пользу государства владений.

В XV — начале XVII вв. главным объектом описа­ний были земельные владения, которые фиксировались в писцовых книгах с указанием их принадлежности, количества, качества, типов пашенных угодий, сеноко­сов, леса и других объектов возможного обложения налогами. Подробно учитывались населенные пункты с перечнем дворов, их принадлежности, с указанием лиц мужского пола, живущих во дворе, и их отношение к дворовладельцу.

Платежи определялись, прежде всего, количеством пашенной земли, измеренной в четях (1 четь = 1/2 деся­тины), входившей в условную единицу обложения — соху.

Своеобразную форму соха, как единица обложения, приняла в городе, где при описании посадского насе­ления определялась тяглоспособность посадского двора не земельным владением, а «пожиточностью» (состоя­тельностью) и «посильностью» его обложения. В связи с этим городская соха состояла из определенного чис­ла дворов — лучших, средних и молодших людей по нормам, определяемым наказом.

Особое внимание следует обратить на изучение тер­минологии писцовых книг, которая вызывает опреде­ленные затруднения при их толковании. Это относится к пашне в различных ее категориях, но особенно к паш­не «наездом», пашне «перелогом», к трактовке «пусто­ты», исчислению сенных угодий и леса, а также других определений.

С изменением объекта обложения, при переходе от поземельного обложения к подворному изменился и характер описаний. Книги, в которых главным объек­том описаний стал двор и население, стали называться переписными. Общая характеристика писцового делопроизводства и его особенностей дана в учебнике «Источниковедение итории СССР» под ред. И. Д. Ковальченко и в учеб­ном пособии А. Ц. Мерзона «Писцовые и переписные книги XV—XVII веков».

В раздел «Писцовое делопроизводство» включены фрагменты из Торопецкой писцовой книги 1540 г., наказ писцам 1622г. и материалы о проведении дозора в 1617—1618 гг.

Торопецкая писцовая книга 1540г. относится к чис­лу древних книг, дошедших до нашего времени. Книга, хотя и в копии, близка к оригиналу по времени состав­ления (50—60-е годы XVI в.). Следует иметь в виду, что до нашего времени вообще сохранилось мало писцовых книг, хотя уже в XVI в. описания земель принимают характер регулярных переписей с периодичностью 25—30 лет. Большинство писцовых материалов XVI в. дошло до нашего времени в составе сложных перера­боток более позднего времени, в сочетании с межевы­ми, отказными, отписными книгами, что зачастую за­трудняет возможность точно определить то, с чем имеет дело историк. Поэтому Торопецкая писцовая книга, хотя и копийная, представляет большой интерес.

Торопецкая писцовая книга опубликовала в «Архео­графическом ежегоднике за 1963 г.» (М.., 1964) М. Н. Тихомировым и Б. Н. Флоря. Книга дает описа­ние г. Торопца и черных и поместных земель Торопец-кого уезда и состоит из 265 листов. У первых двух листов оборваны края, поэтому в тексте имеются про­пуски. Небольшие обрывы имеют и другие листы. Нет окончания книги. Судя по дьяческой скрепе дьяка Ва­силия Степанова, поставленной на обороте последнего 265 листа, вслед за последними словами текста, уже в подлиннике не доставало той части книги, где закан­чивалось описание поместных земель и подводились итоги по уезду.

Для практических занятий отобраны: начало книги и три фрагмента описания г. Торопца (описания части торопецкого посада; описания торопецких церквей и причта, боярских дворов, дворов пушкарей, пищаль-ников, воротников, плотников; итоги описания по горо­ду), а также часть описания черных земель («В Торопецкой волости и в Торопецкой переваре») и поместных земель.

При работе с текстами может быть поставлен ряд источниковедческих вопросов по характеру описания и принципам, в нем заложенным, топографии города, административно-территориальному делению уезда, со­ставу городского населения, терминологии и ее толко­ванию, характеру учета земельных угодий, сошном письме, обложении другими повинностями и налогами и т. д.

Второй документ раздела представлен наказом 1622г. писцам А. И. Чоглокову и Д. Семенову для описания посада Великого Новгорода и Старой Русы с уездом. Такие наказы служили руководством для писцов, от­правлявшихся на это многотрудное дело. Обращает на себя внимание круг вопросов, которыми должны заниматься писцы, указания на получение справочных материалов, порядок проведения описания и т. д. Прак­тический разбор наказа может вестись, прежде всего, с точки зрения установления круга рассматриваемых вопросов, порядка работы писцов, использования ими специальных материалов.

Третья группа документов представляет собой под­борку актов Галицкой чети, связанных с проведением дозора вотчин Паисиева монастыря.

Известно, что дозоры были следствием чрезвычай­ных обстоятельств, связанных с неспособностью насе­ления платить налоги. Дозоры проводились по инициа­тиве владельцев земель и, как правило, ускоренно, по более узкой программе. Предлагаемые для разбора документы наглядно рисуют основные моменты, свя­занные с проведением дозора, от челобитья подаваемо­го игуменом монастыря, как владельца земли, до распоряжения о взимании податей, по проведенному дозору.

По этим документам прослеживается не только их формулярный состав, но и взаимосвязи документов приказного делопроизводства.

Судебно-следственные материалы принадлежат к делопроизводству правительственных учреждений, по в своей важнейшей части—показаниях обвиняемых, отчасти и свидетелей — отражают позицию и взгляды, участников движения, сформулированные в специфической обстановке следственного процесса, в условиях психологического воздействия на узни ков, и зачастую далеко не адекватно изложенные и записанные следственными чиновниками.

В пособии фрагментарно приводится судебно-следственное дело одного из руководителей Крестьянской войны 1773—1775 гг., национального героя Башкирии Салавата Юлаева и его отца Юлая Азналина. Дело отличается рядом особенностей в условиях формиро­вания и составе. Оно было заведено сразу на двух узников — Салавата и его отца. Многомесячная след­ственная процедура проходила сначала в Москве, а за­тем в Уфе. В связи с этим материалы о Салавате Юлаеве и его отце оказались рассредоточенными по нескольким делам в фондах разных архивов.

В составе этих материалов, наряду с типичными следственными документами (протоколами и записями показаний обвиняемых, протоколами, экстрактами и вы­писками из показаний свидетелей, определением о до­следовании, заключением следствия, определениями о наказании, рапортами, донесениями и другой слу­жебной перепиской, а также приложенными к делу
документами походной канцелярии Салавата Юлаева),
содержится документ, возникший в ходе следствия
и потребовавший специального расследования. Это
письмо Салавата Юлаева своим сородичам в Шайтан-
Кудейскую волость. Оно резко отличается по своей
форме, стилю и содержанию от остальной документа ции и очень важно для понимания истинной позиции
Салавата во время следствия.

В целом изучение следственного дела Салавата Юлаева и Юлая Азналина дает достаточно полное представление как о характере и составе подобных источниковедческих комплексов вообще, так и о специ­фических особенностях отдельных дел.

Показания Салавата и его отца — типичный образец показаний подследственных, стремящихся свести ин­формацию о своем участии в восстании к минимуму. Сравнительный анализ показаний Салавата дает воз­можность проследить отношение узника к предъявлен­ным обвинениям и изменения его и связи с вновь открыв­шимися обстоятельствами.

Вынужденный давать показания о своих товарищах. Салават в первом показании в Тайной экспедиции
помянул повстанческих атаманов Андрея Овчин­никова, Ивана Грязнова, Ивана Зарубина-Чику, Ивана Кузнецова, Бахтияра Канкаева, Субхангула Килтякова и Макара Попова (Иванова), т. е. тех лиц, на судьбу которых, по тем или иным причинам, его показания не влияли (А. Овчинников погиб в августе 1774 г. под Черным Яром, И. Грязное — в июле 1774 г. под Ка­занью, И. Зарубин-Чика казнен в Уфе 10 февраля 1775 г., а Субхангул Килтяков—в Кунгуре в феврале 1774 г., Бахтияр Канкаев скрылся, а М. Попов летом 1774 г. был сослан на вечную каторгу).

Салават назвал на допросе еще двоих — башкирско­го старшину Алибая Марзагулова (Элви) и башкира Аблязи Санкулова (Эвлезый) — Предателей дела вос­ставших (см. док. 14). В дальнейшем Салават не назы­вал новых имен.

Если в показаниях Салавата историческая инфор­мация своеобразно закодирована и требует значитель­ных усилий для расшифровки, то та, что находится в его письме к родственникам, дана «открытым текс­том». Появление подобного документа в условиях тю­ремного застенка — явление экстраординарное. Неиз­вестно, каким образом удалось Салавату связаться с волей. На допросе Салават решительно отрицал автор­ство этого письма, хотя признание его не могло повре­дить больше, чем упорное запирательство — факты были слишком очевидны (см. док. 16), но он выдал бы по­могавших ему людей. Из письма явствует, что Салават был осведомлен о конкретных вопросах, интересовав­ших следствие, об указах и законах, определявших его будущую судьбу, о бедствиях своей семьи и о дру­гих новостях из Башкирии, пытался оказать влияние на ход расследования. Не исключено, что это посла­ние, попавшее в руки властей, не было единственным.

Анализируя показания свидетелей, следует учиты­вать, что судьи стремились к накоплению обвинитель­ного материала, опираясь на показания оставшихся верными правительству или принесших повинную баш­кирских феодалов, не выдержавших борьбу со следст­вием повстанцев и нестойких или случайных элементов, которых немало было в рядах восставших. Чтобы понять как «обрабатывались» и интерпретировались на следствии свидетельские показания, можно проанализировать, например, данные о захвате Салаватом и Юлаем Симским завода, во время которого погибло несколько заводских крестьян. Участвовавшие в разгроме и сожжении Симского завода сподвижники Са­лавата Ракай Галеев и Якуб Телеумбетев говорили, что убито было 6 человек, тогда как крестьянин Роман Плотников утверждал, что около 60. Именно на осно­вании последнего показания в заключении следствия безапелляционно констатировалось, что Юлай и Сала­ват «на Симском заводе священника и крестьян всего человек до шестьдесят, перекололи до смерти». Не останавливались следственные чиновники и перед прямой фальсификацией свидетельских показаний. При сопоставлении свидетельских показаний с другими источниками можно увидеть, что они не всегда точны, основаны порой на слухах (ср. показания Ивана Ва­сильева о захвате Салаватом вместе с атаманом Ива­ном Басовым (Васевым) Сарапула — док. 9). Точность фиксации свидетельских показаний следственными ор­ганами была весьма относительной. Часто это прибли­зительный пересказ (см., например, выписки из пока­заний пленных повстанцев или коллективные свидетель­ства башкир Уфимского уезда, записанные переводчи­ком Ф. Третьяковым — док. 2, 13). В протоколе допроса башкир в Уфимской провинциальной канцелярии лишь показания Аблязи Саккулова, а также Салавата и Арслана Субхангуловых изложены подробно. Большинст­во других скрыто за формулой: «показывает сходно», или: «показывает оное ж».

Суд, а точнее расправу над пугачевцами вершили те же органы, которым поручалось расследование. Поэто­му «экстракт» Уфимской провинциальной канцелярии по делу Юлая и Салавата является одновременно и за­ключением следствия, и (фактически) приговором, вы­раженным в виде мнения канцелярии. Этот документ дает извращенную характеристику повстанческой дея­тельности Салавата Юлаева и его отца. Сосредоточив псе усилия на сборе свидетельств их «злодейства и граби­тельства», следствие не пожалело красок для очернения башкирских вождей, из коих так и не удалось извлечь признание. Если в начале следственной процедуры генерал-прокурор Сената князь А. А. Вяземский пола­гал, что при отыскании «непорочных» свидетелей добиться такого признания «не останется труда» (см. док. 4), то теперь следствию пришлось делать вид, что оно «уже и не нужно».

Официальный приговор — «определение» оренбург­ского губернатора И. А. Рейнсдорпа и губернской кан­целярии — полностью включил в себя экстракт Уфим­ской провинциальной канцелярии и утвердил ее мнение. Практически же этот приговор был предрешен волей Екатерины и «определением» Тайной экспедиции еще на московском этапе следствия.

Программные документы революционных организа­ций. «Русская Правда» П. И. Пестеля — важнейший программный документ движения декабристов. Она отражает взгляды наиболее радикального крыла декаб­ристов на будущее России и выражает их в форме раз­вернутого конституционного проекта.

Источниковедческое изучение «Русской Правды» предполагает прежде всего воссоздание истории дошед­шего до нас текста. Авторская рукопись «Русской Прав­ды» находится в составе дела № Ю, сформированного в процессе следствия над декабристами. Помимо «Рус­ской Правды» в него вошли другие программные доку­менты декабристских обществ («Зеленая книга» — устав Союза благоденствия, тюремный вариант Консти­туции Никиты Муравьева), а также некоторые произ­ведения П. И. Пестеля (трактаты, наброски, статьи) так или иначе связанные с «Русской Правдой». Дело насчитывает 314 листов. Текст «Русской Правды» зани­мает листы 59—260. За ней следуют другие сочинения П. И. Пестеля, предшествовавшие и в какой-то мере подготовлявшие ее создание.

«Русская Правда» была задумана П. И. Пестелем в объеме 10 глав. Сохранившийся текст содержит лишь первые 5. Пестель разъясняет в показаниях, что «пер­вая, вторая и большая часть третьей главы были кон­чены; четвертая и пятая были начерно написаны, а по­следующие пять состояли в разных отрывках». Закон­ченная и черновая части практически указывают на существование двух последовательных редакций — пер­вой и второй — «Русской Правды». Первая, одобренная Южным обществом, создавалась П. И. Пестелем в 1822—1823 гг.

Имеющийся в нашем распоряжении текст второй редакции «Русской Правды» был создан в основном в течение 1824 г., но работа над ним продолжалась и в следующем, 1825 г. Об этом можно судить, в част­ности, по характеру письма рукописи. Вторая редакция написана каллиграфическим почерком чёрными чернилами

Выяснив в общих чертах историю текста «Русской Правды», можно рассмотреть два взаимосвязанных вопроса: 1) об общем замысле конституции П. И. Пестеля, реализованном в имеющемся сводном тексте двух редакций, а также в оглавлении к недостающим главам и некоторых дополнительных материалах и 2) о направ­лении переработки первой редакции в 1824 — 1825 гг., т.е. о том новом, что несла с собой вторая редакция и что определило ее появление. Изучение первого вопро­са предполагает выяснение структуры «Русской Прав­ды» и сущности разрешавшихся в ней проблем и свя­зано в первую очередь с реконструкцией содержания последних пяти глав, трактовавших самые важные (опросы государственного и Общественного устройст­ва. Предельно краткие 13 параграфов введения к «Рус­ской Правде» и «Оглавление Проекта Русской Правды» дают в этом отношении минимальные возможности. Но их сведения могут (быть дополнены показаниями П. И. Пестеля относительно состава «Русской Правды», данными в следственном комитете. Эти показания отра­жают представления П. И. Пестеля о его конституци­онном проекте, которые сложились у него на последнем этапе работы над «Русской Правдой», т. е. над второй редакцией.

С этой же целью к изучению «Русской Правды» можно привлечь документ, известный под названием «Конституция — Государственный завет» (он находит­ся в деле № 445 декабриста Шимкова), который был продиктован П. И. Пестелем в 1825 г. М. Бестужеву-Рюмину для членов присоединившегося к южанам Общества соединенных славян. На следствии П. И. Пес­тель характеризовал «Конституцию — Государственный завет» как «извлечение краткое из «Русской Правды». Необходимо, однако, решить, какая редакция имеется в виду? Очевидно, при этом нужно принять во внима­ние назначение «извлечения», предполагающее запись варианта, утвержденного Южным обществом. Кроме того, целесообразно сопоставить отдельные пункты «Конституции» с имеющимися главами «Русской Прав­ды». Особенно показателен пункт 6, декларирующий постепенность освобождения крестьян. Аграрные про­екты П. И. (Пестеля первой и второй редакций отчетливо отличаются друг от друга. Последние пять пунктов «Конституции — Государственного завета» трактуют вопрос о верховной власти — законодательной, исполни­тельной и блюстительной, отсутствующий в текстах «Рус­ской Правды».

Еще один небольшой документ находится в общем комплексе «Русской Правды», но представляет собой самостоятельный текст. Это — «Дележ земель», содер­жащий цифровой расчет конфискации и принудительно­го отчуждения части помещичьих земель, а также воз­мещения убытков. Смысл цифровых колонок исследо­ватели предлагают расшифровывать следующим обра­зом: 1) количество душ крестьян у помещика; 2) число десятин земли на душу; 3) количество всей земли, кото­рая остается у помещика; 4) половина земли, которая остается у помещика; 5) половина помещичьей земли, которая должна отойти в общественный фонд; 6) коли­чество земли (в десятинах), которое должно додавать­ся помещику взамен отчужденной; 7) общее количество земли, которое должно оставаться у помещика после отчуждения. «Дележ земель» конкретизирует аграрную программу П. И. Пестеля — программу дворянского революционера, не посягающего полностью на помещи­чье землевладение. Для отнесения этого документа к той или иной редакции имеет значение то, что приве­денные в нем расчеты отсутствуют в тексте IV главы «Русской Правды». Это свидетельствует, очевидно, о назначении «Дележа земель» как подсобного мате­риала при дальнейшей работе над Конституцией. Среди пестелевских документов дела № 10 есть и ряд других, которые, как будто, предназначались для той же цели. Исследователи обратили внимание, что в некоторых бумагах П. И. Пестеля (Записка о Государственном Правлении, Государственный приказ правосудия, мел­кие заметки) «а отдельных листах стоят повторяющиеся цифровые пометки 7, 8, 9, 10, которые не могут иметь отношения к страничной нумерации. Эти цифры можно расценить как указание на тексты, которые П. И. Пес­тель предполагал использовать при написании VII, VIII, IX и X глав второй редакции «Русской Правды». Интересно, (что соответствующие пометы находятся и на листах IV и V глав первой редакции «Русской Правды».

Это несколько увеличивает наши возможности в реконструкции содержания ненаписанных глав второй редакции

Очень важно выяснить, чем отличаются друг от друга первая и вторая редакции, в каком направлении происходила переработка, как эволюционировал источ­ник, отражая эволюцию взглядов членов декабристских обществ, и, конечно, в первую очередь взглядов самого П. И. Пестеля.

Вторая редакция «Русской Правды» заканчивается на листах 138—139 § 12 о казенных крестьянах, точнее, третьим его пунктом. Далее П. И. Пестель обозначил четвертый пункт, но ничего не написал. Вторая половина л. 139 и весь оборот — чистые. На следующем, 140 листе, которым начинается сохранившийся текст первой редакции, вверху также стоит отметка 4. Но это не указатель продолжения, а следствие различной авторской нумерации текста в редакциях (во второй редакции она постраничная, а в первой — потетрадная; со 140 листа начиналась четвертая тетрадь). При срав­нении редакций легко установить, что на небольшом участке их текст накладывается друг на друга. Этот общий текст, не уничтоженный П. И. Пестелем при переработке, помимо небольшого отрывка из парагра­фа «О солдатских детях» (во второй редакции за ним следует § 11 — о вольных земледельцах) включает предисловие и первые несколько пунктов параграфа об освобождении казенных крестьян. Правда, говорить нужно не столько об общности текста, сколько об общ­ности темы, решаемой в разных редакциях далеко не одинаково. Следует, например, сопоставить 1-й пункт второй редакции с 4, 5 и 6 пунктами первой редакции. Это сопоставление особенно важно потому, что позво­ляет заключить о столь же решительном пересмотре вопроса об освобождении основной группы российского крестьянства — помещичьих крестьян.

По первой редакции они были обязаны в течение переходного периода отрабатывать барщину или пла­тить оброк прежним господам (в связи с чем «Консти­туция — Государственный завет» говорит о «пахотных» и «оброчных» селениях), ибо П. И. Пестель полагал тогда, что «освобождение крестьян от рабства не долж­но лишить дворян доходов, ими от поместий своих получаемых».

Согласно той же первой редакции в освобождении крестьян довольно большую роль должны были сыграть новые «дворяне», входившие в «Грамотные дворянские собрания», которые подготавливали соответствующие проекты (см. §§ 11—12 гл. III, и § 7. 12, 13 гл. IV). Характерно, что во второй редакции речи о «Грамотных дворянских собраниях» уже нет, как впрочем, нет речи и о самих новых «дворянах». Вопрос о дворянстве, по­добно крестьянскому вопросу, решается гораздо более радикально и недвусмысленно, что можно увидеть из сравнительного анализа соответствующих текстов.

Фрагменты двух, редакций «Русской Правды» публикуются в настоящем пособии, исходя из поставленных вопросов.