Основания метафизики 12 страница

* * *

Размышление о размышлении Размышление - отец и мать всего: философии, науки; оно стоит даже у колыбели любого художественного произведения; оно - это самая нестрогая, произвольная, капризная и почти неуправляемая форма деятельности интеллекта, в которой знания перемешаны с догадками, интуиция с рефлексией, логика с эмоциями, смутные желания с явными и с зыбкими надеждами. И недаром у Плотина: оЬ πανταχού το 'αόριστον ατιμάστεον (не следует повсюду презирать неопределенное). В науке размышление должно привести к созданию теории или гипотезы, верифицируемой или фальсифицируемой опытом; в сфере искусства оно должно добиваться убедительности; философское размышление должно (хотя и в несколько ослабленном виде) удовлетворять и тому и другому, но сверх того - и это самое главное - послужить толчком к дальнейшим размышлениям, "наводить на размышления".

* * *

Прогресс с метафизической точки зрения. Впрочем, возможна ли другая точка зрения?Прогресс, во всяком случае, не научное понятие - хотя бы потому, что науке нет дела до оценок, и она не обладает критерием для определения "прогрессивности" того или иного явления.

В сфере биологической эволюции метафизика дает нам бесспорный критерий прогресса. Если биологический этап развития подготавливает материальные условия для следующей "эманации", то прогресс измеряется степенью усовершенствования физического вместилища этой "эманации" - то есть мозга. Но в сфере

пневмобиокосмоса мы лишены такого критерия, ибо мы не знаем, какой будет следующая "эманация" и будет ли таковая вообще. Здесь мы вынуждены довольствоваться лишь догадками и предположениями.

В этом плане показательно понятие "идеала" (или кантовской регулятивной идеи) С одной стороны, идеал это то, к чему надо стремиться; с другой - это нечто заведомо недостижимое. Одной стороной он находится по сю сторону, а другой- по ту сторону сферы пневмо-био-космоса. Он имманентен и трансцендентен. Но само наличие этого понятия и его роль в нашей культуре свидетельствует о том, что. данная постановка вопроса не является праздным занятием. Надо различать между прогрессом в определенной области и прогрессом вообще. Нетрудно установить, в чем состоит прогресс техники или прогресс науки. В одном случае это усовершенствование орудий и машин, в другом - увеличение знаний, накопление фактов, создание более правдоподобных теорий. Несколько более расплывчатым но все еще поддающимся констатации - является экономический и политический прогресс - то есть рост благосостояния и свободы. Но в сфере литературы и искусства понятие прогресса как будто неприменимо. Ибо прогресс предполагает и устарение как свой counter-part, а в этой сфере ничто не устаревает по-настоящему Эпос о Гильгамеше не "устарел", в противоположность сельскохозяйственным орудиям и политическому строю шумеров. Только в некоторых ограниченных, менее творческих сферах можно говорить о прогрессе - например, в сфере художественного перевода или прикладной эстетики. Но пока что ни прогресс техники и науки, ни экономический или политический прогресс не являются еще прогрессом человечества вообще. Ведь прогресс в одной области может повлечь регресс в другой - а кто может определить, какая область важнее, ценнее?

В отличие от того, что имеет место в биосфере, мы не располагаем той вышкой (если таковая существует), с которой просматривался бы прогресс (если таковой существует) в пневмосфере. Мы можем строить лишь догадки, гипотетичеси экстраполяции. Критерием прогресса может служить степень отдаленности с расстояние от предшествовавшего, то есть биологического модуса бытия. Это значит: отличие не только в средствах самосохранения индивида и вида, но и в целях этого сохранения и существования вообще, обращенность и стремление к трансцендентному, противостояние влечениям, различные формы самоутверждения духа - то есть все то, что относится к эзотерической культуре, ее максимальному развитию и распространению. Это можно было бы определить как максимальное выявление творческих духовных потенций или как наибольшая духовная активность наибольшего числа людей.

С этой точки зрения наше время может представиться как период регресса выражающегося, в частности, в следующем.

1) В науке господствует редукционизм позитивистского, биологического бихевиористического, фрейдистского и материалистического толка.

2) В социальной жизни господствует, как никогда, вседозволенность в плане этическом и сексуальном.

3) В ряде стран эзотерическая культура вообще находится под запретом - полным или почти полным.

4) В отсталых странах либо непосильный труд, либо голод и нищета, либо и то и другое не оставляют места для какой-либо духовной деятельности. В, последнем отношении наша эпоха, впрочем, не хуже, а пожалуй, даже несколько лучше других.

На это можно ответить:

1) Каковы бы ни были псевдо-философские выводы ученых, самая аккумуляция знаний в сфере природы, психики, социальной жизни и т.д. создает более прочную и широкую познавательную базу для эзотерической культуры. Такую же роль может играть и новаторство в искусстве. Теории приходят и уходят, а знания остаются.

2) Соблазны, искушения и опасности, обусловленные вседозволенностью и запретами, не могут убить дух, а в конце концов его закаляют, и этому можно привести немало доказательств.

Лето 1980

В любой дедуктивной системе аксиоматика является условной, однако в той дедуктивной системе, которая является условием всех остальных (хотя бы потому, что она содержит самые правила вывода), эта условность аксиоматики имеет особый характер: она означает лишь условность выбора из - по существу - одинаково

необходимых (а, следовательно, и очевидных) положений.

* * *

Искусственный интеллект не способен философствовать, ибо философствование (и

даже просто размышление) - это дело всего человека, а не только его интеллекта.

* * *

Хайдеггер обвиняет метафизику, начиная от Платона или даже еще раньше, в "забвении бытия" (Seinsvergessenheit) - обвинение и несправедливое, и не слишком существенное. Действительно существенным - это относится скорее к науке, чем к

метафизике - является самозабвение духа.

* * *

Знакомство с индо-европейскими, семитическими и урало-алтайскими языками приводит к заключению, что - вопреки теории Уорфа-Сэпира - различные языки различными способами выражают и определяют в общем одно и то же или сходное понимание основных категорий: пространства, времени, причинности и т.д. Я думаю, что библейский человек в своей практической деятельности и в мыслях различал, как правило, между прошедшим, настоящим и будущим. Существовали слова для обозначения понятий "теперь", "прежде", "после", но язык мучительно искал способы выразить это в построении соответствующих глагольных форм, и особенно в оттношении самого реального и самого неуловимого времени - настоящего. Для обозначения настоящего времени часто употребляется будущее, реже прошедшее, а иногда прошедшее как будущее и будущее как прошедшее. В поэтическом иврите это сохранилось и сейчас. Стихотворение Бялика дословно значит: "Я знал, в туманную

ночь погасну как звезда". Но каждый, знающий язык "изнутри", знает, что "я знал" означает здесь "я знаю", а дословное "я знаю" звучало бы как прозаизм.

Только в поздне-библейском (например, в языке Экклезиаста) и в прозе Мишны настоящее время вполне отдифференцировалось и грамматически (чего нельзя сказать об арабском языке - при всем его богатстве). Повелительное положительное наклонение (сделай) существует, а для отрицательного (не сделай) - используется будущее время ("не убий" дословно звучит как "не убьешь" или "не будешь убивать") - как, впрочем, и в русском языке для третьего лица (пусть сделает), а иногда и во втором лице ("ты этого не сделаешь", "ты не пойдешь" и т.п.), в повествовании "подхожу, вижу" вместо: "подойдя, увидел", или выражения типа "сколько будет дважды два". Соотношение между способом видения мира и способом выражения его в языке отнюдь не является однозначным. Различия в языковом выражении

относятся, быть может, скорее к воображению, чем к мышлению.

* * *

2x2 = 4 может играть ту же роль, что и cogito ergo sum, - банальнейшей истины играющей далеко не банальную роль мерила очевидности, необходимости незыблемой основы для дальнейших - пусть зыбких и спорных - выводов, гипотез предложений.

* * *

Грешным делом - и да простится мне по-родственному - первая мысль, невольно пришедшая в голову по прочтении структурного анализа евангельских притч: если после распятия на кресте Иисус все же воскрес, то после четвертования с помощи структурного анализа ему уж не воскреснуть. Однако вторая мысль имела уже совершенно иной характер: структурный анализ - это новый способ раскрытия подспудного, подсознательного. Подобно тому как Маркс раскрывает интерес под (или позади) идей, Ницше - ressentiment раба под этикой христианства, Фрейд - libido под художественным или научным творчеством, - так здесь раскрываются объективные закономерности, порядок, "скрытая гармония" Гераклита присутствующие неосознанно в любом виде творчества, неосознанное влечение кристаллизации, симметрии, форме, структуре; говорю влечение, ибо о метафизической точки зрения оно знаменует воздействие Порядка и его присутспи и на высших ступенях Сущего - ступенях Жизни и Духа. Учет этого присутствия, то есть структурный анализ, вполне правомерен - при условии, что он не подмени теоретического рассмотрения по существу и - как в случае с притчами - так практических импликаций. Сказанное непосредственно сопряжено и с изложенной "Метафизике" концепцией соотношения общего (quasi-идеального) с единичным согласно которой всякое единичное есть экземпляр вида, или в термина математической логики, элемент класса, - хотя бы состоящего из одного этот элемента. Структура, система - это излучение Порядка во все сферы бытия.

* * *

С научной точки зрения процесс приспособления и образования иммунитета вирусов к антибиотикам - такой же "прогрессивный" процесс, как и приспособление человека к изменениям среды.

* * *

Метафизический символ - выражение невыразимого; математический символ -

условное выражение выразимого другим способом.

* * *

Формула науки: "ничто, кроме как..." (nothing but). Формула философии: "нечто большее, чем...". И то и другое можно рассматривать как регулятивные идеи. И это "нечто большее, чем" заключается в остатке, несводимом к тому, что не есть " ничто, кроме как", случайность, логико-математический порядок, биологическая ресообразность. Это - свобода, которая и сама всегда нечто большее, чем то, что мы в ней видим.

* * *

Трагедия человеческого интеллекта: имеются категорические ответы на менее существенные вопросы и только гипотетические ответы на категорические вопросы. Действительно серьезные темы философии — это темы метафизические, да еще тема возможности самой метафизики.

* * *

Раньше "природу" изображали как заботливую и предусмотрительную мать ("природа позаботилась, предусмотрела" и т.п.), теперь как конструктора и обслуживающий персонал ЭВМ (передает и принимает информацию, кодирует, декодирует, программирует, считывает и т.п.). Это уже не теоморфизм и не антропоморфизм, а техноморфизм. И странно, что те, кто используют эти понятия, по-видимому, этого даже не сознают.

* * *

Новый пример апперципибельного идеального предмета и интуибельного суждения: "2⁴⁴⁴⁹⁷ есть простое число". Это вычисленное компьютером число содержит 1339 ⁵ рязрядов, и оно во много раз больше, чем число атомов во вселенной. И оно дано в "апперцепции", а суждение о его простоте в "интуиции" искусственного интеллекта-компьютера. И отмеченное суждение гораздо "необходимее", чем такое

абсолютно бесспорное суждение, как "Париж - столица Франции".

* * *

Критерием идеального предмета является наличие относящихся к нему необходимых (а не только статических и эмпирических) специфических

закономерностей. Сюда относятся не только числа и геометрические фигуры, но,

например, и топологические конструкции и, наверное, многое другое.

* * *

О ситуации в философии (перечитывая позднего Канта) Кант ведет свою ладью между Сциллой эмпиризма (Юм) и Харибдой рационализма (Лейбниц, Вольф), отдавая дань тому и другому и избегая крайностей обоих. Об этом говорит уже начало первой критики, гласящее, что всякое знание начинается с опыта, но из этого не следует, что оно целиком происходит из опт Вопреки эмпиризму он признает суждения a priori, но вопреки рационализму считая их синтетическими и ограничивает их применение лишь сферой чувственного (включая внутреннее чувство, то есть сознание) опыта. Вместе с эмпиризмом οн отрицает метафизику рационализма, а вместе с рационализмом он признает сверхчувственное, трансцендентное, - но лишь как объект практического, а не теоретического разума. Разделение разума на теоретический и практический он мыслит наподобие разделения властей у Монтескье: оно спасает от тирании рационалистического догматизма, с одной стороны, и от анархии эмпирии, с другой, Компромисс между эмпиризмом и рационализмом (неприемлемый, впрочем, для обоих) достигнут за счет метафизики. Рационализм сохраняет право на априорннм суждения: лейбницианские verites de raison, декартовское clare et distinctum, - но должен отказаться от метафизики, от Бога, Свободы и Бессмертия, которые отнесены к сфере "практического разума", то есть к сфере этики, и в этой сфере сохраняют право на существование.

Но метафизика не пожелала смириться с положением служанки этики. Если в основу положен субъективный критерий, то почему не религ иозное чувство?А почему не эстетическое переживание (Шатобриан, Шлейермахер)?У Шеллинга и (по существу) у Гегеля и Шопенгауэра метафизика воскресла, но уже не на базе рационализма, а скорее на базе романтизма, сочетавшего оба (религиозный и эстетический) подхода (панлогизм Гегеля ближе к романтизму, чем к рационализму), В современной философии главным наследником эмпиризма является логический позитивизм и примыкающие к нему течения (Поппер, аналитическая школа) а рационализма - феноменология, структурализм, общая теория систем. И все они в равной мере открещиваются от метафизики, причем первый прямо объявляет метафизические суждения, как не верифицируемые, бессмысленными (лишенным смысла). А наследником - романтической метафизики можно считать, помимо Бергсона, Марселя, Уайтхеда, Лавелла, Сантаяны, отчасти неотомистов - экзистенциализм (особенно Ясперса). В русской философии метафизика либо полностью до неразличимости растворилась в мистике и богословии (Соловьео), либо сохраняет относительную самостоятельность (Лосский, Лопатин, Франк, Аскольдов), с Бердяевым в промежуточной позиции. Была сделана также попытка связать метафизику с современной наукой (индуктивная метафизика ныне забытого Вундта).

Логический позитивизм, как и докантовский эмпиризм, отрицает возможность синтетических суждений a priori, но так как логика и математика - упрямые вещи, а он достаточно грамотен, чтобы не выводить их из опыта (на это способен лишь диамат, утверждающий, что очевидность силлогизма это результат миллиарды раз повторявшегося "размазанного" опыта), то он объявляет их суждения тавтологией. Получается парадоксальная ситуация: подлинным знанием является лишь эмпирическое суждение - то есть всегда лишь более или менее вероятное, - в то время как необходимые и самоочевидные суждения логики и математики вообще не являются знанием.

Что касается структурализма и системизма, то они, как и рационализм, и вопреки Канту, исходят из объективного характера упорядоченности реальной действительности, расширяют сферу применения принципа упорядоченности (математизация гуманитарных наук и т.п.), однако отводят прямо или косвенно вопрос об основании или источниках этой упорядоченности.

Можно рассматривать экзистенциализм как некий новый вариант романтической метафизики, близко соприкасающийся (особенно у Ясперса, Марселя, Шестова - как и у своего родоначальника Кьеркегора) с религией. В данном случае иррационализм все же не лишен определенного положительного содержания. Это трудно сказать об зкзистенциализме Сартра и Хайдеггера. Последний неплохо иллюстрирует богатство и гибкость немецкого языка, которым он жонглирует даже искуснее чем Гегель, тонкость психологического и эстетического анализа, - но все это не может затушевать того факта, что его Бытие (в забвении которого он упрекает всю метафизику, начиная от Платона или даже еще раньше), или Истина (которую он толкует, исходя из греческой этимологии слова, как нескрытость) - пусты.

Можно, разрешив основные задачи философии (а это в первую очередь метафизические задачи), заняться филигранной отделкой деталей; но когда этим занимаются, отчаявшись в возможности их разрешения или даже объявив их лишенными смысла, - то эта работа превращается в "игру в бисер", повисает в воздухе. Тем более необходимым становится "возвращение к истокам" и к руслу philosophiae perennis. Совершенно ясно, что не может быть возврата к "наивной" рационалистической метафизике. Рационализм, понесший значительные потери в своей собственной "вотчине" (неэвклидова геометрия, логико-математические парадоксы, теорема Геделя, индетерминизм в физике и т.п.), не может претендовать на монополию в спорной области метафизики. Но полный отказ от метафизики оставил бы в качестве альтернативы лишь бескрылый эмпиризм или капитуляцию мысли перед религией, мистикой, оккультизмом и т.п. (Постановка такой альтернативы не означает требования капитуляции эмпиризма или религии, мистики и т.п. перед мыслью.) Конечно для подавляющего большинства людей такая альтернатива отнюдь не представляется трагической, но для культуры это означало бы не шаг вперед, а возврат к временам пре-декартовским, пре-платоновским и даже пре-досократовским. Но культурный процесс необратим, и разбуженную мысль усыпить невозможно.

Отказ от наивности означает прежде всего осознание себя, своих возможностей, характера своих средств и своих путей.

Метафизика должна прежде всего осознать, что понятия, которыми она оперирует, имеют особый статус, а именно статус символов, и что, стало быть, то знание, на которое она претендует - это знание, опосредствованное понятиями-символами, указывающими на предмет, но не показывающими его, или, вернее, показывавшими лишь направление, куда надо "смотреть", а тем самым приближающимися к регулятивным идеям в кантовском смысле. Эти понятия и беднее и богаче понятий науки. Беднее - ибо это не понятия-термины, а понятия-намеки; богаче - ибо в их формировании участвует не одна мысль, но и - под ее наблюдением - эмоции, мироощущение, надежды, желания, и в этом смысле они могут быть названы экзистенциальными.

Особенностью экзистенции человека является размышление. Человек это размышляющее животное, а способность размышлять - самое существенное проявление его свободы как в поисках истины, так и в принятии решений по частным и общим вопросам и в выборе жизненного пути. Размышление спонтанно используя интуицию и дискурсию, дедукцию и индукцию, аналогию и противопоставление, взвешивает вероятность, полагает и сомневается, рассуждает и безрассудствует, строит догадки и фантазирует, выражает мировоззрение и мироощущение, волю к истине, пусть самой горькой, и надежду на утешительность истины. Размышление - это поток сознания, направленный на познание во всем многообразии извилин его пути.

Много писалось о психологии мышления, психологии чувств, воли, восприяти, творчества, но, как кажется, меньше всего о психологии размышления. А ведь оно лежит в основе любой науки, начиная с той же психологии и кончая самой строгой наукой, любого эксперимента, наблюдения, математической теории - не говоря ужео философии. Метафизик не должен подменять собой психолога. Но он доли полностью осознать арсенал своих средств и постоянно проверять их надежность и правильность их использования.

Для метафизики достаточны обычные состояния и способности людей. Открывают ли парапсихологические состояния и способности, мистический экстаз, ясновидение, телепатия, йога, сатори, эпилепсия, мескалин, психоделические препараты и т.п. каюне-то новые пласты бытия, или они порождают лишь миражи, галлюцинации- судить не берусь. Думаю, что это даже не очень существенно.

Могут задать вопрос: почему я приписываю обычным состояниям и способностями привилегированное положение по отношению к другим?Но ведь это получается само собой. Ведь всякая попытка доказать значимость парапсихологических и т.п. состояний и способностей апеллирует именно к этим обычным способностям и состояниям в качестве судьи последней инстанции.

Метафизика - независимо от того, доверяет или не доверяет метафизик результатам необычных состояний или способностей - довольствуется данными обычных состояний и способностей - и это не так уж мало. Ссылка на необычное скорее ослабит, чем подкрепит ее позиции.

* * *

Одно из поразительных недоразумений в истории философии - рационализм не признал своего отца - платонизм. Спиноза прямо объявляет (в переписке) о своем предпочтении Демокрита - Платону и Аристотелю. А ведь их теория рационального необходимого знания основана именно на признании платоновской идеи. Это можно объяснить тем, что схоластические споры вокруг реализма и номинализма настолько дискредитировали "универсалии", что даже Кант, классический немецкий идеализм и неокантианство - стыдливо обходили этот вопрос. Заслуга возрождения

платоновского эйдоса и идеального бытия принадлежит, как кажется, Гуссерлю.

* * *

Опыт метафизической эсхатологии Религиозная эсхатология вытекает из веры в конечную победу добра; она опирается на библейское пророчество, на видения Даниила, на Апокалипсис - или на Авесту, Коран и т.п. Метафизическая эсхатология исходит скорее из отрицательного убеждения в том, что нынешнее состояние Сущего не является и не может считаться конечным и окончательным, - это противоречило бы всему ходу и всем тенденциям мирового процесса, - и опирается она на выводы самой метафизики и на методы экстраполяции и аналогии. Физические, химические и производные (климатические и т.п.) процессы, происходящие в космосе (на земле во всяком случае), подготовили материальное вместилище для жизни. Биологическая эволюция (основным фактором которой, по-видимому, были случайные мутации, закрепленные в силу естественного отбора), ведущая от простейших организмов до высших млекопитающих и человека, подготовила в виде человеческого мозга материальное вместилище для духа. Начинается история, основными и тесно взаимосвязанными факторами которой являются стремление человека обеспечить и улучшить условия своего физического существования (экономический и технический фактор), объединиться во все более расширяющиеся и дифференцирующиеся группы (социальный фактор) и развернуть духовную деятельность (культурный фактор), - история, ведущая от человека палеолита до Христа, Ньютона", Гете. Отрицать направленность в ходе эволюции и истории - равносильно попытке объяснить очевидные результаты самым неправдоподобным образом или спорить против очевидности.

Начало истории означало прекращение биологической эволюции для человека и если не полное прекращение, то значительное сокращение ее роли и для животного мира в целом.

В истории человека фактор биологического отбора играет минимальную роль. Десятки жертв Аттилы, Чингис-хана, Тамерлана, Гитлера, Сталина не были биологически менее приспособлены, чем орды и палачи. Вымершие или вымирающие народности Севера или индейцы Северной Америки или берегов Амазонки не были менее приспособлены к естественным условиям, чем те же индейцы в Парагвае или Боливии: основную роль в обоих случаях сыграли взаимоотношения с более "культурными" и лучше вооруженными пришельцами. Этика и социальные законы

направлены как раз на "выживание неприспособленных" - что и вызвало гнев Ницше ("падающего толкни") и критику со стороны социальных дарвинистов.

Большую роль в деле ограничения действия факторов естественного отбора в животном мире играет вторжение в него человека - отметим прежде всего такие факты, как появление культурных растений, селекция, приручение животных, выведение новых пород и, наконец, современная и будущая генетическая инженерия. Далее: если вирусы и бактерии еще могут, благодаря естественному отбору, приспособиться к антибиотикам, то все же никакие полезные мутации не могут сделать зверей неуязвимыми для капканов и сетей, для стрел, гарпунов и бумерангов - не говоря уже об огнестрельном оружии. А наступление экологической эры - это почти равносильно наступлению эсхатологического века в животном мире. Отныне человек взял на себя охрану растительного и животного мира, флоры и фауны. И хотя волк еще не живет с овцой, а тигр не лежит вместе с ягненком, но с самьм страшным врагом Ν 1 - с человеком - устанавливается нечто вроде мирного сосуществования.

Но вернемся к миру человека. Так же как эволюция подготовила вместилище для следующей эманации - духа (а физико-химические процессы - для жизни), так и история, надо думать, подготовляет вместилище для следующей, четвертой эманации, Коренная ошибка Ницше заключается в том, что он путь к сверхчеловеку видел в продолжении той же эволюции, того же естественного отбора, который сыграл свои роль, подготовив появление человека. И ту роль, которую в эволюции сыграл случай, в истории играет свобода, свободное творчество - во всех областях культуры (в данном контексте можно отвлечься от проблемы материального субстрата в виде генов и центральной нервной системы). И как, несмотря на случайные мутации, все же в процессе эволюции должна была проявиться определенная направленность, определенные тенденции, в конце концов возобладавшие, так и в историческом процессе целепоставление свободной воли становится все более осознанным, хотя именно свобода порождает конфликты между различными целями, ошибки, заблуж­дения и блуждания. Можно ли в таких условиях говорить о какой-то преобладающей тенденции? Явится ли линия развития от неандертальца до Геббельса равноправной с линией развития от того же неандертальца до Эйнштейна? Можно ли допустить, что дух "снизошел" и превратил обезьяну в человека ради Геббельса?

Подобно тому, как эволюция через все полезные и вредные мутации подготовила вместилище для Духа, так и история через все заблуждения, пробы и ошибкн подготовляет вместилище для новой эманации, для нового модуса бытия и Сутцего, а этим вместилищем может быть только культура, достигшая своей высшей ступени, до которой ей еще очень далеко.

Мы не знаем и не можем знать, чем будет этот новый модус бытия, эта четвертая эманация, эта более полная степень бытия. Но можно предположить, что, подобно тому как третья эманация сохранила в человеке организм - наследие предыдущей эманации, индивидуальную жизнь, так и четвертая эманация сохранит в "сверх-человеке" личность как индивидуальность духа. Весь процесс развития Сущего, от одного модуса бытия к другому, шел по линии роста, а не убывания индивидуализации, и нет основания полагать иное и в эсхатологическом плане.

С другой стороны, не следует поддаваться соблазну видеть в необычных явлениях (парапсихологических, в первую очередь) предвосхищение эсхатологического модуса бьтгия. Тут надо различать между способностями и состояниями. Наличие определенных парапсихологических способностей (которые в ряде случаев являются скорее парафизиологическими или парабиологическими) сейчас уже не подлежит сомнению, и они уже, наверное, используются в целях военной разведки (как некогда вопрошали Пифию или Эфод, или гадали по внутренностям животных). Такие способности приписывались и животным - вещим птицам, воронам и т.п. Другое дело - особые состояния, достигаемые с помощью химических, психоделических средств, мескалина или даже просто водки, дыхательных упражнений, круженья дервишей, упражнений дзен-буддизма, - или медитации, хлыстовского радения, мистического экстаза и т.п. Можно допустить, что в этих состояниях (даже в состоянии опьянения или припадке эпилепсии или шизофрении), а иногда даже в простом остраненном взгляде на природу и людей могут явиться такие стороны мира, которых не замечаешь даже в глубоком философском раздумьи - дело, однако, в том, что, во-первых, при этом теряется критерий для различения между действительным и кажущимся, объективным и субъективным (впрочем, сами эти различия становятся несущественными - но только для меня), а, во-вторых, эти состояния толкуются - может быть не столько пережившими их, сколько толкующими их, - как растворение или полное угасание личности, - что является шагом назад к хаосу, а не вперед к новой эманации.

Если говорить о предвосхищении нового модуса (а ведь и в животном мире можно наблюдать явления, предвосхищающие человеческий интеллект) - я скорее усмотрел бы его в гениях, в людях чрезвычайной творческой силы в любых сферах духовной культуры. Может быть, состояние вдохновения или наития (не только художественного, но и научного, и философского) не очень далеко от описанных выше состояний: Пушкин в одинаковых выражениях описывает поэта, пророка и кудесника. Однако наиболее существенным является тут сочетание интенсивнейшего ощущения индивидуальности с максимальной самоотдачей и универсальной отзывчивостью (Тютчев: все во мне, и я во всем). Впрочем, где грань между гением и одержимостью?