Становление и развитие альтерглобалистского движения

Главная особенность латиноамериканского альтерглобализма - его глубокие исторические корни. Альтерглобализм как мировое движение - новое явление [3], но в Латинской Америке он развивается на почве старой коллизии между североамериканской политикой панамериканизма и латиноамериканизмом как тенденцией региональной интеграции. Панамериканизма берет свое начало с «доктрины Монро», выдвинутой в одностороннем порядке в 1823 г. и по сути провозгласила Латинскую Америку зоной интересов США. Формула панамериканизма «Америка для американцев» на деле является формулой "Америка для североамериканцев», как говорил Х. Марти. Датой зарождения латиноамериканизма можно считать 1815 г., когда С. Боливар предложил созвать конгресс (созван в 1826 г. в Панаме) для утверждения единого государства. Не исключено, что провозглашение «доктрины Монро» северным соседом стало реакцией на эту инициативу [4]. С тех пор эти две тенденции развиваются параллельно. На стыке тысячелетий панамериканизма достиг апогея в проекте АЛКА. Латиноамериканизм же стал одним из ведущих концептов и составляющих латиноамериканского альтерглобализма, который объявил «экспансионистской, аннексионистского, неоколониальному» проекта АЛКА войну не на жизнь, а на смерть. В XXI веке коллизия панамериканизма и латиноамериканизма стала коллизией АЛКА и латиноамериканского альтерглобализма, а в более широком плане - противостоянием альтерглобализма неолиберальной глобализации в рамках региона. Вместе с тем данное противостояние стало органичным продолжением борьбы предшествующих десятилетий, а в определенном смысле - и столетий. Борьба, о которой идет речь, прошла в своем - отнюдь не всегда поступательном - развития несколько четко выраженных фаз. 90-е годы ХХ века (точнее, 1990-1997 гг.) Стали одной из них. Это десятилетие принесло в регион изменения, сравнимые по масштабам с теми, которые произошли здесь шестьюдесятью годами ранее. Казалось, позади осталась полоса «битвы на перекрестке», борьбы вариантов и альтернатив развития; то ускоренной, то срывается в кризисы индустриальной модернизации региона; десятилетия непрерывного поиска элитами и контрэлита Латинской Америки решения ее назревших (и перезревших) проблем... Бурное этап структурного кризиса, который пришел на смену «ста лет одиночества» и стагнирующей эволюции, сменил место Латинской Америки в политическом и культурном развитии мира. Она стала одной из его главных «сейсмических зон», активно взаимодействует с другими регионами, с мировой ситуацией в целом. Это было и время интенсивного развития региональной культуры, общественных наук, который вывел Латинскую Америку на передний край глобального сознания человечества. При этом все процессы и сдвиги, о которых шла речь, разворачивались при активнейшем участии левых (внесистемных) и левоцентристских течений с самостоятельными или автономными историческими проектами, разными на разных этапах кризиса, с потенциалом мобилизации миллионов поклонников и завоевания правительств, с реальной способностью «наложить отражение»на все сферы развития региона, с признанными лидерами и теоретиками мирового масштаба. Еще в 80-е годы революционная борьба в Центральной Америке и устранения диктаторских режимов в Южном конусе, «почти победы" левых на выборах 1988-1989 гг. в крупнейших странах региона - Мексике и Бразилии, разработка новых программ альтернативного развития [5], говорили, казалось, об устойчивости тенденции многолинейного развития, о сохранении в регионе инерции критической фазы и тенденции субъектности. Именно эта историческая и психологическая ситуация, это место и эта функция в миросистеме («современники человечества») оказались «отмененными» процессами начала и середины 90-х годов. Впрочем, основы смещения были заложены раньше - тем ударом, который был нанесен по индустриальной модернизации и ее политическим и другим проекциям в 80-х годах; началом (на Севере) нового цикла развития мирового капитализма; цикла, который опирался на информационные технологии и процессы глобализации... об этом уже говорилось в предыдущих разделах. Здесь же отметим, что обесценивание завоеваний экономической модернизации и ее инструментов (и прежде всего - роли и возможностей государства и импортзамещающего типа индустриализации), резко возросла уязвимость Латинской Америки «извне», разгул инфляции - все это резко сузило русло "объективно возможного» в регионе. А новости из Восточной Европы оказали дополнительное, резко отрицательное влияние на состояние субъективного фактора альтернативного развития (и прямо, и через падение сандинистского режима в Никарагуа и привлекательности кубинского примера). В результате начался в 90-х гг. процесс интериоризации неолиберализма в регионе принял лавинообразный характер, охватив все страны, все сферы экономической и социальной жизни, оттеснив на обочину все предыдущие и параллельные проекты и тенденции - и не встречаясь со сколько-нибудь ощутимым политическим и социальным сопротивлением. А потому утверждаясь здесь в наиболее бескомпромиссном, тотальном варианте. Неолиберальный «треножник» «дерегуляция - приватизация - открытые границы» стал гербовой печатью практики, экономической и внутренней политики всех государств региона, независимо от исходных программ приходили к власти групп. В ситуации, на дне ямы «потерянного десятилетия», неолиберальный курс [6] оказался таким, что отвечает и структурным, и конъюнктурным интересам (и логике) глобализированных секторов капитализма. Он сделал возможным преодоление некоторых новых барьеров, которые появились в 80-е годы на пути экономического роста, подъема конкурентоспособности отдельных отраслей экономики, нормы накопления и прибыли. Массы выиграли от сокращения инфляции и создание новых рабочих мест в неформальном секторе; интеллектуалы приветствовали возможность вновь отвечать «северной моде» и дать выход своим антибюрократическим и «меритократические» устремлениям. Возникал и, главное, тиражировать, внушалось всем слоям населения представление о том, что волшебный ключик к двери, за которой - решение всех проклятых вопросов прошлого и настоящего, найден; что общество и экономика приспособились, наконец, к демократизации и глобализации; что преодолены ошибки и недостатки, связанные с этатистскими стратегиями второй половины века. И, следовательно, не существует больше исторической почвы для других альтернатив и вариантов развития - ни в данный момент, ни, естественно («конец истории»!) - В будущем.