Чтобы продрать их мне понадобилось ещё 20 с лишним лет самопознания в различных формах. И я не знаю до сих пор, продрал ли я их окончательно

Человек, для которого время и предел теперь слова из противоборствующих лагерей. Человек, стремящийся к высокой этике и морали. Человек, который слышит и разговаривает со своей совестью, даже вне квартиры. Человек, который проделывает свой звездный путь на звездолете, имя которому Земля. Лечу вперед головой, а значит вверх, по спирали осознанности, через тернии к звездам.

Я смотрю в черный космос и вижу тут и там рассыпанные галактики, туманности кричат позывными Вселенского разума. Я человек, которому больше не страшно идти вперед, а значит вверх.

Вверх к развитию в себе качеств мужчины, истинных качеств, истинно важных. Дух воина, что мне предстоит развить в себе, я смогу, только оберегая Мать, мою Планету, мой Ковчег всех женщин выражающих её женскую сущность.

Прятать красоту можно только от своей похоти. Путем нетрудных умозаключений я увидел тех, кто боится сами себя. Да, они тоже борются с собой, разум, да не покинет их.

И так получилось, что другого Ковчега для преодоления космоса у меня нет, он у нас один на всех…, это я тоже понял, передвигаясь из каюты в каюту своего Ковчега, выражение которому в моем воображении получил мой мозг, разделенный на два полушария, так странно. «Планету тоже разделили», подумал я, «Север и Юг…»об этом позже.

Этот звездолет мне доверили предки. Это я тоже понял, сидя в разных комнатах, в разных квартирах, где одно и то же солнце попадало своим светом на разного цвета занавески.

Предки знали, будет темно, везде, в воде в небесах, в буквах которые написаны, а значит и в космосе. Долгая космическая ночь, много страха, много злобы и агрессии. Много конфликтов. Много способов их разрешения.

Они знали о темноте в головах людей заранее, о ночи космического масштаба, я уверен. Я научился с ними разговаривать. Я понял, что им некуда было деваться отсюда. Впрочем, так же как и мне. Мы летим в космос, и нас сопровождают в этом дивном полете мертвые души. Постоянная фильтрация мертвых душ, для просеивания наиболее стойких…

Я понял, как бы ни похоронили мое тело, будь то гроб, урна, ваза, крематорий, это неважно для моей души. Любой исход для меня будет целым кораблем для капитана, не оставляющего свое судно и тонущего вместе с ним держась за штурвал и сжав зубы, с остервенением обреченного на гибель, взирающего с молчаливым упрямством в пучины открывающегося и забирающего его к себе безбрежного океана.

Умирать легко, это я тоже понял.

Лермонтов знал, что лучше воевать и писать, иначе затухнет огонь, и поэтому ему стоит памятник там, где он должен стоять. Эта мысль тоже замечательным образом улеглась в моей голове.

Итак, предки знали о надвигающейся тьме, и оставили детям будущего щелочку света в двери подсознания. Такие же щели оставляют родители своим детям, когда они просят, если им страшно засыпать.

Как-то раз, я проснулся и заглянул на кухню. Там кухонный столик небольших размеров, табуретки советского типа. Дым папирос плавно разливается в свете лампы и Луны, край которой видно в углу разбитого окна. Отец задумчиво пишет слова в тетрадке.

И тогда я вспомнил отца и начало 90х, и себя стоящего в одних трусах на кухне. Я не мог продрать глаза, не понимая где я. На кухне или в туалете…

Чтобы продрать их мне понадобилось ещё 20 с лишним лет самопознания в различных формах. И я не знаю до сих пор, продрал ли я их окончательно.