Социальное взаимодействие. Любая форма социального взаимодействия зиждется на уже описанных конструктах, при помощи которых понимаются «другой» и модель действия вообще

Любая форма социального взаимодействия зиждется на уже описанных конструктах, при помощи которых понимаются «другой» и модель действия вообще. Возьмем взаимодействие партнеров: вопрошающего и отвечающего. Проектируя вопрос, я предвижу, что «другой» поймет мое действие (например, произнесение вопросительного предложения) как вопрос, и это побудит его действовать так, чтобы я понял его реакцию как адекватную (Я: «Где чернила?» Партнер указывает на стол). «Для-того-чтобы» (мотив моего действия) рассчитан на получение адекватной информации; в данной ситуации предполагается, что понимание моего мотива «для-того-чтобы» станет для «другого» мотивом «потому-что», и он совершит действие, «для-того-чтобы» дать мне эту информацию. Все это верно, разумеется, при условии, что он хочет и может сделать то, что я, со своей стороны, от него ожидаю. Я предвижу, что он понимает по-английски, знает, где хранятся чернила, и что он скажет мне, если знает, и т. д. В общем и целом, я ожидаю, что он будет руководствоваться теми же типами мотивов, которыми в прошлом — как свидетельствует мое наличное знание — руководствовался я сам и многие другие в типически сходных обстоятельствах.

Наш пример показывает, что даже простейшее взаимодействие в обыденный жизни использует набор повседневных конструктов (в данном случае, конструктов ожидаемого поведения «другого»), основывающихся на идеализации, согласно которой мотив «для-того-чтобы» одного деятеля становится мотивом «потому-что» его партнера, и наоборот. Мы назовем это идеализацией взаимности мотивов. Очевидно, она обусловлена общим тезисом взаимности перспектив, поскольку предполагает, что мотивы, приписываемые «другому», типично те же, что у меня или у других в типично тех же обстоятельствах. Все это соответствует социально обусловленному наличному знанию.

Предположим теперь, что я ищу чернила для наполнения авторучки, с тем чтобы написать в комитет фонда заявление о предоставлении средств для реализации научного проекта. Если заявление будет удовлетворено, изменится весь мой образ жизни. Я — действующее лицо (вопрошающий), и я одни знаю о моем плане, представляющем собой конечный мотив «для-того-чтобы» моего актуального действия, знаю то состояние дел, которому предстоит осуществиться. Конечно, это может быть сделано лишь постепенно (нужно написать заявление, найти письменные принадлежности и т. д.), причем каждый из этапов должен материализоваться в «действии» по особому проекту, с особым «для-того-чтобы» мотивом. Однако все эти «микродействия» — лишь фазы целостного действия, и все промежуточные шаги, в них воплощенные, — это лишь средства достижения конечной цели, определенной изначальным проектом. Размах его связывает микропроекты в единую цепь. Это становится ясным, если принять по внимание, что в цепи взаимосвязанных частичных действий, порождающих ситуации, которые всего лишь «средства» для достижения проектируемой цели, одни звенья можно заменить другими или просто опустить. В первоначальном проекте ничего не изменится. Если я не найду чернил, могу воспользоваться пишущей машинкой, и заявление будет написано.

Другими словами, только действующее лицо знает, «когда его действие начинается и где оно заканчивается», т.е. почему оно будет осуществлено. Именно протяженность проектов определяет единство действия. Партнер не знает ни о проекте, предшествовавшем действию, ни о масштабе контекста, в который оно включено. Он знает только тот фрагмент действия, который развернут перед ним, а именно: наблюдавшийся им совершенный акт или же прошлые фазы текущего действия. Если бы моего партнера спросили, чего же я хотел, он ответил бы, что я спрашивал, где найти чернила. Это все, что он знает о моем проекте и его контексте, он видит в нем самостоятельное отдельное действие. Чтобы «понять» смысл моего действия, ему пришлось бы, начав с наблюдаемого акта, конструировать лежащий в его основе «для-того-чтобы» мотив, т.е. определить, зачем я сделал то, чему он был свидетелем.

Теперь ясно, что смысл действия неизбежно окажется различным:

а) для самого действующего лица;

б) для взаимодействующего с ним партнера, с которым он имеет общий набор целей и релевантностей;

в) для наблюдателя, не включенного в это отношение.

Отсюда вытекают два важных вывода.

Во-первых, повседневное мышление дает нам лишь вероятную возможность понять действие «другого» в той мере, которая достаточна для нашей наличной цели.

Во-вторых, чтобы увеличить вероятность, мы должны искать тот смысл, который имеет дёйствие для самого действующего. Так что постулат «субъективной смысловой интерпретации», как он неудачно именуется, не есть отличительная черта социологии Макса Вебера [6] или вообще методологии социальных наук. Это — принцип конструирования типов действия в повседневном опыте.

Субъективная интерпретация возможна только как выявление мотивов, определяющих данный ход действия. Соотнося тип действия с лежащими в его основе типичными мотивами, мы начинаем конструировать тип личности. Последний может быть более или менее анонимным, т.е. лишенным содержания. В «мы-отношении» партнеров действие «другого», его мотивы (поскольку они проявляются) и его личность (поскольку она вовлечена в явное действие) воспринимаются в непосредственности; указанные здесь типы обнаруживают низкую степень анонимности и значительную полноту содержания. Конструируя типы действия современников (не партнеров), мы приписываем более или менее анонимным участникам набор инвариантных мотивов, управляющих их действиями. Этот набор сам по себе есть конструкт типичных ожиданий от поведения «другого», он часто изучается с точки зрения социальной роли, функции или институционального поведения. В повседневном мышлении такой конструкт особенно важен в проектировании действий, ориентированных на поведение современников (но не партнеров).

В чем заключаются его функции?

1. Я считаю само собой разумеющимся, что мое действие (скажем, опускание в ящик снабженного маркой и правильно надписанного конверта) побудит анонимных для меня людей (почтовых служащих) совершить типичные действия (обработать почту) в соответствии с типичными «для-того-чтобы» мотивами (выполнение профессиональных обязанностей), в результате чего будет достигнуто запроектированное мною состояние дел (доставка письма адресату в установленный срок).

2. Я также считаю само собой разумеющимся, что мой конструкт типа «действия другого», в сущности, соответствует его собственной самотипизации, и что в последнюю включается типическое представление о моем (его анонимного партнера) типичном способе поведении, основанном на типичных и предположительно инвариантных мотивах (кто бы ни опустил должным образом надписанный и снабженный маркой конверт в почтовый ящик, предполагается, что он будет доставлен по адресу в определенное время).

3. И, более того, и моей собственной самотипизации (в роли клиента почтовой службы) я должен проектировать мое действие по такому типу, который, как я предполагаю, будет отвечать ожиданиям типичного почтового служащего по отношению к типичному клиенту. Эта конструкция взаимосвязанных поведенческих моделей оказывается конструкцией взаимопереплетенных «для-того-чтобы» и «потому-что» мотивов, воспринимающихся как инвариантные. Чем более институционализирована и стандартизована такая модель, т.е. чем более она типизирована и социально санкционирована с помощью законов, правил, норм, обычаев, традиции и т. д., тем больше вероятность того, что мое собственное самотипизированное поведение достигнет желаемой цели.

Перевод с английского Е. Д. Руткевич

Литература

1. Schutz A. Common-Sense and Scientific Interpretation of Human Action // Collected, Papers. V. 1. The Problem of Social Reality. The Hague, 1962. P. 7—26.
2. Husserl E. Erfahrung und Urteil. Untersuchungen zur Genealogie der Logic, Pr.: Academia, 1939.
3. Social Behavior and Personality. Contributions of W. I. Thomas to Theory and Social Research / Ed. by H. Volkart. N. Y., 1951.
4. Merleau-Ponti M. Phenomenologie de la perception. P., 1945. P. 158.
5. Sumner W. G. Folkways. A Study of the Sociological Importance of Manners, Customs. Mores and Morals. N. Y., 1966.
6. Weber M. The Theory of Social and Economic Organisation. N. Y., 1947.
7. Lynd R. S. Middletown in Transition. N. Y., 1937.
8. Lynd R. S. Knowledge for What? Prinston, 1939, P. 38—63.
9. Scheler M. Die Wissensformen und die Gesellschaft. Probleme einer Sociologie des Wissens. Leipzig, 1926. S. 58.
10. James W. The Principles of Psychology. V. 1. L.: Macrnillan. 1907.
11. Schutz A. The Well-Informed Citizen. An Essay on the Social Distribution of Knowledge // Social Research. 1946. V. 13. P. 463—472.
12. Hayek F. A. Individualism and Economic Order. Chicago, 1948.
13. Schutz A. Der Sinnhafte Aufbau der Sozialen Welt. Vienna, 1932.
14. Stonier A., Bode K. A New Approach to the Methodology of the Social Sciences// Economica. 1937. V. V. November. P. 406—424.
15. Cooley C. H. Social Organisation. N. Y., 1909.
16. Schutz A. The Homecomer American Journal of Sociology. 1945. V. 50, P. 371.
17. Simmel G. Note on The Problem: How is Society Possible? // The American Journal of Sociology. V. XVI. 1910. P. 372—392.
18. Gurvich G. La vocation actuelle de la sociologie. P., 1950. P. 359—409.
19. Parsons T. The Structure of Social Action // Mogrow-Hill. N. Y.; L. 1937.
20. Cooley C. H. Human Nature and the Social Order. N. Y., 1922. P. 184.
21. Meed 0. H. Mind, Self and Society. Chicago, 1934. P. 152—163, 173—175, 196—198, 203.
22. Schutz A. The Problem of Rationality in the Social World // Economica. 1943. V. 10. May.
23. Husserl E. Formale und Transzendentale Logic. Halle, 1929.

[Реферативное изложение]