Чудеса гипноза

Иногда человек находит то, что искал, там, где он и не чаял найти ничего подобного. Так и я во время своего пребывания в европейском квартале Каира встретился с еще одним проявлением тех сил, которые хотя и называют сейчас сверхъестественными, но со временем, я уверен, будут настолько полно и доходчиво объяснены наукой, что их абсолютная естественность более ни у кого не будет вызывать сомнений.

Я познакомился с чудесной молодой парой, которая жила на улице, ведущей к казармам британского гарнизона. Каир — многонациональный город; так что в одном его квартале вполне могут проживать представители целой дюжины различных народностей. В том квартале большинство составляли французы. И моя знакомая молодая чета уже много лет проживала в Египте. Мужа звали месье Эдуард Адес, а его жену — мадам Маргарита. Месье Адес обладал некоторыми гипнотическими способностями, и мадам Маргарита была наилучшим субъектом для его экспериментов в этой области. После нескольких лет тренировок и практики они достигли довольно ощутимых успехов в проявлении своих экстраординарных способностей (впрочем, присущих довольно многим людям, хотя далеко не каждый умеет ими пользоваться).

Я проверял подлинность их экспериментов различными способами, но большинство наших тестов выглядело совсем не сенсационно и потому представляет интерес исключительно для специалистов. И все же два или три опыта, пожалуй, могли бы серьезно озадачить узколобых материалистов, никогда не обращавших внимания на подобные человеческие способности.

Первый такой достойный описания опыт был задуман как проверка подлинности гипнотического воздействия, и даже специально приглашенная на его демонстрацию скептически настроенная супруга одного важного британского чиновника вынуждена была признать все увиденные ею феномены подлинными и подтвердила, что здесь, скорее всего, не было возможности для обмана.

Мы сидели вчетвером в скромном рабочем кабинете месье Адеса — представительного мужчины тридцати с небольшим лет. Его голова была украшена густой копной волнистых волос; лоб — высокий, каковой и подобает иметь человеку интеллектуальному; взгляд — прямой и пронзительный; прямой греческий нос; а речь — быстрая и оживленная, как у многих представителей его расы. Невероятно красноречивый, он мог часами поддерживать разговор; при этом произносимые им слова сливались в сплошной поток, будто им не терпелось вырваться на свободу из его уст. Все его существо излучало силу и энергию.

Напротив, мадам Маргарита была просто идеальным субъектом для гипноза: добрая, спокойная, тихая, скрытная и задумчивая женщина. Невысокого роста, чуточку пухленькая, с очень большими глазами, глядевшими ласково и мечтательно. Двигалась она медленно, словно в полусне.

Она сидела на стуле с прямой спинкой, а месье Адес, встав рядом с ней, приступил к демонстрации. Он надавил большим пальцем на лоб мадам Маргариты — как раз между ее бровями — и держал его так около двух минут, не сводя глаз с ее лица. И ничего более: никаких пассов руками вокруг ее головы, никаких дополнительных приспособлений, обычно используемых гипнотизерами.

— Когда много лет тому назад я впервые пробовал гипнотизировать мадам Маргариту, — пояснил он, быстро говоря на родном французском языке, — я пользовался очень сложной методикой, и мне приходилось подолгу ждать, пока она достигнет первой стадии транса. Но теперь, после стольких лет совместной работы, я уже могу обходиться безо всяких приготовлений и гипнотизировать ее практически сразу, хотя другим гипнотизерам при работе с ней такое никогда не удается. Взгляните! Она уже загипнотизирована.

Тело мадам Маргариты обмякло, глаза закрылись, и стало понятно, что она уже полностью отключилась от окружающего мира. Я испросил разрешения обследовать ее: приподнял веки — глазные яблоки неестественно завернулись вверх, что указывало на потерю чувствительности. Это можно было считать научным подтверждением того, что она пребывала в первой стадии гипнотического транса.

Мы начали с простых, непритязательных вещей. Месье Адес приказал ей оглядеть комнату.

— Ужасное зрелище, не правда ли, — подсказал он ей, — посмотри, как страдает этот несчастный человек. Как печально видеть такое! Право, очень печально.

Мадам Маргарита посмотрела в угол комнаты, и лицо ее стало грустным. Она даже заплакала. Минуту или две по ее щекам обильным потоком текли слезы.

Тогда гипнотизер приказал ей увидеть в другом углу комнаты праздничную процессию и рассмеяться. Уже через несколько секунд мадам Маргарита перестала грустить, улыбнулась и, наконец, рассмеялась самым естественным, искренним смехом.

Так она поочередно становилась то трехлетним ребенком, то солдатом, то спортсменом, растянувшим себе ногу; и всякий раз она послушно следовала предложенному ей внушению, полностью вживаясь в указанную ей роль.

А затем, по совету месье Адеса, я сам заклеил мацам глаза клейкой лентой, которую на всякий случай принес с собой, закрыв таким образом ее ресницы, веки и щеки. После этого можно было не сомневаться в том, что открыть глаза она уже не сможет. Но ради вящей чистоты эксперимента я решил еще завязать ей глаза, обмотав ей голову шарфом из плотного красного вельвета; так что подлинность опыта подтверждала теперь двойная страховка.

Адес попросил меня прошептать ему на ухо очередную команду для загипнотизированного субъекта, и я едва слышно сказал ему: «Пусть она поднимет свою правую руку». Адес подошел к жене и поднес свою собственную правую руку к ее руке, но так, что между ними все равно оставалось несколько дюймов, а затем поднял свою правую руку вверх. Этим он приказывал ей повторить его действие.

И хотя глаза мадам были так тщательно заклеены, что она никак не могла видеть его действий, тем не менее, она тоже подняла вверх правую руку, причем сделала это в точно такой же манере, что и ее муж!

Месье Адес снова присоединился к нам и попросил нашу гостью продиктовать ему следующую команду. «Пусть она скрестит пальцы на обеих руках»,

— прошептала дама. Месье Адес вернулся к своему незрячему субъекту со скрещенными пальцами, и его жена без колебаний повторила этот жест!

* * *

Наступила очередь самого интересного эксперимента. Новым прикосновением ко лбу и устным внушением Адес заставил жену погрузиться во вторую стадию гипнотического транса. В этом состоянии, как правило, необычайно активизируются доселе латентные функции подсознания.

Он скомандовал ей сесть за свой стол, и она немедленно повиновалась. Надо признать, она выглядела довольно странно с этой красной повязкой на глазах.

Адес попросил нас выбрать наугад любой абзац из любой своей книги, и мы, взяв какой-то научный труд на французском языке, открыли его на первой попавшейся странице (это оказалась страница номер 53), отчеркнули на ней один абзац и положили книгу на стол перед субъектом.

Мадам Маргарита взяла карандаш, а месье Эдуард положил перед ней листок бумаги:

— Найди в книге выделенный абзац, — строго приказал он ей, — прочти его, а затем напиши о том, что прочла, на этом листке. Приступай!

Загипнотизированная женщина примерно с минуту держала карандаш на весу, пристально разглядывая сквозь свою повязку страницы книги, а затем начала медленно и тщательно выписывать что-то на бумаге. Написав три или четыре слова, она вновь вернулась к книге, склонившись над страницей так, будто ее глаза были открыты, и она могла без помех прочесть каждое слово. Но мы-то были уверены в том, что сделали все необходимое, чтобы подобное стало абсолютно невозможным.

С плохо скрываемым восторгом и изумлением мы следили за этим чередующимся процессом чтения и вкушении обещанного тебе Рая”. А потому восславим Аллаха, Господа Миров, Господа Истинного!»

Там был еще один человек — всецело или, если так можно сказать, слепо вверивший свою жизнь всемогущей воле Аллаха; и, судя по всему, он ничуть не жалел об этом. Он принимал как должное все, что преподносила ему жизнь — и хорошее, и дурное, всякий раз отвечая одной лишь благочестивой фразой — «Иншалла!» (на все воля Аллаха!).

Я обернулся и увидел за спиной какого-то ревностного мусульманина, похожего на торговца, только что пришедшего из своей базарной лавки. Приняв положенную позу — лицо обращено на восток, ступни ног слегка раздвинуты в стороны, руки подняты, ладони прижаты к ушам — он зычным голосом повторял: «Аллах велик!» Затем, сложив руки на животе, он вполголоса пробормотал стихи первой главы Корана, слегка наклонился вперед и, опустив ладони с широко расставленными пальцами себе на колени, произнес:

— Да услышит Господь возносящего Ему молитвы свои!

И так он то вставал, то кланялся в такт молитве, то ложился на пол, выполняя предписанный всем ортодоксальным мусульманам еще тринадцать веков тому назад молитвенный ритуал. Закончив молитву, он обернулся и, глядя назад через плечо, сказал, как бы обращаясь ко всем молящимся:

— Мир вам и благословение Аллаха.

Повернув голову налево, он повторил эту фразу

еще раз. Посидев еще некоторое время на корточках, он наконец поднялся и тихо вышел из мечети. Его душа излила в молитве всю накопившуюся в ней любовь к Аллаху, так что теперь он мог спокойно возвращаться к своим товарам.

Помимо вышеназванных, в мечети было еще несколько человек — все мужчины, с виду полностью погруженные в свои молитвы. Казалось, они не замечают ничего происходящего вокруг. Взоры и мысли должны быть обращены лишь к Аллаху, — говорил пророк Мухаммед; и эти молящиеся исполняли его предписание с похвальным усердием. Они пришли сюда вовсе не за тем, чтобы разглядывать своих собратьев по вере, и не за тем, чтобы собратья разглядывали их. Они пришли, чтобы поговорить с Аллахом, и только к нему они взывали сейчас с великим усердием, на которое неизменно обращает внимание каждый доброжелательно настроенный чужестранец.

Одетые в длинные рубахи и фески каирцы сидели или лежали ничком рядом с одетыми на европейский манер бизнесменами; бедняки и нищие возносили хвалы Аллаху в один голос с богачами; ученый, нагрузивший свою голову содержимым сотен разных книг, не брезговал молиться по соседству с неграмотным уличным бродягой. Их величайшая набожность и предельная сосредоточенность не могут не произвести впечатления на стороннего наблюдателя. Сам пророк Мухаммед установил всеобщее равенство в пределах этих древних — красно-бело-желтых

— стен, под островерхими сарацинскими сводами величественной мечети.

Мечети Каира и вправду обладают особой притягательной красотой, покорявшей меня всякий раз, когда я входил в них. Кто может равнодушно взирать на сотни причудливых, изысканных колонн из белого мрамора, со всех сторон окружающих эти строения, медленно скользя взглядом от оснований к капителям? Кого могут оставить безучастным великолепные своды и украшенные орнаментом и куполами золотые и коричневые крыши? Что, кроме восторга, может вызвать вид причудливого геометрического кружева арабесок, украшающих камни фасада?

Я встал и нехотя направился к выходу. Мои затекшие ноги с трудом несли меня вперед, и я успел еще раз окинуть взглядом красочную картину интерьера мечети. С обрамленного узорными коврами возвышения седобородый старец читал нараспев стихи из Корана. Священная молитвенная ниша с двумя изящными колоннами по краям, украшенная резьбой деревянная кафедра для проповедей (на ее дверце красовалась инкрустация слоновой костью и какая-то старинная надпись), — на всем лежала печать изящества, которым арабы обогатили мировую культуру. На стенах сияли причудливо выведенные золотыми буквами арабские надписи — стихи из Корана — не только напоминание о заповедях Аллаха, но и еще одно украшение интерьера. Понизу стены выложены цветным мрамором. Все очень широко — сразу видно, что строители старались сделать как можно более просторным этот дом, предназначенный для молитвенных собраний и поклонения Аллаху.

Я пересек вымощеный мозаичной плиткой коридор и оказался посреди просторного двора (почти в две сотни футов шириной) — это был квадрат под открытым небом. Плотная колоннада окружала его со всех четырех сторон, а за колоннами возвышалась большая зубчатая стена, так надежно ограждавшая двор от внешнего мира, что здесь вполне можно было вообразить себя посреди обещанного Кораном рая, позабыв о том, что это самый центр шумного Каира. Меж колонн были разложены мягкие циновки. На них небольшими группами сидели и лежали люди с серьезными, сосредоточенными лицами: возможно, благочестивые ученые, а может — городские бедняки, у которых всегда много свободного времени и мало работы. Некоторые молились, некоторые читали, иные спали, прочие — также откровенно бездельничали. Вокруг колонн носились шумные воробьи; их чириканье переходило в настоящий восторженный ор, когда кто-нибудь из ученых мужей откладывал в сторону книги, чтобы подкрепить силы предусмотрительно принесенным из дому обедом.

Посреди двора располагался крытый мраморный фонтан. Его куполообразная крыша покоилась на круглых столбах, инкрустированных цветной эмалью, а над крышей возвышались густые кроны посаженных вокруг пальм. Весь дворик являл собой редкое сочетание простоты, красоты и спокойствия. Это было царство покоя и, конечно же, Аллаха. Правда, во дворе без конца щебетали и чирикали маленькие птички, уже давно свившие себе гнезда под стрельчатыми сводами и в резных капителях колонн, но их непрестанные трели лишь подчеркивали царящую кругом тишину. Рядом с фонтаном было поставлено корытце со свежей водой, чтобы пернатые певцы могли утолить жажду и почистить перышки. Птицы барахтались в корыте так самозабвенно, словно и вправду верили, что совершают ритуальное омовение, а затем улетали, чтобы возобновить бесконечное хоровое пение.

Ослепительное утреннее Солнце разбросало по всему двору длинные тени; праздная публика с любопытством уставилась на меня, но туг же успокоилась, не найдя во мне ничего достойного внимания, и вернулась к своему исполненному достоинства без-делию. Мне показалось, что я увидел в этот день то же самое, что должен был видеть много веков тому назад какой-нибудь закованный в броню завоеватель-крестоносец, сошедший со своего гарцующего коня, чтобы заглянуть во внутреннее пространство старинной мечети. Каир стремительно меняется, но его многочисленные мечети по сей день незыблемо стоят, как неприступные бастионы, о которые бессильно разбиваются все волны нововведений. И возможно, это к лучшему, ведь они напоминают на-тему беспокойному и суетливому поколению о том, каким спокойствием была проникнута эпоха, создавшая эти мечети, несмотря на то, что люди в то время были далеко не так умны, как сейчас. Здесь, под тенистыми пальмами или под стрельчатыми арками, эти люди могли искать защиту у Бога или просто предаваться мечтам. Во всяком случае, здесь легче в ином свете увидеть собственную жизнь и осознать ее подлинные ценности, ибо все В мечети буквально дышит атмосферой многовекового покоя.

У входа в крытую аркаду я снял выданные мне тапочки: ступать на священную землю мечети в уличной обуви строго запрещено. Я отдал их бесшумно выскользнувшему из полутемной комнаты служке, спустился вниз по лестнице, ступени которой уже успели приобрести полукруглую форму — настолько стерли их сотни тысяч ног благочестивых богомольцев — и вышел в узкий, шумный переулок.

* * *

Пройдя несколько шагов, я остановился, чтобы еще раз осмотреть фасад здания, посвященного Аллаху. К сожалению, часть длинной фронтальной стены оказалась скрытой от меня цепью старых домов, но это досадное обстоятельство сторицей компенсировала прекрасная панорама стройных минаретов, высокого массивного купола, ярких покатых крыш и забранных решетками узких окон. Однако главной деталью этой картины были, несомненно, огромные, но изящные центральные ворота.

У каждого минарета было по восемь граней и по три балкона. Они вздымались ввысь от прямоугольного основания мечети подобно человеческим мыслям и чаяниям, точно также возносящимся к небу в мечети во время молитв. Они походили на непропорционально длинные розовые пальцы, указующие в небеса. Главный купол окружали со всех сторон купола поменьше — слегка приплюснутые и забавно напоминающие большие белые тюрбаны. Они так ослепительно блестели на Солнце, что у меня даже заболели глаза. Окружающие мечеть красно-корич-невые зубчатые стены образовывали правильный четырехугольник, надежно огораживая ее от суетного и меркантильного мира.

Я опять повернулся в сторону улицы. По обе ее стороны расположились торговцы леденцами, турецкими сладостями и круглым печеньем, разложив свой товар на маленьких шатких столиках или даже на тротуаре, поверх расстеленных на нем платков. Хозяева товара с выражением безмятежного покоя на лицах терпеливо дожидались случайных покупателей. Несколько нищих пристроились у самых ступеней мечети, а рядом с ними обменивалась обрывками новостей небольшая компания богомольцев. Продавец лимонада — одетый в обычную для людей его профессии яркую, в темно-красную полоску, рубаху, с огромным, выкованным из бронзы кувшином и связкой стаканов — лукаво поглядел на меня и отправился восвояси. Колоритный старик с невероятно длинной бородой взгромоздился на маленького серого ослика, и тот затрусил по улице, унося на спине свою дряхлую ношу. Вокруг меня царила обычная уличная сутолока. Солнце одиноко сияло на фоне абсолютно чистого голубого небосвода, и воздух уже начал дрожать от зноя в его жарких лучах.

Там — на священной земле мечети — царил многовековой покой; но здесь — в бурлящей, тесной и спешащей по своим делам шумной толпе — от него не осталось и следа. Таковы две стороны нашей жизни, и над обеими простер могучие крылья Аллах.

* * *

Однажды вечером, проходя через площадь Исмаила, я увидел, как какой-то извозчик, оставив на стоянке свою пустую телегу, перелез через окрашенную в зеленый цвет низкую железную решетку, ограждавшую закрытый в это время для посетителей маленький муниципальный сад, распростерся там прямо на земле, лицом к Мекке, и на протяжении шести или семи минут молился в лучах заходящего Солнца, полностью отрешившись от всего происходящего вокруг. За все эго время он ни разу не повернул головы, всецело захваченный религиозным чувством. Это великолепное действо глубоко тронуло меня как несомненным своим артистизмом, так и бесспорной духовной искренностью. Регулировавший движение на площади полицейский наблюдал за молящимся с абсолютным безразличием, даже не пытаясь пресечь это явное нарушение общественного порядка.

А в другой раз — тоже вечером, часов около десяти, — гуляя по безлюдной улочке вдоль берега Нила, в электрическом свете лампочки, висевшей на единственном в округе фонарном столбе, я увидел молодого парня с метлой в руках. Это был обычный городской дворник. Он подпирал спиной тот самый единственный фонарный столб, видимо, решив слегка отдохнуть от своих трудов прямо под огромным лазурным куполом вечернего неба. При этом он громко и радостно пел, то и дело подслеповато поглядывая в плохо освещенные светом фонаря страницы потрепанной книжки, которую держал в руках. Пел он самозабвенно и был так увлечен своим занятием, что даже не заметил моего приближения. Глаза его восторженно блестели от счастья общения с самим Аллахом. Я возымел дерзость взглянуть, какую книгу он читал, — в его руках был дешевый, в бумажной обложке, экземпляр Корана. Одежда парня была грязной и изорванной, что не удивительно, — его работа не очень высоко оплачивается. Но выражение его лица можно было назвать живым воплощением счастья. Традиционное приветствие — «Мир тебе!» — на сей раз мне не понадобилось. Он и так уже пребывал в мире.

А в третий раз я решил немного изменить свое привычное меню, отобедав в ресторане Шарии Му-хаммед-Али, который не очень-то жаловали европейцы. Он расположен в самом центре старого города, где еще строго соблюдаются древние традиции. Мне довелось познакомиться с одетым в красную феску владельцем ресторана, и я сразу же почувствовал расположение к этому человеку за его доброжелательный нрав и непринужденную вежливость, явно шедшую от души, а не из кармана. Облаченный в белую рубаху официант, едва успев расставить передо мной на столе заказанные блюда, тут же удалился в угол комнаты, где взял в руки нечто, лежавшее у стены, причем сделал это с такой осторожностью, будто эта вещь была его самым драгоценным достоянием. Оказалось, однако, что это всего лишь старая соломенная циновка. Официант развернул ее и расстелил на полу, сориентировав на восток, в сторону Мекки; и в довершение всего сам опустился на ее жесткую, шершавую поверхность. Следующие десять минут он выполнял все положенные правоверному поклоны и тихо, но отчетливо повторял слова молитвы. Мыслями он вознесся к Аллаху. Кроме меня в это время в ресторане было еще семь или восемь посетителей и всего лишь один официант, помимо того, который молился. Было время обеда, так что новые посетители могли заглянуть сюда в любую минуту; и все же старый хозяин смотрел на молящегося с одобрением и даже согласно кивал головой, покачивая кисточкой на своей феске. Сам он никогда не выходил из своего маленького огороженного помещения в углу, но только наблюдал оттуда за всем происходящим в ресторане, как султан наблюдает за своим дворцом. Он никогда не обслуживал столики и не брал деньги лично. Как и все прочие восточные деспоты, он лишь отдавал приказания и не мешал другим их исполнять. Что же до посетителей, то они вели себя в данной ситуации как и подобает добрым мусульманам, терпеливо ожидая, когда закончит молиться официант. Наконец, многократно, настойчиво и пылко уверив себя и всех присутствующих в том, что «Нет Бога, кроме Аллаха» и «С Аллахом победа», он пришел в себя, вспомнил, что он, как бы то ни было, все-таки служит здесь официантом, скатал циновку и вернул ее на прежнее место. Окинув счастливым взором весь ресторан, он поймал мой удивленный взгляд, улыбнулся и заспешил ко мне за новыми заказами. А когда я уходил из ресторана, он попрощался со мной одной лишь короткой фразой: «Храни вас Бог».

Пожалуй, только так и можно понять мусульманскую религию — наблюдая ее в жизни, в непосредственном действии. Помню, как однажды, путешествуя по железной дороге из Каира в Суэц, мы остановились на маленькой промежуточной станции. Высунув голову в окно, чтобы оглядеться, я заметил скромно одетого рабочего — одного из многих, обслуживавших железную дорогу. Декламируя нараспев стихи из Корана, он отделился от группы своих коллег, пал на колени и коснулся лбом земли. Сидя на песке, всего лишь в нескольких дюймах от железнодорожного полотна, он приступил к молитве. Работа была для него очень важна — ведь она кормила его; но все же не настолько, чтобы из-за нее он мог позабыть о своих обязанностях перед Аллахом. Я постарался рассмотреть его лицо и заметил, что оно озарено каким-то внутренним светом. Мне стало ясно, что этот человек, хотя он и простой рабочий, пребывает в мире с самим собой.

В один прекрасный день я заглянул в кафе — обычное кафе, каких в Каире великое множество, — чтобы выпить чаю с традиционным египетским печеньем. И пока я размешивал в кружке с ароматным темным чаем кусочки колотого сахара, владелец кафе рухнул на пол, ибо пришло время полуденной молитвы. Он моПился тихо, почти шепотом, словно разговаривал сам с собой или, вернее, — с Аллахом. Но зато от моего взора не смогло укрыться его искреннее усердие во время молитвы, и я проникся огромным уважением к мудрому пророку Мухаммеду, научившему своих последователей столь искусно сочетать суетную мирскую жизнь с религиозной жизнью души. Невольно пришло на ум противопоставление несомненной практической пользы ислама и весьма сомнительной пользы от некоторых других хорошо знакомых мне восточных религий, зачастую стремящихся отделить мирскую жизнь от духовной непроницаемой стеной.

Это всего лишь несколько примеров из многих, виденных мною. Только четыре примера того, что означает ислам для бедных и скромных тружеников, для необразованных и безграмотных представителей так называемых низших классов. Но какую же роль играет ислам в жизни среднего и высшего класса? Насколько я мог заметить, здесь влияние религии заметно слабее, поскольку европейское научное мировоззрение уже успело ее несколько потеснить. Подобное происходит в каждой восточной стране, куда начинает проникать влияние западной цивилизации. Я вовсе не собираюсь никого критиковать, просто констатирую объективный факт; тем более, что сам я считаю и науку, и религию необходимыми атрибутами человеческой жизни. К тому же выводу приходят и многие просвещенные мусульмане. Они понимают, что рано или поздно ислам должен примириться с двадцатым веком и уступить веяниям современности, но они вовсе не считают, что для этого им придется пить из отравленного источника -забвения духа, приобщаясь к нынешнему материализму. Даже с учетом всех этих новомодных влияний высшие классы египетского общества куда более религиозны, чем, скажем, высшее общество Европы или Америки. Стремление к вере у восточного человека в крови, так что ему никак от него не избавиться, как бы он сам ни старался.

Но я, пожалуй, расскажу еще о том, что увидел однажды, заглянув на службу к своему другу. Это была типичная сцена, какую часто можно увидеть и в рабочих кабинетах, и в жилых домах египтян. Я зашел в контору незадолго до полудня, и пока я споро расправлялся с традиционной чашкой персидского чая, мой друг не менее успешно справлялся со своими делами (а человеком он был весьма занятым, поскольку служил главным инспектором при египетском правительстве).

Офис его превосходительства Халеда Хасанейн-Бея был обставлен по самой современной моде и потому неотличим от любого подобного же офиса в Европе, если не считать арабского текста из Корана, висевшего в красивой рамке на стене. Его превосходительство сидел за своим столом, покрытым стеклом поверх сукна, непрестанно отвечая на телефонные звонки и то и дело извлекая какие-то документы из выдвижных ящиков своей картотеки.

Около полудня к нему заглянул еще один посетитель — работавший под его началом инспектор, а через несколько минут его превосходительство обратился ко мне с вопросом:

— Вы не будете возражать, если я немного помолюсь?

Разумеется, я ничего не имел против.

Снова были расстелены циновки, оба — и начальник и подчиненный — сняли обувь и приступили к положенным в таких случаях поклонам. Молитва продолжалась минут десять, и все это время клерки продолжали свою работу, посыльные входили, оставляли бумаги и уходили, не обращая на происходящее ни малейшего внимания. А двое мужчин молились так, будто вокруг них никого не было, даже мое присутствие их нимало не смущало. Когда же молитва закончилась, оба поднялись с циновок, вернулись за покрытый стеклом письменный стол и возобновили прерванную беседу.

Эта сцена произвела на меня большое впечатление, поскольку в европейских офисах я никогда не видел ничего подобного. В Америке такого тоже не увидишь. Там в полуденное время все служащие опрометью бросаются на обед. А здесь, в Египте, люди сперва думают о молитве, а уж потом о еде.

Если бы на Западе люди были истинно верующими, — подумалось мне, — они бы восприняли этот рассказ как пример для подражания и как упрек, над которым стоит поразмыслить.

Подобные сцены, виденные мною в Египте, не переставали меня удивлять. Бог, Аллах, представляется мусульманам вполне реальным Существом, а не просто философской абстракцией. Торговцы, слуги, рабочие, знатные люди, паши и чиновники с готовностью откладывали все свои дела, чтобы пасть ниц перед Аллахом; и необязательно в мечети, но и в конторе, в магазине, дома или даже на улице. Эти люди, не мыслящие для себя утреннее пробуждение и ежевечерний отход ко сну без краткого почтительного обращения к Аллаху, вряд ли смогли бы многому научить западный мир, вечно занятый своими делами, представляющимися ему самыми важными, но, по крайней мере, искренней вере у них можно было бы поучиться.

Я вовсе не берусь обсуждать какие-то определенные доктрины ислама (этим я пожалуй займусь немного позже), а лишь хочу обратить внимание на искренность и крепость веры мусульман в существование Высшей Силы и сравнить ее с верой европейцев.

Попробуйте представить себе жителя Нью-Йорка или Лондона, который, повинуясь едино только внутреннему побуждению, опускается на колени прямо на улице, чтобы помолиться и напомнить себе таким образом о существовании Того, Кому мы обязаны своим существованием! Да такого человека просто засмеют или того хуже — примутся жалеть наши премудрые цивилизованные сограждане. А еще вернее — его сразу же арестуют за нарушение общественного порядка и создание помех для перемещения пешеходов или транспорта!

* * *

Ближний, Средний и даже Дальний Восток — все они отмечены знаком полумесяца. А не так давно его сияние распространилось и на самые отдаленные районы Африки. Но сила исламской религии не столько в числе ее последователей, сколько в их ревностном стремлении служить ей. Мы — люди Запада — любим комментировать это качество, используя слово «фанатизм», что нельзя назвать абсолютно верным (хотя и не следует считать полностью ошибочным). Просто на Востоке люди до сих пор следуют установлениям своей религии, от чего мы уже отвыкли.

Почему возникло это различие?

Давайте вспомним все с самого начала. Однажды человек преклонил колени на каменный пол пещеры, созданной самой природой в каменистом склоне горы Хира (в Аравии), и вознес мольбу Всемогущему вернуть чистую, истинную веру патриархов его народу, погрязшему в омерзительном идолопоклонстве и полном предрассудков материализме, который люди сделали своей религией.

Этим человеком был Мухаммед.

Роста он был среднего, волосы имел длинные и волнистые, а лицо — бледное, с едва заметным румянцем на щеках. К его описанию добавляют еще широкий рот, такие же широкие брови и массивный нос. Платье он носил не по чину своему простое. А был он купцом, и во многих городах знали его прямоту, честную торговлю и верность данному слову. До самой Сирии водил он караваны верблюдов. Год за годом неспешно шествовали они, оставляя за спинами рыжие песчаные барханы пустынь и каменистые горные ущелья, перевозя на своих горбах всевозможные товары, которые облаченный в черный тюрбан караван-баши намеревался продать в дальних городах. А долгими южными ночами, когда все караванщики спали, Мухаммед уходил один в пустыню и там, сидя на мягком песке, размышлял о тайнах жизни и о сущности Бога. Загадочные звезды освещали своими серебряными лучами его обращенное в небесную высь лицо, словно стараясь поведать свои тайны, и свет их наложил печать пророческой избранности на всю его дальнейшую судьбу.

После женитьбы на вдове Хадидже он окончательно утвердился в привычке размышлять о самых сокровенных сторонах человеческого бытия. Тогда-то и разуверился он в примитивной религии своего времени и в ее способности удовлетворить глубинные чаяния его соотечественников. Наконец он удалился в свое излюбленное убежище — уединенную пещеру на горе Хира близ Мекки — и провел там целую ночь, до самого рассвета вознося молитвы Всемогущему. Не для себя лично просил он тогда просветления; он просил за весь свой народ. Он довел себя до экстатического состояния, и молитва перешла в видение, видение — в преображение, а преображение сменилось непосредственным, осознанным общением с Богом. Одна завеса за другой спадала с его глаз. Как это ни парадоксально, но именно там, в полутьме пещеры, его озарил свет Истины!

Он услышал Голос, возвестивший ему:

— Ты — Человек. Ты — Пророк Аллаха!

Так торговец Мухаммед возложил на себя новую драгоценную ношу и, забросив тюки с товаром, стал Провозвестником Слова, эхо которого в течение столетия облетело три континента.

Сивиллы Древнего Рима предрекли будущее пришествие Христа, но с тех пор умолкли. И Христос действительно появился и передал Слово Свое тем, кто желал Его услышать, а затем покинул этот мир в возрасте, когда большинство людей едва только успевает найти свое место в материальной жизни, не говоря уже о жизни духовной. Но не прошло и шести веков со времени его ухода, как в мире появился новый Пророк Неведомого Бога.

* * *

Мухаммеду повезло — он сразу же нашел себе первого последователя, и это была его собственная жена. А от жены, как известно, во многом зависит, добьется ли мужчина успеха в жизни или, напротив, превратится в неудачника. А первым мужчиной, которому Мухаммед поведал об услышанном в пещере, был Барака — слепой согбенный старец, предостерегший его:

— Будь готов к тому, что они изгонят тебя, ибо никогда еще не было так, чтобы смертный принес в мир то, что собираешься принести ты, и не подвергся бы при этом жесточайшим гонениям. О! Если только Богу будет угодно, чтобы я дожил до этого времени, я отдам все оставшиеся у меня силы тебе, чтобы ты смог победить своих врагов.

Да, каждому вдохновенному пророку приходится нести тяжкий крест непонимания и одиночества; правда, он получает за это должное воздаяние, но оно столь возвышенно, что остается незримым и неосязаемым для большинства людей.

Каждая новая религия должна быть готова к тому, что сразу же по ее рождении люди глупые и безразличные начинают швырять в нее камни.

Самыми первыми мусульманами стали друзья и родственники Мухаммеда. Они собирались вместе и молились в тихом загородном доме.

В Мекке эти люди продолжали выполнять обряды своей прежней примитивной религии и поклоняться сонмищу идолов, стараясь умилостивить невидимые силы, стоящие за психическим порогом; а за городом — молились Единому Богу.

На протяжении трех лет эта все возрастающая группа собиралась и молилась в обстановке строжайшей секретности, поскольку назначенный Судьбою час публичного оглашения новой веры еще не пробил. Но затем Пророк вновь услышал Голос:

— Пришло время исполнить переданную тебе Волю.

После этого он без колебаний собрал вместе всех, кого знал, и сказал им, что если они не отринут ложную религию своих предков и не обратятся к истинной вере, на них падет гнев Аллаха. Но они, выслушав его, отвернулись в негодовании и не обратились.

Но огонь в его душе уже нельзя было погасить, и он ходил от дома к дому, проповедуя данное ему послание. Он одевался в грубую одежду и ел простую пишу. Почти все свое состояние он роздал бедным. Он даже отважился пройти мимо трехсот шестидесяти шести идолов в святилище Каабы, обличая их перед собравшимися там идолопоклонниками, подобно тому, как Иисус бесстрашно обличал торговавших в Храме. Тогда на него набросилась разъяренная толпа, и один из его последователей был убит, потому что встал на его защиту.

Нести пророческий крест может только тот, кто свято верит во все, что проповедует: в каждое слово и каждую букву.

Мекканские власти, видя, что им не удастся заставить замолчать этого прямодушного человека, попытались подкупить его золотом и высоким чином. Мухаммед же в ответ лишь снова пригрозил им гневом Аллаха.

После этого началось открытое преследование, и Мухаммед посоветовал некоторым своим сторонникам укрыться в Абиссинии. Так они и поступили. Но возмездие мекканских властей настигло их и там: императора попросили выдать беженцев. Император не спешил с ответом. Он сказал, что хочет видеть у себя представителя мусульман, и к нему направили человека по имени Джафар.

— Что же это за религия, — спросил у него император, — из-за которой вы отказались от своего собственного народа?

И Джафар рассказал о том, как раньше они влачили полудикое существование, поклонялись идолам, питались падалью и притесняли слабых. Но пришел Мухаммед — Посланник Аллаха — и призвал их подумать о собственных душах и обратиться к Богу Единому, Истинному, Милосердному и Праведному. В подтверждение своих слов он привел несколько стихов из Корана, услышав которые, император сказал:

— Поистине, этот свет исходит из того же источника, что и свет, принесенный Моисеем. Ступай же! Ибо во имя Бога я не позволю им добраться до вас. Возвращайтесь к своим жилищам и живите там, и молитесь так, как вам хочется. Никто не потревожит вас.

А тем временем гонения на мусульман в Аравии становились все более жестокими. И когда один из гонителей предложил Мухаммеду совершить какое-нибудь чудо, чтобы подтвердить этим подлинность своего апостольства, тот, посмотрев на небо, ответил:

— Не творить чудеса приказал мне Бог. Он послал меня к вам. Я лишь несу человечеству слово Аллаха.

Именно в эти суровые времена с Мухаммедом случилось чудесное происшествие. Как рассказывал он сам, однажды ночью архангел Гавриил исторг его дух из тела и перенес в невидимый мир ангелов, где он встретился с духами древних Пророков — Адамом, Авраамом, Моисеем, Иисусом и прочими. Видел он и то, как пишутся в мире ангелов земные судьбы.

После этого происшествия учение Мухаммеда начинает распространяться с удивительной быстротой, но также быстро нарастает и волна преследований мусульман язычниками. Против Мухаммеда составляется заговор, его хотят убить. Но ангелы предупреждают Мухаммеда об опасности и приказывают ему тайно покинуть Мекку и бежать через пустыню в город Медину, где мусульманам оказывают радушный прием и позволяют приступить к строительству самой первой на земле мечети. День прибытия Мухаммеда в Медину становится первым днем первого года нового Мусульманского календаря, он соответствует 622 году христианского летоисчисления.

Это событие ознаменовало начало больших перемен в судьбе мусульман.

Мекканцы объявили жителям Медины войну. Тогда небольшой отряд горожан, возглавляемый Мухаммедом, выступил в поход, неожиданно напал на врага и полностью разгромил его. Победители направились дальше и приняли еще один бой, не принесший полной победы ни одной из сторон. За этим последовало еще несколько сражений, укрепивших авторитет Мухаммеда. Он отправил послания к императорам Византии и Абиссинии, к царю Персии и царю Египта, сообщая в них о своей пророческой миссии и о божьем послании и призывая этих правителей принять ислам.

Через семь лет после бегства из Мекки Мухаммед решил вернуться в этот город с мусульманским войском. Не желая проливать понапрасну кровь, он приказал своим сподвижникам оставить все свое оружие в восьми милях от города и войти в него безоружными, как подобает людям мирным. И мекканцы позволили им навестить своих родственников, а затем беспрепятственно покинуть город. Но вскоре мекканцы помогли кочевникам-бедуинам устроить резню мусульман, искавших убежища в своем храме, и Мухаммеду пришлось вторично вести свое войско в поход на Мекку. На этот раз он взял город, разбил каменные изваяния языческих богов, заставил жителей принять ислам и стал правителем Мекки.

Ислам распространился по всей Аравии, подчинив власти Мухаммеда дикие племена пустыни и приобщив их к более совершенной религии. Мухаммед обратился к своим последователям в последний раз, сидя верхом на верблюде на горе Арафа:

— Я оставляю вам книгу Коран, — как всегда неспешно и многозначительно говорил он, — строго следуйте написанному в ней, иначе собьетесь с пути. Ибо это, возможно, мое последнее паломничество. Не возвращайтесь к своим до-исламским обычаям и не спешите вцепляться друг другу в глотки после моего ухода. Помните, что рано или поздно и вы предстанете лику Аллаха, и он призовет вас к ответу за ваши грехи.

И еще он напомнил им, что Пророк — такой же человек, как и все они, просто Аллах избрал его своим посланником, и призвал их поэтому не поклоняться идолам.

Несколько дней спустя, в полуденное время, Мухаммед возвратился к Великому Неведомому, из коего некогда и пришел на эту землю. Вот его последние слова:

— Нет теперь у меня друга более великого, чем Он.

Это случилось в шестьсот тридцать втором году христианской эры и на шестьдесят первом году жизни Мухаммеда. Ему удалось опровергнуть реченное прежде о том, что пророку нет чести в своем отечестве.