Я становлюсь дервишем-закаинатеаем

Чем-то вроде прелюдии к моему непосредственному обучению искусству змееловства стало заучивание заклинаний братства рифаи, отработанное затем на безвредных змеях. Я старался, как мог, и все же мои подопытные рептилии частенько проявляли своеволие и с большим удовольствием кусали меня. Ощущение эти укусы доставляли пренеприятнейшее — как будто рыболовный крючок прокалывает кожу. Но и раны после них тоже оставались неглубокими, к тому же можно было не опасаться яда. Следующим этапом стали упражнения со змеями, у которых были вырваны ядовитые зубы. Эти несчастные рептилии тоже не упускали случая цапнуть новичка, но со временем заклинания, похоже, и в самом деле обрели силу, и я постепенно уверился в том, что моя воля в состоянии возобладать над волей любой змеи. Вскоре я понял, что эта обнадеживающая вера, наряду с предельной концентрацией мысли и воли, тоже играет очень важную роль в укрощении змей.

Далее последовала поездка вместе с шейхом через Нил, в пустыню, где нам пришлось ловить уже настоящих ядовитых змей, чьи зубы были в полном порядке. Шейх поймал двух змей: большую кобру с красивой зеленой кожей в желтую полоску и еще одну — поменьше, с головой в форме бриллианта и целой цепочкой маленьких бриллиантиков вдоль всей спины. Мы посадили их в корзинку и триумфальным маршем понесли в Луксор.

Поставив корзину на открытом месте в саду, шейх Муса резко откинул крышку и запустил туда руку, крикнув мне:

— Вот и начался твой первый урок. Хватай эту змею!

Шейх протянул мне извивающуюся кобру.

От неожиданности я растерялся. Никогда я еще не видел так близко от себя ничем не огражденную ядовитую змею и уж точно никогда не мечтал о том, чтобы взять ее в руки. Я никак не мог решиться выполнить приказ шейха.

— Не бойся! — постарался успокоить меня Муса.

И тут я понял, что это не просто первый урок, но и испытание. Мысли заметались в моей голове с удвоенной быстротой. И снова я не мог решиться — да и кто бы не призадумался, прежде чем схватить только что пойманную смертельно ядовитую кобру, сулящую любому, кто приблизится к ней, жуткую мучительную смерть. Но тут я словно телепатически уловил мысли своего учителя, пытавшегося убедить меня в том, что испугаться змеи в решающий момент — значит провалить самый важный экзамен и, возможно, окончательно расстаться с мечтой стать заклинателем. Я понимал, что профессия змеелова требует безусловной решимости — либо в овладении ею, либо в отказе от нее. От меня требовалось первое, поскольку я пока не спешил прекращать знакомство со змеиным племенем.

— Хорошо! — мысленно сказал я себе. — Все равно рано или поздно придется умирать, малиш (не стоит беспокоиться)!

Я вытянул руку и схватил извивающееся тело кобры. Я ожидал прикосновения к чему-то холодному и скользкому, но ощущение, к моему удивлению, показалось мне даже приятным.

Змея повернула голову, чтобы получше рассмотреть своего нового мучителя. Наши глаза встретились, и кобра на секунду застыла как натянутая струна, внимательно разглядывая меня.

И вновь меня охватило вполне естественное, почти животное чувство страха, но длилось оно не дольше, чем вспышка молнии. Вскоре ко мне снова вернулась решимость пройти через все до конца, чего бы это мне ни стоило; решимость, которая с тех пор никогда меня не покидала.

Муса посмотрел на меня и одобрительно улыбнулся.

— Видишь, ты уже стал ее хозяином, — гордо возвестил он.

Однако сам я был еще не совсем уверен в том, что змея полностью разделяет точку зрения шейха. Ведь неслучайно же змеи повсеместно снискали себе репутацию существ хитрых и коварных. В общем, я не спешил отождествлять эту первую победу с окончательным триумфом надо всем змеиным племенем. Будучи новичком, я еще не выработал в себе той непоколебимой внутренней уверенности, которой могут похвастать более опытные змееловы — такие, как мой учитель.

Кобра вновь начала извиваться. Она отчаянно брыкалась, не отворачивая от меня своей раздувшейся головы, глядя на меня злыми глазами и беспрестанно выстреливая в мою сторону своим тонким раздвоенным языком. Ее яростное шипение напоминало затрудненное человеческое дыхание.

На меня глядел хищник, не знавший, да и не способный знать, что такое жалость. Всю жизнь он вел беспощадную борьбу с окружающим миром, подобно исмаилиту, прекрасно осознавая, что принадлежит к классу отверженных существ, ненавидимых всеми прочими обитателями животного царства и почти всеми представителями рода человеческого.

Змея все ближе и ближе придвигала ко мне свою маленькую острую мордочку, и я решил, что настал момент моего второго испытания. Я не слишком цепко держусь за эту жизнь и не сомневаюсь в том, что смерть — это вовсе не конец, но напротив — новое начало; и все же я предпочел бы, чтобы жизненная сила покинула мое тело естественным образом, по истечении положенного срока. Но Муса забрал у меня кобру и положил на землю. Мне не хотелось больше укрощать ее, опять брать в руки эту непривычно гладкую пресмыкающуюся тварь, но ее вид странным образом завораживал меня, и я был рад тому, что смог рассмотреть ее так близко. Теперь она извивалась у меня под ногами, дюймах в восемнадцати, не больше; ее голова с частью туловища примерно на такую же высоту приподнялись над землей, и змея снова испытующе уставилась на меня.

Я тоже не сводил с нее глаз, размышляя при этом о смертоносной силе ее крошечных зубов. «Как странно, — думал я, — страшная сила этой змеи сосредоточена внутри ее маленького, почти незаметного рта; также как в ее неподвижных, немигающих глазах сосредоточена главная ее тайна».

Укус египетской кобры впрыскивает в тело яд, быстро парализующий нервы, выводя из строя или даже разрушая нервную систему. А это означает неизбежное прекращение сердцебиения или же остановку дыхания.

«Каким же образом Природе удалось наделить змей подобной властью над жизнью и смертью?»

— молча спросил я себя. И, наконец, попросил Мусу показать, как устроен рот кобры. Он сразу же согласился удовлетворить мое любопытство и, схватив кобру за шею, сунул палочку в узкую щель ее рта, так что мне открылась вся его доселе незнакомая анатомия.

Изнутри змеиный рот оказался окрашенным в ярко красный цвет, резко контрастирующий с зеленым и мутно-желтым цветом ее кожи. Но более всего меня поразило совершенство открывшейся мне при этом техники кусания. Два кривых зуба, или, вернее — клыка, расположены прямо на передней части челюсти, по бокам от центра, прячась в кожных складках противоположной челюсти, когда змея закрывает пасть. Челюсти непрестанно двигались, так как змея старалась выплюнуть палку, неприятно царапавшую нёбо. Это позволило мне сделать еще одно важное открытие

— пара ядовитых зубов вовсе не была жестко закреплена в деснах; с ядовитыми клыками был связан какой-то мускул, благодаря которому змея могла выдвигать их вперед, приводя, так сказать, в боевое положение, а затем возвращать на прежнее место. Я не знаю, какие еще животные могут похвастать подвижными зубами.

Эти боевые зубы «в мирное время» прятались в слизистой оболочке нижней челюсти. Позади них я заметил другие клыки, которые змея, видимо, держит в резерве; а по обе стороны от каждого клыка располагались маленькие мешочки, где накапливался яд. Наполнявшая эти емкости железа, очевидно, работает по тому же принципу, что и наши слюнные железы.

Еще одна отличительная черта змеиного клыка состоит в том, что он полый. Поэтому вполне уместным, на мой взгляд, будет сравнить его действие с действием шприца для подкожных инъекций. Кобра без труда вонзает свои острые, как иглы, клыки в плоть своей жертвы, в то же время сокращая мускулы, связанные с мешочками, хранящими отраву. При этом яд вьщавливается в клык, а оттуда — в только что нанесенную им рану. Не так ли действует и шприц, игла которого протыкает кожу, одновременно с этим впрыскивая лекарство, выдавливаемое из емкости?

Шейх предложил мне провести со змеей еще один эксперимент: мне предстояло силой собственной воли заставить змею уснуть. В то же время он хотел проверить эффективность написанного им для меня талисмана, без которого, по его словам, успешное проведение этого эксперимента было бы невозможным.

Он отпустил кобру и отошел в сторону. Рептилия немедленно сосредоточила внимание на моей персоне, уставив на меня свои неподвижные и блестящие черные глаза. Решив проверить, насколько змея внимательна, я начал медленно обходить вокруг нее, не сокращая дистанции между нами, пока, наконец, не описал полный круг. И все это время, кобра изящно поворачивала в мою сторону голову и все свое гибкое тело, не оставляя без внимания ни один мой шаг. Взгляд этих ужасных глаз не отпускал меня ни на миг.

Очевидно, мои передвижения разозлили кобру: она приподняла плоскую голову еще выше, громко и злобно зашипела, снова начала выстреливать в мою сторону черным тонким языком и распустила свой королевский капюшон. Мне кажется, что раскрывая капюшон и придавая ему впечатляющую изогнутую форму, напоминающую развернутый зонт, кобра тем самым наводит страх на свою жертву. Очковый узор в верхней части капюшона в этом случае должен усугубить устрашающий эффект.

Я знал, что кобре даже не нужно нападать и кусать меня, чтобы причинить вред. Ей достаточно лишь плюнуть в меня своим ядом, и если он попадет мне в глаза, я могу навсегда остаться слепым. Кобры делают так довольно часто, и не только кобры.

Я постарался сконцентрировать всю свою волю и направить ее на змею. «Усни!» — мысленно приказывал я ей. Взяв талисман в правую руку, я приблизился к змее на несколько дюймов, не переставая мысленно повторять свой приказ. И вот: шипение прекратилось, капюшон уменьшился, покачивания стали более вялыми, и агрессивная стойка кобры заметно потеряла свою прежнюю царственность. Я свернул бумажку вдвое, в виде крыши, и положил ее на голову кобры. Змея сникла сразу же, так что мне пришлось поднять и снова водрузить ей на голову упавший талисман. После этого змея совсем ослабела и, приняв форму латинской буквы «S», неподвижно распростерлась в пыли.

Она будто оцепенела. А был ли это действительно сон, или гипнотический транс, или просто полное бессилие, вызванное «магией» талисмана, я не стал выяснять.

Таким был мой первый опыт заклинания змей.

И еще несколько раз мы с Мусой совершали кратковременные экспедиции в пустыню, где отлавливали змей и живыми приносили с собой. Мне пока было трудно их разыскивать, но Муса сразу же находил их повсюду: и в пустыне, и даже на нильских берегах, в местах, не обжитых людьми. Он утверждал, что находит змей по запаху, чему нельзя научиться иначе как на практике, поскольку настоящий профессионализм и квалификацию змеелов приобретает только в ходе работы, и требуется год или два для того, чтобы он стал настоящим мастером.

Иногда змеи злобно шипели и даже плевали в Мусу ядом, когда он выманивал их из нор; однако, в конце концов, сдавались и безвольно заползали к нему в руки. Но однажды несчастье все же произошло.

Мы ловили рогатую гадюку, с которой у нас с самого начала возникли проблемы. Лишь с большим трудом нам удалось «уговорить» ее выползти к нам, и когда Муса, наконец, приказал ей лезть в корзину, она, видимо, приняла движение его руки за нападение (оказывается, некоторые змеи — на редкость нервные создания) и в целях самозащиты укусила его. Я и глазом не успел моргнуть, как она впилась своим маленьким ртом в его правую руку. Кровь сразу же заструилась по коже. Струйка крови становилась все обильнее, и я поспешно перевязал рану платком, чтобы остановить ее. Но я понятия не имел, что делать дальше, и потому застыл в нерешительности, ожидая распоряжений самого шейха. Я думал, что он передаст мне свою последнюю волю и попросит через меня кого-либо из своих родственников позаботиться о его жене и детях. Но Муса, заметив мою тревогу, улыбнулся.

— Малиш! — пробормотал он. — Пустяки! Эта гадюка для меня не опасна. И укусила она меня только зубами, а не клыками.

Я снова остолбенел, но уже от удивления.

— Ни одной змее не позволено кусать меня ядовитыми зубами, — пояснил он, — но укусов обычными зубами мне порой не удается избежать. Такое случалось и раньше, я уже привык.

И это была правда — шейх не боялся, что змея укусит его, какой бы опасной она ни была для остальных. Чтобы доказать свою неуязвимость, Муса заставил змею открыть пасть и подставил свои пальцы прямо под ее ядовитые клыки. В любой момент змея могла, если бы пожелала, вонзить свои зубы под кожу его пальцев и убить его. Но змеиная челюсть оставалась неподвижной, и шейх, подождав немного, вытащил руку из ядовитой пасти целой и невредимой.

На следующий день я увидел, что рана не воспалилась, но напротив, начала заживать.

Когда я впоследствии рассказывал эту историю некоторым своим знакомым, они часто вспоминали известные им случаи, когда заклинатели для подстраховки заблаговременно вырывали у змей ядовитые зубы. Их стремление докопаться до истины весьма похвально, но я слишком уважаю своего читателя, чтобы умалчивать о подобных ухищрениях моего учителя, если бы они на самом деле имели место.

Что же касается иммунитета от змеиных укусов, приобретенного мной, по его словам, на один-два года, то я могу сказать только, что мне не раз приходилось брать в руки смертельно ядовитых кобр и опасных гадюк и даже класть их себе на шею, но ни одна из них ни разу не попыталась напасть на меня. Они вели себя со мной почти как ручные. Я же со своей стороны не упускал возможности поближе рассмотреть эти таинственные создания. Муса предупреждал меня, однако, что среди скорпионов наиболее злобной и непослушной является их черная разновидность; так что при встрече с черным скорпионом я должен был помнить, что могу не справиться с ним. Маловероятно, но все же не исключено было и то, что какая-нибудь змея все-таки сможет меня пересилить.

— Такую змею, — учил меня Муса, — можно распознать, произнеся при встрече с ней тайное «заклятие». Если змея не обратит на него внимания и не перестанет двигаться, значит, ее лучше оставить в покое — это очень злобная змея, способная убить человека, несмотря на все талисманы и заклинания.

Немного позже мне предоставился случай вступить в схватку и со скорпионом. Это случилось уже после того, как я расстался с шейхом, решив продолжить свое путешествие по Южному Египту. Я тогда исследовал величественный древний храм в Эдфу и решил спуститься в отверстие в полу маленькой, примыкавшей к святилищу комнаты, несмотря на то, что ведшие некогда вглубь него ступени уже давным-давно развалились.

Прогуливаясь по таким полуразрушенным подземельям, следует соблюдать предельную осторожность, поскольку они являются излюбленным прибежищем для змей. Рептилии с большим удовольствием заползают в трещины каменной кладки, сдавливающие их тела и помогающие соскрести с себя старую кожу, когда приходит время освободиться от нее. Им также нравится одиночество, темнота и сумрачная прохлада этих древних убежищ, и потому они водятся там в изобилии.

Пробираясь ползком по узкому тоннелю, к тому же густо покрытому непотревоженной пылью столетий, я проник в другой такой же пыльный коридор, который привел меня в низкий подземный склеп. Я сразу же понял, что он был предназначен для проведения посвящений, связанных с тайным ритуалом древних мистерий. Там царил кромешный мрак, так что мне пришлось прибегнуть к помощи карманного электрического фонарика.

Проведя детальный осмотр помещения, я направился обратно и снова забрался в пыльный тоннель, как вдруг из трещины в каменной стене выполз огромный желтый скорпион и кинулся прямо к моим ногам. Скорпионы тоже питают слабость к древним подземельям. Разбитые плиты, полная темнота и низкий потолок тоннеля не позволяли мне двигаться свободно и быстро, поэтому я даже не попытался бежать, но вместо этого нацелил на ядовитое членистоногое большой палец, вполголоса произнес «заклятье» и решительно повелел ему остановиться. Муса предупредил меня, что заклинания я должен произносить, предельно сконцентрировавшись и вкладывая в них всю свою силу (только так и должны произноситься все магические заклинания).

Скорпион тут же остановился как вкопанный, будто наткнувшись на какой-то невидимый барьер! Он оставался неподвижным до тех пор, пока я не выбрался из тоннеля. И кто знает, может он до сих пор стоит, окаменев, на том же месте в ожидании команды «Вольно!»

Иногда Муса, развлечения ради, подходил к дереву, в котором, как нам было известно, постоянно прячется скорпион, и приказывал ему выйти. Скоро или не очень скоро, скорпион действительно выбирался наружу и прыгал прямо на плоский тюрбан шейха!

А однажды, когда мы с Мусой беседовали о мистических способностях дервишей-заклинателей, принадлежащих к братству рифаи, и я попросил его сформулировать, на основании собственного опыта, суть этих способностей, шейх смог (или счел нужным) сказать мне только следующее:

— Змеи подчиняются нам только по воле Аллаха. Нам запрещено убивать их собственными руками, и змеи знают это и верят, что мы не преступим этот запрет. Поэтому наши заклинания всегда включают в себя стихи из Священного Корана.

Пожалуй, я не выдам никакой важной тайны, если приведу здесь в качестве примера одно из заклинаний, используемых дервишами ордена ри-фаи, в члены которого я был в свое время посвящен, поскольку это заклинание не относится к разряду тайных, и его уже слышали в исходной мелодичной форме (на арабском языке) сотни непосвященных людей.

Если верно то, что высказанная мысль уже является материальной силой, то почему бы этому переведенному тексту не сохранить все способности, присущие его оригинальному арабскому варианту? Хотя одно только это заклинание вряд ли способно выманить змею из норы или заставить ее положить голову на чью-либо ладонь! Как бы то ни было, вот его текст:

«О змея! Явись! Заклинаю тебя именем Аллаха, будь ты вверху или внизу, выйди ко мне!

Нет никого сильнее Аллаха, и никто не может Ему противиться. О! Мой помощник в час испытаний! Во имя Святой Мечети и Святой Книги, заклинаю тебя, явись!

Во имя Того, чья слава открывает все двери, приди и покорись завету. Я — повелитель Слова.

Самым Великим из имен, именем Владыки Спасения призываю тебя. По воле моего шейха и господина моего братства, Ахмада Ар-Рифаи. — Явись!

Во имя Соломона Мудрого, властвующего над всеми пресмыкающимися тварями. Слушай! Аллах повелевает тебе. Покажись, о змея! Выйди ко мне! Да пребудет с тобою мир. Я не причиню тебе зла».

* * *

Расставшись с шейхом Мусой, я много думал о том, что в основе учений и методов дервишей ри-фаи, вероятно, лежит какой-нибудь древний змеиный культ, истоки которого затеряны в глубине веков. Я знал, что Муса, искренне считающий себя добрым мусульманином, ни за что не согласится с этим предположением. Я как-то попытался намекнуть ему на это, но он сразу же закрыл тему, напомнив мне, что нет Бога, кроме Аллаха! И чем настойчивее я впоследствии старался подвести его к этой мысли, тем убежденнее он ссылался на верховенство Аллаха, и я, в конце концов, пришел к выводу, что он либо не хочет, либо не может правильно меня понять; и мне, волей-неволей, пришлось отказаться от этих дискуссий.

Вспомнив все, что мне было известно о заклинателях и сравнив эти данные со своими познаниями о культе змеи, который до сих пор открыто практикуется в Индии и, насколько мне известно, был распространен в Древнем Египте, а также проанализировав свое новое, изменившееся отношение к змеиному племени, развившееся во мне после посвящения, я пришел к выводу, что мое предположение справедливо. Чем больше я размышлял над этим вопросом, тем больше обнаруживал свидетельств тому, что это странное знание является ничем иным, как реликтовым пережитком одной из древнейших религий исчезнувшего континента.

Я обнаружил в себе постепенную, но существенную перемену в отношении к миру рептилий. Я больше не испытывал стойкого, непреодолимого отвращения к змеям, как это было раньше; и леденящий ужас, непроизвольно вползающий в сердце каждого человека при виде змеи, оставил меня. Я больше не видел в них ни злобных и безжалостных врагов всего живого, ни ползучий символ предательства и коварства. Напротив, медленно, но верно я проникался своего рода восхищением перед красотой их гибких блестящих тел и грациозностью приподнятых над землею шей. Я научился уважать их за ярко выраженное своеобразие и сверхъестественную загадочность и даже слегка жалеть их. Это была не просто перемена в образе мыслей, но новое ощущение, само по себе развившееся в моей душе.

По странному несовпадению во всех христианских странах змий символизирует исключительно зло или даже самого дьявола, тогда как почти у всех древних цивилизаций и даже у большинства сохранившихся до наших дней первобытных народов (например, в Центральной Африке) символический змий был и остается разделенным на две ипостаси — злую и божественную.

По всей Африке, в Индии, среди друидов и во многих областях Центральной Америки, где звучит еще эхо Атлантиды, существовал культ змеи. Стены огромного ацтекского храма в Мехико, длина которых составляла целую милю, были украшены скульптурными изображениями змей.

Дравиды — аборигенное темнокожее население Индии, ныне почти полностью вытесненное на юг страны — почитают кобру (в особенности очковую) как божественное существо и никогда не убивают ее без крайней необходимости, хотя с другими змеями расправляются без всякого сожаления. Некоторые дравидские жрецы даже держат кобр с вырванными ядовитыми зубами при храмах, кормят их молоком и сахаром и используют в церемониальных богослужениях. Такие змеи становятся совершенно ручными и с готовностью выползают из нор, когда их вызывают оттуда звуками дудочки. А когда какая-либо из этих кобр умирает, ее труп заворачивают в саван и сжигают, будто это — умерший человек.

Многие крестьяне как на юге, так и на севере, западе и востоке Индии с удовольствием поклоняются изображению кобры с распущенным капюшоном или же оставляют пищу перед норой настоящей кобры, которую считают воплощенным носителем некоей высшей силы, некоего духа, требующего уважения и почитания. Эти воззрения они почерпнули из древнейших традиций своей страны и, наряду со многими другими малопонятными теперь обычаями, принимают их как данность. Никакой другой вид змей не пользуется у них таким почетом.

В святая святых многих храмов — погруженных во тьму или же освещавшихся лишь тусклыми лампадами и неизменно закрытых для всех людей иной веры — часто можно увидеть скульптурное изображение кобры, свернувшейся вокруг алтаря или же распустившей свой капюшон, изготовясь к атаке. Если же мы обратимся к Южной Африке, то увидим, что у зулусов, живущих вдали от городов и не приобщившихся еще к цивилизации, змея, заползшая в дом или в хижину, считается в некоторых случаях воплощением умершего родственника. Таких змей зулусы не убивают, но просто стараются выгнать их из дома, часто прибегая при этом к помощи колдунов-знахарей, многие из которых, помимо всего прочего, владеют искусством заклинания змей.

Глядя в глаза кобры, я часто вспоминал этот загадочный обычай зулусов. Несмотря на неестественную и пугающую неподвижность этих глаз, меня порой невольно охватывало жуткое ощущение того, что за ними скрывается разум, почти не уступающий человеческому.

Однажды я повесил себе на шею на редкость большую и толстую змею. Не прошло и минуты, как мой разум почему-то начал терять контроль над окружающей обстановкой, впадая в доселе неведомое мне странное психическое состояние. Я почувствовал, что теряю связь с физическим миром и постепенно погружаюсь во внутренний мир души. Казалось, я переношусь из привычного земного мира в чужую призрачную вселенную, с атмосферой, явно пропитанной злом. Меня вовсе не прельщала перспектива погрузиться в иную реальность, когда в физическом мире совсем рядом с моим лицом маячит ползучая смерть. Поэтому я снял змею с шеи и осторожно положил на землю.

В ту же секунду мое сознание вернулось к своему нормальному состоянию, сфокусировавшись на хорошо знакомом мне физическом окружении. Такое случилось со мной только однажды, но и этого было вполне достаточно, чтобы я запомнил этот случай на всю оставшуюся жизнь.

Быть может, я настроился на сознание самой змеи? Неужели она способна жить одновременно в двух мирах? А этот второй мир — неужели это нижний мир ужасов? Кто знает?

В одной из своих экспедиций по джунглям Южной Индии я увидел однажды жуткую картину — ничто иное, как собрание кобр. Несколько рептилий образовали круг, грациозно приподняв над землей свои тела. «Любопытно, что обсуждают между собою эти укрытые капюшонами головы, — подумал я, — какие тайны поверяют они друг другу?» Но должен признать, что просто удрал подальше от этого места, не досмотрев сцену до конца. Вид даже одной кобры в то время мог ввергнуть меня в панику, а уж скопище змей было для меня поистине невыносимым зрелищем.

Среди резных и рисованных изображений Древнего Египта змея и вовсе встречается на каждом шагу. Над архитравом гигантского входного пилона карнакского храма Амона-Ра возвышаются сразу две величественные кобры — застывшие символы могущества. А стоящий неподалеку маленький храм Осириса украшен целым сонмом скульптурных изображений змей, выстроившихся сомкнутыми рядами. В расположенной по другую сторону реки Долине мертвых, где в глубине Фиванских гор покоятся иссушенные временем мумии, стены почти каждой царственной гробницы свидетельствуют о том, какое важное место змея занимала в религии и мышлении Древнего Египта.

О том же повествуют и многие изображения публичных храмовых церемоний, встречающиеся по всему Египту. И, наконец, святилища, где проводились тайные ритуалы мистерий, также вносят свою безмолвную лепту в этот и без того щедрый поток доказательств. Вершину каждого обелиска и почти каждого храмового портика тоже венчает змеиная скульптура. К тому же от изображения диска, символизирующего всеми любимое и почитаемое Солнце, довольно часто исходят две змеи с распущенными капюшонами.

Все эти символы связаны с психическим миром, что дает объяснение последующей дурной репутации змей, помимо устрашающих физических качеств этих созданий. Ведь контакт с миром души, став достоянием злых людей, мог быть низведен до уровня черного колдовства, что со временем и произошло.

Египтяне осознавали такую возможность и потому изображали двух змей — добрую и злую. Первую обычно изображали с приподнятой головой, а вторую — ползущей. Древнеегипетским повелителем злых сил (то есть дьяволом) был свернувшийся черный змей Апопи.

Но существовал еще и высший символизм и заключался он в следующем:

Змея наилучшим образом олицетворяет активизирующую, творческую силу Высшего Духа, создавшего вселенную, и сам процесс творения. Головные уборы египетских фараонов были украшены спереди изображением распустившей капюшон змеи, что означало божественное происхождение их владельцев. Таким образом, змея олицетворяла не только дьявольское (в некоторых случаях), но и божественное начало.

Добрая змея — это та божественная сила, которая первой всколыхнула неподвижную поверхность темной бездны в самом начале Творения. Изгибая свое пластичное тело, змея может принимать сотни разных поз, оставаясь при этом тем же, чем и была, то есть змеей. Точно также и вселенная может проявляться в неисчислимом многообразии форм (предметов, существ и явлений), по сути своей оставаясь все тем же единым Духом. Этот тезис (о единстве вселенной) с недавнего времени начинает признавать и наука, только для Духа она пока старается подобрать другие определения. Также как змея время от времени сбрасывает свою старую кожу, облачаясь в новую, все существующие во вселенной формы рано или поздно умирают, возвращаясь к первоначальному состоянию материи. «Из праха рожденный в прах и оты-дешь»... Но и этим символизм змеи не исчерпывается. Ее новая кожа олицетворяет новую форму, которую должна обрести материя. Несмотря на смерть старой кожи, змея продолжает жить. Так же и Дух — бессмертен, несмотря на смерть своих внешних форм.

Змея движется сама по себе — ей не нужны для этого ни руки, ни ноги, ни какие иные конечности. Так и Животворящая Сила — движется сама по себе от одной формы к другой, порождая как отдельные существа, так и весь мир в целом.

Когда египтяне изображали покрытую чешуей змею, кусающую свой собственный хвост, очерчивая, таким образом, замкнутый круг, они подразумевали под этим ничто иное, как проявленную вселенную. Чешуйки — это звезды. То, что змея кусает сама себя, означает самоуничтожение вселенной, неизбежно наступающее после того, как материя оказывается покинутой Духом.

Символизм змеи имеет еще много иных значений, варьирующихся от божественного до дьявольского. Даже в мистериях для него нашлось свое особое место.

В этом тайном ритуале змея олицетворяла Силу, освобождающую душу человека во время посвящения; Силу, постепенно охватывающую тело погружаемого в транс неофита, вползающую в него, подобно змее.

Следовательно, распустившая свой капюшон надо всем древним миром змея имела две головы: дьявольскую, которой следует опасаться и сражаться с ней, и божественную, которую следует почитать и поклоняться ей; ибо змея была Творцом Всего Сущего (включая и все существующее в мире Добро и Зло).