Но я не плачу, не ропщу

Когда он закончил петь и сел, я заметил, что большинство собравшихся зримо охвачены тем самым жгучим желанием, о котором была сложена эта песня, но сидевший рядом со мной шейх оставался столь же невозмутимым и бесстрастным, как и прежде.

Все собравшиеся встали, и трое первых певцов вместе с мальчиком нарочито медленно стали обходить их сомкнутые ряды. Сделав шаг, они в унисон поворачивали головы сначала вниз, а затем направо и налево, столько раз повторив при этом

— «Аллах, Алла-а-а-х!», что я даже сбился со счета. Это был не просто речитатив, но скорее пение. Повторяя одно лишь слово, они выводили своими голосами приятную, немного грустную мелодию. Тела их монотонно покачивались из стороны в сторону в такт песне. А две сотни собравшихся стояли, не шевелясь, и только смотрели и слушали. Так продолжалось более получаса, пока певцы не сделали полный круг по площади, ни разу не замедлив и не ускорив при этом первоначального ритма. Когда же пение стихло, все терпеливые слушатели снова плюхнулись в пыль. Однако не вызывало сомнений то, что все они — в полном восторге от происходящего.

Наступившая пауза была использована для того, чтобы раздать всем присутствующим маленькие чашечки кофе; для меня же мэр предусмотрительно распорядился принести стаканчик ароматного каркадэ — горячего напитка, приготовляемого из цветов произрастающего в Судане растения. Он заваривается точно также, как и чай, но имеет несколько более фруктовый вкус.

Шейх Абу-Шрамп даже не пытался объяснить мне смысл происходящего. Мы просто переглядывались время от времени друг с другом. Он знал, что всегда может рассчитывать на мою благожелательность. Я же знал, что все эти ночные воззвания к Аллаху наполняют его подлинным счастьем. Я вдруг подумал, что где-нибудь в больших городах Европы и Америки тысячи людей точно также (или почти также) собираются вместе, чтобы послушать пение и музыку (джаз, например). Но они слушают песни, в которых нет Бога. Разумеется, многие из них неплохи сами по себе и наполняют нашу жизнь радостью, но все же?...

Я поделился своими мыслями со старым шейхом, и тот просто процитировал мне в ответ стих из Корана:

«В вас самих заключены данные людям знаки правильной веры, разве вы их не видите? Думай о Боге в тебе самом — со смирением, почтением и в тишине — и вечером, и утром; и не уподобляйся тем, кто проявляет небрежение. Он дает ответ только тем, кто желает слушать».

Так мы и сидели в лучах желтого света, окруженные со всех сторон темнотой, стараясь настроить свои сердца на преклонение перед Высшей Силой. Мы именовали Безымянного Аллахом. Но кто, познав восторг этого преклонения, смог бы уверенно ограничить эту Высшую Силу каким-либо конкретным именем?

Я молча осмотрелся. Мое внимание привлекли мерцавшие в чистом ночном небе яркие звезды. Каждая из них была отмечена тонкой неосязаемой красотой, сравнимой разве что с прекрасной поэмой; и каждая пробуждала в душе слегка тревожное воспоминание о том, что я — всего лишь транзитный пассажир на нашей летящей в пространстве Земле, окутанной, подобно этой ночи, непроницаемо темным покровом тайны.

Я снова перевел взгляд вниз, на собравшихся. На лице каждого из них застыло искреннее желание узреть своего Бога.

И вновь дервиши затянули свой протяжный напев: «Нет Бога, кроме Аллаха!», качая головами и всем телом — дважды за время каждого повтора этой фразы. Они пели медленно, но через четверть часа вдруг ускорили темп. То, что было раньше протяжным напевом, стало чередой резких, отрывистых восклицаний. Минута за минутой дервиши все больше возбуждались, их восклицания превратились в гортанные выкрики, в такт которым они вертели головами и качались взад-вперед, скрестив руки на груди. И все же в них не было ничего такого, что хоть немного оправдывало бы их прозвище — «воющие дервиши». Та высокая степень экстатического пыла, которой они сейчас достигли, вовсе не таила в себе никакой агрессии и прекратилась резко и неожиданно, едва лишь их голоса взорвались пронзительным и восторженным крещендо.

Воцарилась мертвая неземная тишина, которой недавний гул множества голосов придавал просто невероятную глубину. Дервиши отдыхали.

Снова подали чай и кофе, и до самого наступления утра собрание продолжалось в более спокойном ключе. Дервиши пели приглушенными голосами. Время от времени пение становилось хоровым, и тогда две сотни голосов повторяли имя Аллаха, вознося тем самым к небу свое мелодичное и трепетное приношение.

И только когда на площадь проникли первые лучи желанного рассвета, пение дервишей стихло. Наступило время финальной медитации («об Аллахе и в Аллахе» — как называют ее сами дервиши), в которой приняли участие все присутствующие. После нее собрание закончилось, уже в лучах зари, прочертившей светлую розовую полосу вдоль горизонта.

А пару дней спустя шейх Абу-Шрамп заглянул ко мне в гости на чашку чая. Он принес с собой небольшой прямоугольный листок бумаги, сложенный несколько раз в форме пакета. Шейх сообщил мне, что это талисман, на котором написаны стихи из Корана, а также некоторые магические символы и заклинания. Он сказал также, что талисман был составлен во время того самого ночного собрания дервишей, равно как и еще несколько похожих бумаг, поскольку пробужденные в то время высшие силы призваны были наложить на них свой отпечаток, нечто вроде магнетического влияния.

На этом листе было написано (арабскими буквами) мое имя. Эту «магическую бумагу», как назвал ее старый шейх, мне следовало носить с собой в кармане всякий раз, когда я захочу добиться успеха в каком-либо начинании или же если мне случится направиться в какое-нибудь место, где мне могли бы грозить враждебные силы.

Правда, он еще предупредил меня — откровенно и даже несколько наивно — чтобы я не брал с собой талисман, если у меня назначена интимная встреча с женщиной, так как в этом случае он на время потеряет часть своей силы.

И хотя я никогда не просил его о столь курьезном подарке, я все же принял его с благодарностью и с надеждой на лучшее.

Абу-Шрамп жил в деревне Курна, ближе всех расположенной к пустынной и унылой Долине царей, и как самый известный человек в своей местности на протяжении многих лет часто принимал у себя с визитами мистера Говарда Картера, когда тот проводил поблизости свои раскопки — настолько часто, что они успели за это время крепко сдружиться.

Рассказывая еще об одном чудодейственном свойстве «магической бумаги», шейх сообщил мне, что в древних гробницах зачастую скрываются ужасные джинны, крайне враждебно относящиеся к людям. На протяжении тысячелетий они оставались запечатанными в своих усыпальницах, но благодаря раскопкам вырвались на волю. По этой причине он — Абу-Шрамп — распространил свои охранительные возможности не только на себя, но и на своего друга Говарда Картера, дабы злые джинны не смогли причинить ему вреда. В подтверждение своих слов он напомнил мне тот факт, что после вскрытия гробницы Тутанхамона многих членов этой археологической экспедиции постигли всевозможные несчастья и даже смерть, но мистера Картера они не коснулись.

До сих пор я ни разу не упомянул еще одну сторону деятельности шейха Абу-Шрампа — исцеление множества больных. Однажды мне довелось своими глазами увидеть то, как он это делает. К нему пришел человек с жалобой на ревматические боли в левом бедре. Примерно с минуту шейх легко постукивал по ноге больного, еще минуту или две читал молитву из Корана, после чего заявил, что боль скоро пройдет. Желая увековечить этот факт для истории, я разузнал кое-что о состоянии больного после этого сеанса. Боль и в самом деле утихла, хотя я и не могу сказать точно, полностью ли он был исцелен или же это было только временное облегчение.

Шейх сказал мне, что узнал тайны искусства дервишей от своего деда и что эти секреты передаются в виде устной традиции со времен жизни самого пророка Мухаммеда.

— Да будет благословенно имя Его! — почтительно прибавил он.