Влияние геополитики на международную стратегию государств, на глобалистские амбиции великих держав

Геополитика, бесспорно, оказала и продолжает оказывать влияние, как на изучение международных отношений, так и на международную стратегию государств и их правительств. Рассматривая политическую историю США, П. Галлуа с основанием подчеркивает, что главным источником их могущества стало пространство. Во-первых, расстояние, отделяющее их от Старого Света, позволило американцам отказаться от его законов, институтов, нравов и создать новое общество, защищенное удаленностью и океаном. А, во-вторых, протяженность американского континента, явившаяся на первых порах источником опасности для эмигрантов, стимулировала авантюрный и предпринимательский дух их потомков и стала основой величия нации.

Подобные примеры помогают понять причины, благодаря которым теоретические изыскания Х. Маккиндера, Р. Челлена, К. Хаусхофера, Ф. Ратцеля, А. Мэхэна, Н. Спайкмена и др. основателей и “классиков” геополитики, выдвинутые имиафоризмы для объяснения отношений между морскими и сухопутными государствами нашли отклик в политических кругах и генеральных штабах великих держав, предоставив “научную” базу их глобалистским амбициям. После второй мировой войны отпечаток геополитических установок просматривается и в американской стратегии “сдерживания советской экспансии”, и в стремлении руководителей СССР к созданию и удержанию “санитарного кордона” к западу от его государственных границ. В наши дни элементы геополитической идеологии проявляются не только в планах великих держав и их поведении на мировой арене, но и в экспансионистской политике региональных квазисверхдержав, например, таких, как Ирак или Турция, в соперничестве государств за стратегический или экономический контроль над территориями, расположенными далеко за пределами их национальных границ.

Наиболее ярко влияние геополитики на международную стратегию государства просматривается на примере США. Атлантистская линия в геополитике развивалась здесь практически без всяких разрывов с классической англо-американской традицией (Мэхэн, Маккиндер, Спайкмен). По мере становления США мировой державой послевоенные геополитики-атлантисты лишь уточня­ют и детализируют частные аспекты теории, развивая прикладные сферы. Основополагающая модель “морской силы” и ее геополити­ческих перспектив превращается из научных разработок отдельных военно-георафических школ в официальную международную поли­тику США. Геополитика оправдывает притязания Соединенных Штатов на гегемонизм в международных отношениях, который следует понимать, как стремление того или иного государства или союза государств первенствовать в мировой политике.

Вместе с тем американские геополитики отказались от учения Маккиндера о “географической инерции” для того, чтобы опреде­лить весь земной шар как сферу безопасности США. Если британс­кие и германские геополитики оправдывали стремление Англии и Германии к господству тезисами о “единстве краевой зоны” или “жизненном пространстве”, необходимом для германского народа, то американские последователи геополитической доктрины безого­ворочно требовали и требуют господства США над всеми стратеги­ческими районами планеты.

Составной частью американской геополитической доктрины ста­новится учение о всеобщности американских стратегических инте­ресов и о “ необходимости ” для Соединенных Штатов баз, располо­женных на достаточно далеком расстоянии от американских морс­ких и сухопутных границ. Специфической чертой американской гео­политики стало главным образом не оправдание тех или иных от­дельных захватов США, не только борьба за передел мира, но и борьба за мировое господство. Американские геополитики утверж­дают, что география стала “ глобальной ”, то есть охватывающей весь земной шар.

Среди многих изданий, отражающих эту тенденцию в американ­ской геополитике и, в частности, в прикладной картографии, обращает на себя внимание сборник “Компас” под редакцией амери­канских геополитиков Вейгерта и Стефансона, посвященный “гло­бальной” географии, а также такие издания, как “Атлас глобальной географии” Рейсса и “Атлас мировой стратегии” Гаррисона. Во всех этих изданиях наблюдается общая тенденция – доказать, что защита национальной безопасности и сохранение “ американского образа жизни ” (“жизненного уровня”, который у американских геополитиков за­менил “жизненное пространство” Хаусхофера) требуют мирового господства США. В международных отношениях понятие “национальная безопасность” подразумевает состояние безопасности жизненно важных интересов личности, общества и государства от внешних и внутренних угроз.

В американской политической картографии принято изображать карту мира в непривычной для всех форме: Америку помещают в центре, а по обеим сторонам от нее – Тихий и Атлан­тический океаны. При этом “Западное полушарие” произвольно “ра­стягивается” от Ирана до Шанхая и Нанкина, а сферой американс­ких интересов оказывается и Юго-Восточная Азия (“западная окра­ина Тихого океана”), и восточное Средиземноморье (“восточная окраина западного мира”). С целью обоснования пре­тензии североамериканского империализма на мировое господство американские геополитики, как, например, Вейгерт, Тейлор и Спайкмен, учат, что в основе историко-географического развития лежит изменение средств сообщения.

Общим местом американской геополитики и политической гео­графии стало утверждение, что Соединенным Штатам недоста­ет многих важнейших сырьевых материалов, доступ к которым дол­жен быть обеспечен, если США намерены сохранить безопасность в экономическом и политическом отношениях. В атомном веке, рас­суждают американские геополитики из Йельского и других универ­ситетов и академий Америки – Вейгерт, Питти, Спайкмен и др., – безопасность США может быть обеспечена только закреплением за Америкой важнейших “ центров силы ”, под которыми следует по­нимать центры сосредоточения важнейших видов стратегического сырья по всему миру.

Для военных стратегов НАТО характерна глобализация геополитики с техницистских позиций. Примечательно высказывание одного из них: “В геополитике ядерного сдерживания технология сменила географию по значению, в то время как психологические аспекты основной политики с позиции силы достигли доминирующего вли­яния в их стратегическом политическом курсе. Технология не может явно заменить географические признаки. При всем этом технология ядерного века оказалась настолько революционной в своем влиянии на географию, что практически сменила ее в качестве основного фактора геополитики”. Это заявление преследует цель приспосо­бить геополитику к “ политике с позиции силы ”, отдать решитель­ный приоритет роли технологии и, таким образом, допустить, что геополитические отношения возникли “натуралистически”, без вме­шательства социальных и политических структур и теорий.

Многообразие существующих сегодня в международно-политической науке теорий и взглядов в конечном счете может быть сведено к трем известным научным направлениям или школам: реалистской (вклю­чающей в себя классический реализм и неореализм), либеральной (традиционный идеализм и неолиберализм) и неомарксистской, каждая из которых исходит из своего понимания природы и харак­тера международных отношений. Сторонники каждого из направлений подчеркивают, прежде всего, те аспекты, которые наиболее близки именно его традициям.

В условиях быстрого крушения первоначальных иллюзий, связан­ных с прекращением “холодной войны”, был отмечен рост значения реалистической школы. Неореализм оказался востребован­ным как государственными лидерами, так и оппозиционными политиками разных стран. Тому есть несколько причин.

Во-первых, многие черты современной международной си­туации создают впечатление, что после окончания “холодной вой­ны” положение в мире стало гораздо опаснее и что всякое явление, которое нельзя объяснить, представляет собой угрозу.

Во-вторых, политический реализм традиционно является эф­фективным инструментом в деле мобилизации общественного мнения того или иного государства в пользу “своего” правитель­ства, защищающего “национальные” интересы страны. Тем са­мым он помогает ее руководству не только обеспечивать под­держку своей власти со стороны общества, но и сохранять госу­дарственное единство перед лицом внутреннего сепаратизма.

В-третьих, основные положения теории политического реа­лизма – о международной политике как орудии борьбы за власть и силу, о государстве как главном и по сути единственном дейст­вующем лице этой политики, которое следует принимать во вни­мание, о несовпадении национальных интересов государств и обусловленной этим неизбежной конфликтогенности междуна­родной среды и др. – оказались востребованными политической элитой Запада и прежде всего Соединенных Штатов. В США по­литический реализм позволяет трактовать международные отно­шения в соответствии с американскими представлениями о меж­дународном порядке как о совокупности совпадающих с нацио­нальными интересами Америки либеральных идеалов, которые она призвана продвигать, опираясь, если необходимо, на исполь­зование экономической или военной силы.

Наконец, в-четвертых, немаловажную роль в сохранении ос­новных понятий политического реализма в лексиконе государст­венных и политических деятелей играют представители генера­литета и военно-промышленного комплекса, многочисленные эксперты и советники, как силовых ведомств, так и высших госу­дарственных руководителей, “независимые” частные аналитиче­ские центры и отдельные академические исследователи. Предста­вители влиятельных социальных групп стремятся либо сохранить свою власть, свой статус, либо удовлетворять спрос на рынке го­сударственных идеологий и притом воздействовать на его форми­рование. И в том, и в другом случае наиболее подходящими в пе­риод нестабильности международных отношений оказываются панические мотивы, рассуждения на тему возрастающих угроз как мировой системе в целом, так и Западу, и США в частности. В этом контексте широко используются снова вошедшие в моду геополитические построения, многообразные сценарии грядуще­го миропорядка и т.п. Чаще всего они опираются на весьма добротный анализ современного международного положения и внешнеполитических интересов соответствующих стран. В то же время односторонняя ориентированность таких исследований, их идеологическая ангажированность вполне очевидны.

В качестве примера можно привести две, уже упоминавшиеся, концепции, которые полу­чили, пожалуй, наиболее широкий резонанс и к которым иногда ошибочно сводится многообразие выдвинутых за последние годы поло­жений об изменении природы международных отношений. Речь идет о “конце истории” Ф. Фукуямы и “столкновении цивилиза­ций” С. Хантингтона. Внешне они выглядят как конкурирующие, даже как противоположные. Действительно, у Фукуямы речь идет о триумфе западных ценностей, всеобщем распространении плюралистической демократии, идеалов индивидуализма и ры­ночной экономики. Хантингтон же говорит о нарастающей угрозе с Юга, связанной с усилением мусульманской и конфуцианской цивилизаций, чуждых Западу и враждебных ему. Однако по сво­ей внутренней сущности они весьма близки. В обоих случаях в основе теоретических построений лежит этно-, а вернее, западоцентризм, связанный с созданием образа врага, роль которого призваны играть все те, кто так или иначе противится унифика­ции образа жизни и мыслей по западному образцу, кто отстаивает свои национальные или цивилизационные особенности. Обе кон­цепции имеют самое прямое отношение к установкам власти и легитимации мероприятий, основанных на устаревшем понима­нии международной безопасности, что указывает на их прямую связь с парадигмой политического реализма. А в науке о международных отношениях понятие “международная безопасность” предполагает состояние отношений между государствами, военно-политическими союзами, характеризующихся стремлением оздоровить международную обстановку, обеспечить строгое соблюдение принципа суверенитета всех сторон.

В этом свете обращает на себя внимание, что обе названные концепции исходят в своей трактовке природы международных отношений именно из распределения силы и решающей роли насилия в мировой политике. В обеих концепциях рассуждения о необходимости сохранения мира и демократии выливаются в апологию однополярного мира под эгидой США или же в поиски врага, утраченного с окончанием “холодной войны”.

Подобные взгляды характерны и для других видных экспер­тов и советников, обслуживающих внешнеполитические государ­ственные структуры Запада. Так, по мнению Бжезинского и Ч. Краутхамера, важнейшим следствием победы Запада над Со­ветским Союзом в “холодной войне” и исчезновения одной из двух сверхдержав является то, что ответственность за судьбы мира ложится на оставшуюся единственной сверхдержаву – США, а ее возможности позволяют обеспечить не только защиту, но и распространение ценностей демократии, индивидуализма и рыноч­ного общества во всем мире. Наступление Рах Americana проде­монстрировал уже вооруженный конфликт в зоне Персидского залива, в результате которого стало ясно, что миру придется со­гласиться с мягкой американской гегемонией, утверждает Бжезинский.

Близких позиций придерживается и Г. Киссинджер, хотя он не столь прямолинеен в их обосновании. С его точки зрения, победа США в “холодной войне” возлагает на них нелегкую, но вполне посильную миссию единственного лидера в поддержании равновесия сил в мире. В то же время он выступал против веду­щей роли США в экспансии НАТО, полагая, что это дело, прежде всего самой, Западной Европы.

Если же обратить внимание на то, что вышеуказанные авто­ры формируют у сво­их читателей подозрения в отношении России, то становятся бо­лее понятными и настойчивые попытки изолировать ее от “циви­лизованного мира” путем заполнения “вакуума силы”, в том чис­ле и посредством расширения НАТО.

Однако следует отметить, что не всегда геополитические концепции пользуются должным вниманием со стороны властных инстанций и аналитических структур, обслуживающих власть геополитически­ми проектами. Это касается, например, “ новых правых ”, которые являются одной из немногих европейских гео­политических школ, сохранивших непрерывную связь с идеями до­военных немецких геополитиков-континенталистов.

Одна из главных тем геополитики “новых правых” – восстанов­ление баланса сил в мире. “Сбалансированный мир” – концепция международных отношений, основанная на геополитическом равновесии Больших пространств, цивилизаций, на учете интересов всех государств и народов – разработана представителями этой геополитической школы. Ее основатель – философ Ален де Бенуа.

Под балансом сил в геополитике, – утверждают последователи этой школы, – подразу­мевается состояние не статического, а динамического равновесия, где допустимы непрерывные колебания в воздействии противостоя­щих центров политической динамики на стратегическую и геополи­тическую конфигурацию мировой политики. Речь идет о недопуще­нии роста политической энергии какого-либо центра, когда он на­чинает угрожать всем остальным. Если взять “осевую линию исто­рии” на востоке Евразии, то по отношению к этому региону есть два глобальных проекта, по которым Урал, Сибирь и Дальний Вос­ток становятся “продолжением Большого пространства” Ев­ропы, противостоящего США, и с точностью до наоборот, эти же регионы становятся при наличии туннеля под проливом Беринга “продолжением Большого пространства” США, противостоящего Европе.

Таким образом, геополитика “новых правых” ориентирована радикально антиатлантистски и антимондиалистски. Они видят судьбу Европы как антитезу атлантических и мондиалистских проектов. В условиях тотального стратегического и политического доминирования атлантизма в Европе в период “холодной войны” эта геополитическая позиция (теоретически и логически безупречная) настолько контрастировала с “нормами политического мышления”, что никакого широкого распространения получить просто не могла и рассматривалась как своего рода диссидентство.