И Ганька посмотрела в угол хаты, где, обрамлённые вышитыми крестиком рушниками, висело штук шесть икон

Девочка умела считать до пяти, а дальше не хватало пальцев на одной руке. Но эта последняя икона была не одна, а с дытыною на руках. Все боги смотрели строго, только та, что с дытыною, глядела по-доброму, жалобно.

− Не хосю, не хосю, − передразнила Наташка. − Побьём окна, высунемся головами, ты в одну шибку, я – в другую и будем кричать: «Маты, маты, откройте нас. Нам страшно…»

Потом внимательно окинула младшую сестру взглядом:

− Ладно, сама разобью тебе стекло. А ну-ка, бисова вира, лезь на скрыню, помогу тебе забраться. Задирай платье, чтоб не мешало…

И младшая сестра, кряхтя, с помощью старшей, забралась на сундук, хотя ей с Наташкой и не было страшно, даже лучше, чем под строгими глазами матери: «Туда не лезь – упадёшь, не задирай ноги – стыдно, да и боги накажут, бо так некрасиво, особенно дивчине. Вон возьми лучше веник да подмети дил (пол) около плиты».

А ещё у Ганьки были свои аргументы на поведение сестры. У той, конечно, всякие дурости в голове. Нелепости. Таких слов она тогда конечно не знала и даже не слыхала, но сестра часто поступала смешно, как дурочка. Ганька это хорошо уже понимала в свои три года.

Вот вчера, когда Ганьку хотел побить шалопай – Витька из соседнего двора, то Наташка натянула материну юбку, подоткнула низ у пояса, чтоб не волочился по земле. Потом ещё напялила материну кофту, подвязала цветной платок по-старушечьи под подбородком. В одну руку взяла хворостину, а в другую – Ганькину руку и воинственно двинулась к Витькиному дому, заставив Ганьку причитать: «Маты, чего Витька дерётся?»

Но младшая сестра хорошо видела, что Наташка совсем была не похожа на мать, высокую и красивую, хотя и старалась идти и подражать той в походке, гордо задрав голову и размахивая хворостиной:

− Я тебе покажу як обижать дытыну, бисова твоя кровь!

Ганька хорошо понимала, что Витька не дурак, и давно разгадал хитрость самоуверенной Наташки, но всё-таки робко промямлила, подумав, что та хоть и её нянька, но всё-таки дура:

− Маты, чего Витька дерётся?

А сестра уже ринулась с хворостиной на обидчика, грозно размахивая лозиной, и по-бабьи посыпалась ругань:

− Я тоби покажу, бисова твоя душа, як обижать дытыну! Ах, ты, бисова кровь! А ну-ка подойди поближе, подойди…

Иногда нахрапом люди берут многое, отталкивая более умных и более скромных. Эти первые не замечают своей тупости и своей наглости, считая вторых круглыми дураками, сырым материалом для достижения своей цели: их можно оттолкнуть локтем или просто дать пинка. И только они со своей жестокостью и упорством, хитростью пролазят по головам других в верха: будь то в политике или экономике. У них своё понятие стыда и чести, свои взгляды на добро и зло. Там нет ни глубокой любви к чужому и ближнему, никогда не бывает искренней дружбы.

Но Витька не был дурак, хоть и ровесник Наташке. Сразу разгадал хитрость и наглость соседки и стал крутить дули:

− На тебе, на тебе, на тебе, Наташка, тебе и твоей вонючей Ганьке. Дура, ты думаешь, что я не вижу, что ты не мать?.. Э-э-э, меня не обманешь, я же не дурак…

Процессия из двух маленьких персон остановилась в нерешительности. А босоногий пацан в драных широченных штанах начал пинать попадавшиеся под ноги куски земли и орать:

− Я не дурак! Я не дурак! Ты Нашашка, ты какашка. Ты Наташка-замарашка, ты Наташка-черепашка…