2015-05-30
244
Не личными причинами,
Но, как это делает всякий политик,
Общественной необходимостью.
Сальери говорит:
«… я избран, чтоб его остановить…»
И здесь – гениальное пушкинское открытие.
Сальери – один из величайших эгоцентристов в истории литературы.
В первом монологе, который звучит на сцене не более пяти минут, Антонио Сальери 29 раз использует все формы личного местоимения. Но он же перестает быть эгоцентристом в своем втором монологе.
Здесь появляется местоимение третьего лица множественного числа.
Вместо «Я» – «МЫ».
И происходит эта замена на множественное число именно там, где Сальери обосновывает осознанную им общественную необходимость убить Моцарта:
«… я избран, чтоб его
Остановить – не то мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки».
Этот гениальный Пушкиным выверенный повтор – словно попытка Сальери убедить самого себя:
«…мы все, мы все…
И к тому же он избран».
И дальше:
«… Что будет с нами …»
И далее:
|
|
|
«Наследника нам не оставит он».
И далее:
«Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!»
И наконец:
«Так улетай же! Чем скорей, тем лучше».
Решение убить Моцарта обосновано.
И главная причина того, что Моцарта необходимо уничтожить, выявляется пушкинским Сальери подсознательно гораздо раньше, чем она приходит в его голову в форме конкретного решения.
Обвинительный приговор еще без объявления меры наказания звучит в этой, как я думаю, ключевой фразе всей трагедии.
«Сальери:
Ты, Моцарт, недостоин сам себя».
Как избавиться от этой нелепости? Как привести в гармонию дух Моцарта и его тело?
Сальери принимает решение
отделить безобразное моцартовское тело от его великого духа.
Тело Моцарта должно умереть, а его дух – остаться.
То есть все земное поведение этого тела, его слова, поступки, шутки, шутовство никак не соответствуют рожденной моцартовским духом Музыке, ее божественности, ее эзотеричности, ее избранности.
И сия нелепая, дикая ошибка должна быть исправлена. Сальери это понимает.
Но он (повторяю) не убийца.
Необходимо, чтобы все это шутовство дошло до края, до омерзительного моцартовского:
«Божество мое проголодалось»,
чтобы темпераментный итальянец, «первосвященник от музыки», принял мгновенное и роковое решение:
«отобедаем мы вместе».
Да еще – страх, что Моцарт может не придти, ведь он – Моцарт –
