Ну и как Там?

Во-первых, ничего особенного. А во-вторых, ничего Там нет... А теперь moralite. Как ты думаешь, могут ли у меня быть после этой истории б о льшие неприятности, чем смерть? Выкарабкавшись из больницы, я перестал чего-либо бояться. По крайней мере, за себя. Тот же Станко в моем сознании, или любой начальник, не мог теперь доставить б о льшие неприятности, чем те, которые у меня были. И я немедленно стал соответственно себя вести. Держался очень независимо. Впрочем, когда дети подросли, начал беспокоиться за них…

Но тогда дети еще не подросли, и я оставался легкомысленным. Поэтому после выздоровления отношения с начальством стали развиваться по нарастающей, в прежнем стиле. Станок потребовал, чтобы все диссертационные работы сотрудников обязательно проходили рецензирование через Отдел. На самом деле, по уставу Академии, это не обязательно. Но выхода не было, и я подал докторскую на рассмотрение Отдела.

Станок страшно обозлился и, видимо, перепугался – ведь я мог стать самым молодым доктором наук по специальности «археология» не только в Одессе, но и на Украине. И совершенно ясно, кто тогда станет зав отделом. Кажется, я забыл сказать, что Владимир Никифорович старше меня лет на пятнадцать. Мало того, его опасения имели под собой почву. С его точки зрения. А не с моей – я всегда инстинктивно шарахался от руководящих должностей. Но никто мне не верил, что это искренне. Так вот, я довольно часто ездил в Киев к Генингу, который меня однажды прямым текстом спросил: «Не хотите ли стать зав отделом? Я позабочусь об этом. И докторская у вас готова». Я ответил: «Не хочу, Владимир Федорович». «Вам что, охота работать под руководством дураков?». Я говорю: «Какую бы должность не предложили, всегда найдется следующий дурак, под руководством которого можно оказаться». Генинг ухмыльнулся и отстал. Быть может, принял намек на себя. По-видимому, эти слухи дошли до Владимира Никифоровича. Или же тот сам их распространял, утверждая, что я, такая сволочь, интригую в дирекции, мечтаю его сожрать, усесться в его уютное кресло и помахивать ножками.

В этом контексте он и решил попробовать меня уволить. Изгнание означало конец диссертационной карьеры, потому что монополия на совет по защите находилась в Институте. Вне отдела я становился археологическим бомжем, без права на защиту. Сначала Станко мне попытался провалить аттестацию темы, я позвонил Генингу и пожаловался. Генинг тут же навел порядок. Но тут произошли необратимые события. С бедным Владимиром Федоровичем приключился инфаркт. Его уложили в соответствующую реанимацию. Все хронологически совпадало. Пока Генинг лежит со своим инфарктом, Станко просит меня написать полевые отчеты.