Почему он решил, что вы будете следовать его воле?

Ему казалось, что это в моих интересах. Он меня вызвал и говорит ласковейшим голосом: «Андрюша, ты хочешь стать старшим научным сотрудником?» Я киваю. Кто ж не хочет? «Но у меня нет ставки. А Гудковой пятьдесят пять лет. Вот тебе ее диссертация на рецензию. Ты понимаешь, что тебе нужно делать на аттестационном заседании отдела?».

Тут я почувствовал, как у меня кровь вскипела. Я подошел ближе к столу и говорю: «Как вам не стыдно, Владимир Никифорович? Сука вы вонючая! Вы за кого меня принимаете?». Хлопнул дверью и ушел. Разумеется, немедленно подготовил положительный отзыв. Станко собрал заседание отдела, где заявил, что вынужден отправить многопочтенную Гудкову на пенсию, потому что по возрасту ей не положено работать. Тогда я встаю и долго, обстоятельно рассказываю, какая это замечательная диссертация. И сияет своими бесчисленными научными достоинствами, как граненый алмаз. Тогда Станко заявил, что имеются иные отзывы. И достает две отрицательных рецензии. Я снова бросился в атаку, заявляя, что рецензенты некомпетентны. Возникла спорная ситуация. Тогда Станко выставил вопрос на голосование, предложив сотрудникам высказаться по этому поводу. А я до заседания накрутил Гелика, то есть устроил не скандал, а, как говорят в Одессе, хипеш.

Гелик встал и выступил в той же манере, в которой только что говорил я сам. Короче говоря, мы не дали Станку принять решение о ее увольнении и сохранили Гудкову на работе. Александра Васильевна быстро сбегала в Москву, взяла отзыв у Кропоткина, положительный отзыв у Карышковского, ее оставили на работе, и через пару лет защитила эту докторскую...

Вернемся к нашему сюжету. Крыжицкий на аттестации задает мне этот вопрос, и я все припоминаю. И тут я обозлился. Видимо, у меня психика слабая. Я-то понимаю, что они хозяева Института и решают вопросы. Но я точно знаю, что по всем аттестационным нормам меня в принципе нельзя уволить. С точки зрения административных дел, у меня все чисто, я ничего не сделал дурного. Напротив, я автор двух научных монографий, что очень существенно для младшего научного сотрудника. На столе зав отделом лежит готовая докторская. Налицо активная научная деятельность. За что меня, в сущности, увольнять? За хорошую работу?

Но Станко и к этому подготовился: он заявил, что я выполняю не ту плановую тему. В общем, я Крыжицкому довольно дерзко и гордо отвечаю: «Сергей Дмитриевич, я не так воспитан. Это мой начальник, возможно, привык выражаться подобным образом, а у меня вполне хватает лексики, чтобы объясняться иначе. Я вообще матом не разговариваю». Тогда они говорят: «Хорошо, идите». И комиссия проголосовала против того, чтобы оставить меня на работе и аттестовать.

Правда, они сразу же наделали в штаны, потому что формально увольнение было невозможным. Они ведь одновременно и наглые, и хезливые. Я мог написать жалобу в президиум Академии Наук. Я кандидат наук, полностью выполнял плановую тему и перевыполнял ее тысячи раз. Из-за жалобы по формальной причине у этой комиссии могут быть неприятности. Артеменко меня немедленно вызвал и сказал, что никакого увольнения не будет, решение комиссии противоправно, я могу спокойно ехать домой. Он обещает: «Эта история – безобразие, я кассирую решение». Успокоившись, я, клинический идиот, поверивший этой гэбэшной гниде, поехал домой. Через месяц мне позвонили из отдела кадров Института и сообщили, что я уволен.

Жалоба по формальной причине в советской иерархии, думаю, и в теперешней, опасна для чиновника. И они придумали способ, как оформить увольнение. Сначала меня временно перевели на должность лаборанта, заявив, что я не соответствую должности научного сотрудника. Потом сказали, что кандидата наук нельзя переводить на такую должность. И это правда. Но кандидат наук не имеет право занимать должность ниже младшего научного сотрудника, тем более что я подал докторскую к защите.

Все это происходило весной. После звонка кадровички я набрал номер Артеменко: «Что же вы делаете?» А он отвечает: «Я посоветовался в президиуме, есть возможность вас уволить». И добавил, что я могу жаловаться, куда захочу. Он старый гэбист и знал, что делал.

В отчаянии звоню Генингу, который уже вышел из больницы. Тот выслушал и говорит: «Они замусолят вашу жалобу в президиуме... Впрочем, как хотите». Тогда я пошел советоваться к Петру Осиповичу. Петя тоже выслушал и махнул рукой: «Плюнь на них слюной! Пошли они в жопу! Давай мы возьмем тебя к себе на кафедру». Я подумал и решил, что действительно можно на них обидеться.

Но скоро выяснилось, что своим советом Карышковский оказал мне дурную услугу. При всей любви и бесконечном уважении к его светлой личности, Петя был необычайно осторожен. Видимо, он тогда сказал это импульсивно. А я импульсивно позвонил Артеменко, испугавшись увольнения по статье за нарушение трудовой дисциплины. Артеменко обрадовался, как ребенок, услышав, что я увольняюсь по собственному желанию. Я написал заявление и ушел, а Петя не сумел договориться и меня не взяли на кафедру. Так я превратился в безработного.