Об одной из очередных задач историко-литературной науки (1922)

(Изучение истории читателя)

<...> В настоящее время обычный тип историко-литературного исследования довольно ясно слагается из четырех основных момен­тов. Во-первых, принимаясь за анализ литературного произведения как явления исторического, мы изучаем обстоятельства, предшество­вавшие возникновению явления и его обусловившие (сюда относятся: библиографическая работа, собирание сведений о писателе как о про­дукте известной исторической эпохи и социальной среды, критика тек­ста, история создания произведения и т. п.); во-вторых, мы анализиру­ем произведение в его сущности (с точки зрения его сюжета, компози­ции, слога, жанра и стиля — в широком смысле этого слова); в-третьих, нам необходимо выяснить место явления в его историче­ской среде (роль традиции и результаты борьбы с нею; отношение произведения к фактам предшествующим и современным); и наконец, нам необходимо выяснить результаты явления (то есть влияние про­изведения надальнейший ходлитературного развития, восприятие его современниками и ближайшими потомками и разнообразную жизнь его в читательских сознаниях). Долгое время наша наука почти не вы­ходила из наблюдений над фактами, относящимися к первому момен­ту; в настоящее время особенно повезло (в частности, в России) — второму. Из вопросов, относящихся к четвертому, очень важный во­прос — о читателе и его роли в деле «выработки поэтического созна­ния и его форм», о читателе как участнике литературного процесса и сотруднике писателей в создании национальных литератур отдельных народностей — относится к числу методологических вопросов, как будто решенных, но на практике как-то неохотно и осторожно трак­туемых. Принципиально против роли читателя как исторического фактора — особенно после известной книги Эннекена(1887)' —как будто никто не возражает: признана необходимость изучения не толь­ко литературных произведений, но и социальных групп, являющихся их потребителями и нашедших в них сочувственное выражение своих идеалов и вкусов и эстетических запросов. Доказывать сейчас, что ис­тория литературы не только история писателей, но и история читате­лей, что без массы, воспринимающей художественное произведение, немыслима и сама творческая производительность, что история лите­ратуры должна интересоваться распространением в массе литератур­ных форм, их борьбой за существование и преобладание в читатель­ской среде — значит ломиться в открытые двери. Тем не менее прак­тика науки от превращения этих теорий в азбучные истины выиграла пока немного. Как это часто бывает, дело благополучнее обстоит на Западе: нам известны во французской, в немецкой, в английской ли­тературе труды, не только теоретически ставящие вопросы, но и чисто исторические; сам Эннекен в заключительной части своей книги в виде иллюстрации дал эскиз изучения читателей В. Гюго, интересный, несмотря на неполноту и недостаточную фактичность материала; ис­следования такого же рода предпринимались не раз, и в свое время с успехом Вильгельм Аппель проследил, например, историю одной из самых заразительных книг XVIII в. — гётевского Вертера («Werther und seine Zeit», 1896)^[125], а не так давно в русском переводе явилась французская книга Луи Мегрона («Le Romantisme et les moeurs», 1910)3 — блестящая попытка на основании интереснейших человече­ских документов проследить претворение французского романтизма 30-х годов XIX в. в читательской среде, к нему близкой. Русских работ, подобных вышеприведенным, я не знаю: конечно, дань внимания чи­тателю отдавали и русские историки литературы, начиная от Пор- фирьева, в 1858 году на страницах «Православного собеседника», сгруппировавшего скудные тогда данные о «почитании книжном» в древней Руси, и кончая хотя бы Боборыкиным, уделившим особую главу в своей книге о европейском романе XIX в. читающей публике, или В.В. Сиповским (в его книге о русском романе XVIII в.) и Н А. Котляревским, в недавнем сборнике статей «Канун освобождения», давшим очерк русского читателя накануне 60-х годов^[126] Тем не менее никак нельзя сказать, чтобы изучение русского читателя, для истории которого материалов собрано уже сейчас достаточно, стояло у нас на отчетливо осознанном пути. Интересовались у нас более психологией современного читателя, изучаемой экспериментально: неутомимый популяризатор и библиограф, в настоящее время в Женеве работаю­щий в области библиопсихологии (одно из названий науки о читателе), Н.А. Рубакин в разное время опубликовывал результаты своих анкет и наблюдений над читателем из среды интеллигентной, над читателем из народа^[127]; последнему, равно как и читателю подрастающих поколе­ний (учащимся), особенно посчастливилось; ноя не буду называть об­щеизвестных статей и книг в этой области, несмотря на их теоретиче­ское и практическое значение. Для будущего историка русской лите­ратуры конца XIX и начала XX в. они дадут драгоценный материал; но прошлое русского читателя остается все же в тени, и от этого страда­ют не только наши знания о прошлом русской культуры вообще, но в частности и наши сведения по истории русской литературы. Без исто­рии русского читателя она не имеет под ногами почвы: она однобока, она неизбежно будет давать выводы, высказанные наполовину, какою бы точностью они ни отличались в первой своей части, а без этой вто­рой половины мы ни для одного из ее моментов не можем получить ни­какого итога. <...>

И.Н. Розанов