Часть 3. Демократия 2 страница

3.1. Долгий путь демократии

борная аристократия составляет наилучший и самый есте­ственный политической порядок¹⁷. «Если бы существовала на­ция богов, она управлялась бы демократически, - говорит Рус­со _ Столь совершенное правление не годится для людей»^|х. Таким образом, по крайней мере при первом чтении, мы при­ходим к выводу, что если представительство в сфере сувере­нитета представляется Руссо недопустимым, то применитель­но к власти оно терпимо и даже в большинстве случаев предпочтительно.

И все же, присмотревшись внимательнее, мы может убе­диться, что, вопреки заверениям в обратном со стороны само­го Руссо, его понимание суверенитета тоже содержит в себе идею о необходимости представительства. Это с особой оче­видностью следует из данного им пояснения, что суверенна только «общая воля» народа, а вовсе не «воля всех». Воля всех есть множественное выражение воли всего населения, кото­рое Руссо считает бессвязной какофонией, тогда как общая воля возвышается над обществом. Это трансцендентальное, единое выражение воли¹⁹. На основании замысла Руссо нам следует признать, что сама по себе общая воля - это представитель­ство, которое одновременно привязано к воле всех и отделе­но от нее. Связь между единством, трансцендентальностью и представительством иллюстрируется тем различием, которое Руссо проводит между народом и множеством. Народ лишь тогда суверенен для Руссо, когда объединен. Как он объясня­ет, народ возникает в результате сохранения или созидания единых привычек, обычаев и взглядов, вследствие чего насе­ление говорит одним голосом и действует по единой воле. Народу не присуще многообразие. Между тем, на деле населе­ние, возможно, так никогда и не устранит различия и не ста­нет говорить одним голосом. Единство народа можно создать, лишь приведя в действие механизм представительства, кото­рый отделяет народ от множества. То есть, вопреки тому, что народ как таковой сходится вместе, чтобы употребить суве­ренную власть, множество при этом не присутствует; его все-^Го только представляет народ. Итак, у Руссо власть каждого ^Парадоксальным, но, тем не менее, неизбежным образом низ-

295 Часть 3. Демократия

водится до правления кого-то одного, которое осуществляет­ся через механизм представительства.

Авторы и сторонники американской конституции были гораздо откровеннее, чем Руссо, в своих опасениях перед д_е. мократией и тяге к отделению, обеспечиваемому представи­тельством. Например, для одного из авторов «Федералиста», Джеймса Мэдисона, концепция демократии характеризуется, как и народный суверенитет у Руссо, тем обстоятельством, что «народ сходится и осуществляет правление сам», то есть весь народ правит непосредственно, свободно и равноправно²⁰. Мэдисон находит такую демократию опасной. Вслед за Руссо, он боится, что в народе возникнут различия - не только инди­видуальные, которые легко проконтролировать, но также раз­личия коллективные, то есть фракционность. Как пишет Мэ­дисон в «Федералисте №10», фракция меньшинства не составляет для демократии серьезной проблемы, так как боль­шинство способно ее контролировать. Однако у демократии нет механизма, чтобы проконтролировать фракцию большин­ства. По мнению Мэдисона, у демократического множества как такового отсутствует механизм мышления, осмотритель­ной или нравственной оценки для организации различий: последние немедленно и неизбежно выливаются в конфликт и тиранию. Мэдисон доказывает, что представительная схема, заложенная в американской конституции, является надежной гарантией от деспотизма большинства в рамках республики. Тут вопрос масштаба выходит на первый план. Согласно известным аргументам, в ограниченных пространствах древ­негреческих городов-государств демократия была осуществи­ма, тогда как практические запросы, возникающие из-за об­ширных современных национальных государств, требуют ее укрощения с помощью представительных механизмов. Таким образом, демократия годится для немногочисленного населе­ния, а представительство - для пространных территорий и большого населения²¹. В XVIII веке в Соединенных Штатах многие авторы, не разделявшие федералистских мнений, ис­пользовали противопоставления между демократией и пред­ставительством для критики предложенной конституции и идеи сильного федерального правительства. Они отдавали

3.1. Долгий путь демократии

предпочтение небольшим независимым штатам, поскольку малый масштаб создает условия, пригодные для демократии лди, по крайней мере, для представительства в небольших пропорциях, когда каждый делегат выступает от лица относи­тельно немногих людей²². Федералисты были согласны, что представительство составляет препятствие для демократии - д\я всеобщего, равного и свободного правления всех, - и как раз в силу этого поддерживали его! Огромная протяженность современных национальных государств, особенно Соединен­ных Штатов, не мешает эффективному правлению, а, напро­тив, составляет большое преимущество! Представители, слиш­ком близкие к тем, от чьего лица они выступают, не обеспечивают адекватного защитного барьера против демок­ратии; представительство должно быть достаточно удаленным, чтобы удерживать на расстоянии опасности, связанные с де­мократией, и все же не столь далеким, чтобы у представите­лей не было вообще контактов с людьми, ими представляемы­ми. Нет необходимости, чтобы представители детально знакомились с теми, кого представляют, на месте («Федера­лист №56»). Важнее «заполучить в качестве правительства тех, кто обладает наибольшей мудростью и понимает, в чем состо­ит общественное благо, и наилучшими качествами, чтобы его добиваться»²³. Мэдисон настаивает, что схема представитель­ства, согласно которой правят немногие, не является ни оли­гархией («Федералист №57»), ни аристократией в британском стиле («Федералист №63»). Вероятно, она ближе всего к тому, что Руссо называет выборной аристократией, противопостав­ляя ее наследственным или естественным аристократическим формам. Мэдисон, бесспорно, согласен с точкой зрения Руссо, что «наилучший и самый естественный порядок вещей состо­ит в том, чтобы множеством управляли мудрейшие»²⁴. В этих Дискуссиях мы вновь можем обнаружить сущность представи­тельства: оно связывает граждан с правительством и в тоже ^время отделяет их от него. Новая наука основана на таком Дизъюнктивном синтезе.

Ослепительно ярким элементом этих рассуждений XVIII ^Века является то, что они со всей отчетливостью подводят к ^Вьш°Ду, что демократия и представительство не ладят друг с /

297 Часть 3. Демократия

другом. Когда наши полномочия передаются группе правите­лей, то с этого момента все мы не занимаемся управлением, мы уже отделены от власти и правительства. Несмотря на это противоречие, уже в начале XIX века представительство ста­ло определять демократию эпохи модернити до такой степе­ни, что с тех пор невозможно помыслить ее без какой-то фор­мы представительства. Оно воспринимается не как защита от демократии, а как ее необходимое дополнение. Как говорят, чистая демократия, возможно, хороша в теории, но на прак­тике относительно слаба. Только в соединении с представи­тельством демократия дает достаточно сильную, стойкую суб­станцию - подобно тому, как к железу добавляют углерод, что­бы получить сталь. «Новая наука», объявленная федералистами своим вкладом в создание новой нации и эпохи модернити, в чем-то походила на теорию современной металлургии. К1830-м годам Алексис де Токвиль мог называть «демократией» в Америке ту же схему представительства, которую за 50 лет до этого отцы-основатели считали защитой от опасностей демок­ратии. Сегодня господствует еще более расплывчатое пред­ставление о демократии. Вспомним, например, определение, которое не так давно сформулировал Джозеф Най, ведущий автор в области либеральной политической теории: «Демок­ратия - это правление должностных лиц, которые подотчет­ны и могут быть смещены большинством народа, на террито­рии, на которую распространяется их юрисдикция»²⁵. Как да­леко мы ушли от взглядов XVIII столетия!

Поскольку представительство теперь до такой степени мо­нополизирует область политической мысли, полезно будет составить резюме по поводу его разных типов, чтобы увидеть различия между ними. Вслед за Максом Вебером мы можем различить, в зависимости от степени разделения делегатов и тех, кого они представляют, три базовых типа представитель­ства: присваиваемое, свободное и «по наказам»²".

Присваиваемое представительство (appmprikrte Representation) -это тип, при котором связь между представителями и пред­ставляемыми самая слабая, а разделение наибольшее. При этом уполномоченные никаким прямым образом не избираются, не назначаются и не контролируются теми, кого они представля-

3.1. Долгий путь демократии

_т По существу они просто сами истолковывают интересы и волю тех, от кого делегированы. Вебер называет такую форму присваиваемым представительством, поскольку представите­ли присваивают себе все полномочия по принятию решений. Нужно отметить, что и такие уполномоченные не вполне са­мостоятельны, так как представительство, как и всякое власт­ное отношение, имеет две стороны, и представляемые всегда располагают какими-то средствами, которые позволяют им отказаться от этих отношений или их изменить, однако в дан­ном случае такие средства самые косвенные и слабые. Мы мог­ли бы также назвать этот тип патриархальной репрезентацией, так как само название передает в таком случае ощущение того, как феодальный лорд представлял крестьян из своего помес­тья. Действительно, в американской конституции предпола­галось, что черные рабы, женщины и дети будут представле­ны именно подобным способом²⁷. Как мы увидим далее в не­сколько ином контексте, патриархальное, или присваиваемое, представительство также характеризует то, каким образом сегодня наднациональные организации, подобные МВФ и Все­мирному банку, представляют интересы стран, подобных Та­иланду или Аргентине. Во всех этих случаях представители явно находятся на удалении от представляемых ими общнос­тей, которые могут оказывать на них лишь слабое и косвенное влияние, и сами интерпретируют интересы последних.

Свободное представительство (frew Reprdsentation) занимает срединную позицию. Оно типично для парламентских систем, в которых те, кого представляют, имеют некий прямой кон­такт с делегатами, но контроль над ними чем-то скован или ограничен. Так, в большинстве избирательных систем выбор или контроль со стороны представляемых ограничивается прежде всего во времени. Ведь соответствующая связь уста­навливается только раз в два или четыре года, а то и раз в шесть лет. В период между выборами делегаты относительно независимы, они не получают инструкций от представляемых ^и не консультируются с ними, а потому Вебер называет этот тип «свободным», чтобы подчеркнуть относительную автоно­мию делегатов. Ясно, что свобода делегатов обратно пропор­циональна степени свободы выбора или контроля, которой

Часть 3. Демократия

располагают представляемые. Их власть, к примеру, также \ ограничивается принуждением к выбору из определенного круга кандидатов. Конечно, их влияние еще больше ограни­чивается и становится к тому же частичным, а делегаты, соот­ветственно, ощущают дополнительную свободу с каждой оче­редной ступенью отделения от представляемых, подобно тому, в какой мере, скажем, политический назначенец представля­ет тех, кто избирал назначившее его должностное лицо. Та­ким образом, мы могли бы сказать, что представители на Ге­неральной Ассамблее Организации Объединенных Наций выступают от лица различных национальных групп населе­ния, пребывая во второй степени отделения от них. При на­растании ограниченности или неполноты представительства и степеней разделения между представителями и представля­емыми этот его тип все сильнее смыкается с формой патриар­хальной, или присваиваемой.

Когда делегирующие контролируют своих делегатов по­стоянно, такую систему характеризует то, что Вебер называет представительством по наказам (gebbndene Representation). Раз­личные механизмы, создающие более прочное сцепление и вы­нуждающие представителей постоянно подчиняться инструк­циям тех, кого они представляют, ведут к снижению самостоятельности делегатов²⁸. Например, частые выборы и тем более постоянная возможность отзыва делегатов подры­вают временные ограничения, связанные для избирателей с периодичностью выборов. Наращивание возможностей для всех членов общества выступать в качестве представителей также ослабляет ограничения власти представляемых. Нако­нец, когда гражданам дан больший простор для участия в при­нятии государственных решений, «представительский разрыв» сокращается. Процедуры участия в распределении бюджет­ных расходов в некоторых бразильских городах, таких как Порту-Алегри и Белен, - вот пример механизма по сокраще­нию подобного разрыва²⁹.

Предложенная Вебером типология представительства могла бы немедленно спровоцировать постановку политичес­кой задачи: работать над переделкой всех патриархальных, или присваиваемых, форм представительства в ограниченные,

3.1. Долгий путь демократии

_свободные формы и, в свою очередь, переработку этих огра­ниченных моделей в непосредственные формы работы деле­гатов по наказам. В итоге контакт между представляемыми и их представителями становился бы все прочнее. Нет сомне­ний, что подобные попытки улучшили бы нынешнюю полити­ческую ситуацию, но с ними не добиться реализации обеща­ний демократии эпохи модернити, то есть правления каждого для всех. Каждый из названных типов - присваиваемый, сво­бодный и по наказам - возвращает нас к проблеме двойствен­ной природы представительства, которое одновременно свя­зывает и разделяет. Три формы обозначают в различных пропорциях сочетание двух функций, которые необходимы для суверенитета. Институты политического представитель­ства должны позволить гражданам (по крайней мере, некото­рым) выражать свои неоднородные устремления и требова­ния, в то же время давая государству простор для их слияния в сплоченное единство. Делегат, с одной стороны, служит тому, кого он представляет, а с другой - привержен единству и дей­ственности суверенной воли. Как мы еще убедимся в этой кни­ге, из императива суверенитета следует, что, по здравому раз­мышлению, править может только кто-то один. Демократия снова требует радикальных новшеств и свежей науки.

Восстание должников

Жена Джона Адамса, Абигайль, была очень сердита на Томаса Джефферсона. Легко ему было выпись-тать красивые фразы, сидя в далекой Франции! А дома в Массачусетсе дела шли из рук вон плохо. Соединенные Штаты, едва возникнув, переживали первый се­рьезный бунт на своей территории. Летом 1786 года Высший суд штата Массачусетс инициировал процесс по лишению фермеров-оолжников права выкупа заложенного ими имущества в округе Гем-^пшир, наложив арест на их скот и землю. Фермеры призвали влас-^ти штата напечатать побольше денег, как это сделали в °°-Айленде, чтобы освободить их от долга, но законодатели шта-^Ща остались глухи к этим призывам. Народное ополчение из полу­тора сотен вооруженных фермеров, многие из которых были вете-нами Войны за независимость, воспрепятствовали судьям в

301 З.Де.

проведении заседаний и аресте фермерской собственности; в гороМ ке Большой Баррингтон они ворвались в окружную тюрьму и осво~ бодили должников. Даниэль Шейс, бывший командир в Континен­тальной армии, позже стал известен как лидер восставших.

Абигайль Адаме написала из Лондона своему другу Томасу Джеф. ферсону, который был послом во Франции, и самым драматичным образом обрисовала беспорядки, устроенные должниками в ее род. ном городке: «Невежественные, мятежные головорезы, без чести ц совести, увлекли сбитую с толку толпу своим примером под предло­гом нанесения им мнимых обид». Томаса Джефферсона эти собы­тия не взволновали, и он ответил в возвышенном духе, чем сильно поразил Абигайль Адаме: «В некоторьи случаях дух сопротивления правительству так ценен, что я хотел бы, чтобы он никогда не испарялся... Небольшой бунт время от времени не помешает»'®. После этого Абигайль Адаме на несколько месяцев прервала регуляр­ную переписку с Джефферсоном, а бунт на самом деле закончился плохо для всех, кто оказался к нему причастен. Законодательное собрание Массачусетса приостановило действие закона о неприкос­новенности личности и разрешило тюремное заключение на нео­граниченное время без судебного разбирательства, чтобы облегчить подавление беспорядков. На протяжении следующего года восстав­ших фермеров преследовали, многих из них задержали, а человек де­сять казнили. Но положительное мнение Томаса Джефферсона о восстании не было поколеблено известиями о примененном наси­лии. Полковнику Смиту, зятю четы Адаме, он написал: «Древо сво­боды периодически нуждается в том, чтобы его поливали кровью патриотов и тиранов. Это естественное удобрение»³¹.

У нас не столь положительный взгляд на кровопролитие и вос­стание при всех и всяческих обстоятельствах, какой демонстриру­ет Джефферсон в этих письмах. На деле нет никакого резона пре­возносить вооруженных фермеров из ополчения Шейса как демократическую силу в юной республике. Полезнее признать в этом бунте симптом экономического противоречия, свойственного Со-единенным Штатам с момента их зарождения. В конце концов* мятеж возник из-за тех долгов, которые фермеры никак не мой* вернуть. США, вопреки всей своей риторике равенства, представ' ляли собой общество, разделенное на классы, а их конституция^* многих отношениях служила делу сохранения имущества богачей

3.1. Долгий путь демократии

Восстание задолжавших фермеров стало убедительным признаком этого противоречия.

Случай повторения эпизодов из истории формирования Соеди-ненных Штатов усматривается в том, как сегодня складывается глобальная система. Беднейшие страны, включая большинство аф­риканских государств к югу от Сахары, страдают от бремени на­ционального долга, который они не надеются когда-нибудь выпла­тить. В этом состоит противоречивость нынешней глобальной системы. Долг - один из факторов, из-за которых в этом мире бедные остаются бедными, а богатые продолжают богатеть. Мож­но представить себе, что когда-нибудь, причем в недалеком време­ни, это противоречие возбудит нечто вроде всемирного восстания должников под водительством нового Шейса, которое не только повергнет в ужас дам, подобньи Абигайль Адаме, но и даст выход грандиозной разрушительной силе. Нескончаемая задолженность в хозяйственной системе, призванная поддержать сложившееся рас­пределение богатства, - это готовый рецепт для отчаянньи, на­сильственных актов. Трудно набраться оптимизма, какой испы­тывал Джефферсон, по поводу подобной перспективы. Пролитая кровь мирового пожара вряд ли послужит удобрением для древа сво­боды. Мы много выиграли бы, если бы стали искать иньт средств, чтобы победить систематическое неравенство и противоречия в мировой системе прежде, чем действительно разразится какая-то буря насилия.

Нереализованная демократия социализма

В истории модернити политическое представительство при социализме развивалось параллельно либеральному и конституционному представительству и в конце концов по­терпело аналогичный крах. Несмотря на ряд попыток, социа­лизму не удалось выработать самостоятельные и оригиналь­ные идеи или формы политического представительства, чтобы избежать тех нездоровых выдумок, которые неотступно пре­следовали представительные институты на всем протяжении Истории суверенитета эпохи модернити. Конечно, сначала в ^с°Циалистической традиции были многообещающие элемен­ты. Прежде всего, социалистические движения критиковали

Часть 3. Демократия

понятие «автономии политики», на которое опиралась буржу­азная концепция государства. Демократия должна была прий­ти снизу, чтобы нейтрализовать государственную монополию на власть. Во-вторых, социалистические движения признава­ли, что разделение политического представительства и хозяй­ственного администрирования есть ключ к структурам угне­тения. Приходилось искать путь, позволяющий демократично сочетать инструменты политической власти с хозяйственным управлением в обществе. Однако, вопреки обнадеживающе­му началу, история социалистической политики часто спуска­лась с высот по другим, менее благоприятным тропам.

В конце XIX и начале XX веков социалисты и коммунис­ты, социал-демократы и большевики по-разному, но созвучно выдвинули идею партии как альтернативы традиционным способам институционального представительства. Они воспри­нимали государство, даже в его представительной разновид­ности, как диктатуру правящего класса, как политический ап­парат для господства над рабочим классом. Партия должна была стать авангардом, такой организацией, которая могла свести рабочий класс с интеллигенцией и активными деяте­лями из других слоев населения для формирования полити­ческой силы, компенсирующей отсутствие у рабочих предста­вительства, чтобы исправить их незавидное положение. Партия должна была выступать от имени тех, кто лишен пред­ставительства. Считалось, что она будет обособлена от рабо­чего класса и останется вне логики как капиталистической экономики, так и узко понятого буржуазного общественного порядка. Эта концепция партии-авангарда ясно указывала на связь социализма и коммунизма с якобинской традицией, по­скольку она возрождала руководящую роль элиты, которую радикальная и прогрессивная часть буржуазии выразила в якобинстве. С такой точки зрения, партия рабочего класса должна была поднять флаг якобинства, очистив его от классо­вых интересов буржуазии и связав с новыми интересами про­летариата: власть - пролетариям, государство - коммунистам!

Наиболее радикальные представители социализма, ком­мунизма и анархизма в конце XIX и начале XX веков были единодушны в критике парламентского представительства, как

3.1. Долгий путь демократии

_й в призыве к отмене государства. Парижская коммуна 1871 года стала для Маркса, Ленина и многих других первым при­мером нового демократического опыта управления. Коммуна, бесспорно, еще представляла собой представительную власть, однако Маркса особенно вдохновляли механизмы, учрежден­ные коммунарами для сокращения разрыва между представи­телями и представляемыми. К ним относились: декларация всеобщего избирательного права, возможность отзыва деле­гатов в Коммуне в любой момент своими избирателями, на­значение депутатам равной платы с рабочими, а также пред­ложение о свободном и всеобщем образовании'¹. В Коммуне полагали, что каждый шаг, сокращающий разрыв между пред­ставителями и представляемыми, ведет к отмене государства, а значит и к разрушению преграды между суверенной властью и обществом. Стоит отметить, что концептуализация представи­тельства и демократии, вдохновленная опытом Коммуны, в сущности, незначительно отличалась от соответствующих взглядов революционеров XVIII столетия. Действительно, при ретроспективном рассмотрении трудов Маркса и Лени­на о Парижской коммуне особенно удивляет то, как сильно их демократическая риторика напоминает работы предшеству­ющих авторов. Маркс, к примеру, приветствовал Коммуну как правительство «народа, осуществляемое народом», а Ленин усматривал в ней шаг, приближающий «более полную демок­ратию», при которой делегаты «несут прямую ответственность перед своими избирателями»³⁴.

Еще одно направление поиска новых способов полити­ческого представительства предполагало создание механиз­мов, которые давали бы пролетариату непосредственную роль в экономическом управлении и социальном администрирова­нии. К самым важным опытам такого рода демократической репрезентации в социалистической и коммунистической тра­диции относились разные типы коллегиальных органов уп­равления и власти, включая советы и так называемые совеща­ния (Rat)'*. В совещаниях и советах видели механизмы, позволявшие радикально укрепить связь множества с управ­лением и его участие в нем. Промышленные рабочие, солдаты ^и крестьяне - все должны были быть представлены собствен-

305 Часть 3. Демократия

ными советами. Ни в социал-демократическом опыте, завис­шем между коллективными организациями трудящихся и ил­люзиями самоуправления, ни в большевистском опыте, при котором велась постоянная борьба за хозяйственное и поли­тическое выживание, советы в реальности не имели успеха в создании новых образцов представительства. На этих сове­щаниях и советах людей, составлявших социальную базу, при­зывали принести еще большие жертвы во имя завода, обще­ства и государства в ответ на обещания более широкого участия в управлении ими. Правда, людей всегда держали отдельно, на расстоянии от суверенной власти, а со временем их участие и представительство стали совсем эфемерными. Таким обра­зом, антидиктаторские инициативы и требования прямой де­мократии со стороны социалистических и коммунистических движений не получили продолжения.

Нужно учесть, что требования прямой демократии и са­моуправления звучали громче всего в социалистических и коммунистических движениях на стадии индустриального развития, когда профессиональные пролетарии занимали до­минирующее положение в организации капиталистического производства, то есть примерно с конца XIX по начало XX веков. Тогда промышленным рабочим был знаком каждый аспект технологического процесса и понятен весь цикл про­изводства, так как они были его стержнем. В результате даль­нейшего развития промышленной революции в XX веке, ког­да появился конвейер и рабочие все больше дисквалифици­ровались, призыв к рабочему самоуправлению почти естественным образом сошел на нет. Впоследствии проекты введения самоуправления уступили место концепции плани­рования как механизма коррекции (но не замещения) капита­листической организации труда и рынка.

В последующие десятилетия XX века демократические со­циалистические партии как в Европе, так и в других регионах мира, интегрировавшись в капиталистическую систему, отка­зались даже от декоративного представительства и защиты рабочего класса. Что касается коммунистов, то в новых проле­тарских государствах они в основном были выметены прочь. Возглавлял этот процесс Советский Союз. Чтобы гарантиро-

3.1. Долгий путь демократии

вать легитимность советской власти, там изображали дело так, будто она представляет весь народ и будущее человечества в целом. Прислушайтесь, к примеру, к надеждам на утопичес­кое коммунистическое будущее, на которые СССР вдохновил французского поэта Луи Арагона. Бродя по московским ули­цам, Арагон восклицает: «...ici j'ai tant гкуй marchant de l'avenir / qu'il me semblait parfois de lui me souvenir» («я так мечтал бро­дить здесь в будущем, что иногда как будто вспоминал его»)*. Однако в Советском Союзе и других социалистических госу­дарствах представительство не устояло на уровне буржуазных стандартов. Со временем оно, теряя последние элементы свя­зи с множеством, деградировало и ужалось до фикции демаго­гического контроля и популистского консенсуса. Деградация демократического представительства стала одним из важных факторов, способствовавших бюрократической централизации социалистических режимов в Восточной Европе в конце 1980-х годов. Такой провал обусловливался не только историчес­кими обстоятельствами, но и теоретической ограниченностью. Даже в своих наиболее радикальных формах социализм и ком­мунизм не предложили фундаментально новых концепций представительства и демократии, а в результате воспроизве­ли основополагающее ядро буржуазной концепции суверени­тета, парадоксальным образом увязнув в необходимости обес­печить единство государства³⁷.

Мы вовсе не утверждаем, будто в коммунизме и социализ­ме не было глубокого демократического наполнения или что оно не достигало зачастую мощного и трагического выраже­ния. К примеру, в ранние годы советской власти проводились многочисленные социальные, политические и культурные эк­сперименты, питавшиеся представлениями о создании ново­го, более демократичного общества, в особенности в том, что касалось освобождения женщин, перестройки крестьянского мира и художественных новаций'⁸. Теоретики права ранне-советского периода, такие как Евгений Пашуканис, усматри­вали возможность выйти за рамки частного права и транс­формировать публичное право в институциональную систе­му, основанную на совместном пользовании собственностью³⁹. В Китае и на Кубе тоже было немало подобных примеров. На

Часть 3. Демократия

разных этапах своего развития каждая из этих стран прово­дила оригинальные эксперименты по демократическому уп­равлению производством и обществом, отвергавшие бюрок­ратический, сталинский образец. От них исходили и планы технического и хозяйственного содействия борьбе с колониа­лизмом и империализмом в «третьем мире». Задолго до появ­ления многих сегодняшних гуманитарных НПО кубинские врачи лечили тропические заболевания повсюду в Латинской Америке и Африке. Временами утопичные коммунистические и социалистические устремления направляли деятельность институтов социалистических режимов и заставляли их учи­тывать в процессе управления прежде всего критерий соци­альной справедливости. А в целом коммунистические и соци­алистические движения и партии часто защищали демокра­тию - как в Европе и в Северной и Южной Америке, так и в Азии и в Африке, а также по обе стороны «железного занаве­са» - от нападок фашизма и реакции, начиная со сталинизма и заканчивая маккартизмом. Однако мечты о социалистическом и коммунистическом представительстве оказались иллюзор­ными. Еще раз вспомним Арагона: «On siurira de nous d'avoir aimft la flame / au point d'en devenir nous mrane l'aliment» («мы достойны насмешек потому, что обожали пламя - и сгорели в нем)»⁴⁰.