Часть 3. Демократия 3 страница

Макс Вебер был среди тех, кто прекрасно понимал: со­циалистическая организация труда, в конечном счете, подчи­нится тем же законам, что и при капитализме. Эти законы бу­дут, к тому же, сочетаться с аналогичными представлениями о представительстве⁴¹. Такое сходство вытекало не только из его наблюдений за сходными чертами в организации партий и выполнением ими бюрократической миссии (на что указал Роберт Майкле, с которым Вебер, конечно, был согласен). Ве­бер проник в суть проблемы гораздо глубже. Он отталкивался от того факта, что, как он говорил, нельзя рассуждать о поли­тике (и демократическом представительстве), не затрагивая социальную политику, в силу чего представительство остает­ся принципиально важным инструментом посредничества и выражения общественных интересов при любой сложной си­стеме общественного управления, будь то социалистической

3.1. Долгий путь демократии

_ч„ капиталистической. Социализм в любой форме непремен­но требует управления капиталом - вероятно, не в частнопред­принимательском или индивидуалистическом виде, но всегда контексте одной и той же безжалостной логики инструмен­тальной рациональности жизни. Поскольку модернистская концепция представительства точно соответствует такой ло­гике рационализации, социализм не мог обойтись без нее. Нельзя заменить ее и типом представительства работников, основанным на профессиональных союзах или советах. Вебер заключает, что противоречие между рабочей демократией и представительной демократией может быть разрешено толь­ко в пользу последней. Сказав это, мы, вопреки установлен­ной таким образом нереальности искомого, все же замечаем у Вебера своего рода сожаление о фантастической мощи обще­ственной трансформации, заключенной в русской революции и социалистической традиции в целом.

Польза критики Вебером социализма и свойственных ему механизмов представительства в том, что она помогает уви­деть, что различные формы правого популизма выросли из извращенных побегов социалистической традиции. Традиция демократического представительства эпохи модёрнити пре­рывается и уходит в болото. Разнообразные элементы автори­тарных правых сил, начиная с национал-социалистов в Гер­мании и перонистов в Аргентине и заканчивая Национальным фронтом во Франции и Партией свободы в Австрии, старают­ся популистским путем разрешить противоречия, заложенные в социалистической идее представительства, привязывая к ней самые традиционные теории суверенитета. Здесь, на правом фланге, конструирование представительства в качестве внеш­ней функции как полной передачи чьих-то прав достигает крайней точки. Политическое сознание полностью укорене­но в традиции и питается ею, а к участию масс в политике призывают, опираясь на защитную и подлежащую коррекции идентификацию. Все эти правые проекты, будь то аристокра­тические, клерикальные или сектантские, исходят из представ­ления о состоянии умов и душ, оправдывающем данный тип представительства на традиционных основаниях. Так, Карл Шмитт показывает, каким образом реакционная идея репре-

309 Часть 3. Демократия

зентации от Хуана Донозо Кортеса до Жоржа Сореля созда­ется на базе выпячивания самобытности и на традиционалис­тской идее суверенной легитимности. Именно таким путем являются на свет все виды фундаментализма. Нынешние раз­новидности правого популизма и фашизма - всего лишь де­формированные отростки социализма. Популистские произ­водные социализма составляют еще одну причину, по которой сегодня нам нужно искать постсоциалистическую альтерна­тиву в политике, порвав с социалистической традицией, вре­мя которой истекло.

Странно, что снова приходится вспоминать об этом спла­ве идеологических извращений, которые выросли из социа­листического понимания идеи представительства, но сегодня мы, наконец, можем ее похоронить. С демократическими на­деждами на социалистическое представительство покончено. И, прощаясь с ними, нельзя не вспомнить, как много побоч­ных идей, более или менее пораженных фашизмом, великие исторические опыты социализма были приговорены тащить за собой. Некоторые из них оказались всего лишь бесполез­ными вспышками, а другие - инфернальным кошмаром. Ныне иссякли возможности вернуться к модернистским образцам представительства, чтобы построить демократический поря­док. Нам нужно изобрести иные формы представительства или же, что не исключено, другие типы демократии, выходящие за рамки представительства.

Мятеж: Берлин 1953 года

Как полагали берлинские рабочие, если у них отныне установ­лен социалистический режим, то им не нужно больше мучаться, выполняя производственные задания. Начавшись с аллеи Сталина и распространившись по всему Берлину, 16-17 июня 1953 года бунт строительных рабочих перекинулся на крупные фабрики, рабочие кварталы, а затем на пригороды и сельскую местность Восточной Германии. Вспоминая эти события, Бенно Сарель подчеркивает, что самым главным требованием фабричных, рабочих было отме­нить нормы выработки и приказной порядок регулирования фЬ

3.1. Долгий путь демократии

ычного труда. В конце концов, социализм и капитализм - не одно и

Весной 1953 года в новорожденной Германской Демократичес-пй Республике социалистический режим разработал долговремен­ный план и предложил интенсифицировать работу на фабриках и на всех других предприятиях. Речь шла о восстановлении Берлина и основании социалистического государства. На четырехкилометро­вом бульваре под названием аллея Сталина, прежде называвшемся франкфуртской аллеей, возникло огромное скопление строительных рабочих и их мастерских. Они уже расчистили оставшиеся со вре­мени войны каменные завалы, работая день и ночь в свете элект­рических прожекторов, чтобы восстановить свой город. После объяв­ления весной 1953 года плановых решений нормы выработки были увеличены. Фактически за первые четыре месяца текущего года строительная промышленность выполнила только 77 процентов от требуемого по плану. Теперь табельщики усердно контролирова­ли рабочих, а партийные деятели и мастера активно поддержива­ли наращивание выработки, часто выдавая его за добровольное.

В рабочих коллективах возникло сопротивление. Наращивание производственнък заданий сопровождалось сокращением заработ­ной платы. Деньги выдавали по пятницам, и потому в первую пят­ницу июня возникли конфликты, протесты и многочисленные мел­кие акты сопротивления. Столкнувшись с нарастанием беспорядков, партийные и хозяйственные бюрократы, нередко представленные в цехах одними и теми же лицами, отреагировали еще большим ужесточением дисциплины: они посулили персональное наказание и коллективные санкции тем, кто не подчинится. Рабочие отве­тили угрозой забастовок. Рядовые члены партии, хорошо зная на­строения в рабочей среде, попытались быстро найти компромисс, и многие из них перешли на сторону рабочих. Но 12 июня, когда во второй раз вытачивалась заработная плата с момента подъема ^производственньгх квот, ее размеры еще сильнее сократились. Были сформированы рабочие собрания, чтобы выразить возмущение по этому поводу.

В понедельник 15 июня руководство партийного союза отпра-

вилосъ в цеха, чтобы начать обсуждение. Но рабочие сформировали

Легацию, чтобы выразить протест непосредственно перед зда-

' Дома правительства. Во главе небольшой делегации пример-

зг Часть 3. Демократия

но в три сотни рабочих несли плакат, призывавший к отмене норм выработки. Демонстранты проходили мимо других мастерских и призывали их рабочих присоединяться к ним. Исходные три сотни быстро переросли в многотысячный поток. На следующий день ц позже той же ночью комитеты рабочих заблокировали производ­ство в мастерских и отправились по округе, чтобы объяснить свои требования. Металлургические и химические предприятия Берли­на тут же присоединились к борьбе. По мере того, как новость о берлинском восстании достигла других промышленных центров Восточной Германии, распространялись и стачки - в Бранденбур-ге, Галле, Биттерфельде, Мерсеберге, в крупных индустриальных городах Саксонии и, наконец, в Лейпциге и Дрездене.

Почему профсоюзные и партийные лидеры, многие из которых участвовали в героическом сопротивлении нацистскому режиму и, как они сами утверждали, представляли социалистическую респуб­лику, республику трудящихся, не смогли убедить или хотя бы урезо­нить рабочих, у которьи была одна с ними история и общий про­ект освобождения? Выступая перед Домом правительства, министр промышленности Зелъбман, сам бывший пролетарий с мозолистыми руками, обратился к рабочим, назвав их «товариищ-ми», но они ответили: «Мы тебе не товарищи!» Откуда такое отчуждение? Нам известно из истории, как впоследствии поли­тическая система Восточной Германии развилась в своего рода по­лицейское государство, но в тот момент, в 1953 году, этого еще не произошло. То был пример классовой борьбы при строительстве «го­сударства рабочих», когда представительство должно бьую похо­дить на прямую форму демократии. Почему же вместо этого пред­ставители не представляли никого и ничего, кроме власти и плановых разнарядок? Когда президент Гротеволь заявил во время забастовок, что «мы плоть от плоти рабочего класса», никто с этим не спорил. Так почему же вера в представительство испари­лась так быстро и бесповоротно?

Утром 17 июня демонстранты сошлись у Дома правитель­ства. Все жители присоединились к рабочим, и манифестация пе­решла в восстание, заполыхавшее во многих восточногерманских городах. В Берлине полиция преградила демонстрантам путь кДоЩ правительства, и множество быстро нашло новое символическое место сбора: площадь Маркса и Энгельса. В час дня советское рукО'

_______________________________________ 3.1. Долгий путь демократии

водство объявило из Москвы осадное положение. До позднего вечера восставшие ожесточенно сражались против бронированной тех­ники буквально голыми руками. Депутаты от рабочих были на­правлены из восточного сектора Берлина в западный, стучась в двери западногерманской администрации и прося о помощи, ору-лсии и организации забастовок солидарности, но безрезультатно. В итоге рабочее восстание в Берлине захлебнулось, оказавшись пер-gbiM в ряду многочисленных, но зачастую не получивших громкого резонанса бунтов против социалистических режимов.

Нам неизвестно, что низвело представителей народа в Гер­манской Демократической Республике до состояния пародии на ком­мунистическую мечту о демократическом представительстве, что разложило их до такой степени, что они стали жалкими эмисса­рами дисциплинарной власти, мало чем отличающимися от аген­тов буржуазного суверенитета, как сказали бы прежние коммунис­тические бойцы. (Те, кто никогда и не сомневался, что в шкафу «реального социализма» притаился капиталистический скелет, называют это примером социализма как формы государственного капитализма.) И все же в условиях краха революционной утопии и ее конституирующей силы состоялся мятеж, указавший путь в будущее. Рабочие пели слова из старого гимна: «К свету, братья! К свободе!» Этот гимн был частью практики сопротивления, забас­товок и баррикад, которые строили в борьбе с бюрократическими режимами во имя будущей демократии. В случае берлинского вос­стания 1953 года новой организационной формой стал забасто­вочный комитет. В нем объединились профсоюзная дЗункция тру­дового управления (прямое руководство фабричными делами) с политической функцией организации восстания. Поскольку в обще­стве царила гегемония рабочего класса, члены комитета призыва­ли прочие социальные группы присоединиться к восставшим. Они требовали повсеместной демократии трудящихся, осуществляемой ^w самими. В состав забастовочного комитета вошли люди из самъчх разных слоев общества. Там были рабочие из мастерских, ^Kornopbie первыми выразили возмущение и организовали сопротив-^Ление, коммунисты, которые с самого начала стояли за рабочую ^Ма°су, а также интеллигенты, студенты, протестантские пас-^торы и ветераны антифашистского движения. Всех их пробудил ризъю к справедливости. То, как выбирали членов забастовочного

313 Часть 3. Демократия

комитета, по-видимому, не самая важная часть всей истории. Важнее их настоятельная тяга к свободе и демократии. Больше никаких норм выработки! Если труд не свободен, то коммунизма быть не может! Таков смысл берлинских событий 1953 года. Их участники увидели в представительстве капиталистическую фун­кцию руководства рабочим классом и воспротивились ей. В ответ они встали на защиту коммунистического выражения стремле­ний через множество.

От демократического представительства к мировому общественному мнению

Ныне общественное мнение во многих отношениях пре­вратилось в главную форму общественного представительства. В феврале 2003 года, в понедельник после выходных дней, когда состоялись массовые демонстрации против операции США в Ираке и миллионы людей вышли на улицы крупней­ших городов мира, «Нью-Йорк тайме» объявила в материале на первой полосе, что отныне в мире есть две сверхдержавы: Соединенные Штаты и мировое общественное мнение⁴'. По­хоже, общественное мнение, наконец, явилось на политичес­кую авансцену. Однако чтобы считать его сверхдержавой, нуж­но, чтобы оно было политическим субъектом, весьма отличным по своей природе от такого национального государства, как США. Кроме того, неясно, кого и как оно представляет. Тут полезно отступить на шаг, чтобы рассмотреть историю обще­ственного мнения и различные теории, авторы которых пы­тались охарактеризовать свойственный ему тип представитель­ства. Как мы увидим, на деле общественное мнение не репрезентативно и не демократично.

Хотя понятия «общественный» и «мнение» уходят далеко в прошлое, общественное мнение, в сущности своей, - это изоб­ретение XVIII столетия, которое не случайно появилось в то же время, что и «новая наука» демократического представи­тельства. В общественном мнении усматривали глас народа, а потому считалось, что в условиях современной демократии оно выполняет ту же роль, какую в условиях античной демокра­тии выполняло собрание: это площадка, на которой люди выс-

3.1. Долгий путь демократии

казываются по поводу публичных дел. Принято было пола­гать, что общественное мнение функционирует через предста­вительные институты, такие как избирательная система, но выходит далеко за их рамки; представлялось, будто с его по­мощью постоянно дает знать о себе народная воля. Иначе го­воря, с самого начала общественное мнение тесно связыва­лось с понятием демократического представительства и рассматривалось как средство, дающее представительству пол­ноту выражения, и как дополнение, компенсирующее его не­достатки.

В политической мысли эпохи модернити это представле­ние об общественном мнении быстро раскололось на две про­тивоположные точки зрения: утопичное видение совершен­ного представительства воли народа во власти и апокалипти­ческое видение руководства толпой как объектом манипуляции. Рассмотрим, к примеру, два текста, опубликованных в 1895 году: «Американское содружество» Джеймса Брюса и «Пси­хология толпы» Густава Ле Бона. Шотландский ученый и по­литик Брайс вслед за Токвилем превозносит американскую демократию, видит в общественном мнении обязательный элемент демократического представительства. Власть обще­ственного мнения достигается, как он пишет, «если волю боль­шинства граждан можно достоверно установить в любой мо­мент и без необходимости ее прохождения через представи­тельный орган, возможно, вообще не прибегая к механизму голосования... Такой неформальный, но прямой контроль множества затмил бы, если не вытеснил совсем, формальные, но получаемые от случая к случаю результаты избрания пред­ставителей»⁴⁴. Брайс представлял себе такую политическую систему, в которой воля всех индивидов полностью и непос­редственно представлена во власти. Как он полагал, полити­ка США в XIX веке делала такую систему возможной. Ле Бон, напротив, усматривает в публичном самовыражении масс не множество рациональных персональных голосов, а один не­заинтересованный и иррациональный голос. Если верить Ле Бону, в толпе «неоднородность погрязает в однородности, а верх берут несознательные элементы»⁴⁵. Толпы по своей сути иррациональны и подвержены внешнему воздействию; они

315 Часть 3. Демократия

естественно и обязательно следуют за лидером, под контро­лем которого их единство поддерживается внушением вред­ных идей и их повторением. Фактически, главной эмоцией толпы можно считать панику. Греческий бог Пан, от имени которого происходит этот термин, ведет массы за собой и сво­дит их с ума: толпы линчуют невинных людей, рушатся рын­ки, падают валюты, начинаются войны⁴⁶. Следовательно, со­гласно второму - апокалипсическому - видению, обществен­ное мнение очень опасно, поскольку склонно к унификации и подвержено манипуляции.

Где-то посередине между этими крайними точками зре­ния в истории политической философии эпохи модернити находится подход к общественному мнению как к форме по­средничества между множеством индивидуальных или груп­повых выражений и общественным целым. Основополагаю­щим для данной концепции посредничества является принадлежащее Гегелю понятие гражданского общества⁴⁷. Гражданское общество - это сфера существования всех обще­ственных, экономических и политических организаций и ин­ститутов, не относящихся к государству. В него входят не толь­ко личности, но также, что важнее, семьи, группы горожан, профессиональные союзы, политические партии, группы ин­тересов - наряду со всеми прочими формами общественных ассоциаций. Ключом к гегелевскому пониманию гражданско­го общества является то, что оно отлично стыкуется с капита­листической идеологией общества, основанного на отноше­ниях обмена. Путем политической алхимии гражданское общество преобразует множественные обмены в капиталис­тическом обществе в унитарную суверенную власть: это и пе­строе отражение желаний каждого, и их просвещенный син­тез в унифицированной, обобщенной воле. Нужно заметить, что гражданское общество играет у Гегеля ту же роль, какая в политической мысли эпохи модернити в целом принадлежит представительству: с одной стороны, посредством участия в гражданском обществе все члены общества связываются с по­литической сферой суверенитета и государства, а с другой -отделяются от нее. Гегелевское понятие гражданского обще­ства дает образец возведения совокупности индивидуальных

3.1. Долгий путь демокрап

высказываний в рамках общественного мнения в рациональ­ное единство, совместимое с суверенитетом.

Однако по крайней мере с середины XX века обществен­ное мнение видоизменилось из-за грандиозного распростра­нения средств массовой информации - газет, радио, телевиде­ния, интернет-ресурсов и тому подобных средств. Скорость передачи информации, то, что символы самым раздражающим образом наезжают друг на друга, бесконечная череда карти­нок и недолговечность смыслов, по всей видимости, подрыва­ют понимание общественного мнения и как множества инди­видуальных высказываний, и как унифицированного рационального голоса. Среди нынешних теоретиков, занима­ющихся этой темой, Юрген Хабермас наиболее откровенно обновляет гегелевскую идею медиации и привязывает ее к утопическому видению рационального личностного самовы­ражения⁴**. При этом он опирается главным образом на ран­нее понимание Гегелем взаимосвязи, а не на его более позднюю концепцию гражданского общества. С точки зрения Хаберма-са, общественное мнение можно понимать в терминах комму­никативного действия, направленного на достижение взаи­мопонимания и становление ценностного мира. Публичная сфера демократична в той мере, в какой она допускает свобо­ду самовыражения и множество коммуникативных обменов. Для Хабермаса такой жизненный мир активно выступает в качестве альтернативы, поскольку позиционируется им вне инструментального разума и капиталистического контроля над коммуникацией. В этой попытке отделить мир свободной и нравственной коммуникации от инструментальной системы и доминирования присутствует, конечно, рационалистский и морализаторский отзвук, чувство возмущения капиталистичес­кой колонизацией жизненного мира. Впрочем, в этом, как представляется, как раз и заключены исключительная утопич­ность и неосуществимость теории Хабермаса о нравственной коммуникации в демократичной публичной сфере. Ведь нас, наши отношения и наши контакты невозможно изолировать от посредничества капитала и средств массовой информации. В противоположность Хабермасу, Никлас Луман катего­рически отвергает подобный нравственный трансцендента-

317 Часть 3. Демократия

лизм, или утопизм. Вместо этого он предлагает функциональ­ный метод анализа публичной сферы, под влиянием которого сеть социального взаимодействия обращается в двигатель, поддерживающий общественное равновесие⁴". Эта позиция обновляет функционалистский характер традиционной аме­риканской социологии и связывает ее с разными новыми ме­тодологическими подходами в социологии. Луман считает публичную сферу чрезвычайно сложной, но, тем не менее, са­моподдерживающейся системой, в которой все разнообразные общественные акторы - несмотря на разногласия во мнениях и верованиях и даже выражая таковые - в итоге работают на поддержание равновесия системы в целом. В той мере, в ка­кой эта концепция общественного мнения предполагает де­мократическое представительство, оно опирается на идею сво­бодного взаимного столкновения огромного множества социальных противоречий внутри социальной системы; сама по себе сложность данной системы воспринимается как при­знак ее представительной природы. Но такое понятие пред­ставительства слишком слабо. Функционалистские подходы, подобные точке зрения Лумана, помещают модель посредни­чества между разноголосицей общественных мнений и синте­зом социальной тотальности, но упор явно сделан на прочное, стабильное единство и равновесие в системе.

Впрочем, ни одна из этих теорий посредничества не ухва­тывает новой роли массовой информации и широкомасштаб­ных опросов, ставших важными факторами оформления и выражения современного общественного мнения. В области изучения средств массовой информации, которая как раз име­ет дело с этими новыми факторами, мы вновь обнаруживаем прежние расходящиеся взгляды на общественное мнение либо как рациональное личностное выражение точки зрения, либо как массовую манипуляцию обществом. Утопический взгляд продвигается главным образом самими конформистскими средствами массовой информации: в них якобы представлена объективная информация, позволяющая гражданам сформи­ровать собственное мнение, которое, в свою очередь, во всей достоверности возвращается к ним в результатах массовых опросов. Так, Джордж Гэллап, основоположник американской

3.1. Долгий путь демократии

модели опросов общественного мнения, находившийся, кста­ти говоря, под большим влиянием Джеймса Брюса, утвержда­ет, к примеру, что опросы помогают повысить восприимчи­вость правительства к пожеланиям народа³". Академическая сфера исследования средств массовой информации, напротив, больше склоняется к апокалиптической точке зрения. Хотя в современном обществе информация и образы присутствуют повсюду в неимоверном масштабе, количество источников, из которых они черпаются, в некоторых отношениях резко со­кратилось. Альтернативные газеты и другие информационные средства, выражавшие взгляды различных подавляемых по­литических групп почти на всем протяжении XIX и XX ве­ков, почти исчезли³¹. Поскольку медийные корпорации слива­ются в гигантские конгломераты, распространяемая ими информация становится все однообразнее. Ученые, изучающие медийную сферу, сетуют, к примеру, что во время войны 2003 года против Ирака основные американские газеты и телев»-зионные каналы единодушно излагали только версию прави­тельства США об этих событиях - с небольшими отклонения­ми или вовсе без таковых⁵². Корпоративные средства массовой информации временами могут быть не менее надежным рупо­ром правительства, чем какая-нибудь система, непосредствен­но управляемая государством. Ученые выделяют также мани-пулятивное воздействие результатов массовых опросов. Бесспорно, есть нечто странное в идее, будто опросы обще­ственного мнения сообщают нам, что именно мы думаем. Как минимум, в них имеется центростремительный психологичес­кий эффект, то есть они подталкивают всех к согласию с точ­кой зрения большинства⁵³. Многие авторы левого и правого толка выдвигают обвинение в том, что средства массовой ин­формации и проводимые ими опросы тенденциозны, что они служат для манипуляции и даже фабрикации взглядов обще­ства⁵⁴. И снова общественное мнение как будто попадает в ловушку, зависая где-то между наивным утопизмом представ­лений об объективной информации или о рациональном лич­ном самовыражении, с одной стороны, и циничностью песси­мистического взгляда на массовый общественный контроль -с другой.

319 Часть 3. Демократия _____________________________________________________

При подобном экстремальном и несостоятельном проти­вопоставлении серьезный выход предлагают культурологичес­кие исследования, в частности то их направление, которое выросло из работ Стюарта Холла и «бирмингемской школы»⁵⁵. Во-первых, культурологи проницательно показывают нам, что у коммуникации (а, значит, и общественного мнения) имеют­ся две стороны. Хотя всех нас постоянно бомбардируют сооб­щениями и домыслами из области культуры и коммуникации, мы - не просто пассивные получатели или потребители. Мы постоянно придаем нашей культурной среде новые смыслы, выдвигаем свои возражения на господствующие идеи и вскры­ваем новые коды своего социального выражения. Мы не изо­лируемся от социального мира доминирующей культуры, но и не смиряемся молча с ее давлением. Скорее, оставаясь внут­ри господствующей культуры, мы создаем не только субкуль­турную альтернативу, но и, что важнее, новые коллектив­ные сети для выражения своих позиций. Коммуникация про­дуктивна не только в плане ценностей хозяйственного плана, но и в плане субъективности, и в этом смысле комму­никация имеет особое значение для биополитического про­изводства. Общественное мнение не является адекватным термином для обозначения таких альтернативных сетей са­мовыражения, возникающих в ходе сопротивления, так как мы уже убедились, что в традиционных представлениях об­щественное мнение чаще всего есть либо нейтральное про­странство личной экспрессии, либо унифицированное обще­ственное целое - или опосредованное сочетание этих двух крайностей. Мы можем воспринимать формы общественного самовыражения только как сети множества, которое сопро­тивляется доминантной силе и изнутри нее ухитряется созда­вать альтернативные значения.

Наконец, общественное мнение не является единым го­лосом или средней точкой социального равновесия. Когда опросы и обзоры заставляют нас относиться к публичной сфе­ре как к некоему абстрактному субъекту, это чистой воды фик­ция и мистификация (якобы публика думает так или иначе и хочет того или иного). Общественное мнение не является ни формой представительства, ни даже его модернистским тех-

_______________________________________________ 3.1. Долгий путь демократии

ническим или статистическим субститутом. Общественное мнение - это не субъект демократии, а поле битвы, характери­стики которого устанавливаются в зависимости от властных отношений, в которые мы можем и должны вмешиваться сред­ствами политики, через коммуникацию, культуру и все другие виды биополитического производства. Поле формирования общественного мнения - это не ровная игровая площадка. Оно крайне асимметрично, поскольку средства массовой инфор­мации контролируются главным образом крупными корпора­циями. Фактически отсутствуют реальные конституционные гарантии или система сдержек и противовесов, которая обес­печивала бы или регулировала доступ на это поле. В Европе неоднократно предпринимались попытки поставить механиз­мы формирования общественного мнения под публичный кон­троль, но так и не удалось затронуть сущностное ядро инфор­мационных средств, находящихся во власти корпораций. Во всяком случае, заявляя, что общественное мнение не является пространством демократического представительства, а служит полем, на котором разворачивается конфликт, мы, в сущнос­ти, не получаем искомых ответов, а лишь высвечиваем про­блему. Конфликт на поле общественного мнения - это порог, через который должно переступить множество в процессе сво­его становления.

Теперь можно вернуться к тому, с чего мы начали: ко вто­рой сверхдержаве, которую газета «Нью-Йорк тайме» усмот­рела в скоординированных в общемировом масштабе антиво­енных демонстрациях, состоявшихся в феврале 2003 года. Назвав эту новую сверхдержаву мировым общественным мне­нием, мы упустим из виду, что она выходит далеко за рамки политических институтов представительной демократии и, в сущности, возникла как симптом общего кризиса демократичес­кого представительства в глобальном обществе: множествам уда­ется выразить то, на что не способны их представители. Одна­ко термин «мировое общественное мнение» совершенно не служит пониманию характера и возможностей подобных про­явлений множественных сетей, а обращение к этим сетям как к суперсиле не только преждевременно, но и уведет в сторо­ну, поскольку свойственный им тип влияния резко асиммет-

321 Часть 3. Демократия

ричен тому, что доминирует сегодня в мире. Чтобы лучше уяс­нить силу множества, мы рассмотрим сначала некоторые из ее текущих проявлений, в частности - недовольство складываю­щейся глобальной системой и предложения по реформе, а за­тем разберемся, как эти сети множества могут образовать ре­альный противовес нынешней системе, чтобы создать условия для подлинно демократичного глобального общества.