2015-05-22
389
1.
Хозяин бара «Бронзовый Файр» мог распрощаться со своим заведением. Если только уже не распростился – с жизнью.
Жаль. Славное местечко… было. Для этой стороны – вполне приличное. Отнюдь не притон: Патруль носа не подточит!
Нашла о чем сокрушаться, кретинка сентиментальная…
Почва так и норовила ускользнуть из-под ног: минута-другая, и система искусственной гравитации взбесится окончательно. Герметичность тоже держалась – на честном слове да на одной сопле: импульсы огнемётов, лучемётов, энергомётов и ещё невесть каких «мётов» изрешетили купол до состояния швейцарского сыра. Оглушительно пахло озоном, оплавленным металлом, обугленным пластиком, алкогольным перегаром, – и, наипаче, поджаренной плотью. Добрых две трети бывшей суши покрывали теперь моря разливанные из бренди, виски и охладительной жидкости; и разноцветное пламя отплясывало на их поверхности залихватски-бестолково, как пьяный в невесомости. Осколки, обломки, руины… трупы…
Армагеддон в масштабе астероида.
И нечто надвигалось в этом огне, дыму, чаду, аду, – нечто смутное, но неотвратимое. Вероятнее всего, то была смерть.
Смерть ломилась напролом, сквозь бывшую стойку бара; определялась в очертаниях, издевательски двоилась: здоровенный зейранский типчик, обладатель на редкость дубоватой рожи – и здоровенная же бабища-рептилоид из расы вэн-гаров, когти наизготовку.
Двойники? – в известной мере. Все прирождённые секьюрити, с какой бы планеты ни происходили, – как с одного оригинала клонированы. И оригинал-то – из отбросов общества.
Да ещё из-за стены огня, с безопасного расстояния, незримый и всезрящий (труба иерихонская, футы-нуты!), плюгавец-ригеллианин, босс, вовсю разорялся на тему: да сколько ж можно копаться, чтобы прикончить пятерых сопляков?!
Копаться, по всему судя, действительно оставалось недолго.
Девчонка (назвать её женщиной – была бы изрядная натяжка) вжалась намертво в угол за стойкой; и пальцы с белизной в костяшках едва не в щепы крошили рукоять маленького бластера. Сухая, угловатая, – не цветок, стебелёк из стали; перевита узлами взведённых мышц, покрыта коростою копоти, ран, лохмотьев от бывшего комбинезона. Глаза – загнанного зверька. Волосы – до плеч – выкрашены в «засыхающую кровь»: ярко-алые у корней, все оттенки бурого посередине, тускло-чёрные на концах.
И – губы, сведённые судорогой, высвободили дикий оскал: прямо в раздвоившуюся рожу смерти.
Полчаса назад их правда было пятеро. Три парня, две девчонки. Все – земляне (насколько можно говорить о чистоте генов в наше благословенное космополитическое время). Пять пальцев, способных сжаться в довольно увесистый кулак.
Хорошо спаянная команда, в галактике известная – и даже славная – под именем Молодых Волков.
Ещё бы! – на все руки мастера. Шпионы, жулики, взломщики, хакеры, киллеры, охранники, технари, – что угодно для души. Свободные художники, ценные наёмники: без работы скучали редко, успевай только заказы подхватывать…
Пока не дёрнула нелёгкая завербоваться к Живчику Текки, шушере двуличной. Будто не доходили до них упорные слухи, что обычная у него расплата с наёмниками – из лучемёта в затылок. А чтоб следов не оставить, концов не найти… Скрестили, щеглы желторотые, пальцы на счастье (больно уж мягко, подлец, стелил!): брехня, мол, пронесёт, авось да небось. А нет – знать, планида такая. Что есть жизнь, как не гонка за длинным кредитом? рано или поздно суждено ведь проиграть её и Молодым Волкам.
Сказано – сделано. Без промаха, как в дерьмо пальцем. Осталась изо всей стаи – она одна, и то ненадолго. Самая молодая волчица.
Да и какое там уже – волчица… так, крысёныш, загнанный в угол. Что противопоставить надвигающейся двуликой смерти, кроме игрушечного бластера да судорожного оскала?
Да теней, в памяти всё ещё до боли живых.
Шерлок, брат-близнец – и Айно, его девушка. Мбога, чернокожий весельчак, ей же строивший глазки чем дальше, тем откровенней – и Даккар, «Капитан Немо», старший из всех, признанный лидер… мрачно-неприкаянный, одинокий даже в команде…
Вон их обожжённые трупы валяются по всему бывшему зальцу бара. Среди обломков столиков и осколков бутылок – такой же, отслуживший своё, ни к чему уже не пригодный хлам. Последнее смертное объятье с врагами (идущий во Тьму ищет надёжных спутников!) – и случайное соседство с крысами, опоздавшими покинуть корабль в час катастрофы. Чётче, яснее, больнее всего: рука Шерлока, откинутая в сторону, в самую лужу бренди; и язык пламени уже робко лизнул её, пробуя на вкус новую пищу.
Скоро, ох скоро, холодная и безжалостная как лезвие меча, дооформится мысль: если брат мёртв, зачем ещё жива ты? Не самое ли время – прихватить с собою за черту как можно больше гадов (недосягаемая мечта – Живчик Текки самолично!), в память о ребятах?!
Если б ещё месть хоть кого-то когда-то вернула…
Покорёженная металлическая стойка – хлипкая баррикада! – рухнула наконец; ещё пара дюймов, и вовсе не понадобилось бы добивать девчонку-крысёныша в углу. По инерции сунулся вперёд на пару шагов синекожий верзила зейранец. Коротко пыхнул игрушечный бластер – громила споткнулся, даже не изменив выражения тупости на роже. Грохнулся, с аккуратной дыркой между глаз, почти под ноги своей убийце.
Может, этаким амбалам правда плевать: живы ли они, или уже сдохли.
Хлюпик-босс выхаркнул новую порцию проклятий, поневоле подался ближе (и недосягаемая мечта стала малость реальней!). Рядом с ним в дыму заворочалась ещё одна – вторая! третья! – груда мускулов. Лазер тебе в глотку, Текки! – ты что, правда клонированием их размножаешь, тут же на месте?! Ладно, с ними после; первый удар – ближайшей вэн-гарихе…
И, за долю секунды до нажатия на спуск, чутьё предупредило: зарядов – по нулям.
Всё, пушка-душка, верная подружка. Отстрелялась, голубушка. Да и тебе, девочка, недолго прикидываться барельефом в углу: скоро совсем по стенке размажут!
Рептилоидная туша – легка на помине! – видно, что-то начала соображать… шевельнулась угрожающе. Ровным счётом дюжина кривых дециметровых кинжалов сверкнули металлическим красным отливом уже в опасной близости.
Таких штучек обычно зовут… ну, скажем, Ки-Нарр Кровавый Коготь; и жизненное предназначение данной Ки-Нарр – развенчивать ту байку, будто, мол, все вэн-гары поголовно владеют Силой. Наверняка, изо всей Силы эта дубина не нюхивала и телепатию; и, значит…
Ну что – значит?! Вовремя же тебе напоминают о существовании в природе Силы, Молодая Волчица! отныне и навсегда – Волчица Одинокая. Может, ещё поднапряжёшься и выудишь, что там тебе толковал Тинжери, старик-эшрэй? О бесконтрольности (по малолетству); о триггерных ситуациях?
Ведь эта ситуация пахнет выхлопом – дальше некуда?!
Сразу шесть когтей сдирают со стены уцелевшую обшивку в том самом углу, где только что была ты… для тебя самой ведь приятный сюрприз – обрести вдруг завидную, ртутную увёртливость крошек-элиффянок! Шекочущий свет поднимается (не волной – целой цунами!) откуда-то из солнечного сплетения; мгновенно обрабатывается мозгом… Резко выброшены вперёд обе руки – с каждого пальца срывается по фиолетовой молнии, чтобы скоро и безошибочно найти каждая свою цель.
Крошка Кровавый Коготь сгорела вмиг и дотла, поражённая в упор. Троица других амбалов, уже мёртвые, пару секунд корчатся на полу в пляске святого Витта – мрачные лиловые факелы.
– Она владеет Си…
Последняя молния вколачивает Живчику Текки обратно в глотку едва начатый вопль: жутковатое, невнятное бульканье. Не слишком ли лёгкая смерть для гадёныша? эх, будь ты постарше, поискуснее…
Непроницаемо чёрная вуаль покрывает мраком мозг вместе с бесплодными сожалениями – слишком уж стремительно. Всё, полная выкладка. Покойся с миром, брат… встретимся в Последнем Пределе, ребята…
– Эй! что тут происходит?
С прощальной чёткостью слышишь негромкий оклик в рацию… ни властности, ни ужаса, – тревога и сострадание в нём. Видишь в дверном проёме (дверь высажена давно) две гуманоидные фигуры. Нормальные габариты, лёгкие скафандры – слишком хорошо знакомые, чёрные с серебром.
«Как всегда, вовремя…»
Дурацкая мысль, полная горького злорадства, вспыхивает уже на краю благословенного небытия.
2.
…Боль.
Рваная, воспалённая, гноящаяся боль.
Нет, не в ранах.
В сознании.
Будто добрую половину его отхватили без жалости, без анестезии, тупым ржавым ножом.
В уцелевшей половине бьётся, как птица в силке, что-то из когда-то прочитанного. «А смерть, оказывается, груба. Да ещё и грязна. Она является со множеством отвратительных инструментов, похожих на докторские. Каменные молотки для ударов; ржавые железные крючья для разрывов сердца…»
Припасены у неё, видно, и тупые ножи – для раскройки разума…
Да: смерть. Не твоя – увы. Стократ горше, непоправимей.
Смерть брата Шерлока, самой родной, близкой души в этой неласковой вселенной. Как иначе, если существа, причастные к твоему появлению на свет, тебе в принципе неизвестны; случайные же наставники, включая жизнь, все как один снисходительно-равнодушны, если не откровенно-жестоки.
Болтали, помнится, будто вы с братом и спите вместе… ничего поновее не придумали, кретины.
Разве без того они, близнецы, не две половинки одной сущности? У кого искать опоры, как не друг у друга? Да ещё – у товарищей, у родной маленькой стаи Молодых Волков.
Айно, богатырша-северянка, вылитая валькирия; Мбога-балагур, столь же насмешливый, сколь и надёжный; сумрачный Даккар, беспрекословный лидер…
Ничтоже сумняшеся, наперекор воспалённой ране в сознании – теснятся за закрытыми глазами прежние, живые, верные, полные молодого задора. Боже… все боги, ангелы, демоны метагалактики, будьте вы тридцать три раза прокляты! сделайте так, чтоб это оказалось тяжёлым сном, похмельным виденьем, бредом сумасшедшего… чем угодно – только не жестокой реальностью!
Ведь ни полунамёком не сулил катастрофу тот обычный вечер в «Бронзовом Файре»… милое название, славное, спокойное заведеньице. Выработанный астероид, купленный умницей-хозяином по дешёвке и оснащённый как целая портативная база. Что стаканчик пропустить, что катерок подлатать, что сделку провернуть, да и залечь на дно при нужде, – самое то, что доктор прописал. Публика в меру пристойная, в меру захмелевшая. Отрадное отсутствие всяких развесёлых девочек и мальчиков. Охрана неожиданно обходительная: ни перекачанных мускулов, ни микроскопических мозгов, но буянить не дают, не взирая на личности.
Тихая пристань – отнюдь не для одной пятёрки Молодых Волков.
Память отчаянным усилием тщится ухватить, удержать каждую подробность того вечера… Вон вся их команда, за любимым столиком, самым укромным… Приятный полусвет-полумрак, музыка на грани слышимого; приглушённая разноголосица, общая на весь зал и особая на каждую компанию… И, легко перекрывая всё это – с особенной ясностью врезалось! – некий острослов с гитарой из противоположного угла, как из рога изобилия, сыплет частушками явно своего сиюминутного сочинения, похабными и не очень. Щедро одаривает краснобайством каждое лицо и каждое событие в баре: на злобу дня, на потеху почтеннейшей публике. И присные его (вон, обсели столик чуть не во всех двенадцати измерениях!) дружно подхватывают припев, всякий раз открывающийся словами: «Эх-ма, планетка Тинкс!..», или: «Планетка Лирулин!..», или там: «Планетка Зургинар!..» Этак-то недолго перебрать всю Конфедерацию – и на второй круг… что там мелочиться – на наш век планеток хватит!
Хорошо сидим. Тихо-мирно, едва не по-семейному.
Нет, не спускали здесь Молодые Волки кровную выручку: та только ждала их. Ладно, не убежит. Дельце уже обтяпано, удачно и даже не без виртуозности, вполне в их стиле; почему б не опрокинуть по рюмочке-по другой уже теперь, в ознаменование?
Мудрость предков: не говори гоп, пока не перепрыгнешь.
Древняя земная поговорка, что ж ты так убийственно точна? лучше бы врала как сивый мерин…
– …Илагр тебя заешь… кто раскачивает базу?! – Общее благолепие взрывается рявкающим, сиплым контральто. – Ох, надеру кому-то задницу… ик!..
У самой стойки болтается, как в невесомости, дюжая сарнийка. (Ещё бы не сарнийка: где ж могут водиться илагры, как не на Элкорне? да и сама – илагриха илагрихой, только пьяная вдрызг). Современный комби – и донельзя архаические косы средневековой морской пиратки. Мощную грудь крест-накрест перетягивают какие-то дурацкие портупеи самого бутафорского вида: прямо первопроходец из скверной космической оперы. Кому конкретно грозится надрать задницу эта колоритная кинозвёздная личность – темна вода во облацех; но вот что сама надралась сверх кондиции – факт бесспорный. Вон, перегаром на три парсека шибает; и зрачки расширены по-берсерковски: без наркоты не обошлось. Со своим галлюциногеном, что ли, ходит? хозяин «Файра» ничего подобного в бренди не сыплет, хоть на Писании присягнуть.
С какой радости, подруга, глушишь всякую пакость, да ещё в откровенном одиночестве? ладно, твои проблемы. Ни публика и ни охрана вмешиваться не спешат.
Один внештатный шут с гитарой отреагировал завидно метко:
– Как-то раз сидела в баре,
Дула бренди с галюном.
Подымаюсь – что такое?!
Ходит база ходуном!
– Ы-ы-ы?!..
Набычась, сарнийка предпринимает было архисложный манёвр разворота при полной разболтанности всех бортовых систем… заплелась в собственных конечностях, грузно кувырнулась на пол – и тут же захрапела сочно, богатырски, сном праведницы.
А остряк-самоучка знай наяривает в том же духе:
– Кто раскачивает базу?!
Изловлю – убью заразу!
Пёрла к гаду напролом –
Протрезвела под столом!
Общий смех над поэтической вольностью: где-где, а под столом, голубушка, не заваляется. Вон, уже подскочили двое предупредительных вышибал. Поднатужились, подхватили обмяклую тушу за руки, за ноги, – эх, дубинушка, ухнем! Потащили, болезную, в свободный номер мотеля… ещё, кажется, цедила она в забытьи забористую наёмничью брань. Жаль, только-только себе под нос.
Такие вот драгоценные, жизненно важные мелочи: разбегаются, разбредаются, просачиваются сквозь пальцы водою Леты, реки забвения, – не удержать! Вот-вот испарятся, опалённые уже близким, неотвратимо грядущим ужасом…
…Вот ещё яркий, сочный обрывок – из последних: изысканный и одетый соответственно вэн-гарский парень (явный, породистый Тёмный!) ретируется из зала едва не бегом. Ибо с обеих сторон на нём виснут, не скрывая истинных намерений, две гуманоидные цыпочки подшофе, похожие как сестрички родные в азарте похоти.
И прощальный заряд остроумия подталкивает злосчастного рептилоида тычком в спину:
– Как с подружкой мы на пару
Полюбили раз вэн-гара.
Раз любили, три и пять…
Встречу – полюблю опять!
Кажется, всей забегаловкой подхватили очередной припев: «Эх, ксенофилия!..» и так далее. Под массированным артиллерийским огнём доморощенного рифмоплётства бедняга выкатывается, не чуя ног. (Отряхнуть с себя кисок мартовских с бульдожьей хваткой ему, однако, и тут не удаётся). Тем паче недосуг ему обернуться, чтобы швырнуть в ёрника энергоразрядом – или хотя бы горьким упрёком. Поэты, мол! удавить из жалости!
– Эк парня-то припекло! – Мбога, после приступа веселья, прямо-таки смахивает слёзы с ресниц.
– Парня – или девочек? – уточняет невозмутимая валькирия Айно.
– Я-то думал, все эти ящурки-чурупашки неравнодушны к гуманоидам в качестве сексуальных партнёров, – притворно недоумевает Шерлок. – Привыкли там, в своём Большом Магеллановом, строить из себя высшую расу, безнаказанность со вседозволенностью.
– Ещё хороший вопрос, кто из этой троицы почитал себя высшей ра…
Неистощимый балагур Мбога вдруг запинается на полуслове; долю секунды смотрит в никуда взглядом удивлённого ребёнка – и опрокидывается навзничь. (Только много позже осознала ты, что у него оплавлена половина черепа). Ещё один пучок энергии с беспощадной точностью выжигает у Айно всё лицо – ну и мозг, само собой. (Знали, стервы, куда метить в первую очередь: в самых мощных бойцов команды!). Опомнясь, Шерлок со звериным воем встаёт во весь рост – и тотчас получает своё. (Вскоре – ты видела это! – брата ещё доработали «контрольным в голову» – пущей надёжности ради. Уже, видно, в курсе были, что хороший приятель Волков – эшрэй, хирург не из последних, как все эшрэи, да впридачу владеющий Силой…)
Лишь за остатки команды, за тебя с Даккаром, Живчику довелось заплатить цену несоразмерную. Долго, похвально долго отстреливались спина к спине; положили львиную долю Живчиковых громил. Лишь очень нескоро, когда уютный залец «Файра» превратился в оплавленный ад; когда вопящая публика, вкупе с обслугой и охраной, давно унесли ноги кто куда (иные и не успели, тут же полегли), – тогда достали и Даккара. Попросту голову срезали лучом…
…Боль, боль, боль… океан пульсирующей боли затопил уцелевший обрубок души; и во всей вселенной – боль, только боль и ничего, кроме боли. Ты-то хоть смыться успел, злоязыкий кабацкий менестрель? и ты, симпатяга хозяин покойного «Файра»?..
…Заботливая рука, протянувшись через всемирный потоп боли, касается сознания: и нежно, и властно. Кому-то, верно, невтерпёж вытащить из-за черты дуру-девчонку, хоть за шиворот, хоть за патлы, – какого бы мнения ни была на сей счёт сама дура-девчонка. Ох, не в корысть мне сейчас никакая забота, ни сострадание, ни человеколюбие… Нет, вру: нужно человеколюбие. Но – одного-разъединственного свойства: оставьте так, как есть. Не тяните, ради всего святого, насильно в рай, вверх, к жизни, свету… к вечной боли, навсегда переполовиненной душе. Бросьте тут, во Тьме… где брат… встретимся в Последнем Пределе, ребята…
Тянут-таки: слишком вымотанную, чтобы противиться; захлёбывающуюся раскалённой плазмой памяти. Вот и смутный свет сквозь веки; туманно-тревожный голос сквозь вату в ушах…
– Достойная этшивин…
Вялое, как медуза на песке, недоумение. Эк загнули – «достойная этшивин»! тамбовский волк вам достойная этшивин. Конфедераток так величайте – прирождённых, правоверных, законопослушных. А мы – ренегаты мы. Отринули законы Конфедерации, справедливейшие и гуманнейшие во вселенной, – вот ведь нехорошие мы какие! Космические джентльмены удачи мы; флибустьеры. «Флибики» – так, для простоты, наверняка выражается наш доблестный Патруль…
