В зеркале стиля

ОДНАЖДЫ Нилье Бор отдыхал в горах, живя в альпийской хижине, где условия были далеки от санитарных норм. За мытьем посуды Бор как-то заметил: «Наш язык напоминает мне это мытье посуды. У нас грязная вода и грязные полотенца, а мы тем не 'менее хотим сделать посуду чистой. То же самое и с языком. Мы работаем с неясными понятиями, оперируем логикой, пре­делы применения которой неизвестны, но несмотря на все это хотим добиться ясности в понимании природы!» (Знание — сила, 1994, № 9. — С. 31).

Работа над стилем — чрезвычайно ответственный этап в создании научного текста, будь то тезисы, статья, монография, учебник, научно-популярное издание и даже отчет об исследовании.

Стоит ли работать над стилем? Кто ответствен за стиль: автор или редактор? Каковы главные -недостатки стиля современной научной продукции? Как избежать их начинающему исследователю? Как совершенствовать индивидуальный стиль, добиваясь его безупречности и неповторимости?

Первый вопрос «Стоит ли работать над стилем?» звучит отнюдь не риторически. Стиль — зеркало, отражающее лицо автора. Замутненность зеркала-стиля, равно как скучная или заумная фи­зиономия, в нем проступающая, не привлекут потенциальных читателей.

Если художники слова: поэты, писатели — готовы спорить, горячо доказывая издателям своих книг важность именно данного слова в данном контексте, то ученые подчас напрочь уходят от всякой полемики, перекладывая заботу о стиле на плечи литературного редактора.

Передача редакторской правки в чужие руки более характерна для лиц технических специальностей, нежели для ученых гуманитарного профиля. Вместе с тем наблюдается любопытная картина: стиль естественнонаучных и технических публикаций часто прозрачнее, яснее и интереснее стиля некоторых гуманитарных изданий. К этой ситуации мы еще вернемся, а пока подчерк -[81]- нем, что забота о стиле — священная обязанность ученого, та самая игра, которая стоит свеч, потому что стиль не просто зеркало Вашей души и сути, добросовестности и оригинальности, стиль — реклама Ваших идей, гарант их будущего внедрения.

Для начинающего ученого стиль первой публикации, первого публичного выступления — это возможность впервые показать качество, форму, степень зрелости своих мыслей, возможность заслужить славу человека, интересно пишущего, интересно выступающего, наконец, возможность запомниться кому-либо. Как эстрадный певец переживает за выразительность первого своего рекламного ролика, так же начинающему ученому следует размышлять над формой первой публикации, первого самостоятельного отчета. В «Курсе для высшего управленческого персонала» {М.: Экономика, 1970) дается такой совет подчиненным: «Старайтесь сделать уникальными свои обычные доклады».

Стиль не главное, не стоит стараний? Попробуйте сказать молодой женщине, что одежда не главное, попробуйте сами прийти на работу плохо одетыми! Не нами сказано: стиль — одежда мыслей. Сравнение яркое, хотя и не очень точное. И стиль, и одежду вернее уподоблять зеркалу. Одежда — зеркало человека. Стиль — зеркало мыслей. «Мысль меняется в зависимости от слов, которые ее выражают» (Паскаль).

Подыскивая более точное слово, мы, во-первых, проявляем нравственное отношение к мысли, добиваясь ясности и адекватности выражения; в-о-вторых, мы экспериментируем с мыслью, проявляя эвристическое к ней отношение. Муки слова при этом могут обернуться микрооткрытием, минидогадкой, ответвлением мысли. Так стоит ли работать над стилем?

Подхожу к доценту филологу, прошу исправить в тезисах неточное слово. «А зачем? Кто их будет читать?». Ошибаетесь, господа. Кто-нибудь да прочтет. Вы об этом скорее всего не узнаете, но старательность самоценна, старательность всегда имеет смысл даже при написании тезисов и отчетов.

О том, что написанное будет прочтено и зачтено в пользу или не в пользу автора, будем помнить всегда, садясь за письменный стол.

В 1972 году в сборнике тезисов Герценовских чтений были опубликованы мои наблюдения над сравнительными конструкциями типа «Не няня, а золото». Тезисам предпослала я длинный неуклюжий заголовок «Сказуемостная группа «не А, а В» и ее возможности выражения оценочного смысла». Тогда же подумалось: ну уж эту работу никто не прочитает.

Прошло два года, и вот в Белгороде известный синтаксист В.Н. Перетрухин, писавший тогда монографию по однородным [82] членам предложения, вдруг попросил меня дать почитать те самые тезисы.

Это был гром средь ясного неба (приятный, однако, гром)! Я убедилась, во-первых, что такое добросовестность исследователя, не пропускающего по своей теме даже столь мелкой публикации. Во-вторых, я поняла, что судьба творческих работ подчас непредсказуема и процентов на восемьдесят неизвестна самому автору. Очень может быть, что они кому-то пригодятся для развития идеи, а значит, есть смысл в усердии и стилистической шлифовке. Валентину Николаевичу подарила я тогда и сборник тезисов, и еще один сборник, где только что была опубликована статья «Сравнение через отрицание», посвященная тем же синтаксическим конструкциям (тезисы всегда способны перерастать в нечто большее).

Читать Вас будут, поэтому еще раз спросите себя, стоит ли работать над стилем?

С художественным текстом ясно: там стиль — мерило таланта. В научном тексте главное, конечно, мысль, идея, гипотеза. Так оно и бывает... при условии, что стиль хорош. Если же автору не до стиля, его мысли, идеи также будут казаться недозрелыми, сырыми, сомнительными. Не уважая стиль, мы не уважаем мысль. Пренебрегая стилем, раним содержание. Так стоит ли тратить время на шлифовку стиля?

Если Вы убеждены, что Вас не будут читать, если Вы не хотите, чтобы Вас читали, — не стоит. Если Вам безразлично, понравится публикация или не очень, будет у Вас имя в науке или не будет, в таком случае заботу о стиле можно передать литературному редактору, который в лучшем случае устранит огрехи, снимет двусмысленность, исправит порядок слов не такой уж свободный в русском языке (если не сказать совсем не свободный), но редактор никак не придаст Вашему слогу образности и изысканности. Однако в том-то и дело, что отрицательного ответа на поставленный вопрос никто не дает. Даже когда преподаватель высшей школы заявляет: «Ах эти сборники статей, их все равно никто не читает!», вряд ли он сам в глубине души так думает.

Ситуация, однако, осложняется тем, что и положительного ответа на вопрос об исключительной важности стиля в научном творчестве мы не даем. Мы где-то на перепутье: вроде бы стиль дело десятое, не самое главное, но и нарушения стиля, небрежность языка ой как заметны.

Итак, стиль можно сравнить с зеркалом, одеждой, рекламой, но есть еще одно сравнение: стиль как венец работы.

Стилистической правкой завершается, венчается создание текста. В романе А.И. Солженицына один из героев Сологдин объяс- [83] -няет Нержину «правило последних вершков». Выпишем этот прекрасный отрывок.

«Работа уже почти окончена, цель уже почти достигнута, все как будто совершено и преодолено, но качество вещи — не совсем то! Нужны еще доделки, может быть, еще исследования. В этот миг усталости и довольства собой особенно соблазнительно покинуть работу, так и не достигнув вершины качества. Работа в. области последних вершков очень, очень сложна, но и особенно-ценна, ибо выполняется самыми совершенными средствами! Правило последних вершков в том и состоит, чтобы не отказываться от этой работы! И не откладывать ее, ибо строй мысли исполнителя уйдет из области последних вершков! И не жалеть времени на нее, зная, что цель всегда — не в скорейшем окончании, а в достижении совершенства!!». (А.И. Солженицын. В круге первом. — М: Панорама, 1991, — С. 190).

Стиль требует времени и терпения, большого времени и большого терпения. Стиль вызревает в процессе создания рукописи, но вызревает не автоматически, а ценой напряжения мозга, напряжения художественного чутья, напряжения внутреннего слуха.

«Так, Хемингуэй в романе «Прощай, оружие!» 37 раз переписывал последнюю страницу. 37 раз — какой поучительный пример для молодых писателей!...Я после 6-7 раз переставал видеть, не мог определить, в чем несовершенство, а Хемингуэй видел. Он мог — 37 раз! — обнаружить какие-то несоответствия, переделывать, перестраивать. Я понял, что такое большой талант» (Д.А. Гранин. Неожиданное утро).

Сорок раз переписывал Г. П. Гладышев свой труд по термодинамике.

Историку А.С. Ахиезеру пришлось заново писать все три тома готовой уже книги «Россия: критика исторического опыта», поскольку ситуация в стране с началом периода гласности резко изменилась.

В моей практике было так: статьи, которые я переписывала три-четыре раза, в редакциях центральных журналов, как правило, отклоняли. Статьи, над которыми я работала больше, меняя их по семь — девять раз, в итоге всегда оказывались опубликованными.

Речь, конечно, идет не о механическом переписывании. Переписать можно и сто раз! Речь идет о величайшем самоконтроле, чтобы на пятой, шестой, седьмой переделке видеть, что плохо, что еще можно исправить.

Когда видение исчезает, подключаем слуховой анализатор, слышание, читаем написанное вслух. Требование громкого чтения собственного текста — старинный совет, которым, однако, редко кто [84] из ученых пользуется. Повтор слова легко заметить и при переписывании, но назойливую близость словоформ («Сейчас многие учителя работают над тем, чтобы сделать теорию работающей»), комически воспринимаемые и вовсе неблагозвучные сочетания слогов, обильные «и т.д.», «и т.п.» и многие другие шероховатости стиля можно заметить только на слух.

«...Эта проза демонстрирует слом аксиологической парадигмы, нетрадиционное, дезинтеграционное композиционное оформление...».

Если бы диссертант прочитал вслух такое начало своего автореферата, он, наверное, будучи лингвистом, заменил бы некоторые слова.

Итоговая, аккордовая правка требует собранности, строгости и еще большей бдительности, нежели сама работа. Авторы, случается, сетуют, что после исправлений рукопись стала хуже. «Я всю жизнь работал много и в любые часы, а если это не отразилось на количестве книг, то только потому, что все написанное (включая даже частные письма), я всегда помногу раз переписывал. В переписываемом часто зарывался настолько, что не улучшал его, а ухудшал и потом выкидывал...» (Б. Войнович. Дело № 34840 // 3намя, 1993, № 12. — С, 66).

В периоды «последних вершков» будем предельно осторожны: не навредить бы вмешательством в текст, не ухудшить бы уже сделанное. Правка решает судьбу работы.

Уже не в первый раз в этой книге мы критикуем увлечение техническими новшествами. Врагом, серьезным конкурентом, уг­розой чтения давно стал телевизор; врагом конспектирования становится ксерокс; врагом стиля может со временем стать-ком­пьютер.

Приведем типичное высказывание из книги «Что может ЭВМ?».

«Журналисты, писатели, работники науки и техники, пройдя однажды весь путь подготовки текста на персональном компьютере, вряд ли предпочтут вернуться к обыкновенной пишущей машинке. Пользуясь персональной ЭВМ, легко вставить и изъять, переставить и объединить различные части текста. ЭВМ проследит за выравниванием строк по ширине и ограничением их по высоте в соответствии с заданным форматом, а кроме того, укажет на ошибки в написании слов» (В.В. Александров, В.Н. Арсентьев, А.В. Арсентьев. Что может ЭВМ? — Л.: Машиностроение. Ленингр. отеление, 1988. — С. 116).

Компьютер, позволяющий изменить порядок слов, сделать вставку, сократить цитату, время автора действительно эконо-[85]-мит, а вот напряжения авторского, внимания требует значительна больше. Представьте перед глазами текст без единой помарки — такой текст производит впечатление готового, законченного, и вот с этим обманчивым впечатлением работающему на компьютере приходится постоянно считаться. Так что не отчаивайтесь, если дома у Вас нет ЭВМ. Мы уже говорили, что в периоды черновой работы приходят совсем не черновые, светлые, ценные мысли. Не переписав текст несколько раз, не вжившись в него, как узнаем мы, что в нем не так, как почувствуем несовершенство?

Справедливости ради следует сказать и о том, что в самом переписывании есть много приятных моментов. Это радостное занятие, во-первых, потому, что текст твой, текст отражает твою личность, твою ценность; во-вторых, потому, что всегда приятно что-либо улучшать, приближать к совершенству; в-третьих, потому, что править работу гораздо легче и приятнее, чем ее писать.

Василий Субботин советует: «Писать надо расслабившись. Когда удается хорошо расслабиться, тогда удается хорошо написать. Нет другого, более испытанного способа для того, чтобы расслабиться, чем многократное переписывание одного и того же текста» (В. Субботин. Подорожники // Октябрь, 1986, № 10. — С. 166).

Только тогда, когда мы уже не видим и не слышим в своем тексте никаких недостатков, вступает в силу внешняя цензура — другой человек. Это может быть рецензент, научный руководитель, редактор, коллектив кафедры, обсуждающий чье-либо сообщение или чью-либо рукопись.

Сколько раз приходилось наблюдать: делают человеку замечание, поправляют стиль, с чем-то не соглашаются, а в ответ раздается: я это еще недоделал, я здесь и сам хотел исправить, над, стилем я еще не работал.

Здесь тонкий этический момент. Мы отдаем рецензенту, редактору, мы выносим на обсуждение не сырую работу. Мы отдаем работу, как бы говоря: я сделал все, что мог; это моя высота; я^; не вижу, что еще можно исправить, помогите! Такова, пусть невысказанная, позиция автора, и только в таком случае он имеет право посягать на чужое внимание, чужое время, чужой, прямо скажем, нелегкий труд исправления текста.

Первая реакция на замечания со стороны — потаенная обида. Через некоторое время автор со вздохом признает правоту рецензента, а еще через некоторое время приходит чувство благодар­ности за правку, за то, что в «опсусе» не стало ляпсуса. Как вежливый человек, автор сразу благодарит своих рецензентов, больше радуясь общей положительной оценке работы, но чувство острой благодарности за критику в этих делах запаздывает и тем сильнее разгорается впоследствии.

Редактор «Словаря детской речи» З.М. Лычева предложила [86] мне переделать предисловие. «Вот еще! — подумалось тогда. — Десять лет назад предисловие было написано, много раз читано и правлено. Что там плохого?». Однако Зинаида Михайловна мягко предложила разбить предисловие на небольшие части, озаглавить их и информацию для лингвистов поместить в начало книги, а напутствие для учителей и родителей — в конец. Такое обрамление словаря никогда не приходило мне в голову.

При совершенствовании уже написанной книги подчас недостает чужого ума, взгляда со стороны, беспристрастной оценки, поэтому постарайтесь, чтобы Вашу рукопись обязательно кто-либо прочитал и высказал свое мнение.

Отношение автора к замечаниям проходит две стадии. Первая, «дифференциальная» стадия такова: эти замечания приму, а вот эти — ни за что, увольте! Частенько на этой стадии все и кончается, а если подождать (время не только врач, но и учитель), тогда наступит и вторая, «интегральная» стадия отношения к замечаниям: это исправлю, над этим подумаю, это переделаю (не гак, как предложил рецензент, по-своему, но переделаю!), и, таким образом, едва ли не все замечания оказываются учтенными.

Происходит такая правка во времени, почему настоящие книги пишутся, выдерживаются, отстаиваются годами, а отнюдь не в интервале двухмесячной стажировки. Бывает и так, что замечание рецензента «срабатывает» в душе автора через полгода («позднее послушание»).

У Сергея Михалкова есть басня «Слон-живописец». Слушал-слушал слон многочисленных критиков и такую несуразицу в итоге нарисовал! Так что же, не слушать? Идти своим путем, всегда своим и только своим? Нет, привлечение поверхностной аналогии хуже отсутствия аналогии. Слон свое полотно исправлял формально, а творческое, грамотное исправление требует постоянного соотнесения логики рукописи с логикой замечания, поэтому процесс исправления готовой книги длительнее процесса ее написания.

Что же касается аналогий, то лучше использовать здесь не басенный образ, а сценку из жизни, которую описал В. Солоухин в рассказе «Обед за границей». Посетитель пригубил испанское черное вино и заявил официанту, что оно кислит. Официант стал доказывать обратное. Подошел хозяин ресторана. Официант протянул хозяину бокал с вином, но тот, даже и не взглянув на него, жестко проговорил: «Если господин утверждает, что вино кислит, значит, оно кислит. Уберите и принесите другую бутылку» (В. Солоухин. Олепинские пруды. Рассказы. — М.: Современник, 1973. — С. 150).

Такое вот уважение к посетителю, которым, кстати сказать, был сам писатель. А мы добавим, что именно так надо относиться к [87]

замечаниям своих рецензентов. Если рецензент считает, что что-то не так, — значит, действительно не так — думай, меняй, улучшай. Пройдут годы, молодой ученый защитит диссертацию, у него появятся соратники по проблеме, и он задумает издать сборник научных трудов. Став редактором этого сборника, ученый быстро убедится, как трудно и ответственно исправлять чужие статьи.

«Милосердие в семье», «Религиозное воспитание в семье», «Культура общения в семье», «Трудовое воспитание в семье» — так звучали авторские названия очерков в готовящейся к изданию книге «Искусство семейного воспитания». Кто-то пробежит взглядом по оглавлению и удивится назойливому повтору: в семье, в семье, в семье. Меняю заголовки, делаю их разными. Согласятся ли авторы? Название статьи столь важно для ее оценки!

В руках — сборник тезисов. Многие из них начинаются одинаковым по содержанию абзацем о важности экологического воспитания школьников. Когда эта мысль встречается в...надцатый раз (никто ведь не знал, не просчитывал, с чего начнет свои тезисы коллега по факультету), очередной повтор поневоле вызывает улыбку и губит впечатление от далеко не смешного по своей тональности сборника. Вычеркиваю повторяющиеся преамбулы. Тезисы идут со второго, ударного по смыслу абзаца. Поймут ли причину моей правки авторы? Сокращать чужой текст — все равно что резать по живому.

Литературная правка... Одна женщина (по профессии редактор) посещала кружок ручного вязания. Руководительница кружка как-то сказала: «Никто не будет знать, сколько раз вы распускали связанный вами костюм, но каждый увидит, как он на вас сидит». Сказанное можно отнести и к работе над текстом. Кстати, слова «текст» и «текстиль» родственны по происхождению.

Вот и свое много раз переделывал, и чужое правил, и редактором был, и рецензентом, а нет-нет и дашь маху в изложении. Лепя, лепя, да и облепишься, говаривали в старину. То перебор цитат, то выпирают цитаты, то все они из одного источника, хорошо, если заинтересуют читателя, а если начнут раздражать?

Один человек рассказывал, как снимали на кинопленку свадьбу его дочери. Когда эту пленку стали прокручивать, я, говорит, увидел себя. Сижу над столом, ем яблоко. Через некоторое время опять меня показывают крупным планом: опять я ем яблоко. Потом в третий раз я, и тоже ем, и опять яблоко. Любительская [88] съемка она и есть любительская, но похожее недоразумение (назойливый повтор) может случиться и в самой серьезной работе. Литературная правка позади. Рукопись — на столе у технического редактора. Текст, заголовки, иллюстрации, таблицы — все эти разнородные элементы технический редактор стремится объединить в стройный ансамбль, чтобы будущее издание воспринималось в единстве содержания и формы.

Контакт с техническим редактором может стать хорошей традицией для автора книги. Благодаря такому контакту молодой ученый в потоке издаваемых книг будет видеть плюсы и минусы внешнего их оформления, а значит, будет строже относиться и к облику своих книг[3].

Красиво изданные книги сомнительного, достоинства вызывают у ученого сложное чувство восхищения («внешностью» книги) и горечи; вот куда уходят деньги, вот на кого работают полиграфические мощности! Но тот же ученый не знает, что может областная типография, каким невостребованным набором шрифтов и красок располагает («Ищи около!»). Везде, во всем действует правило последних вершков.

Стиль, стиль, стиль. Какие главные недостатки стиля современных научных публикаций? Как избежать их лично вам, начинающему исследователю? Как выработать собственную стилистическую ориентацию?

Объединим эти вопросы в один блок, поскольку симптоматика стилистических заболеваний неотделима от их лечения и профилактики.

Собственно, болезней научной речи не так много — всего две, но вред от них огромен.

Первая болезнь — заумь, птичий язык, наукообразность, запугивание терминами непосвященных, словесный вампиризм, касто­вость изложения.

Как только студент-дипломник или аспирант усвоит термины своей специальности, он так очаровывается новым в своей жизни лексическим пластом, что у него возникает желание употреблять эти редкие и таинственные слова, писать и выступать на не очень понятном языке, гипнотизируя окружающих. Это своего рода детская болезнь исследователя, стиль которого еще не сформировался и интенсивно пополняется важными ключевыми словами, которые не могут не быть терминами. Молодой человек усваивает [89] правила игры. Если эта симпатия к непонятным для непосвященных словам не затянется на долгие годы, то она не так уж и страшна и в какой-то мере, видимо, неизбежна.

«Функциональная обусловленность синтагматики слов в производных оценочных значениях» — под таким чудовищным заголовком опубликовала я в 1978 году статью в журнале «Русский язык в школе».

Трудные термины «циркумфикс», «пресуппозиция», «имплицитный», «конъюнктивизация», «какуминальный» опьяняет молодого лингвиста, и ему начинает казаться, что иначе и сказать нельзя. Более того, он сам начинает изобретать термины, так как новое слово — это уже как бы заявка на новую мысль, пусть микроскопическое, но открытие. А попробуйте защитить диссертацию, в которой «ничего нового». Это «новое», как говорится, вынь да положь!

Профессор В.И. Кодухов боролся с такими веяниями — подменой анализа придумыванием обозначений, вышучивая на аспирантских семинарах наши отчаянные попытки украсить что-либо известное новым термином. Надолго отбил он охоту увлекаться непонятными словами. Когда, встретившись через десять лет, я выразила Виталию Ивановичу благодарность за столь тщательную цензуру наших молодых голосов, он тут же попенял мне за термин «энантиосемия», проскочивший в одной из моих публикаций.

Если человек осознанно не работает над стилем, если отказывается наблюдать, понимают ли, принимают ли его идеи, если терминологическая эйфория затягивается, то все это становится серьезным препятствием и в утверждении идей, и в их внедрении,

Пора сделать уточнение. Мы не против научного термина. Без терминов научный стиль не состоится. Мы против неясности, непонятности, невразумительности.

Термин был, есть и будет ключевым словом научного стиля, но термин требует пояснения, уточнения, мотивации. Его, симпатичного незнакомца, должно окружать ясное, прозрачное пространство, а не чудовищные заросли слов и оборотов.

Исследователь не должен экономить усилий на разъяснении своей мысли. Пояснять — прямая задача ученого, а так как чужое понимание можно только прогнозировать, то и обеспечивать его нужно с запасом. В этом плане, мне думается, не стоит бояться синонимических рядов, особенно в научной прозе гуманитарного профиля.

Вы щегольнули изысканным термином. Прекрасно! Но употребите рядом его же эквивалент. Мысль от этого только выигра-[90]-ет. По силе воздействия на человека родному языку нет равных. Удивительно только, что специалисты, занимающиеся русским языком, филологи, профессионально работающие со словом, подчас пишут на языке, который русским назвать можно только за графику. Но сначала небольшая загадка.

Вы филолог. Вам предложили прочитать два отрывка: по физике и филологии. Какой текст вы лучше поняли и запомнили? Не торопитесь с ответом, сопоставьте эти отрывки.

«В последнее время было показано, что наибольшей прочностью обладают, с одной стороны, бездефектные кристаллы, а с другой — кристаллы с максимальным количеством дефектов. Особо важную роль в этом играют линейные дефекты — дислокации, предсказанные вначале теоретиками, а затем обнаруженные зспериментально».

«Если соединение лексем на синтаксическом уровне регламентируется сочетаемостью их денотативных семем, то фраземообразовательная комбинаторика как процесс симультанного объединения лексических компонентов ФЕ[4], завершающегося формированием фразеологического значения как качественно новой семасиологической категории, непосредственно денотативным содержанием лексических компонентов не определяется».

Почему иногда легче и приятнее читать книгу по физике, те^ зисы по биологии, нежели публикацию по лингвистике, за стиль которой особенно больно? Казалось бы, именно лингвист, языковед должен задавать тон в вопросах стиля. Увы, самих лингви­стов зачастую приходится читать едва ли не с переводчиком.

«Смысловые тождества допустимы в модусах конкретизированной векторно-невекторной темпоральносгй предшествования и последовательности действий в границах и вне пределов ситуации» (АКД, 1995).

«Заметим, что квазисинонимы первого типа принадлежат к одной лексико-семантической микрогруппе и, как правило, находятся на одной зональной линии, составляя внутрипарцеллярные оппозиции» (АКД, 1995).

Любой филолог проходил в студенчестве, а может быть, и сам впоследствии преподавал тему «Роль М.В. Ломоносова в истории [91] русского литературного языка». Теперь эту роль и боль Ломоносова надо почувствовать сердцем.

«В терминологии наших наук очень много понятий, попросту калькированных из чужих языков... Но альтернативной, собственной системы понятий в нашем языке не выработалось. Только Ломоносов в XVIII веке предпринял этот труд — перевод научной терминологии на русский язык, и введенные им слова («кислород», «водород», «широта», «долгота») удачно вписались в язык, в том числе и разговорный, используются ныне нами очень естественно. И насколько удобнее использовать их в любых описаниях — структура явления, за ними стоящего, просвечивает отчетливым образом в структуре самого слова» (К. Касьянова. Представляем ли мы, русские, собой нацию?» // Знание — сила, 1992, №11.—С. 52).

Давайте всмотримся, вслушаемся в термины М.В. Ломоносова: «кислород», «частица»; «движение», «удельный вес», «земная ось», «равновесие сил». Сколько доверия к родному слову!

К сожалению, языковеды не только не восстанавливают важные для воспитания культуры слова-кальки с греческого языка, некогда существовавшие в нашем языке: добросердечие, благоумие, великомыслие, и многие, многие другие, но, создавая свои тексты, в огромных дозах используют чуждые нашему мышлению заимствованные термины.

На столе стопка авторефератов кандидатских диссертаций. Полистаем, вчитаемся.

«Элементарное предложение монопропозитивно, в сложном предложении каждая пропозиция воплощается соответствующей позиционной схемой» (1991 г.).

«Содержательный контакт видовой формы и аспектуального контекста строится на основе аддитивного принципа» (1986 г.).

«В свою очередь, доминантность в субъективном опыте носителя языка одного из факторов противопоставления не унифицирует процесс поиска слова-оппозита» (1995 г.).

«Рамочные детерминанты определяют общие рамки той внешней фоновой ситуации, которая сопутствует речевому аспекту и в пределах которой существует / не существует сообщаемая данным предложением ситуа­ция» (1994 г.).

«Вы берете отрывок, часть целого и хотите, чтобы было понятно? Вы можете надергать подобных цитат и ничего не дока-[92]-жете, потому что это всего лишь отрывки, и, вырванные из текста, они увеличивают энтропию смысла», — скажет читатель, желая защитить процитированных только что авторов.

Нет, господа. Я беру в руки текст и, пролистывая, выборочно читаю то в одном, то в другом месте, то есть читаю отрывки, и эти отрывки выносят приговор: читать работу в целом или отложить, тратить на нее время или не тратить, покупать книгу или не покупать, разыскивать реферируемую диссертацию или забыть о ней.

Когда-то, отвечая Протагору, Сократ выделил две соотнесенности понятия «часть»: части лица (рот, нос, глаза, уши) и части золота, «которые ничем не отличаются друг от друга и от целого, кроме как большою и малою величиною» (Платон. Избранные диалоги. — М.: Художественная литература, 1965).

Надо учиться писать так, чтобы любой отрывок текста был ценным, золотоносным, интересным по мысли и исполнению.

В каждой науке есть лидеры стиля, на них нужно ориентироваться, избавляясь от птичьего языка. Благодаря безукоризненному, изящному стилю идеи проступают крупным планом, их может понять даже непосвященный.

П.А. Флоренский пишет о частушках: «При этом я старался сохранять индивидуальные особенности произношения — не приводить записей к одному знаменателю. Ведь грамматика — для языка, а не язык — для грамматики. Ошибки, отступления от общепринятого нисколько не менее поучительны, нежели явления обычные. Это — проявление жизни языка; а в тералогии и патологии языка дается орудие к пониманию его нормальной анатомии и физиологии» (Музыкальная жизнь, 1990, № 6.— С. 25).

«Зацепившись» за этот отрывок, на одном дыхании прочитала я всю статью и нашла в ней немало полезного.

«Мне всегда казалось недостаточным то внимание, которое уделялось существованию в языках отрицательной морфологии (и даже синтаксиса), основанной в меньшей степени на влечении мышления к некоей форме, чем на его неприязни к другим формам» (с. 77).

Таким прозрачным языком написаны «Принципы теоретической лингвистики» Густава Гийома (М.: Прогресс, 1992.— 224 с.). Перевод с французского Л.М. Скрелвной и П.А. Скрелина. [93]

Доцент К.И. Ракова рассказывала о публикациях по лингви­стике, которые ей довелось читать во время годичной стажировки в США. «Их книги по языку читаешь как детективы. Они так интересно написаны! Захватывают с первых же страниц».

Еще раз уточним нашу позицию. Мы не призываем галоши называть мокроступами, а фонтан водометом, но в области литературоведения и языкознания, психологии и педагогики, права и экономики, политики, наконец, а впрочем, и в обыденной нашей речи, которая бывает и высокой, и задушевной, и роковой для нас, судьбоносной, неразумно, нечестно, абсурдно отказываться от таинственных и сильных недр родного языка, от глубинно-личностных прикосновений родного слова.

Разрабатывая свой метод словесно-образного эмоционально-волевого управления состоянием человека, Г.Н. Сытин экспериментально проверял степень воздействия на испытуемых того или иного слова (Г. Н. Сытин. Животворящая сила. Помоги себе сам. — М: Энергоатомиздат, 1990. — 416 с.). Как было бы замечатель­но так же экспериментально сравнить реакцию человека на свое, национально отстоявшееся, старинное и на заимствованное, не ассимилировавшееся еще в достаточной мере, чуждое нашему сознанию слово!

Привязанность к иностранным терминам не единственная причина стилистической невнятицы, зауми. Кастовость стиля, ограничивающая читательскую аудиторию, создается за счет эксплуатации и других языковых тенденций, возведенных в степень, абсолют.

Отто Есперсен писал о действующей в языке тенденции к аналитизму (замене простого, компактного выражения развернутым, сложным). Как бы мы ни выступали против «февраля месяца», «абсолютно не в курсе дела», «по линии мяса», «в районе шести часов», подобные перлы есть проявление достаточно сильной языковой тенденции. Усложнение формы, проникшее даже в устную речь, тем более характерно для книжных стилей, в частности научного. Краткий, рваный, телеграфный синтаксис не красит научную статью. Она вся обычно гладкая, ухоженная, утяжеленная обилием придаточных предложений, причастных, деепричастных оборотов, вводных и вставных конструкций.

Бороться с длиннотами стиля иногда начинают весьма своеобразным способом — шифровкой ключевых слов. Это новомодное явление усугубляет неясность, кастовость стиля.

Что такое ОБХСС, МПС, ВЦСПС читателю объяснять не приходится. Некоторые буквенные аббревиатуры прочно вошли в жизнь. Появляются новые сокращения: АО, ТОО.

Теперь откроем Малую Советскую энциклопедию. В целях экономии площади описываемое понятие шифруется начальной [94] буквой. Литера П в одном случае «протоплазма», в другом — «партия», в третьем — «Пакистан», в четвертом •— «Прокофьев». Рассекречивание литеры трудности не составляет: стоит только взглянуть на название энциклопедической статьи.

Теперь откроем автореферат докторской диссертации по филологии.

«Для системных синонимов первостепенным является близость ДАЗ (прежде всего для К.П и К.ПН) или САЗ (прежде всего для ОцП и ОцН) при наличии раз­личных дифференциальных семантических признаков (ДСП), по которым противопоставлены единицы сино­нимического ряда» (1992 г.).

Вы перелистаете этот реферат не единожды, пока отыщете, что КПН — это качественные прилагательные и наречия, ДАЗ и САЗ — денотативный и сигнификативный аспекты значения, ОцП и ОцН — оценочные прилагательные и наречия. Не забудьте, что дальше появится еще ДСП.

Что это: экономия драгоценной площади или неуважение к читателю, защита кастовости стиля от «неученых» или дань моде? Авторефераты диссертаций по лингвистике пестрят подобной символикой, в отдельных местах становясь криптограммами. Даже последний абзац, самый важный, случается, бывает преисполнен загадочными сокращениями.

«Рассмотрев ПО, КЗ которых не отмечены в толко­вых словарях, мы пришли к выводу: у 141 ПО в настоящее время наблюдается тенденция к узуализации. Среди ПО, КЗ которых уже отмечены в словарях, вы­делено 25 прилагательных, которые в настоящее время продолжают развивать новые КЗ» (1991 г.).

Откроем таинственную завесу: ПО — процесс ока-чествления, КЗ — качественные значения.

Согласимся, что из-за сокращений ключевых слов цитировать подобные публикации весьма затруднительно, их можно давать только в пересказе, а пересказ чужого исследования требует еще большего внимания и погружения в текст, чем цитата. Один товарищ экономит пространство, другой — вынужден расширять текст, чтобы ненароком не исказить чужую мысль.

Почему проблема стиля рассмотрена здесь на материале авторефератов кандидатских и докторских диссертаций? Да потому, что над диссертацией автор работает значительно больше и доль­ше, чем над статьей или тезисами. Еще строже относится диссертант к автореферату, выверяя в нем буквально каждое слово. [95]

Стиль авторефератов диссертаций чрезвычайно показателен. Он обнажает установку автора и научного руководителя на закрытость языка, и это весьма тревожно.

Учитель-словесник школы № 21 г. Белгорода Е.А. Карпова тихонько сокрушалась, что, заполняя журнал, классный руководитель вместо «русский язык» написал «рус. яз.». Кому-то покажется странной обида учительницы за свой предмет, но прислушаемся к школьному жаргону («По ОБЖ и ОБЩ ничего не задали», «Физры не будет») — и мы поймем, что Елена Аркадьевна права в своих чувствах. Сокращение слова не есть ли сокращение любви к слову?

Вторая болезнь, беда научных публикаций кроется в безликости, вялости, банальности изложения. Продемонстрировать бедность и бледность языка на ярких примерах такой бледности очень непросто, но читатель догадывается, о чем идет речь. Од­нообразие, бездарность языка научных текстов по своим последствиям гораздо опаснее, чем это может показаться на первый взгляд.

«Неинтересно читать», «скучно написано», «одна вода» — та­кие характеристики отпугивают не специалиста (по своей теме прочитаешь и плохо написанную работу), нет, они отпугивают молодежь, будущих ученых, потенциальных исследователей и последователей.

Серость, безликость стиля — болезнь не менее опасная и распространенная, нежели наукообразие и чрезмерное усложнение, «Все так пишут», — говорит в оправдание себе молодой автор. Все ли? Да нет, конечно. Ученые, чьи работы интересно читать, не такая уж редкость в научном мире. Как попасть в их число? Как добиться, чтобы твои публикации читали?

В заметках «О хорошем языке научной работы» Д.С. Лихачев выделяет одиннадцать требований-ориентиров для начинающего исследователя.

«1. Требования к языку научной работы резко отличаются от требований к языку художественной литературы.

2. Метафоры и разные образы в языке научной работы допустимы только в случаях необходимости поставить логический ак­цент на какой-нибудь мысли. В научной работе образность — только педагогический прием привлечения внимания читателя к основной мысли работы.

3. Хороший язык научной работы не замечается читателем. Читатель должен замечать только мысль, но не язык, каким мысль выражена.

4. Главное достоинство научного языка — ясность.

5. Другое достоинство научного языка — легкость, краткость, свобода переходов от предложения к предложению, простота. [96]

6. Придаточных предложений должно быть мало. Фразы должны быть короткие, переход от одной фразы к другой логически естественным, «незамечаемым».

7. Каждую написанную фразу следует проверять на слух; надо прочитывать написанное вслух для себя.

8. Следует поменьше употреблять местоимения, заставляющие думать, — к чему они относятся, что они «заменили».

9. Не следует бояться повторений, механически от них избавляться. То или иное понятие должно называться одним словом (слово в научном языке всегда термин). Избегайте только тех повторений, которые происходят от бедности языка.

10. Избегайте слов-«паразитов», слов мусорных, ничего не добавляющих к мысли. Однако важная мысль должна быть выражена не «походя», а с некоторой остановкой на ней. Важная мысль достойна того, чтобы автор и читатель взаимно помедлили. Она должна варьироваться под пером автора.

11. Обращайте внимание на «качество» слов. Сказать «напротив» лучше, чем «наоборот», «различие» лучше, чем «разница». Не употребляйте слова «впечатляющий». Вообще будьте осторожны со словами, которые сами лезут под перо, — словами-«новоделами» (Д.С. Лихачев. Заметки и наблюдения: Из записных книжек разных лет.— Л.; Советский писатель, 1989.— С. 414— 415).

Эти прекрасные заповеди полезно иметь перед собой во время стилистической правки уже созданного, готового текста.

Стиль вырабатывается не сразу, не вдруг, но даже первая проба пера требует пафоса, уверенности, бесстрашия, риска. Когда перед Вами белый лист бумаги, лучше не думать о том, чего следует избегать, а руководствоваться другим лейтмотивом: пробовать!

Итак, не безликим, не скучным, не запутанным, а ясным и интересным должно быть Ваше научное сочинение, а для этого...

— пробуйте писать правдиво, честно и вместе с тем корректно, великодушно;

— пробуйте писать образно;

— пробуйте разнообразить изложение;

— пробуйте себя в разных жанрах и формах, размерах (объемах) рукописи и темах.

«Мы можем больше того, что можем», — внушала юным пианистам их педагог Анна Даниловна Артоболевская. [97]

О многожанровости научного творчества и освоении новых тем речь впереди. Отдельный разговор будет и о правде в науке. Остановимся сейчас более подробно на других, не всеми признаваемых качествах научного стиля: великодушии и образности. Как меняют стиль исследователя такие установки? — 2198 97

Из картотеки детских высказываний:

— Есть такое понятие «образ автора»...

— Как ты сама проглядываешься в книге?

Стиль — это наше лицо, проявление нашего духа, обнажение, обнародование души и сути. Важнейшее отношение, формирующее образ автора в научном спиле (а может быть, и в жизни), — это отношение автора к людям. Этика науки требует деликатности и великодушия. Этика науки не допускает резких выпадов, обидных характеристик.

Вспоминается первый опыт написания курсовой работы по терминам родства в говорах Сибири. Путешествуя летом по Болотнинокому району Новосибирской области во время диалектологической экспедиции, мы собрали много интересных фактов. Осенью были распределены темы. Изучая литературу вопроса, я читала книги, статьи, вникая в этимологические дискуссии, сравнивая точки зрения. Симпатии мои были на стороне ученого, которого поругивал другой ученый. Я тут же нашла уязвимые места у критикующего и написала о нем самым свирепым образом: «В своем глазу бревна не замечает». Доцент Нина Алексеевна Щеглова, возвращая черновики курсовой, мягко заметила, что так не пишут.

Долго и основательно учили нас, студентов, аспирантов, как выражать несогласие, как оспаривать, критиковать, опровергать (чем не школа души?). Больно бывает читать выпады одного ученого в адрес другого.

«Итак, гора родила мышь, и притом весьма паршивую», — пишет в конце статьи в адрес С.Г. Шаумяна А.А. Реформатский.

Не знаю, покачнулся ли авторитет С.Г. Шаумяна после такого отзыва, но авторитет А.А. Реформатского скорее всего поубавился.

Какими словами выразить несогласие — решайте сами, но десять раз проверьте, перечитайте те места рукописи, где Вы оспариваете чужую точку зрения. Критика должна быть корректной (да только ли в научной статье?).

Великодушие — это не всепрощение, это внутренняя дисциплина, боязнь обидных и вообще случайных слов, проникающих в публикацию из черновика, изменяющих мысль своей стилистической окраской (см. 11-й тезис Д.С. Лихачева). Даже в самом развитом сейчас, интересном и образном научно-популярном стиле нет-нет да и попадутся слова, противоречащие тональности текста. [98]

«Тяжелейшая экологическая ситуация во многих густонаселенных районах нашей страны, утрата бесценного природного достояния, не исключая и методично разрушаемого Байкала, о котором мы и думать забыли, обалдев от более насущных проблем, связана отнюдь не с распродажей ресурсов всевозможным капиталистическим хищникам. Отечественные хищники, ей-богу, ничем не лучше импортных» (Знание — сила, 1994, № 6. — С. 49).

Слова разговорного стиля «обалдев», «ей-богу», выражение «импортные хищники» уменьшили тревожное звучание текста.

Язык науки — чистый, честный, благородный и по-своему красивый язык. Это красота ясности, путь к которой лежит через мыслительную операцию сравнения. Образной основе мышления наука последних десятилетий отводит значительно большее место, нежели двадцать лет назад. Приведем характерные высказывания.

Мнение врача: «Основной посылкой психосинтеза является то, что воображение, образ предшествуют действию. Теперь, в работе с визуализацией и исцелением, становится ясно, что образное представление предшествует не только действию, но и физи­ологическим процессам внутри человеческого организма» (Патрисия Норрис).

Мнение психологов: «Присмотревшись к наиболее интересным психологическим теориям, можно заметить, что, не являясь строго научными концепциями, они представляют собой метафорические системы, с помощью которых описана душевная жизнь человека. Эти концепции содержат яркие образы, метафорические сравнения, которые нисколько не приближены к научным понятиям, но использование которых дает людям ощущение «инсайта», «катарсиса», то есть всего того, что сопутствует чтению художественной литературы» (В. Розин, М. Розин).

Мнение преподавателей иностранных языков: «Метод образной интеграции был успешно использован при обучении иностранному языку, что позволило почти в два раза увеличить количество усвоенных слов» (Г.В. Эйгер, И.А. Рапопорт).

Представление, образ нужны для развития науки. Почему же научный стиль лишают права быть образным? Мы писали в других своих работах, что метафора может опередить открытие. Научная точность некоторых метафор удивительна. В научных и научно-популярных изданиях все чаще встречается фраза «Это не просто метафора». [99]

В «Российской газете» рассказывается об исследовании Вигена Геодакяна: «Вот как идет эволюция. И путь ее усеян мужскими трупами. Всё те мужские организмы, на которых Природа попробовала решения, оказавшиеся неудачными, должны погибнуть. Именно в этом смысл раздельнополости....Поэтому когда мы говорим, что женщина совершеннейшее творение Природы, это не только поэтическая метафора. Это на самом деле так; женщина обладает самыми совершенными качествами, обеспечивающими максимальную приспосабливаемость» (18 февраля 1995 г.).

Ученый имеет право на образность изложения, более того именно образность может неожиданно высветить новые глубины концепции.

Последний вопрос главы: как вырабатывать индивидуальный стиль?

Прежде всего подчеркнем: стиль вырабатывается сам, без нашей сознательной на то установки. Одинаково неграмотно требовать от себя «пиши, как все» и «пиши, как никто». Садясь за письменный стол, мы не о стиле заботимся, мы думаем и заботимся о предмете изложения: поточнее бы выразить его суть, его связи, функции. Мы не стилем дорожим — нам дорог предмет описания, но чем больше мы пишем, тем легче нам пишется, хотя абсолютной легкости в оформлении мыслей нет и быть не должно. Абсолютная легкость означает, что мы скользим по первым попавшимся словам, тогда как поиск точного слова отнюдь не метафора, это именно поиск, и легким он быть не может.

«А как писать?». Кто-то из аспирантов задаст этот вопрос, кто-то не задаст, но мучиться от незнания ответа будет не меньше.

— А как ты пишешь? — спросила я свою сокурсницу по аспирантуре Л. П. Бирюкову.

— Мне помогает слово «однако», — ответила она.

При чтении и конспектировании (особенно при конспектировании) у молодого исследователя вырабатывается каркас универсальных ключевых слов, которые возникают в сознании в процессе письма и помогают развивать мысль. Попробуем этот каркас изобразить.

Хорошо известно, что

Однако

Возникает вопрос

Вместе с тем

С одной стороны

С другой стороны

[100]

Представляется спорным утверждение, будто

Целесообразно проверить

Казалось бы, очевидно первое предположение

Причин такого явления по меньшей мере три

Строго говоря

Список будет заведомо неполным, есть не учесть

Симптоматично, что

Суть этой концепции заключается в том, что

Поясним примерами

Приведем записи высказываний

В экстремальных условиях

Что это? Лексический минимум для лиц, изучающих русский язык как иностранный? На международных факультетах читают специальный курс «Научный стиль речи». Но автор книги не иностранец. Наблюдая за собой в процессе работы, я замечала, что ключевое слово (точнее сказать, связующее слово, связующий оборот) не только помогает выразить мысль, но подчас опережает рождение мысли. Так, выплывет из глубины элегантное «вместе с тем», а что «вместе с тем» — еще и не придумано, но почти всегда тут же и придумывается.

Когда я писала первые статьи, ключевых слое было немного. Выручали бесконечные «однако», «с другой стороны», но постепенно каркас разрастался, становился затейливее и вместе с тем надежнее, прочнее. В него вошли любимые слова «уникальный», «парадокс», «феномен». Кстати, эти слова с секретом; они побуждают искать уникальность и парадоксальность там, где ты и не думал ни о каком уникуме, ни о каком парадоксе. Любимые и нелюбимые слова есть у многих ученых, как есть, может быть, не всегда осознаваемый каркас связующих слов.

Со временем слова-помощники так закрепятся в Вашем сознании, что Вы сможете диктовать научный текст другому человеку сразу набело, из головы.

Каркас ключевых и связующих слов дает возможность создать текст, он избавляет от страха перед белым листом, но чтобы стиль стал стилем, надо много читать и много конспектировать, надо запоминать слова и выражения, надо владеть научной афо-ристикой, а все это накапливается не вдруг...

«Царство нудится». В один прекрасный день Вы испытаете состояние диктанта, когда пишется так легко, как будто происходит это под чью-то таинственную диктовку. О феномене припоминания писали К.Д. Ушинский, М.К. Мамардашвили. Идея первенства языка, понимаемого как талант, рассматривается на Материале поэзии Л.К. Долгополовым, ссылающимся на концепции И. Бродского, Р. Штейнера и на высказывания поэтов [101] (Язык и культура. Первая международная конференция. Материалы. — Киев, 11992. — С. 25-31).

Форма, обгоняющая содержание, не такая уж редкость в науке и искусстве. Добросовестное отношение к работе, постоянное переосмысливание знаний, перекодирование информации на бессознательном уровне, уважение к предмету исследования — все это в совокупности когда-нибудь и не один раз одарит состоянием диктанта, захватывающим послеаскезным праздником научного труда.

Работа над стилем — процесс пожизненный, и все, происходящее в жизни, влияет на этот процесс.

Если в детстве и юности человек сочинял стихи, рассказы, даже мечтал стать писателем (таких людей немало среди студентов, аспирантов, ученых), то научное творчество даст ему возможность реализовать не только исследовательскую, но и художественную сторону личности, поскольку правда и красота, равно взаимодействуют, равно питают науку и искусство.

В Белгородском педагогическом университете есть люди, которые увлеченно занимаются наукой и пишут стихи.

У меня же оказался особым период для сочинительства, когда я работала во Вьетнаме. Осенью уже было неспокойно, а 17 февраля 1979 г. началась война с Китаем. Мы жили в замкнутом мире советской колонии. Учебная нагрузка была 20 часов в неделю, библиотеки не работали, времени свободного было много, и я сочиняла. Вот некоторые из тех стихов.

Талант — возможность, талант — надежда,

Он в будни праздничная одежда,

Он наказанье, награда он

И непризнанье чужих погон.

Он вечно рвенье в большое Можно.

Ему все просто. Ему все сложно.

Ему все больно и все понятно,

Хоть необъятное и необъятно.

Талант — проблема, талант — загвоздка,

Каких-то генов «апризтых горстка.

Он нежный голос в гуле машин.

Он храбрость мозга. Он блеск души.

Он вызов, брошенная перчатка

Чужой способности, сладко спящей,

Он оправдание беспорядка

Природы любящей и дарящей.

[102]

* * *

Стою ли ночью у окна —

Все внешнее во мне молчит.

Я Вашим призраком полна.

Я навещаю Вас.

На свадьбе Вашей званый гость,

Сижу, не поднимая глаз.

Шепчу Вам добрый, щедрый тост,

И я прощаю Вас.

И ни теперь и ни лотом

Не испытаю Вас грехом,

Не очарую Вас стихом —

Я обещаю Вам.

Не слов привычную игру,

Но взгляда искреннюю речь

Я буду в памяти беречь

И завещаю Вам.

* * *

Я в ранней молодости не писал стихов,

Не ведал поэтических секретов.

Я говорил отцу: «Так много слов,

Так много слов, что трудно стать поэтом».

Теперь я тоже не пишу стихов,

Хоть знаю их высокие секреты.

Я сыну говорю: «Так мало слов,

Так мало слов, что трудно стать поэтом».

* * *

Я буду в полночи твоей не сном, а стоном.

Я буду в памяти твоей не злом, а звоном.

Я буду в гордости твоей мольбой, мигом.

Я буду в горести твоей судьбой, не мигом.

И будет в тишине твоей звучать мой голос.

И будет в седине твоей блистать мой волос.

Закоченеет дрожь твоя в моей не дрожи,

И ложь невольная твоя солгать не сможет.

Каким судом чужая честь меня осудит?

Все будет не сейчас, не здесь, потом, но будет.

Так пусть 'мой свет в тебе горит, а дерзость воли,

Сила любви сильней обид, мудрее боли. [103]

Третье из приведенных четырех стихотворений создавалось в состоянии «диктанта», я до сих пор не очень уверена, мне ли оно принадлежит. Остальные стихи писались трудно и долго. И что удивительно: стихи опережали жизнь, стихи знали об их авторе больше его самого. Свадьба любимого человека, рождение сына — все это предсказывалось тогда, когда ничто не омрачало наших отношений и когда ладо мной висел приговор бездетности. Есть над чем задуматься.

Работа над словом в стихотворении ли, тексте личного письма, поздравлении обогащает стиль, идет на пользу научному творчеству. Музыка, стихи, театр питают душу, развивают эмоциональность, снимают зажатость чувств, а зажатость — главная беда молодых певцов, по наблюдениям Галины Вишневской.

Стиль — это нечто значительно большее, чем мы себе представляем. Пора дать стилю официальное определение. Приведем наиболее развернутое, графически выделив его составляющие. «Литературный стиль я понимаю

как самое единство содержания и формы,

как содержательность формы,

как отработанное до ясности мышление, чувство писателя,

как его орудие восприятия мира,

как раскрытие тех возможностей, которые заключены в слове,

как идейное влияние на людей и созидание культуры».

(А.В. Чичерин. Очерки по истории русского литературного стиля. Повествовательная проза и лирика. Изд. 2-е. — М.: Худож. лит., 1985. — С. 4).

Создавая стиль, Вы создаете культуру.

Глава 9