Створ без склонов

—...Выпишите, Яшар Газиевич. Сколько можно? Три­дцать два дня на щите. Все равно не лежу. Все равно встаю. Тут разве вытерпишь? А дома буду лежать. Честное слово!

— Только лежать, Балинский! Слышите? И год ни­куда!

— Конечно, Яшар Газиевич, о чем речь? Тут до дому бы добраться... Да, вот еще... Это правда, что мне теперь инвалидность дадут?

— Это ВТЭК решает, не мы... Думаю, что да... Какой же из вас теперь работник? Год!

—Да, да, конечно, — поспешно соглашается Толя с главврачом, боясь, что тот передумает. Лишь бы выбраться из больницы! Он согласен посидеть дома. Даже с удоволь­ствием. Так редко случается никуда не спешить, не ле­теть, день-деньской с книжечкой на тахте... А там видно будет. Год или не год.

Нелегкий хлеб — сидеть дома. Он не подозревал, что это может быть так тяжко. Отгремят по лестницам и тро­туарам грузные рабочие ботинки, увезут дежурные маши­ны кого на створ, кого в Гидроспецстрой, кого на бетон­ный, и остаются на Седьмой площадке только ребятишки, домохозяйки да те редкие в Кара-Куле люди, которые имеют к стройке лишь косвенное отношение. Не думал, что попадет в их число. Не поверил бы, если б сказали, что когда-нибудь будет мучиться оттого, что не может уснуть. Вот уж что на него непохоже. Все годы, прожитые в Кара-Куле, он страдал совсем по другой причине — по­стоянно недосыпал. Приедет со створа, доберется до тахты, только Эля попросит моток шерсти на руках подержать — в клубок смотать нужно, а он уже спит.

—Балинский! Ну подержи руки! Без свитера к лету останешься!

Что странного? В альплагере люди «пятерку» сделают, неделю отсыпаются. А здесь каждый день «пятерки». Са­мые натуральные. Разве что покороче да подходов нет. Из автобуса вылез, сразу стена. Пожалте бриться!

Да ведь и стена не самое трудное, что может быть. Иногда куда трудней сидеть себе день-деньской, подстелив кусок поролона, покуривать, поглядывать в бинокль на левый берег — все дела! Была такая непыльная работенка. Так вот тогда больше уставал. День пройдет — как скала с плеч, ну слава богу, на сегодня хватит. Это было весной 1966 года. Сразу после перекрытия. До весеннего паводка предстояло успеть отсыпать верховую перемычку, чтобы защитить котлован от нарынских вод. Надо было успеть покрыть эту перемычку бетонным лотком, а как это сде­лать, как вообще работать там, под стеной левого берега, если с началом весны туда нос не сунуть из-за камнепадов? Ждать, когда пройдут камнепады? Раньше в таких ситуа­циях ждали, дни актировались. Но паводок, он ведь не будет ждать!

Думали, ломали голову в Управлении основных соору­жений, наконец решились Больше никому бы не доверили, Балинскому поручить сочли возможным. Если, конечно, он согласен взять на себя такой риск. Ведь что случись, ви­новат он будет, Балинский проглядел, значит. А как мож­но дать гарантию? Как все предвидеть?

Сказал, что надо подумать. А что думать? Если не успеть с перемычкой, считай, что с перекрытием спеши­ли впустую. Что ж, ладно, он согласен. Берет на себя служ­бу наблюдения за стеной левого берега. Обещать ни­чего не может, не бог, но постарается. Назвался груз­дем...

Люди работали. Балинский покуривал. Они под самой стеной, где Толя когда-то спускал трос с 1300, а он на правом берегу, на теплых от весеннего солнышка скалах. В руках бинокль. Рядом ракетница со взведенным курком. Ведь он не сразу начинается, камнепад, сначала мелочь, дресва посыплется, вот этот момент и надо засечь, мину­та-другая в запасе есть. Хватит, чтобы по сигналу тревоги люди укрылись в капонирах и штольнях. Дресва означает, что где-то пополз массив. Ну а если это не дресва, если это просто оттаяла вмерзшая в склон щебенка и ею все дело ограничится? Пускать ракету или не пускать? Впу­стую гонять людей? Смех, шутки, воркотня. Оставить на месте? А вдруг?.. Как ошибиться? Никак нельзя оши­биться!

Домой приходил, словно весь день таскал на себе ба­дью с бетоном. Ночью вскрикивал, стонал, стена не от­пускала даже во сне, он слышал беззвучный перестук мед­ленно, в модном кинематографическом рапиде летящих камней, видел ракетницу, до которой никак не мог до­тянуться ватной рукой, видел людей, которые, ниче­го не подозревая, спокойно работали, вверив ему свои жизни...

Кто сказал или сам заметил, но вдруг увидел, что в жесткой шевелюре его, которой, казалось, и износу не будет, полно седины. Да и не приглядывался прежде, не вре­мя вроде бы! Ан нет, идет времечко. Тикают часы. Все нипочем, кажется: и риск, и стены пятерочные, и труд на стенах этих на грани возможного, а вот кладут свою красочку, отзываются. Наверное, и эта стена отозвалась. Или другая?