Боб Муллан 35 страница

На практике я обнаруживаю: то, насколько быстро человек сможет начать движение к архетипическому, очень индивидуально. Я говорю “архетипический”, поскольку мы говорим о движении, которое делает человек, а не о чем-то, что просто существует. В этом смысле архетипическая психология отличается от психологии Юнга, поскольку мы ставим акцент на прилагательном, а не существительном. Мы не говорим так много об архетипах. Архетипическая психология — в отличие от Юнга — рассматривает не божественность, а феномен. Для Юнга архетипические паттерны души выходили за пределы эмпирического мира, где существовали время и место, не являясь сами по себе феноменами. Архетипическая психология всегда рассматривает архетипы как феномены.

Архетипическая психология ищет архетипические паттерны или структуры, стоящие за тем, что происходит. В психотерапии, например, архетипическая психология не игнорирует психопатологию, как многие другие новые формы психотерапии. Психопатология считается центральной, но я не рассматриваю психопатологию как настоящую патологию в медицинском смысле. Я работаю над тем, чтобы найти некоторую психологическую необходимость в патологической активности души. Психопатология глубинно связана с мифом. Это двойная связь: патология всегда мифологизирована, и мифология всегда патологизирована. Так что большая часть моей работы состоит во взгляде сквозь симптомы, синдромы и патологии, с которыми люди входят в кабинет, во взгляде на их мифические и архетипические корни. Такое архетипическое движение — это движение к присвоению ценности фантазиям или симптомам людей. Архетипическая психология — психология ценности.

Говоря о фигурах мифологии, Юнг однажды заметил, что мы должны прекратить извлекать эти фигуры из наших состояний и скорее извлекать наши состояния из этих фигур. Но чтобы сделать это, человек должен сначала много узнать о тех фигурах, о которых говорит Юнг, — о божествах. Необходимо очень хорошо понимать мифологию, вы не можете практиковать архетипическую психотерапию без четкого понимания мифологии и мифологических образов.

— Многие не думают в терминах “души”; может быть, они просто не думают, что она существует. Как Вы поступаете с этим во время сессии? Предположим, человек приходит и, кажется, не знает о том, что такое душа?

— Я могу прочитать строки из стихов Антонио Мачадо, которого очень люблю и иногда читаю их клиентам. Вот так:

Однажды ветер овеял мою душу ароматом жасмина...

Вместо запаха жасмина мне нужен аромат твоих роз...

У меня нет роз — все цветы в моем саду мертвы...

Тогда я возьму воду из фонтанов, сухие листья и желтые лепестки...

Ветер утих. Я плакал. И сказал своей душе:

Что ты сделала с садом, что был тебе доверен?

Так я могу начать, если человек не знает, что такое душа, но большинство, конечно, знает. Мне кажется, поэзия волшебным образом доводит до человека идею о душе. Я могу процитировать Китса или Блейка, Йетса, Лорку, Рильке или Уоллоса Стивенса. Но, кроме того, если вы говорите о “пище для души” или о “музыке для души” или про человека, который имеет душу, возникает немедленное понимание в обыденном сознании. Может быть, это вынесено за рамки психологической “культуры”, а, возможно, и философской и теологической, но оно остается в повседневной жизни.

— Когда Вы произносите “душа”, я сразу думаю об Отисе Реддинге...

— Точно, совершенно верно.

— Вы можете сказать мне, что же происходит, когда человек обращается к Вам?

— Не могу, потому что не знаю, что произойдет, и потому что люди все разные и не бывает двух похожих сессий. Хорошо, существуют некоторые общие внешние параметры, но это ничего не скажет вам о том, как в кабинете появляется душа и как я отвечаю ей, поскольку данный процесс не может быть стандартизирован. Никоим образом!

— Каковы тогда внешние параметры?

— Клиенты звонят в дверь. Я нажимаю кнопку, чтобы открыть внешнюю дверь, и впускаю их в здание. Затем я открываю дверь в квартиру и приветствую их рукопожатием, если это первый визит. Я прохожу с ними в кабинет и предлагаю выбор — диван или кресло. Я обычно спрашиваю, что привело их сюда. Если клиенты захотят что-либо узнать обо мне и о том, как я работаю, я пытаюсь продемонстрировать пример своего стиля мышления и работы. Могу упомянуть, что придаю большое значение снам и, если возможно, предпочитаю иметь письменные тексты снов, с которыми мы будем работать, конечно, если мои клиенты видят сны. Если же нет, я предлагаю рассмотреть жизненные ситуации или рабочие ситуации, цели и планы. Я использую первый час, чтобы исследовать возможность работы с человеком: насколько вероятно продвижение. Если мы хорошо себя чувствуем в этом отношении к концу первого часа, я обсуждаю оплату и спрашиваю, как часто они предпочли бы посещать меня. Обычно я работаю один или два раза в неделю, хотя достаточно гибок, если уже проработал с человеком некоторое время. Я обычно устанавливаю период времени, по окончании которого мы договариваемся рассмотреть нашу работу и решить, хотим ли мы продолжать, — это может быть и месяц, и шесть месяцев, и год.

— Как насчет более скрытых параметров? Внутренних?

— Что я делаю? Ронни как-то сказал, что пациенты получают его общество, он предоставляет себя в их распоряжение и делает все, что может, чтобы разрешить то, что беспокоит их. Форма, которую это может принять, непредсказуема и весьма различна, но клиенты получат лучшее, что он может предоставить: его интуицию, спонтанность и чувствительность. Но Ронни не удалось оформить все это в модель. Я очень благодарен Ронни, что он нашел такие слова, потому что, мне кажется, здесь действительно сказано что-то очень верное о трудностях психотерапии, когда происходит своего рода создание души.

Человек, входящий в кабинет, может пребывать в отчаянной панике, возможно, в состоянии, пограничном с психозом. Кабинет внушает и страх, и почтение. Невозможно это проанализировать. Именно поэтому многие врачи, психиатры и психоаналитики заканчивают тем, что в подобном случае прописывают таблетки. Они не знают, что делать, не видят бога в заболевании, как говорил Юнг. Но я сам находился в таком состоянии и знаю, что это такое. И я уважаю такого бога. Как терапевт ты не многое делаешь. Но нужно быть там. Нужно предоставить человеку свои “общество и заботу”. Ну, если человек выглядит так, будто он не дышит, я могу предложить им начать дышать (смеется). Поскольку можно запаниковать настолько, что часть вашей диафрагмы больше не будет двигаться. Тогда я начну дышать вместе с вами, сознательно настроюсь на ваше дыхание.

Вот мелочи, которые можно сделать. Чем дольше остаются люди, тем больше мы можем их изучить. Это не значит, что они попадают в зависимость и не могут уйти, совсем другое. Я не приветствую зависимость.

— Можем ли мы поговорить о переносе?

— Перенос как понятие — это защита Аполлона (по сути, достаточно мерзкая) против Эроса и того, что всегда называлось в человеческих отношениях дружбой. Я не говорю, что терапевты должны становиться друзьями своим пациентам, но и не утверждаю обратное. Я утверждаю, что большая часть психоанализа и психотерапии прячется за защитную оболочку понятий типа “перенос” в связи с фундаментальным самообманом. Суть в том, что такие понятия, как перенос, слишком часто используются для того, чтобы прикрыть пугающую неспособность любить. Ужасные издевательства над человеческими отношениями кроются за словами “перенос” и “контрперенос”. Психоаналитическое использование данных слов — ужасное извращение языка, поскольку у них такое же значение, что и у слова “метафора” — переносить. Ни один поэт не использовал бы это слово так, как оно используется в психологических кругах. У меня нет сомнений в том, что существует много вещей, которые “переносятся” во время терапевтических сессий, но теория, интерпретирующая все эти прекрасные метафоры души как “родительские проекции” и так далее, совершенно абсурдна.

Вы знаете, я вел “группу по анализу практики” для профессиональных психоаналитиков, психиатров и психотерапевтов, и один из членов группы ходил на так называемую “юнгианскую” обучающую аналитическую группу в Лондоне. Когда он впервые пришел ко мне, то уже проработал аналитиком более десяти лет и хотел пересмотреть свою практику через призму архетипической психологии. Он заявил: “Знаете, вы первый человек, с которым я смог поговорить о воображении и снах в психотерапии. В моем тренинге нас учили: любое высказывание пациента должно рассматриваться с точки зрения переноса”. Перенос убивает воображение. В нем нет никакого благородства. И это даже нечестно.

Конечно, бывают случаи, когда люди входят в консультационный кабинет, садятся и начинают вести себя так, будто я их отец или мать, и не нужно учиться пять лет, чтобы заметить это. Но подобное вовсе не происходит постоянно с каждым пациентом, который приходит на психотерапию. И не надо поощрять такое поведение. Обычно достаточно отстраниться. Следовательно, я нахожу морально неприемлемым использование терапевтического часа для того, чтобы навязывать перенос пациенту, а затем бесконечно его запугивать и относить к переносу все, что происходит. Очень скучно и деградирующе тривиально для души. Существует так много другого, что “переносится” архетипически и требует признания. Интерпретируя все, что происходит в течение часа, исключительно как “семейную любовь”, психотерапия подвергает себя опасности совсем потерять связь с душой. Меня это беспокоит. Какой-то вампиризм. Но знаю, что многие используют перенос, поэтому это лишь мое личное мнение.

К сожалению, наиболее уважаемые психотерапевтические организации построили целую концепцию психотерапии на идеях вроде “анализа переноса”. Она настолько въелась в них, что необходимо разобрать на части, по кусочкам и выкинуть целую теоретическую систему, чтобы избавиться от ее коварного влияния.

— Пытаетесь ли Вы работать с ежедневными заботами пациентов или продвигаете их дальше?

— Это что, взаимоисключающие вещи? (Смеется.) Нет. Можно совместить это, привнося архетипический ход, например, в супружескую ссору, чувства человека, в эмоциональную вспышку или настроение. Привнести архетипический аспект, чтобы по-иному отнестись к тому, что ценно для человека.

— Не могли бы Вы привести пример того, что Вы “вытаскиваете” на поверхность? Каким образом это проливает свет на проблемы че­ло­века?

— В архетипической психологии всегда содержится идея о том, что каждая “проблема” скрывает фантазию в самом своем сердце и необходимо растворить проблему в фантазии. Женщина может войти в кабинет, испытывая ужасный страх, что она лесбиянка. Она называет это “проблемой” и напугана: вдруг что-то подтолкнет ее к этому. Может быть, еще больше она боится того, что я буду подталкивать ее к проигрыванию данного сценария. Подобная фантазия заставляет женщину не спать всю ночь и ощущается как навязчивость, преследуя ее. Постепенно, работая с такой пациенткой, я прихожу к выводу, что в ее жизни было очень мало женского — может быть, она рано потеряла мать, у нее не было сестер, пришлось заниматься мужской работой и делами. И она отвергла — не по своему выбору, а просто жизнь заставила — какой-то аспект того сада, о котором говорит Мачадо. В терминах архетипической психологии, это фантазия о красоте. Фантазия, которая может преследовать эту молодую женщину, фантазия о близости, очень тесной близости с женщиной, об открытии женской привлекательности. Но в притягательной силе женщины есть нечто божественное — мифическая богиня женского эротизма и соблазнительности. Греки звали ее Афродитой, римляне — Венерой.

Я могу рассказать моей пациентке о мифах, историях и образах Афродиты — вместо того чтобы вести дискуссии о том, стоит ей становиться лесбиянкой или нет. Независимо от того, станет она лесбиянкой или нет, таково будет ее собственное решение, но совершенно ясно из ее представления “проблемы”: чего-то не хватает в жизни этой женщины. Философия морали принесла бы ей зло. Я не могу присоединиться к пациентке в осуждении ее фантазий, потому что это голос души женщины. Если бы я разделял идеологию гуманизма среднего класса о психическом здоровье и психической болезни, пытаясь судить, что в данном случае является “здоровым”, а что — нет, то упустил бы архетипическую личность в фантазиях пациента. Идеи психического здоровья и болезни — идеи о душе. Когда нам говорят, что является психическим заболеванием, нам, таким образом, объясняют, какие идеи, фантазии и поведение неверны. Слишком многое в терапии и психоанализе поймано в ловушку такой моральной фило­софии.

Языческим грекам, если их что-то беспокоило или не устраивало в жизни, друзья говорили: “Совершил ли ты жертвоприношение таким-то богам? Возможно, ты уделял недостаточно внимания Афродите? Может быть, отчасти твои трудности связаны с тем, что она решила, что ты не замечал ее?” Если вы почитаете греческие трагедии, то обратите внимание: в них четко говорится (чтобы зрители знали), какое божество покровительствует этой пьесе. Еврипид очень точно проводит подобную связь. Как в пьесе “Ипполит”, где Афродита выходит на сцену до того, как пьеса начинается, и произносит маленький пролог, в котором сообщает: “Ипполит всегда охотится с Артемидой. Он всегда приходит к ее алтарю. Он утверждает, что я самая губительная из всех богинь. Его не интересуют девушки и любовь. Ему достанется от меня за подобное презрение. Я отомщу”. И вся остальная пьеса — месть Афродиты: она заставляет мачеху Ипполита Федру влюбиться в него, и прекрасная трагедия заканчивается тем, что он будет убит своими же конями.

Греки относились к богам очень серьезно. Архетипическая психология не преклоняется перед богами. Она смотрит на них феноменологически, как на средство как-то упорядочить свою жизнь. Боги и богини. Так, например, некоторые формы депрессии связаны с тем, что в мифах времен Ренессанса называли Сатурном. И я могу сделать архетипический ход в отношении чьей-либо депрессии и познакомить клиента с образом Сатурна, поговорить о меланхолии и о том, что она рассматривалась врачами, философами и художниками Ренессанса как особый дар Сатурна. Может быть, я познакомлю их с искусством, которое использует образы Сатурна, и посмотрю, смогут ли они разрешить депрессии присутствовать в своей жизни как чему-то, что углубит их ощущение души. Я могу упомянуть Марсиллио Фичино, своего рода архетипического психолога времен Ренессанса, который изобрел множество способов работы со своей депрессией, основанных на воображении. Фичино принимал меланхолию как часть своего характера и судьбы, жил с этим всю жизнь и рассматривал Сатурн как выдающуюся часть собственной личности. Сатурн служил доминантой в его астрологической карте, а значит, Фичино знал, что нужно воздавать Сатурну должное. И для этого писал очень меланхолическую музыку, в определенные дни одевался в черное.

В некотором смысле архетипическая психология не связана с лечением. Она не работает исходя из “фантазии лечения”. И следовательно, отличается от всех других видов терапии.

— Вы говорите, что “достижение согласия” с вещами меняет их?

— Существует такая возможность. Но я не хочу “лечить” симптомы, что, как правило, означает избавление от чего-либо без реального понимания. Юнг рассматривал симптом как творческую энергию души, и если симптом правильно понять, это может привести к расцвету в жизни человека. Будучи же неправильно понятым, симптом может вести к сужению и закрытию, к чувству психологической искалеченности. Следовательно, когда мы хирургическим способом удаляем симптомы, как в случае применения бихевиоральной психотерапии или различных психотропных таблеток, в большинстве случаев мы теряем нечто, что могло бы нам пригодиться, обогатить нашу жизнь, а не разорить ее.

— Не всегда это очевидно для пациента...

— Нет, нет. И именно в этом суть данного вида психотерапии.

— Обращаются ли к Вам люди с идеей “быстрого решения проблем”?

— Редко, и если они хотят только этого, они обычно не остаются. Понимают, что я предлагаю нечто другое. Я, как правило, вполне четко это формулирую. Я не подталкиваю людей к тому, чтобы они остались: зачем, если им неинтересно мое видение мира. Нет, это не проблема. Люди обычно обращаются ко мне после прочтения моих книг, если они слышали, что я говорил, или меня рекомендуют те, с кем я работал. Я не создаю себе рекламу и не особенно работаю с врачами общего профиля, которые тоже разделяют идею “быстрого решения проблем”, согласно собственной медицинской модели.

Очень редко человек приходит ко мне после такой рекомендации, и иногда совершенно случайно это срабатывает. А иногда и нет: если клиенты ищут медицинского подхода.

— Если человек приходит с ожиданием такой терапии, сообщаете ли Вы ему, что можете предложить и в чем разница?

— Да, конечно. Я обычно так и поступаю с клиентами, которые приходят из не очень привычной мне области — например, от врачей общего профиля, которые не знакомы с моей работой. Но если человек знает, чем я занимаюсь, в этом нет необходимости. Они приходят, потому что прочитали мою книгу “Архетипическое воображение — проблески божественного в жизни и искусстве”. Они хотят понять, как это может проявиться в их собственной жизни.

— Мне все еще не совсем понятно... Это касается паттернов?

— Хорошо. Вы можете перефразировать все и сказать: это для того, чтобы дать приходящему человеку ощущение души. Поскольку иногда оно у него отсутствует. Или никак не поддерживается в жизни. Иными словами, приход сюда — это как бы подтверждение или закрепление чего-то, что клиент смутно ощущает. Наша работа придает ему больше уверенности следовать тому, что он считает правильным для себя. Другой способ — активация или катализация творческого воображения. Поскольку в нашем обществе оно находится в удручающем состоянии, в основном из-за школьной системы и СМИ. Воображение не признается тем, что Уильям Блейк называл “божественной силой” — божественным воображением в человеке. Воображение как связь со сферой божественного, с богами. Наша религия (в ней только один Бог — абстракция, которую нельзя представить в виде образа) боролась с множеством языческих богов и, таким образом, против воображения, которое естественно создает их образы. Активация творческого воображения может происходить очень по-разному. Если вы не имеете воображения, значит, не можете практиковать архетипическую психотерапию. (Смеется.) Очевидно, именно в этом суть. Но если я могу найти определенные ресурсы воображения в самом себе, я могу стимулировать их в другом человеке. Может быть, например, мы займемся пересмотром их биографии, их “истории” — возможно, они обмануты взглядом на нее, основанным на популярной психологии, телевидении или книгах, которые читали, или даже на психотерапии, которую проходили и оказывались в тупике, и у них есть ощущение, что они движутся в никуда. Возможно, психотерапия сначала примет форму пересмотра их биографии. Мы — как два писателя: садимся и смотрим, как еще можно написать эту историю. Каждый хороший романист знает, что одну историю можно рассказать десятью разными способами, но если застреваешь на чем-то одном, это оказывается очень неприятным. Так происходит и с вами, если существует только один взгляд на то, что произошло.

— Вы полагаетесь на какие-либо теории, представления — Лэйнга, Юнга, Фрейда...

— Да, но в конечном итоге, сам пациент указывает мне, на каком языке с ним лучше всего говорить. И мое дело услышать это. Я знаю женщин, которые в детстве жили без отца, но выросли с удивительной уверенностью в мужчинах и выработали в себе мужской интеллект и впечатляющую напористость — вы и не подумаете, глядя на них взглядом фрейдиста-психоаналитика, что эта женщина росла без отца. Встречаются аномалии, есть исключения из правил. Было бы бесполезно говорить с такой женщиной на языке Фрейда. Слышали ли вы о патафизике? Это новая наука, изобретенная французским сюрреалистом, Альфредом Ярри. Она изучает законы “исключений из правил” (смеется), и я думаю, что-то подобное должно рассматриваться и в психотерапии. Так часто происходит. Вы не можете провести обобщение.

— Вы придерживаетесь традиционного часа или пятидесяти минут...

— У меня не существует правил по этому поводу.

— Это я и пытаюсь выяснить.

— (Смеется.) Правил очень мало. Хотя, в принципе, для каждого пациента я определяю целый час. Вы знаете, душа имеет свой темп, и он не очень-то почитаем в нашем маниакальном обществе. Я обнаружил, что кому-то нужно полтора часа, чтобы душа заговорила. Нельзя форсировать этот процесс, урезая час до 50 минут: вы лишаете душу ее медленного ритма и создаете у пациента постоянную фрустрацию. Со многими пациентами мне приходится работать очень медленно, пока что-то произойдет. Все в душе движется медленно. И у меня нет правил относительно разговора или молчания. Случалось, я проводил с человеком целый час, не говоря ни слова, если мне казалось это необходимым. Иногда я говорю очень много, рассказываю истории и шучу, декламирую стихи, показываю что-то в своих книгах. Обычно я не вторгаюсь в фантазии человека и не прерываю их. Одно из моих правил состоит в том, чтобы следовать за фантазией пациента, не судить и не морализировать. Иногда, если у меня есть ощущение, что человек на каждой сессии просто педантично “отчитывается” о событиях прошедшей недели, и так происходит раз за разом, я могу остановить его и попросить взглянуть на то, что он делает, и увидеть, что есть еще другие вещи, которые он мог бы сделать в это драгоценное время, которое мы проводим вместе.

Другая область, в которой я не ставлю себя в жесткие рамки или правила, — место проведения сессии. Архетипическая психология с самого начала, с 1970 г., когда Хиллман первым ее так назвал, много перемещалась за рамки клинического исследования консультационного кабинета и пыталась найти свое место в культуре западного воображения. Реальное место проведения сеанса не зафиксировано лишь в одном конкретном месте — моем кабинете. Поскольку душа — не только субстанция личности, она присутствует везде в мире (как утверждали мои учителя Платон и Плотин), иногда что-то может получиться, если проводишь встречу с пациентом в каком-то особом месте, где можно встретить anima loci, душу места, и это станет частью психотерапии. Так не очень часто случается и бывает сложно организовать чисто технически, но мы с Евой проводили сеансы с нашими пациентами “во внешнем мире”. Рано утром на большом цветочном рынке в Нью Ковент Гардене, например. Или в греческой секции Британского музея, или в долине пауков в зоосаде Ридженс-парка. Когда человек перестает ограничивать душу рамками тела, он видит, что забота о душе может привести его в мир — должна привести его в мир — очень разными путями. Или мы приносим внешний мир в консультационный кабинет. Мы стараемся делать это как можно чаще, обсуждая план офиса, в котором работает человек, или детали архитектуры места, где он живет, или этические вопросы выполняемой им работы. Следуя изречению Юнга “Esse in anima”, что означает “бытие в душе”, мы работаем, понимая, что находимся в душе, а не душа в нас.

— Есть цель во всем этом?

— Например, дать человеку ощущение души, активировать воображение, создать связи между их личной жизнью и жизнью богов — архетипические структуры бытия.

— Как Вы понимаете, что уже сделано достаточно?

— Я во многом оставляю это решение за пациентами, но если я чувствую, что человек “зависает” слишком надолго, а мы уже пришли к некоторому заключению и человеку нужно уйти, я, вероятно, скажу ему: “Знаете, пора подумать об окончании нашей работы”. Но я не поощряю людей к тому, чтобы ходить очень часто или надолго оставаться. Я чувствую, имеет смысл работать раз, ну, максимум, два раза в неделю, здесь, в Лондоне. Во-первых, потому что это стоит денег. Во-вторых, из-за всяких сложностей: если человек живет в Южном Лондоне и ездит в Хэмпстед два раза в неделю, поездка может стать испытанием, особенно когда он имеет постоянную работу. Но главное, я не думаю, что психотерапия должна заменять пациентам жизнь, и не хочу, чтобы люди так думали. Я стимулирую пациентов много работать между сеансами. Посылаю в библиотеку или прошу писать мне что-нибудь, рисовать картины, продумывать какие-то вещи. Но люди так удивительно индивидуальны и различны, что мне трудно ответить на ваш вопрос.

— Возможен ли “тренинг” в Вашем подходе или он полностью интуитивен?

— Трудный вопрос, поскольку прошло много времени, пока я дошел до сегодняшнего состояния, и я не знаю, как избежать ошибок, которые сделал, чтобы быстрее подвести людей к той же точке. Я думаю, ошибки были частью моего пути. Вся жизнь — часть пути. Ученичество — самое близкое понятие к моей идее тренинга. Ученичество — нечто особое. Я пришел туда, где я есть сейчас, потому что на протяжении всей жизни искал одаренных и опытных людей, которые могли бы чему-нибудь научить меня. Когда я их находил, то оставался рядом с ними и старался научиться тому, что они могли предложить. Я не задерживался рядом с людьми, которые, по моему мнению, делали что-то неправильно, с теми, кто боялся воображения, и с теми, у кого была фобия души, психофобия. И, к несчастью, есть такие люди и в программах тренинга. Они могут причинить много вреда, поскольку находятся в позиции власти, и “жертвы”, ученики, не имеют возможности критиковать их: если они критикуют, то выбывают. Мне известно много подобных печальных случаев. Не существует свидетельства, что лицензирование и аккредитация предотвратят дискриминацию воображения во время программ тренинга.

Если бы вы были молодым человеком во времена Ренессанса и захотели стать художником, то, наверное, подошли бы к Беллини, Леонардо или кому-нибудь еще и спросили: “Могу ли я поработать с вами?” Мастер ответил бы вам: “Что ж, я рисую фреску на куполе собора. Мне нужно, чтобы кто-нибудь носил ведра с краской по лестнице”. Через некоторое время он предложил бы: “Ну, ты можешь начать смешивать краски или закрашивать часть неба вон за той тучей. А когда ты сможешь сделать это, я покажу тебе, как закрашивать тучи. И некоторое время спустя, когда ты научишься как следует смешивать краски, я могу показать, как рисовать. А когда ты научишься рисовать и смешивать краски, может быть, ты начнешь рисовать части одежды и пейзажа”. В конечном итоге, однажды тебя научат различать особенности человеческого тела и выражения лиц. Но этого не произошло бы, если бы не было хорошего взаимопонимания между подмастерьем и художником. Если один из них не нравился другому, ничего не получалось.

Все основывалось на Эросе. “Обучающая программа”, к которой мы привыкли, состоит в том, что существует институт или центр, и ты туда идешь, проходишь интервью, чтобы можно было посмотреть, подходишь ли ты и обладаешь ли достаточной квалификацией — это может быть докторская степень или 500 часов психотерапии. Ты платишь, ты принят. Эрос остается за стенами. Талант, эстетика — тоже. Никто не смотрит, сложатся ли творческие взаимоотношения у поступающего с теми, с кем он будет учиться. С моей точки зрения, сама идея обучающих программ с самого начала задумана неверно. В ней нет Эроса. Не знаю, каким может быть выход, но что-то не так в современной стандартной обучающей программе.

Помните ли вы тот пассаж (последняя четверть книги “Исцеление безумием”, может быть, в разделе о психотерапии), где Ронни, когда его спросили о практике, ответил: “Я понял, что делаю очень неортодоксальные вещи”. Это для меня ключ к разгадке Ронни: вот почему Ронни был таким великим — великим человеком, великим целителем, великим психотерапевтом, великим мыслителем. Его гениальность зиждется на одном: он шел нетрадиционным путем. Гений вообще никогда не идет традиционным путем. Это для него неприемлемо. Ты можешь идти один, и люди станут думать, что ты безумен. Или же они примут тебя, если ты не отступишь.

Мне очень понравилось, когда Ронни говорил, что не хочет создавать официальный тренинг, потому что люди растащат его по кусочкам и будут называть себя лэйнгианцами. Это приведет к невыносимому искажению и непониманию. Ронни находил это “совершенно отвратительным” (смеется). Я думаю, это относится ко всем, кто достиг чего-то стоящего. Это не значит, что обучающие программы не представляют никакой ценности, но они не дают самого главного. Где его можно найти? Тайна. Это либо есть, либо нет. Вы можете воспользоваться подсказкой того, кого уважаете, кто, как вам кажется, знает ее, но потом нужно выйти в свет, найти ее самому, создать свой собственный метод. Практически невозможно научить такой важной вещи, поскольку это связано с тем, что Юнг назвал “индивидуацией”, тем, что уникально в нас. То, чему я научился у Ронни, носило скрытый смысл. Не то что: “Вот как нужно работать психотерапевту, вот так нужно делать, когда к тебе приходит человек и говорит: “Я боюсь, что схожу с ума””. Ронни учил просто замечательным мелочам, спонтанному обмену между свободными духовными сущностями. Я узнавал их, стоя у пианино, когда я пел, а он играл. Говорили о гаммах или синкопах... мелочи, связанные с истинным искусством жизни... (Пауза.)