Разбойник

Задиг добрался до сирийской границы Каменистой Аравии. Он ехал мимо

укрепленного замка, как вдруг оттуда выскочили вооруженные арабы. Они

окружили Задига с криками: "Все ваше принадлежит нам, а вы сами - нашему

господину!" Вместо ответа Задиг выхватил меч; храбрый слуга последовал его

примеру. Они уложили на месте первых арабов, поднявших на них руку; число

нападавших удвоилось, но путники не потеряли присутствия духа и решили

погибнуть с оружием в руках. Два человека защищались от целой толпы. Такой

неравный бой не мог длиться долго. Владелец замка по имени Арбогад, увидав

из окна чудеса храбрости, проявленные Задигом, проникся к нему "важением.

Он поспешно вышел, разогнал своих людей и освободил обоих путников.

- Все, что попадает на мою землю, - мое, - сказал он, - так же как и

все, что я нахожу на чужих землях.

Но вы так храбры, что для вас я делаю исключение. - Затем он привел

Задига в замок, приказав своим людям хорошо обходиться с ним, а вечером

пригласил его на ужин.

Владелец замка был одним из тех арабов, которых называют ворами; но

наряду со множеством дурных поступков он иногда делал и добро; жадный вор

и дерзкий грабитель, он был в то же время неустрашимым воином, щедрым и

довольно мягким в обхождении человеком, обжорой за столом, веселым кутилой

и, гласное, простодушным малым. Ему чрезвычайно понравился Задиг, чья

оживленная беседа помогла продлить ужин. Наконец, Арбогад сказал ему:

- Советую вам поступить ко мне на службу. Вы пе пожалеете об этом,

потому что ремесло мое прибыльно, и со временем вы сможете занять не менее

высокое положение, чем я.

- Разрешите вас спросить, - сказал Задиг, - давно вы занимаетесь вашим

благородным ремеслом?

- В самой ранней юности я был слугою у одного довольно сметливого

араба, - отвечал тот. - Положение мое было невыносимо. Я приходил в

отчаяние, видя, что на земле, которая одинаково принадлежит всем, судьба

ничего не оставила на мою долю. Я поделился своим горем с одним старым

арабом, который сказал мне: "Сын мой, не отчаивайся. Была некогда

песчинка, которая печалилась, что она - ничто среди песков пустыни; через

несколько лет она стала алмазом и считается теперь лучшим украшением

короны индийского царя". Эти слова произвели на меня большое впечатление:

я был песчинкой, но решил сделаться алмазом. Начал я с того, что украл

двух лошадей; потом, набрав себе товарищей, стал грабить небольшие

караваны. Так я постепенно уничтожил неравенство отношений, существовавшее

между мною и остальными людьми. Я получил свою долю из благ мира сего и

даже был вознагражден с избытком.

Ко мне относятся с большим почтением, я - разбойниквельможа. С помощью

оружия я завладел этим замком; сирийский сатрап хотел отнять его у меня,

но я уже был так богат, что ничего не боялся; я дал денег сатрапу и не

только удержал за собой замок, но еще и увеличил свои владения. Он даже

назначил меня сборщиком податей, вносимых жителями Каменистой Аравии царю

царей. Теперь я собираю подати, но не плачу их.

Однажды великий Дестерхам Вавилона послал сюда от имени царя Моабдара

некоего сатрапишку с приказанием удавить меня. Но прежде, чем он прибыл со

своим поручением, меня уже обо всем известили. Я велел удавить при нем

четырех человек, которым поручено было затянуть петлю на моей шее, и затем

спросил у него, сколько он должен был заработать на этом деле. Он ответил,

что рассчитывал получить до трехсот золотых.

Я ему прямо сказал, что у меня он будет зарабатывать гораздо больше. Я

его назначил моим подручным. Теперь он один из лучших и богатейших моих

помощников. Поверьте мне, вы преуспеете не меньше, чем он. Никогда еще не

было более благоприятного времени для разбоя, чем теперь, когда Моабдар

убит и в Вавилоне царит смута.

- Как! Моабдар убит? - воскликнул Задиг. - А что же сталось с царицей

Астартой?

- Не знаю, - отвечал Арбогад, - знаю только, что Моабдар сошел с ума,

что он убит, что Вавилон стал настоящим разбойничьим вертепом, что

государство опустошено, хотя для поживы осталось еще немало, и я не раз

делал туда чудесные набеги.

- Но царица, - молил Задиг, - ради бога, не знаете ли вы чего-нибудь об

ее участи?

- Мне что-то говорили о гирканском князе, - отвечал тот. - Если только

она не была убита во время стычки, то, вероятно, находится среди его

наложниц; впрочем, меня больше интересует добыча, чем сплетни. Во время

моих набегов я захватывал в плен многих женщин, но у себя не оставлял ни

одной; когда они хороши собою, я продаю их за дорогую цену, не спрашивая о

том, кто они такие. Ведь женщин покупают не за титул, и на безобразную

царицу вряд ли найдется охотник.

Может быть, я продал царицу Астарту, а может быть, она умерла, но это

меня не касается, и вам, я полагаю, тоже нет основания беспокоиться о ней.

- Говоря это, он пил так усердно и говорил так несвязно, что ничего

определенного Задиг не узнал.

Он неподвижно сидел, подавленный и угнетенный.

Арбогад не переставал пить и рассказывать разные басни, беспрерывно

повторяя, что он счастливейший из людей, и уговаривая Задига сделаться

таким же счастливцем. Наконец, одурманенный вином, он спокойно отправился

спать. Задиг провел ночь в сильнейшем волнении.

"Итак, - говорил он себе, - царь сошел с ума, убит!..

Я не могу не пожалеть о нем! Государство разорено, а этот разбойник

счастлив! О, рок! О, судьба! Вор счастлив, а одно из прекраснейших

созданий природы погибло, может быть, самым ужасным образом или живет

жизнью, которая х"же смзрти О, Астарта! Что сталось с вами?"

Едва наступил день, как он стал расспрашивать всех обитателей замка. Но

все были заняты, и никто ему не отвечал: они делили добычу после ночного

грабежа.

Единственно, чего он мог добиться в этой суматохе, это разрешения

уехать. Он не замедлил им воспользоваться, более чем когда-либо

погруженный в грустные думы.

В волнении и беспокойстве совершал свой путь Задиг, не переставая

думать о несчастной Астарте, о царе Вавилона, о верном Кадоре, о

счастливом разбойнике Арбогаде, о своенравной женщине, похищенной

вавилонянами на границе Египта, и, наконец, о всех пережитых им горестях и

бедствиях.

РЫБАК

Все еще не переставая оплакивать свою судьбу и считать себя воплощением

человеческого несчастья, Задиг добрался до речки, в нескольких милях от

замка Арбогада. На берегу лежал рыбак; обратив глаза к небу, он держал в

ослабевшей руке рыбачьи сети, которые, видимо, забыл забросить.

- Есть ли в мире человек несчастнее меня? - говорил рыбак. - Я был, по

всеобщему признанию, самым преуспевающим из вавилонских торговцев

сливочными сырами - и разорился. У меня была красавица жена - и она

изменила мне. Ветхий домишко, которым я еше владел, - и тот на моих глазах

был разграблен и разрешен. Теперь я живу в шгл~л е: единственное мое

пропитание- рыбная ловля, но рыба совсем перестала ловиться. О мои сети! Я

не брошу в?с больше в воду, я сам туда брошусь. - И с этими словами он

встал и направился к реке с решимостью человека, который хочет броситься в

воду и положить конец своей жизни.

"Что я вижу! - удивился Задиг. - Значит, есть люди, такие же

несчастные, как я!" Едва промелькнула в его уме эта мысль, как его

охватило горячее желание спасти жизнь рыбаку. Подбежав к нему, Задиг

остановил его и, полный сердечного участия, стал расспрашивать и утешать.

Говорят, что при виде чужого горя люди чувствуют себя менее несчастными;

по мнению Зороастра, дело тут не в себялюбии, а во внутренней потребности.

К несчастному человека влечет в таких случаях сходство положений. Радость

счастливца была бы оскорбительной, а двое несчастных - как два слабых

деревца, которые, опираясь друг на друга, противостоят буре.

- Почему сы даете горю одолеть себя? - спросил Задиг у рыбгка.

- Потому что не вижу никакого выхода для себя, - ответил тот. - Я был

самым уважаемым лицом в деревне Дерльбак, в окрестностях Вавилона, и

изготовлял с помощью моей жены лучшие сливочные сыры во всем государстве.

Царица Астарта и знаменитый министр Задиг их очень любили. Я продал им

шестьсот сыров.

Однажды я отправился в Вавилон - хотел получить за них деньги - и вдруг

узнаю, что царица Астарта и Задиг исчезли. Я побежал в дом к господину

Задигу, которого до того времени никогда не видел, и нашел там полицейских

великого Дестерхама, которые, запасшись царским приказом, на законном

основании и с соблюдением порядка грабили его дом. Я помчался на кухню

царицы: там одни царские повара говорили, что она умерла, другие - что она

в тюрьме, третьи клялись, что она бежала, но все в один голос утверждали,

что за сыры мне ничего не заплатят. Я пошел с женой к господину Оркану,

который тоже был одним из моих постоянных покупателей. Мы попросили его

оказать нам поддержку в нашем несчастье. Он оказал поддержку моей жене, а

мне отказал. Она была белее сливочных сыров, от которых пошли все мои

беды, и даже тирский пурпур не ярче румянца, оживлявшего белизну ее лица.

Поэтому Оркан оставил ее у себя, а пеня выгнал Я написал моей милой жене

отчаянное письмо, а она сказала посыльному: "Ах да! Я знаю, кто это пишет,

я слышала, что он мастер делать сливочные сыры. Пусть пришлет мне сыру, я

ему заплачу".

С горя я решил обратиться к правосудию. У меня оставалось шесть унций

золота; две из них пришлось отдать законнику, с которым я советовался, две

- стряпчему, взявшемуся вести мое дело, и две - секретарю главного судьи.

Но мое дело так и не началось, а я издержал больше, чем стоили и сыры и

жена вместе взятые. Тогда я возвратился к себе в деревню с намерением

продать дом, чтобы вернуть жену.

Мой дом стоил добрых шестьдесят унций золота, но все видели, что я

беден и мне надо поскорей продать его. Первый, к кому я обратился,

предложил мне за него тридцать унций, второй - двадцать, а третий -

десять. Я до такой степени был ослеплен горем, что готов уже был

согласиться, как вдруг гирканский князь вторгся в Вавилон и на своем пути

предал все огню и мечу.

Мой дом был сперва разграблен, а потсгл сожжен.

Потеряв, таким образом, деньги, жену и дом, я удалился в эту местность,

где вы меня теперь видите. Я попытался заработать себе на хлеб насущный

рыбной ловлей, но рыбы издеваются надо мной, как люди. Ничего у меня не

ловится, и я умираю с голоду. Не будь вас, мой высокопоставленный

утешитель, я бросился бы в реку!

Рыбак рассказал все это не сразу, потому что Задиг, вне себя от

волнения, прерывал его на каждом слове.

- Значит, вам ничего неизвестно об участи царицы?

- Нет, господин мой, - отвечал рыбак, - я знаю только, что царица и

Задиг не заплатили мне за сливочные сыры, что у меня отняли жену и что я в

отчаянии.

- Я убежден, - сказал Задиг, - ваши деньги не пропадут. Мне говорили об

этом Задиге, что он честный человек: если только он вернется в Вавилон,

как он надеется, то возместит вам с избытком все, что должен; что же

касается вашей жены, которая не так честна, как Задиг, то вряд ли вам

стоит добиваться ее возвращения.

Послушайтесь меня, отправляйтесь в Вавилон; я там буду раньше вас, так

как еду верхом, а вы пойдете пешком. Обратитесь к прославленному Кадору,

скажите ему, что встретили его друга, и ожидайте меня у него. Ступайте...

Авось вы не всегда будете так несчастны. О могущественный Оромазд, -

продолжал он, - ты избрал меня, дабы я утешил этого человека, но кого ты

изберешь, дабы утешить меня? - С этими словами он отдал половину всех

денег, что вывез из Аравии, рыбаку, и тот, потрясенный и счастливый,

облобызал ноги другу Кадора, повторяя: "Вы мой ангел-спаситель!"

Между тем Задиг продолжал расспрашивать его о Вавилоне, и из глаз его

лились слезы.

- Что же это, господин мой, - воскликнул рыбак, - неужели и вы тоже

несчастны, вы, делающий столько добра?

- Во сто раз несчастнее тебя, - отвечал Задиг.

- Возможно ли, - продолжал недоумевать простак, - чтобы дающий был

несчастнее берущего?

- Дело в том, - отвечал Задиг, - что твое главное несчастье заключается

в нужде, а виною моих бед - мое же собственное сердце.

- Не отнял ли у вас Оркан жену? -спросил рыбак.

Это напомнило Задигу его злоключения, и он перебрал в уме все свои

беды, начиная с царицыной суки и кончая встречей с Арбогадом.

- Да, - сказал он рыбаку, - Оркан заслуживает наказания, но как раз

такие люди и пользуются обычно благосклонностью судьбы. Как бы то ни было,

иди к господину Кадору и жди у него.

Они расстались: рыбак шел, благословляя судьбу, а Задиг ехал, сетуя на

нее.