2015-06-14
285
Кок. Как, государь мой, и чем вы можете сие доказать?
Хр. Самым их ежедневным поступком.
Кок. Каким?
Хр. Все те, которые бессмертие души отвергают, не меньше нам являются попечительны сохранить имя свое и по смерти своей, а самое сие и не доказывает ли, что непреоборимое чувство души их о своем бессмертии, против воли их в них пребывает, и самые те, названные философами, которые я именовал, сочиняя книги во изъявление своих мыслей, полагая тщание свое их исправлять и надписывая имена свои, не точно ли свидетельствуют, что они бессмертия желают и что душа их ощущение сие имеет, ибо без того, зачем бы и желать имя свое потомству предложить? Ибо к чему пользует исчезшему пару память, что он был?
Кок. Позвольте мне, государь мой, на сие вам возразить. Обое сие их внутреннее ощущение о бессмертии души не доказует, ибо первое могли они чинить по любви к роду человеческому, дабы отвратить души простых людей от боязни, каковую им наносит уверение о бессмертии души, и знаемые имена свои на трудах своих подписали, дабы тем более придать силы своим вещаниям; а второе - желание их бессмертия и паче доказывает, что не предубеждение какое их нудит бессмертие души опровергать, но следствие их рассуждений.
Хр. Возражения ваши имеют довольную силу. Но в сем случае, если и таковые их мысли, они не имеют следствия, сходного с их намерениями, ибо первое, ежели они хотят людей избавить от беспокойства, каковое им приключает бессмертие души, то, следственно, все и должны относить к плотским удовольствиям, вместо того что учение их в рассуждении души есть плотское, в рассуждении же нравственных добродетелей есть духовное, ибо и сам Эпикур в правоучении своем за приятнейшую роскошь исполнение добродетели полагал, а потому и приготовлял душу к бессмертию, отвергая его. Второе - не более есть сообразен его поступок в рассуждении рода человеческого, о коем вы почитаете, что они сожалели и хотели его от страху будущей жизни свободить. Взирая на род человеческий и делая сравнения между наслаждающимися счастьем и спокойствием с теми, которые разными несчастьями обременены суть, коль мало первых найдется и коль великое число других. Благоразумие же требует, чтобы делать добро большему числу предпочтительно пред малым, а сии отвержением бессмертности души в самом деле счастливым едва ли прибавили счастья, а у несчастливых последнюю надежду отняли, оставляя токмо им концом их зол совершенное уничтожение бытия. Когда они толь неосновательно и в ощутительных вещах рассуждали то, рассудите, государь мой, какой они веры достойны, когда о неощущительных рассуждают? Желание их соделать себе бессмертие подлинно является показывать их беспристрастие, да я никогда и не думал, чтобы какое пристрастие в их учении было, но худая логика, затмившая их разум, сквозь который, яко сквозь густую тучу, проникают лучи истины чувствованием самой их души, желающей бессмертия, ибо, в самом деле, если что ни есть противоречительнее: чрез несколько часов окончится жизнь тела моего, с ним вместе исчезнет душа моя, и я буду ничто или в нечувствительное вещество претворяюсь, а однако жить хочу несчетные годы?
Наконец, представим мы себе в пример такого наисильнейшего испровергателя бессмертия души, но имеющего нравы честные и ведущего жизнь свою сходственно с установленными законами, но обремененного несчастьями, и скажем ему, что, дабы он мог поправить свое состояние, надлежит ему соделать какое ужасное преступление, которое не токмо не будет в жизнь его наказано, но и никем уведано, но, как скоро он умрет, так скоро вся мерзость его поступка откроется наружу, тело его лишено будет погребения и повергнуто, яко недостойное, и память его обесчещена и, наконец, имя его из рода в род, яко имя мерзкого преступника, будет прелагаться, мните ли вы, ибо я не исключаю таких извергов, каков был Ерострат, и таких, которые, не мня ни о смертности, ни о бессмертии души, всякие злодеяния и, не страшась наказаний, соделывают, чтобы кто сие исполнил?
Кок. Воистину сомневаюсь.
Хр. А я заподлинно уверен, что сего никто такой не учинит по неизвестному ему чувствию бессмертия души, о котором он думает, что сие есть чувствие о своей славе. Но к чему тому слава, который совсем исчезнет и коего душа вместе с телом погибнет? А посему и ясно видно, что равно доказательства их не имеют следствия, как и поступок их противуречителен есть.
Кок. По сим вашим словам я истинно удивляюсь, как толь ощутительные истины не проникнут в сердца отвергающих толь полезное и святое мнение!
Хр. Еще удивительнее вам покажется, ежели мы обратимся на небеса и на все творение, когда воззрим на сие неизмеримое пространство, где же толпы громадных тел толь странно обращаются в предписанном им пути, пресекая окружные свои течения и никогда не сталкиваясь между собой, на благоподательные лучи солнца, оживляющие всю тварь, на взаимственный свет лунный, дающий светлость во время мрака ночного, на течение и полезность вод, на населяющих разных животных вселенную, имеющих каждого нужные члены для снискания себе пищи, на растения древес, былей и трав, производящих семена, и когда, яко восхищенные удивлением вместе с псаломником возопием: "Вся премудростью сотворил еси", и паки: "Небеса поведают славу Божью", ибо, в самом деле, видя толикое устройство природы, не все ли нам возвещает, что есть Вышнее Естество, сотворившее непонятной мудростью все видимое и невидимое нами; а сие естество есть Бог. Сие первое заключение и ведет нас, купно с познанием, уразуметь, что он есть во всем совершен, а потому благ и правосуден.
Теперь от сего начала следует наше заключение относительно к человеку. Мы видим его, одаренного мудростью, единого из животных, могущего собственным своим рассудком достигать до познания Божества, открывшего множество тайностей природы, составившего общества и законы, по коим жить ему подобает, но тогда же видим его рождающегося слабым, безоружным. Открыв первый раз очи свои на свет, воплем первые знаки жизни изъявляет, в слабости и болезнях препровождает свое младенчество, во изучении - младость, в трудах - совершенные лета, а наконец, в болезнях и в ослаблении паки до конца жизни своей достигает. Колико в течение жизни его он должен претерпеть? Болезни его отягощают, перемена времен, делая чувствительность его телу, наводит ему беспокойство, недостатки снедают его внутреннюю, власть сильнейших его терзает; одним словом, нет возможности выдумать таких зол, коим бы каждый человек не повергнут был. Между сими еще должно учинить разделение: единые, которые возложа надежду свою на Вышнего, по правилам добродетели направляют все стопы жизни своей, и сих есть меньше, и они же наиболее других претерпевают разные несчастья, напротив того, большая часть других, жертвуя все хотению своему, из страстей своих составляют себе кумира, которому единому тщатся угодить, оттуда происходят неправосудии, грабежи, злобы, мщении, убийства и прочее. Стенят несчастные, разорены от злобы и мщения, трепещут бессильные, кровь безвинных ручьями льется и несчастные вдовы и лишенные родителей своих младенцы, спознав прежде действие несчастия, нежели имя свое изрещи могут, злосчастный век свой начинают. Однако видимый суд Божий их не постигает, и продолжение часов таких жизни есть продолжение их преступлений и соплетение несчастий народных. Так разве нет правосудия Божьего? Так разве без всякого попечения Творец оставляет свои твари? И не таковое ли обращение света подало причину к таковым мнениям некоим суемудрым? Но несть сего. Трепещу, что, побужден самой причиной, дерзнул слова сии изречь. Бог есть совершен, а потому благ и правосуден. Благостью своей он нас никогда не оставляет, питает нас щедростью своей и милосердием утешает. Правосудие его есть, но не такое, какое мы хотим по бренным нашим чувствам установить. Не машины он, но разумных тварей сотворил, а потому и дал нам свободу последовать или нет его святому Закону, да не от рабов, но от вольных востребует слово в делах их, предоставляя же себе учинить благим воздаяния и злых наказания, соразмерные по деяниям их и вечные, яко бессмертен есть. А посему и ясно есть, что видение наше нам всесильного и премудрого Создателя представляет, а уверение о его естестве уверяет нас о его совершенствах, совершенства же его изъявляют нам о его правосудии, а правосудие в рассуждении светского обращения - награждение или наказание, следственно, и бессмертие души. И тако не можно сие отвергнуть, не отвергнув и естествование Божье или, по крайней мере, его правосудие и, следственно, его совершенства, что есть совершенно безумно.
Кок. Я истинно, государь мой, удивляюсь, с какой силой и ясностью текут ваши доказательства. Голос ваш, произношение и самый вид показует, коль истинами сими душа ваша тронута.
Хр. Можно бы, государь мой, приписать сие к моему теперешнему состоянию, оно есть то, в каком многие и не верившие в раскаяние приходят. Но я могу вас уверить, что мысли сии всегда в сердце моем находились и что я со всем усердием привязан к той вере, в которой рожден и воспитан, не по единой привычке, но утвердил предания, учиненные мне от родителей моих и от церкви, в ней же родился, не малыми размышлениями и изысканиями. Я зрил противоборников святому Божия Сына Закону, но зрил их суесловии, исчезающие в моей мысли, яко дым или яко прах, разгоняемый ветром от основательных истин нашего Закона.
Кок. По всему, что я слышу, не могу усомниться, чтобы вы не учинили благообразных изысканий о сей важной причине.
Хр. Благоразумными не инако я их могу почесть, как только по намерению, ибо кто совершенно может проникнуть все таинства Божий? Но употребил я для изыскания истории нашего Спасителя и его, равно и предложенных учениками его нам догмат, образ судебный.
Кок. Как сие?
Хр. Не правда ли, государь мой, что в судебном обряде требуется: 1-е, чтобы дело было вероятное и какие были к нему приготовления; 2-е, как оно было исполнено; 3-е, чтобы были не подозрительные свидетели всему сему.
Кок. Так расположенные доказательства меня истинно удивляют, и я, конечно, любопытен их услышать.
Хр. Я к тому и приступаю. Первое, коль дело искупления рода человеческого, воплощение Сына Божия и Его страдания превосходит все понятия разума человеческого, а потому являлось бы невероятно, но строение Божье тако сие расположило, что и самый простой человек, который восхочет токмо размыслить с некоим знанием, всю нужную вероятность в сем обрящет. Тем: Священное Писание Ветхого Завета есть книга древнейшая, каковая нам доныне известна на свете. Что она по большей части Боговдохновением писана, то самый ее слог, простота и беспристрастие доказывает. Сия книга, долго сокрытая у единого токмо народа, прежде Рождества Христова была уже переведена на общайший тогда ученый язык, то есть на греческий, и находилась уже не токмо в руках в немалом числе рассеянных по разным странам иудеев, но и у самих язычников, а потому уже всем известна учинилась. А сия книга как в писаниях Моисеевых, так и в пророках содержит в себе обещания и пророчества пришествия Мессии, описывает его низкость, изъявляет чудеса, предвещает неверие иудей, страдание Спасителя, Его воскресение и славу. А дабы самое сие еще вероятнее учинить, примешаны тут и другие пророчества, как о Иудее, так о Сирии и Египте, которые толь точно уже сбылись, что противники веры нашей не могли иного сказать, как суемудренно и противно всей истине содержали, что они после исполнения были писаны, яко сие учинил Порфирий. Сии книги находятся в руках у наших злейших противников, тех, кои содеяли преступление распять Иисуса Христа, сии книги, толь ими почтенные, что даже они описывают число строк и литер, находящихся в них, свидетельствуют против них, что ожидаемый Мессия уже пришел и исполнил все. Самое их расточение по лицу земли, где беспрестанно продолжающимся чудом невидимы от всех, гонимы и живущие среди других народов, с ними не смешались, а живут между других с книгами своими и суть проповедники сея великие истины, что Христу надлежало прийти и что он уже пришел. Довольны ли вы сими предупредительными доказательствами?
Кок. Совершенно.
Хр. Что оно было исполнено и со многими чудесами, свидетельствуют сие не только евангелисты и апостолы, но и самые враги веры нашей. Обращение множества народа последовать учению того, который, яко преступник, на кресте умер, и сие без всяких обещаний земных благ, но паче с проречением гонений и несчастий, среди казней и гонений, в противность изволения начальств, и сие самое не составляет ли такого чуда, которое единое должно уверить в истине всего того, что евангелисты и апостолы нам возвещают? Чудо и доныне пребывающее, ибо низвергнулись идолы, разорились их храмы и, если видны еще некие остатки, то они служат знамениями победы нашего Закона над прелестью дьявольской. Кем же все сие по вознесении Спасителя учинено? Бедными и неучеными людьми, не имеющими ни знания, ни красноречия, а, однако, они и силу, и науку, и красноречие победили и на всех сих суетах мирских воздвигли основание всегда воюющей, но никогда не побежденной церкви Христовой!
Следует теперь рассмотреть, какие суть свидетели всему тогда сбывшемуся. Сказал уже я, что евангелисты и апостолы были люди простые и неученые, не имеющие никакого честолюбия и по плотскому более бы могли себе найти пользы последовать тому закону, в коем родились, и быть согласны со мнением того народа, где они жили. Но несть. Истина, их изобравшая ко уловлению человеков, заставила их оставить все плотское, чтобы истину проповедовать.
Пред кем и когда они ее проповедовали? Пред теми, которые за несколько пред сим недель видели самого Иисуса Христа, слышали его учение, зрили его распятие, бывшее затмение солнца при оном и ощущали бывший трус; пред теми, из коих немалое число видели его воскресшего из мертвых и вознесшегося на небеса, пред теми учителями, которые, распяв его и сказав, яко бы ученики его украли, видя оных самых проповедующих его воскресение, не учинили ни следствия, ни наказания, но только довольствовались им запрещать проповедовать Иисуса Назорея, то сии самые противники, слыша их свидетельство и не имея ничего возразить, не учинились ли сами свидетелями сему? Обратя многих в Иерусалим, и уже слава проникнула в другие страны, пошли апостолы проповедовать слово Божье по другим их рассеянным собратьям, и тамо верные известия, уже предшествующие им, Богу же поспешающу, учинили, что повсюду семена Евангелия произрастали и стадо Христово умножалось. Все сие, утвержденное многими чудесами, чистейшим нравоучением, вскоре и язычников зачало привлекать и, не взирая на суеверие и строгость начальств, повсюду крест стал победоносен, а наконец и кровью своей истину свидетельства своего запечатлели.
Суесловят некоторые, яко бы мученическая смерть апостолов не составляет непреоборимого доказательства, ибо де несть веры, которая бы своих мучеников не имела. Сие правда. Но должно рассмотреть, каких мучеников. Весьма возможно есть, что человек, утвердясь и во лживых догматах, восхочет лучше быть умерщвлен, нежели отстать от них. Но здесь свидетельство есть в видимости, то есть видели ли они Христа, воскресшего из мертвых и восшедшего на небеса, то не в естестве человеческом есть, чтобы кто, последуя какому обманщику, был им отвлечен от своего дома, льстясь некой надеждой, зрил его поносной казнью умерщвленного, вместо бы озлобления, какое долженствовал на него иметь, еще паче привязан к нему стал; отложил прежде являющуюся в нем робость и смертный страх, начал проповедовать, что он жив и вознесся на небеса, лишаясь тем всех плотских своих удовольствий, подвергаясь мучительской смерти и умирая с радостью, и сие не един, но многие. А посему свидетельство апостольское есть справедливо, и учение их свято, уверяя меня в бессмертии души и в воздаянии благим.
Но се слышу - выстрелила пушка, возвещающая нам восхождение солнца сегодняшнего дня, которого захождение я уже не увижу. Я знаю, что должность ваша влечет вас отсюда к принятию рапортов о всех нас несчастных, под стражей вашей находящихся, а мне позвольте, собрав все мысли души моей, принести моление мое Господу, да исправить сегодняшний последний путь мой. Вам же, благодетель мой, приношу мое благодарение за все соучастие, которое вы оказывали в несчастии моем. Но, хотя без робости духа я умираю, однако не могу не признаться, чтобы состояние жены моей и малолетнего моего сына не наносило сердцу моему прискорбия. Препоручаю их в защищение Божье, а при том, зная благосердие ваше, и вас прошу, ежели вам можно будет, утешьте их в горести сей, подайте помощь нечувствующему своего еще несчастия младенцу и, когда достигнет он до таких лет, когда может слушать повествование ваше о моей смерти, скажите ему, что я без робости умираю, скажите ему, чтобы он главнейшую свою надежду полагал на Бога, и, если мщение на него не распространится, если судьба его получить премену, скажите ему, чтобы он старался быть достоин любви и сожаления людского и чтобы поступком своим тщился загладить и то, что есть поносного в смерти отца его, безвинно умирающего. Прости.
Кок. Ах, государь мой, язык мой цепенеет ответствовать вам. Я все сие исполню.
О ПОВРЕЖДЕНИИ НРАВОВ В РОССИИ
Взирая на нынешнее состояние отечества моего с таковым оком, каковое может иметь человек, воспитанный по строгим древним правилам, у коего страсти уже летами в ослабление пришли, а довольное испытание подало потребное просвещение, дабы судить о вещах, не могу я не удивиться, в коль краткое время повредилиса повсюдно нравы в России. Воистину могу я сказать, что естли, вступя позже других народов в путь просвещения, и нам ничего не оставалось более, как благоразумно последовать стезям прежде просвещенных народов; мы подлинно в людскости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шегами шествовали к поправлению наших внешностей, но тогда же гораздо с вящей скоростию бежали к повреждению наших нравов и достигли даже до того, что вера и божественный закон в сердцах наших истребились, тайны божественные в презрение впали. Гражданские узаконении презираемы стали. Судии во всяких делах нетоль стали стараться объясняя дело, учинить свои заключении на основании узаконеней, как о том, чтобы, лихоимственно продавая правосудие, получить себе прибыток или, угождая какому вельможе, стараются проникать, какое есть его хотение; другие же, не зная и не стараяса познавать узаконении, в суждениях своих, как безумные бредят, и ни жизнь, ни честь, ни имения гражданския не суть безопасны от таковых неправосудей. Несть ни почтения от чад к родителям, которые не стыдятся открытно их воли противуборствовать и осмеивать их старого века поступок. Несть ни родительской любви к их исчадию, которые, яко иго с плеч слагая, с радостию отдают воспитывать чуждым детей своих; часто жертвуют их своим прибытком, и многие учинились для честолюбия и пышности продавцами чести дочерей своих. Несть искренней любви между супругов, которые часто друг другу, хладно терпя взаимственныя прелюбодеяния, или другия за малое что разрушают собою церковью заключенный брак, и не токмо стыдятся, но паче яко хвалятся сим поступком. Несть родственнические связи, ибо имя родов своих ни за что почитают, но каждый живет для себя. Несть дружбы, ибо каждый жертвует другом для пользы своя; несть верности к государю, ибо главное стремление почта всех обманывать своего государя, дабы от него получать чины и прибыточные награждения; несть любви к отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества; и наконец несть твердости духу, дабы не токмо истину пред монархом сказать, но ниже временщику в беззаконном и зловредном его намерении попротивиться.
Толь совершенное истребление всех благих нравов, грозящее падением государству, конечно должно какие основательные причины иметь, которые во первых я подщуса открыть, а потом показать и самую историю, как нравы час от часу повреждались, даже как дошли до настоящей развратности.
Стечение многих страстей может произвести такое повреждение нравов, а однако главнее из сих я почитаю сластолюбие. Ибо оно рождает разные стремительныя хотения, а дабы достигнуть до удовольствия оных, часто человек ничего не щадит. В самом деле, человек, предавшей себя весь своим беспорядочным хотениям, и обожа внутри сердца своего свои охулительные страсти, мало уже помышляет о законе божий, а тем меньше еще о узаконениях страны, в которой живет. Имея себя единого в виду, может ли он быть сострадателен к ближнему и сохранить нужную связь родства и дружбы? А как государя считает источником, от коего может получить такия награждения, которые могут дать ему способы исполнить свое сладострастие, то привязывается к нему, но не с тою верностию, каковую бы должен преданной к самодержцу своему иметь, но с тем стремлением, к чему ведет его страсть, то есть, чтобы угождать во всем государю, льстить его страстям и подвигнуть его награждать его. А таковые расположении не рождают твердости; ибо может ли тот быть тверд, которой всегда трепещет не достигнуть до своего предмету, и которого твердость явным образом от оного удаляет? Юлий Цесарь, толь искусный в познании сердец человеческих, яко искусен в военных и политических делах, который умел побеждать вооруженных противу его врагов и побежденных сердца к себе обращать. Не иное что ко утверждению своея похищенные власти употребил, как большия награждения, дабы, введши чрез сие сластолюбие, к нему якобы ко источнику раздаяней более людей привязывались. Не токмо всем своим поступком изъявлял такия свои мысли, но и самыми словами единожды их изъяснил. Случилось, что ему доносили нечто на Антония и на Долабелу, якобы он их должен опасаться. Отвечал, что он сих в широких и покойных одеждах ходящих людей, любящих свои удовольствии и роскошь, никогда страшиться причины иметь не может. Но сии люди, продолжал он, которые о великолепности ни о спокойствии одежд не радят, сии иже роскошь презирают, и малое почти за излишное считают, каковы суть Брутус и Кассий, ему опасны в рассуждении намереней его лишить вольности римский народ. Не ошибся он в сем, ибо подлинно сии его тридцети тремя ударами издыхающей римской вольности пожертвовали. И тако самый сей пример и доказует нам, что не в роскоши и сластолюбии издыхающая римская вольность обрела себе защищение, но в строгости нравов и в умеренности.
Отложа все суровости следствий непросвещения и скитающейся жизни диких народов, рассмотрим их внутренния и не истребленные, влиянные природою в сердце человеческое добродетели. Худы ли или хороши их законы, они им строго последуют; обязательствы их суть священы, и почти не слышно, чтобы когда кто супруге или ближнему изменил; твердость их есть не вероятна, они за честь себе считают не токмо без страху, но и с презрением мученей умереть; щедрость их похвальна, ибо все, что общество трудами своими приобретает, то все равно в обществе делится, и нигде я не нашел, чтоб дикия странствующия и не просвещенные народы похитили у собратей своих плоды собственных своих трудов, дабы свое состояние лучше других сделать. А все сие происходит, что несть в них и не знают они сластолюбия, следственно и никакого желания, клонящегося в ущерб другому, а к пользе себе, иметь не могут.
Довольно я уже показал, что источник повреждения есть сластолюбие; приступлю тапериче показывать, какими степенями достигло оно толико повредить сердца моих одноземцов. Но, дабы говорить о сем, надлежит сперва показать состояние нравов россиан до царствования Петра Великого.
Не токмо подданные, но и самые государи наши жизнь вели весьма простую, дворцы их были не обширны, яко свидетельствуют оставшийся древний здания. Семь или восемь, а много десять комнат составляли уже довольное число для вмещения государя. Оные состояли: крестовая, она же была и аудиенц-камера, ибо тут приходили и ожидали государя бояре и другие сановники; столовая гораздо небольшая, ибо по разрядным книгам видим, что весьма малое число бояр удостаивалось иметь честь быть за столом у государя; а для каких великолепных торжеств была назначена Грановитая палата. Не знаю я, была ли у государей передспальняя, но кажется по расположению старых дворцов, которые я запомню, ей быть надлежало. Спальня и оные были не розные с царицами, но всегда одна. За спальнею были покои для девушек царицыных, и обыкновенно оная была одна, и для малолетных детей царских, которые по два и по три в одной комнате живали; когда же возрастали, то давались им особливые покой, но и оные не больше состояли как из трех комнат, то есть, крестовой, спальни и заспальной комнаты. Самые дворцы сии больших украшений не имели, ибо стены были голые, и скамьи стояли покрыты кармазинным сукном, а изыскуемое было великолепие, когда дурною резною работою вокруг дверей были сделаны украшения, стены и своды вымазаны иконописным письмом, образами святых, или так цветы наподобия арабеска; и естли было несколько ореховых стульев или кресел для царя и царицы, обитых сукном или трипом, то сие уже высшая степень великолепия была. Кроватей с занавесами не знали, но спали без занавесок. А уже в последния времена токмо, яко знатное великолепие было, что обили в царском доме крестовую палату золотыми кожами, которую палату, бывшую возле красного крыльца, я сам помню с почернелыми ея обоями.
Стол государев соответствовал сей простоте, ибо хотя я точно утвердить и не могу, чтобы государи кушивали не на серебре, но потому, что в мастерской палате не вижу порядочного сервизу серебреного, заключаю, что тогда государи кушивали на олове; а серебреные блюда и сделанные горы наподобие Синайских, также и другия столовыя украшения употреблялися токмо в торжественные дни.
Кушанье их сходственно с тем же было, хотя блюда были многочисленны, но, они все состояли из простых вещей. Говядина, баранина, свинина, гуси, куры индейския, утки, куры русския, тетеревы и поросята были довольны для составления великолепнейшего стола, с прибавлением множества пирожного, не всегда из чистой крупичатой муки сделанного. Телятину мало употребляли, а поеных телят и каплунов и не знали. Высочайшее же великолепие состояло, чтоб круг жареного и ветчины обернуть золотою бумагою, местами пироги раззолотить, и подобное. Потом не знали ни капорцов, ни оливков, ни других изготовленей для побуждения аппетиту, но довольствовались огурцами солеными, сливами, и наконец за великолепие уже считалось подать студень с солеными лимонами.
Рыбный стол еще тощее мясного был. Садков купеческих было очень мало, и не имели искусства из дальных мест дорогую живую рыбу привозить, да к тому же государев двор был не на подряде, но из волостей своих всем довольствовался. И тако в Москве, где мало состояло обильства рыбы, довольствовался токмо тою рыбою, которую в Москве-реке и в ближних реках ловили, а как происходил чувствительный недостаток в столе государеве, то сего ради как в самой Москве, так и по всем государевым селам, сделаны были пруды, из которых ловили рыбу про стол государев; впротчем же употребляли соленую, привозя из городов, из которых на многия, где есть рыбныя ловли, и в дань оная была положена, как мне случилось самому видеть в Ростове грамоты царския о сей дани. А зимою привозили и из дальных мест рыбу мерзлую и засольную, которая к столу государей употреблялась.
Десерт их такой же простоты был, ибо изюм, коринка, винные ягоды, чернослив и медовые постилы составляли оной, что касается до сухих вещей. Свежие же летом, и осенью были: яблоки, груши, горох, бобы и огурцы. А думаю, что дынь и арбузов и не знали, разве когда несколько арбузов привезут из Астрахани. Привозили еще и виноград в патоке, а свежего и понятия не имели привозить, ибо оный уже на моей памяти в царствование императрицы Елисаветы Петровны, тщаниями Ивана Антоныча Черкасова, кабинет-министра, начал свежей привозиться.
Для толь малого числа покоев не много бы освещения надобно, но и тут не токмо не употребляли, но и за грех считали употреблять восковые свечи, а освещены были комнаты сальными свечами, да и тех не десятками или сотнями поставляли, а велика уже та комната была, где четыре свечи на подсвешниках поставлялись.
Напитки состояли: квас, кислые щи, пиво и разные меды, из простого вина сделанная вотка. Вины: церковное, то есть красное ординарное вино, ренское, под сим имянем разумелся нетокмо рейнвейн, но также и всякое белое ординарное вино; романея, то есть греческия сладкия вина, и аликант. Которые чужестранные напитки с великою бережливостию употребляли. И погреба, где они содержались, назывались фряжския, потому что как первые оные, а паче греческия, получались чрез франков, а другия знали, что из Франции идут, то общее имя им и дали фряжских вин.
Таков был стол государев в рассуждении кушанья и напитков; посмотрим, какия были их екипажи. Государи и все бояре летом езжали всегда верхом, а зимою в открытых санях, но в чрезвычайных случаях, как находим по летописцам, что в случае болезни, когда государь в походе занеможет, то также сани употребляли и летом. И правда, что в верховой езде государской великое было великолепие, яко видно по оставшимся конским уборам, хранящимся в мастерской, палате. Арчаги седл были с каменьями, стремена золотые или с каменьями, муштуки также драгоценными камнями были покрыты, подушки бархатные, шитые или золотом, или серебром, или и низаные жемчугом, с запонами драгоценных камней, попоны тому же великолепию подобные, бархатные или аксаметные золотые, с шитьем иль с низаньем и с каменьями. Но сие азиацкое великолепие неубытошно было, ибо, сделанные единожды, таковые уборы на многия столетия могли служить.
Царицы же езжали обыкновенно в колымагах, роде корет, сделанных снаружи на подобие фурманов, где не было ни места, чтоб сидеть, ни окошек, но клали внутрь пуховики для сиденья, а вместо нынешних драгоценных точеных стекол, опускающейся кожею окошки и двери закрывали. Не могли такия коляски удобны быть ни к какому украшению, ибо снаружи они все обиты были кожею, а верх веколепия в делание оных состоял, чтоб наружную кожу, местами позолоченную и тисненную, употребить. Корет же не токмо не знали, но и воображения о них не имели, ибо уже и в царствовании Петра Великого ближний мой свойственник, боярин князь Михаиле Иванович Лыков, человек пребогатый, бывши воеводою у города Архангельского, выписал ореховую, украшенную резьбою карету с точеными стеклами, по смерти его сия корета досталась деду моему, и почиталась толь завидною и драгоценной вещию, хотя и снова тысечи рублев не стоила, что князь Меншиков делал нападки на деда моего, чтобы ее получить, и за неотдание учинил, что дед мой лишился всех недвижимых именей, которые бы надлежало ему наследовать после супруги князя Лыкова.
