Тут псалтирь рифмотворная 118 страница

"Мы утвердили уже, - продолжает он, - что начала вещества, как всеобщие, так и частные, заключают в себе жизнь и долженствуют от оной произойти способности телесные. К сему присовокупили и то, что, несмотря на нерушимое и природное сие их свойство, сии начала не могли бы никогда ничего произвести, если бы не были подвизаемы и согреваемы от противодействия огненных внешних начал, долженствующих приводить в движение способности их..."

Не всякому можно понять, как что-нибудь бестелесное может быть подвизаемо и согреваемо от противодействия телесных огненных начал, долженствующих приводить в движение способности начал, вещества не имеющих, ибо не можно уму представить движения без тела или протяжения. Притом же когда, так, как он уверяет на 88 странице своей книги, что бестелесные начала в себе имеют все, что "нужно к совершенному исполнению их закона", то-есть к произведению тел, то на что же им действие внешних огненных начал? Когда же без сих они ничего произвесть не могут, то они не содержат в себе всего того, что нужно к произведению и одушевлению тел; а потому уверение его было ложно.

Теперь мы прейдем к рассмотрению, для каких причин он исключает воздух из числа стихий; они покажутся не очень согласны с здравым рассудком; однако новый пророк уверяет, что они достаточны для утверждения трех стихий, ибо, говорит он, "натура показывает, что в телах находится три только измерения; три только возможные находятся разделения во всяком существе, имеющем протяжение; три только находится фигуры в геометрии; три способности, врожденные во всяком существе; три только мира временные; три только степени очищения человеческого, или три степени в истинном в[ольном] к[аменщике], словом, в каком ни рассматривай виде сотворенные вещи, нигде не можно ничего найти сверх трех".

Что три находится только измерения в телах и три фигуры геометрические, то должно быть трем стихиям. Вот изрядные физические основания! три только мира временные, три человеческие очищения, или степени в[ольного] к[аменщика] - верные тому доказательства, и нельзя не увериться, чтоб не было трех миров временных! Он разумеет тут три мира временные те, которые, по учению пред ним возвещавшего лжесказания Шведенбурга, суть: первый - мир ангелов, второй - духов, а третий - сей естественный. Хотя сие и противно могуществу божию, которое, может быть, неограниченное число миров создало, но для системы его и для изгнания воздуха из стихий ему столько оных потребно. Три очищения человеческого! Мало! Человек чем больше может очиститься, тем спасительнее. Потом еще присовокупляет: "Итак, надлежит здесь сказать, что самая тленность тел показывает тленность и основания их и противоречит тому, что сущность их поставляют в четырех стихиях; ибо если бы состояли они из четырех стихий, то были бы нетленны, и мир был бы вечен; но как они составлены токмо из трех, то для того и не имеют бытия постоянного, понеже не имеют в себе единицы..." В сих словах глубоко мечтательное его таинство есть то, что если бы тела имели четыре стихии, то бы имели и единицу, числа, которые в сокровенной его науке означают божество, и потому мир, будучи божественный, был бы вечен. Не доказывается ли сею нелепостию и пустою важностию, кроме химер, ничего в себе не замыкающею, что гиерофант новых таинств для тщеславия и гордого самолюбия своего говорит противу всеобщих понятий, естественными испытаниями утвержденных? Он дополняет благоразумные рассуждения свои, сказав: "Сие весьма ясно для тех, которым известны истинные законы чисел". Арлекин в итальянской комедии, рассказывая непонятный вздор, наконец, прибавляет: "Это очень ясно".

"Я уже сказал, - говорит он, - что воздух не в числе стихий". Сказал, однако несправедливо и против новейших испытаний, которые не дозволяют сомневаться, чтоб воздух не находился во всех телах и не имел бы в составлении их такого же участия, как и другие стихии. В древности, по свидетельству Секста Эмпирика, один философ, современник Пифагоров, называемый Ономакрит, преподавал в учении своем, что земля, огнь и вода одни только входят в творение существа всех тел; но химия тогда была, так сказать, в своем младенчестве и не могла рассматривать исправнейшими испытаниями вещества тел. Она почти в равном состоянии пребывала до XIII века, в котором Алберт, называемый великий, и Рогер Бакон были искуснейшие примечатели в раздроблении тел, потом множество других славных, а наипаче нынешнего века, химиков внесли светильник в сокровеннейшие храмины, в коих натура хранила таинства свои и которые признают четыре стихии, составляющие все тела.

"Понеже в самом деле, - прибавляет он, - нельзя почесть особливою стихиею грубую сию жидкость, которою мы дышим, которая расширяет или сжимает тела, чем больше или меньше бывает напоена водою или огнем". Казалось бы, что тому, который так тщеславно превозносится мнимым своим преимуществом иметь познание о всей вещественности и невещественности, надлежало бы знать, что воздух не одною водою или огнем напоен, но еще имеет беспрестанное смешение с другими материями, известными под именем газов, имеющими такую же жидкость, прозрачность, светлость и упругость, какую и сам воздух имеет, и которые, будучи от него отделены, суть смертельны, например: газы земель известковых, алкалических, газы, происходящие от загорания тел, и прочие мефитические, то-есть вредные и смертоносные, в коих ни животное дыхать, ни огнь гореть не могут. Если бы чистый воздух, а не мнимое невещественное начало присутствен в атмосфере не был и втечением своим во все существа, жизнь имеющие, их не оживлял, то бы сии газы превратили глобус наш, столь многообразными и различными животными обитаемый, в печальную и мертвую пустыню.

"Но, без сомнения, - продолжает он, - в сей жидкости есть начало, которое мы должны назвать воздухом. Но оно несравненно действительнее и сильнее, нежели стихии грубые и земные, из которых тела составлены, что подтверждают бесчисленные опыты..." Когда тела составлены токмо из трех грубых земных стихий, а воздух сего мудреца, так, как он немного ниже говорит, хотя невеществен, однако, по бесчисленным его опытам, сильнее сих грубых стихий, то мы спрашиваем, каким образом он делал сии опыты и над чем употребляемые им к тому орудия действовали? ибо испытаниям подлежит только то, что вещественно. Если б он имел сведение о испытаниях, деланных искуснейшими и славнейшими физиками и химиками над вещественным воздухом, а не над мысленным, то бы он узнал, что воздух входит в неограниченное число тел, даже и в самые плотнейшие и твердейшие, так, как часть их состава; узнал бы, что воздух, дотоле пока пребывает купно с другими стихиями началом оных, не оказывает ни расширения, ни упругости, ни других свойств, кои в нем являются только тогда, когда он находится в соединении частиц своих и вольным от уз, содержащих его в сложении тел. Наконец, узнал бы, что мнимое его начало невещественное, которое он принуждает себя назвать воздухом, есть в самом деле тело, имеющее в совершеннейшем степени все свойства чистейшего воздуха и в коем, по испытаниям господ Пристеля и Лавуазие, животные впятеро или вшестеро могут больше жить без возобновления оного, нежели в таком же количестве лучшего воздуха атмосферы, что пламя свечи, погруженной в оный, становится тотчас больше, жарчее и светлее и что сожжение материи ее делается в пять или шесть раз скорее, нежели в простом воздухе.

"Сей воздух есть произведение огня не сего вещественного, нам известного, но огня, который произвел огнь и все вещи чувственные". Когда сей огнь произведен от огня неизвестного, почему же неизвестный огнь ему известен? Сего он не объявляет, а только говорит: "Одним словом, воздух необходимо нужен к содержанию и жизни всех стихийных тел..." Как будто кто о том сомневается! "Он не может пребывать долее их; но, не будучи, как они, вещество, не может быть стихиею..." Воздух не вещество, не может пребывать долее стихий и сам не может быть стихиею! Не есть ли в сих несогласных и противоположительных словах совершенное отступление от здравого рассудка? "И, следовательно, сказано справедливо, что не может он (воздух) входить в составление сих самых тел". И, следовательно, сказано несправедливо, но для того только, чтоб ложными предложениями и мнимою сокровенностию читателей, имеющих терпение читать невразумительную книгу о заблуждениях и неистине, далее заводить в лабиринт непостижимого своего учения.

"Какое же он (воздух) имеет дело в натуре?" - вопрошает изгнатель воздуха и противоположник естественной науки. "Не убоимся сказать, что ему поручено сообщать существам телесным силы и качества сего огня, который их произвел..." С такою смелостию, какая во всей книге его является, конечно, нестрашно какую б то ни было несодеянность или сумасбродство сказать. "Он есть (воздух) возница жизни стихий, и его только помощию поддерживается их бытие; ибо без него все круги возвратились бы в центры, из которых они проистекли". Сие утверждение, что воздух есть возница других стихий, больше забавно, нежели удивительно; не без смеха подумать можно, как земля, вода и огнь на воздухе ездят! Заметить надобно, что он воздуху не надолго сие услужливое действие оставляет, ибо он на той же странице говорит: "Но надлежит примечать, что в то же время, как он содействует содержанию тел, бывает также главным орудием их разрушения..." И потом прибавляет, что сие противоречие не должно нас удивлять, потому что воздух так поступает в силу двойственного закона. Что воздух служит к содержанию тел, жизнь имеющих, и к разрушению оной лишенных, в том все физики не сомневались; но токмо до прибытия мрачного писателя не знали, что "воздух есть возница жизни стихий".

Чтоб утвердить превосходство воздуха над другими стихиями, он говорит: "...когда воздух, сколько можно рачительно отделен от тел, то сохраняет всегда свою силу и свою упругость..." Беспрестанные противоречия! Когда особливый его воздух невеществен, каким же образом тот самый воздух имеет упругость, и как возможно рачительно отделить его от тел? "...Для сего должно признать его невреждаемым; а сие не приличествует ни одной из стихий, которые разрушаются тотчас, как только разлучились друг от друга". Надобно ль сказать сему искусному физику, что никакая стихия не разрушается, когда одна от другой отлучается, и никакие испытания еще по сей час как физические, так и химические, а наипаче воду не могли разрушить. Сию последнюю Боиль и Марграф, славные физики, великое множество раз перегоняли, и хотя находили при всякой перегонке по малой части земли, однако вода перегнанная всегда оставалась невредима и так, как была; остающаяся же малая часть в сосудах земли должна быть почитаема посторонним телом воды. Господин Лавуазие важное доказательство неразрушимости воды исправнейшими испытаниями утвердил: в его перегонках оставалась также малая часть земли; но он нашел, что сия земля происходила от сосудов, ибо он в том удостоверился, веся прежде и после сосуды, к испытанию служившие. Почему и видно, что стихии не только тотчас по разлучении их, но и никогда не разрушаются.

Он систему свою тройственного числа распространяет даже и на человека. Разделение анатомистами тела человеческого на три части для удобного изучения оного и называемые ими впадины или дупла (cavitas) служили ему основанием к построению из тройного числа человека, и, определя сим разделением отношение к трем стихиям - соли, сере и меркурию, - введенным в химию в XV веке Валентином, но потом искуснейшими химиками недостаточными признаны, он уверяет, что его учение "весьма сходно с учением физиологов о месте и источнике нервозной жидкости".

Какого существа жидкость сия или самый тончайший сок, люди глубокого учения суть разного о том мнения. Бургав мыслил, что оная жидкость есть самая острейшая и проницательнейшая, отделяющаяся от крови мозговыми органами; Стенон - что она есть самая материя света. Винслов утверждает, что неисчетное множество мозговых маленьких сосудцев, наподобие клубочков или кисточек, отделяют от крови, приносимой в оные беспрестанно многочисленными отраслями бьющихся жил, жидкость отменной тонкости, которая распространяется по всем нервам, имеющим исхождение свое из мозга. После сего отделения остальная кровь возвращается по отраслям крововозвратных жил в рукава твердой мозговой обволочки; а сии, наконец, изливают ее в шейную и позвоночную крововозвратные жилы. Невтон в конце своей Оптики и в приложенных к ней вопросах называет оную жидкость эфиром; Гартлей в преподаваемой им теории о чувствиях и мыслях говорит, что оные происходят от поколебания частиц сего эфира, находящегося, по мнению первого, в нервах; Шейн, аглинский учитель, с другими учеными отрицает совсем бытие сей жидкости. Потому учение физиологов никак не сходствует с его химерическим учением о месте нервозной жидкости; ибо, по доказательству Бургава и Винслова, оная не имеет одного определенного ей места, но наполняет все нервы, которые распространяются по всему человеческому телу. Притом наука физиологии не полагается на метафизические вымышления, но основывается на исследованиях анатомических и испытаниях химических; следственно, и нельзя того утверждать, чего в рассматривании внутренних частей тела человеческого не находится. Ибо в раздроблении оных ни серы, ни меркурия не оказывается, но токмо спирт алкалический или вкуса средних солей, а иногда и то и другое свойство имеющий; уголь сих частей, остающийся в сосуде и сокрушенный в пепел, дает маленькую часть алкалической соли, подобной той, которая добывается из растений, а иногда и железа.

Кровь человеческая, приведенная подымающимися из ней парами в густость студеня, по испытаниям господина Шпильмана, теряет шестую часть веса своего; потом в перегонке дает около половины своего веса спирту алкалического, тридцатую часть масла прижженного запаха, каковой обыкновенно в раздроблении химическим огнем в телах остается, и столько же соли летучей. Уголь, остающийся от крови, содержит в себе довольное множество частиц, магнитом притягательных, и сто двадцатую часть соли постоянной, или нелетучей.

По его же испытаниям из мозгу человеческого, весом в 3 фунта, или 96 лотов, выходит 72 лота спирту алкалического, 10 лотов вышеупоминаемого свойства масла, три золотника летучей соли; уголь его, жженный на огне открытом, не переменяет черноту свою, коего некоторые частички магнитом притягиваемы, и способом щелочения дает два золотника соли, которая сохраняет в себе много клейкости.

Кости животных, по новейшим испытаниям господ Макера, Пулетья и Руеля, содержат в себе землю известковую и соль фосфорическую; и потому доказательно, что ни сера, ни меркурий не имеют в теле человеческом определенных обиталищ, но вместо серы огнь, называемый флогистиком, входит в состав всех тел, так, как и другие стихии; однако он не пребывает в одном месте, а находится и проникает все части оных. Странное и безобразное определение тройного, разделенного царствования трех разных существ в теле человеческом, может только поместиться в голове у того, который хочет уверить, что он имеет сообщение с некоторым существом, поставленным от бога для управления веществ и которое он называет причиною действующею и разумною. Ибо если б и подлинно сера и меркурий находились в теле человека, то бы они не оставались в назначенных им от сего нового рода размежевателя владениях, но чрез обращение крови носились бы по всему телу.

Он с некоторым видом самохвальства присовокупляет: "Сколь ни правильны сии разделения и сколь ни справедливы их отношения к трем стихиям..." так, как бы он вместо сей нелепости ощутительную и укрепленную испытаниями истину сказал! "Не усматривается ли также и в груди, что кроме средоточия крови находится еще вместилище воды, или сии ноздреватые части внутренности, которые собирают воздушную влагу и ее сообщают огню, или крови, дабы умерять ее жар?" Всем известно, что грудь не есть средоточие крови, которая обращается по всем частям тела. Если же он хочет назвать ее средоточием крови, потому что сердце, источник оной, имеет в ней обиталище свое, то мы не будем с ним спорить, может ли источник чему-нибудь назваться средоточием, понеже источнику свойственно истекать прямою или кривою линеею, а не обращаться вокруг себя; но только заметим, что он столько же знающ и в физиологии, сколько в физике. Ибо грудь не есть вместилище воды, но органов, служащих ко вдохновению и издыхновению воздуха, так, как и для приведения крови в должное совершенство, дабы содержать все жидкости тела в равновесии и для оживотворения столь премудрым и многосложным образом сотворенной махины. Сие важное действие происходит таким образом.

Бьющиеся и простые жилы легкого, сотовариществующие духодвижным жилам, приносят кровь во все тончайшие канальцы и сосудцы, от них распространяющиеся по всему легкому, и тем средством служат к троякому переделыванию крови. Первое есть то, что она, протекая по всем вышеупоминаемым канальцам, или рукавкам, перетирается, раздробляется и так, как бы переламывалась; другое, что она чрез дыхания очищается от излишества пасочной сырости, и, наконец, третие состоит в том, чтоб ей оживляться проходящим по пуздреватым норкам легкого воздухом, который или целым своим втечением, или вносными своими частичками одевает ее цветом красным, приводит в полное совершенство и делает ее способною к одушевлению тела человеческого. Посему ясно видимо есть, что в груди нет вместилища воды, и ноздреватые части легкого, так как мы изъяснили, совсем к другому действию определены, нежели к собиранию воздушной влаги и заливанию внутреннего в человеке пожара.

"Увидели бы они (примечатели), - говорит он, - что происходящее в груди их противоборствие серы, соли, огня или воды поддерживает жизнь тела и что ежели которого-нибудь из сих действователей не станет, то и тело престает жить". Примечатели довольно видят, что происходящее в нем противоборствие сумасбродства с рассудком заставляет его писать против сего последнего, понеже, когда один раз необузданное воображение возьмет поверхность над здравомыслием, то уже нет никакой странности или дум развращенных, которых бы оное возродить не могло, ибо он еще на той же странице прибавляет:

"Но надлежит также приметить, что сим двум силам, толь враждебным между собою, необходимо нужен посредник, который был бы преградою их действиям и препятствовал бы взаимному их одолению, ибо иначе все бы уничтожилось. Сей посредник есть начало меркуриальное, основание всякого телесного состава, с которым совокупясь оба прочие начала стремятся к единой цели. Он, везде с ними неотступно пребывая, принуждает их действовать по предписанному порядку, то-есть производить и содержать образы тел..."

Наука, включающая меркурий в начала и преподаваемая в свое время Парацельзом, давно уже искуснейшими химиками испровергнута. Он полагал началами тел, называемыми им действительными, меркурий, масла и соль, а воду и землю определял в страдательные, но первые не могут быть началами тел, потому что они сами не суть простые, но составные из других существ гораздо простейших их. Бехер, почувствовав неправильность сего учения, признал только два начала, составляющие все тела, именно: воду и землю; но чтобы удобнее истолковать свойства сложных тел, он разделил землю на три рода, содержащие простые и стихийные земли: первую назвал стекловатою; вторую - воспаляющеюся; третию - меркуриальною. Стекловатая, по мнению его, есть начало твердости и взаимной вязкости частиц, составляющих совокуплением своим тела; чрез воспаляющую он разумел ту, которая наполняется огненными частичками, то-есть началами возгорания; чрез меркуриальную - начало металлов, ибо он думал, что сие начало соединением своим с двумя первыми составляет металлы. Шталь, который превосходил химическими своими познаниями Бехера, неоспоримым образом доказал существование двух первых земель, но не мог никакими испытаниями утвердить бытие последней и потому не признал ее за существующую. Однако, несмотря на сие, не только алхимики, но и некоторые химики думали, что меркурий не во все тела, так как уверяет наш учитель, но в одни металлы началом входит, и для извлечения коего Юнкар, Валлерий и Гросс преподают особливые наставления. Но Макер и Боме по предписанию сего последнего вынимать меркурий из свинца не могли иметь в том успеха, почему сии искуснейшие нынешних времен химики с основанием заключают, что оказавшийся меркурий в испытаниях Гросса был естественным образом присообщен к свинцу, а не был сам началом оного. Если бы философический меркурий, о котором алхимики мнят иметь сведение, находился во всех телах, то и тогда нельзя было бы представить себе, каким образом меркурий может принуждать огонь и воду действовать по предписанному порядку и заставлять их производить и содержать образы тел.

Здесь надлежит также приметить его противоречия. Прежде вещественные его начала были: начало растущее, присвоенное к земле, а огонь был противодействователь сему началу; бестелесные же начала должны одушевлять всякое вещество по предписанному им закону; но теперь сих начал заступили места: сера, соль, вода, меркурий.

Он, видно, почерпнул премудрое свое знание о сере в писании старых химиков, которые, по объявлению господина Макера, называли все воспаляющиеся и горючие вещи серою и думали, что сера была одно из начал тел, и потому они называли: сера металлов, сера растений, сера животных и проч. И ныне, прибавляет он, у алхимиков и у тех, которые следуют их мнениям, так еще голова набита и помешена сими серами, что они тем больше с пышностию о них рассуждают, чем меньше их разумеют.

Последующее еще чуднее покажется, ибо он так продолжает рассуждение свое в прямом смысле слов, а не под символами, так как он называет изъяснение свое таинственным и непонятным образом. "Ради сей гармонии", то-есть ради гармонии серы и соли, огня и воды. "Тело животных ощущает безболезненно действование воды чрез легкое и действование огня чрез кровь, понеже тот закон, коего блюститель есть меркурий, правит сим действием и размеряет пространство их.

Ради сей-то причины животное дыхает", ради той причины, что блюститель меркурий наблюдает, чтоб животные ощущали безболезненно действие воды чрез легкое и действие огня чрез кровь. "А земля подвержена приливу и отливу своей водяной части, ибо животное дыханием принимает в себя жидкость, которая орошает кровь его, сверх той жидкости, которую он в пище и питье принимает. И земля приливом и отливом принимает во все свои части влагу и соль, нужную к орошению ее серы, или начала ее растения".

Удивительно, что в осьмом на десять веке нашелся писатель, который за истину выдает, что меркурий правит и размеряет пространство действия воды и огня, и который сравнивает дыхание человеческое с приливом и отливом морским! Таковые сумасбродные рассуждения не только опровержения, нижй внимания не заслуживают. Мы только на сие скажем, что изо всего его обширного пусторечия о происхождении и существовании тел можно только то заключить, что он хотел сказать, что к рождению тел служит огнь центральный земли, а к растению их - огнь солнечный. Но как его тщеславие заставляло его для привлечения к себе уважения быть непонятным, то ему и надлежало употребить пустые выражения, изъясняющие мнимые его в естественных таинствах открытия, как то: отражательное действие пищи, врожденные начала, двойственные законы, меркурий, принуждающий воду и огонь производить и содержать образы тел, и прочие нелепости, которые непрестанно принуждают его впадать в противоречия.

Можно ли подумать, чтобы кто ныне с важностию стал уверять, что движение сердца имеет сношение с четырьмя переменами луны? Но он точно говорит: "Известно, что сие явление", то-есть движение сердца, "имеет сходство с четырью переменами луны, во время которых огненное солнечное действие изливает силу свою на соляную часть вселенныя". Сии лживости древних астрологов и алхимиков давно уже из естественного учения прогнаны и погружены в ничтожество, откуда бы им никогда выходить не долженствовало. Однако он утверждает, что по правилам сего сношения, сжимания и разжимания сердца с четырьмя переменами луны происходит прилив морской и что сие явление представляет в большем виде двойственный закон. Притом, несмотря на сии правила, по коим двойственные законы действуют, он хочет вразумить, что причина физическая, поставленная от высшего начала к правлению тел вещественных и ему себя оказавшая, управляет движением сердца и движением воды морской. И такие бредни проповедник мнимых таинств выдает за истины! И находятся люди, которые думают, что в оных заключается сокровенная наука, относящаяся к благу человеческому!

Довольно забавно кажется, что он, не представляя во всей своей глубокомечтательной книге как одни химеры, называет всех испытателей натуры, кои утверждают познания свои на вернейших изысканиях, искателями химер и говорит: "Но я одну только вещь скажу сим упрямым искателям химер: ежели непременно желают они, чтобы чувства их понимали, то да начнут прежде искать чувств говорящих, ибо сим единым средством можно снискать им разумения". Прилично ли тому, который так изъясняется, называть искателями химер трудящихся познавать естественные деяния не мыслями и не мечтаниями, но вернейшими испытаниями? Притом сие таинственное доведение, искать чувств говорящих, значит искать познания мнимой действующей физической его причины.

Он упрямым искателям химер для обретения чувств говорящих преподает следующее наставление: "Меркурий, как я выше сказал, есть вообще посредник огня и воды, которые, как враги непримиримые, не могли бы никогда согласно действовать без посредствующего начала, понеже посредствующее начало, заимствуя от естества обоих, когда их разлучает, в то же время и сближает друг с другом и таким образом направляет их свойства к пользе телесных существ". Разлучение значит отдаление одной вещи от другой, то нельзя правильно сказать, что можно в одно время две вещи - разлучать и приближать. То же сказать, что один человек в одно время может быть в Москве и в Петербурге.

Меркурий, сближающий и разлучающий врагов непримиримых, подает ему случай предложить свою теорию и о громе; но по обыкновению своему говорить о всем несходственно с деянием и с существом естества, таким же образом представляет и оную, ибо он нашел воздушного меркурия, способом коего он без затруднения гром в облаках производит. По мнению его, "жар есть ощутительное свидетельство всех начал, им утвержденных". Но каким образом жар свидетельствует о многочисленных его началах, о том испытатель бестелесного существа не упоминает, но токмо утверждает, что сей жар, свидетель начал, действует над тучею, в которой меркурий, серу и соль окружает и в себе заключает, от которого жара сера "загорается, отражает и отделяет сильно соляную часть, коей присоединение было противно истинному ее закону и делало болезнь в натуре". Присоединение соли к сере делало болезни в натуре! Премудро сказано! И такой проповедник позволяет себе всех великих мужей в учёности называть искателями химер.

"При таком вспыхе, - продолжает он, - меркурий раздробляется в толь мелкие части, что все, что заключает он в себе, выходит опять на свободу, сам же после сего совершенного разрушения упадает с жидкостию на поверхность земли..."

После грому обыкновенно кроме дождя другой жидкости не упадает; то неправда, чтоб в дождевой воде находился меркурий, ибо, по испытаниям всех химиков, дождевая вода есть самая чистейшая, ни с какими посторонними телами не смешана и не содержит в себе меркурия; а потому надобно заключить, что некоторая часть меркурия действует в голове у бредящего писателя.

Но чтоб читатели не могли ничего отгадать в описании его о громе, он по обыкновению своему прибегает к началам невещественным.

"Итак, вся сия перемена производится на прочих двух сущностях, то-есть на тех, которые в натуре телесной суть знаки двух законов и двух начал бестелесных". И потому все в громе происходящие действия основаны на разных смешениях сих двух веществ.

"Наконец, толь справедливо то, что соль есть орудие всех чувственных действий, что перун опаснее тогда бывает, когда изобилует солями, понеже возгорание его, будучи сильнее, производит удары крепче и разорения ужаснейшие".

По таковому его особливому учению, гром служит доказательством, что соль есть орудие всех чувственных действий. Итак, по его мнению, прекрасная живопись, приятное согласие тонов, нежность осязания происходят от соли; а доказательство сему гром, когда он производит разорения ужаснейшие. Вот какую благоразумный наш неискатель химер преподает физику и хочет на премудрых своих познаниях утвердить таинственную науку, дабы поставить себя на подножие для восприятия особенного почитания от подобных себе!

"Впрочем, сие возгорание, - продолжает он, - от изобилования соли бывает почти всегда в нижней части облака, как грубейшей, менее подверженной жару и, следовательно, способнейшей к замерзанию, отчего и бывает град".

Неправда, чтобы в нижней части облака было меньше жара; напротив, чем ниже или ближе к земле, тем в атмосфере больше жара находится, а чем далее от земли вверх, тем холоднее, ибо лучи солнца, ударяя на землю и отражаясь от нее, производят ближе к поверхности ее больше жара, нежели в высоте. Присоединим к сему еще собственный земли жар, то и будет ощутительно, что по лицу земли и в близости оного жарчее, нежели в отдалении от нее; о чем последние аэростатические испытания все сомнение отъемлют. Ибо в 1783 году сентября 1 дня в Париже подымавшийся из Тюллери на воздушном шаре аэростатик заметил прежде поднятия своего на Ремюровом термометре, служившем ему в сем испытании, 7 градусов выше точки замерзания; но по вознесении шара в 10 минут на 1524 сажени оный термометр опустился на 5 градусов ниже точки замерзания. Сие исчисление возвышения шара учинено было по примечанию барометра, который, на поверхности земли показуя 28 дюймов и 4 линеи, чрез 10 минут возвышения своего означал только 18 дюймов 10 линей, полагая на всякую по десяти сажен, что учинит около 1524 сажен.