Тут псалтирь рифмотворная 126 страница

Сверх сего, непросвещенные народы отдаются под власть человеку превосходных качеств телесных не только с ослепленного своего удивления таковым его качествам, но також и с намерения для того, чтоб в таком своем подданстве сыскать себе выгоду и покровительство в житии. Ибо у народов, которые за неимением ружейных изобретений не знают, как уравнить гиганта с пигмеем, превосходная крепость и сила телесная, без сомнения, должна оказаться с явным выигрышем в бою и в сражении. Следовательно, у таких народов немощный по принуждению поддается сильному и покоряется, опасаясь в противном случае худых следствий, которых он, будучи довольно уверен, с своим сопротивлением иначе всячески миновать не может. Почему у таких народов, особливо при важных предприятиях против общего неприятеля, малосильные обыватели поддаются и охотно сильному, уповая, что под такого предводительством и управлением в походе все их намерения счастливо совершатся. Таким образом и в таких обстоятельствах превосходство в крепости и действовании телесном может человеку снискать довольное преимущество и уважение пред прочими. Так, например, и в школах между юношеством мы видим, что если случится один, который бывает несравненно проворнее и сильнее всех своих соучеников, такого все за богатыря и предводителя во всех своих играх и забавах признают, так точно ж делается и у непросвещенных народов: главный у них, пли атаман, обыкновенно в своей шайке уважается с великой отменностью перед прочими, единственно для чрезвычайной дебелости и крепости телесной. В таких непросвещенных странах, где такие атаманы общенародно выбираются, они часто производят их в великое старшинство и достоинство так, что и самое царское имя часто придают им с одного своего пристрастного удивления к их превосходным качествам телесным. Когда иудейские колена, из различных обывателей состоящие, вознамерились соединиться и жить под державой одного, на время выбранного государя, их избрание одного главного обывателя в государи явно доказуется, что происходило единственно по причине его дебелости и крепости тела, которые качества сверх еще соединены были с осанистым взором...

2) Превосходные качества суть и другие, которые еще большее уважение и преимущество человеку перед прочими снискивают, нежели те, что в теле примечаются; когда народы начинают хотя мало возвышаться в познании вещей, они вскоре опытом уверены бывают, что качества душевные несравненно превосходят телесные и что премудрость, хитрость и прозорливость сравниться не могут с одной скотской дебелостью и крепостью тела. В полководстве на войне или в посольстве к неприятелям неподражаемое искусство Нестора и неудобьпонятная хитрость Улисса скоро ими усматриваются, что такие качества произведением бывают больших следствий, нежель телесная крепость Аякса, и потому сии дарования больше исходатайствуют человеку преимущества, нежели первые. При сем надобно знать, что люди в разуме, остроте и замыслах обыкновенно больше превосходными других кажутся, нежели каковы они в самом деле суть. Ибо мы, не имея средства никакого, по которому бы могли измерить такие дарования и поставить им точный предел, ослепленные и пристрастные часто отдаем почитание таким в человеке дарованиям, которых сами не понимаем, и увеличиваем оные больше, нежели оные в самом деле суть. Сие точно так случается и ныне везде в собраниях, где, если кто сыщется превосходнее прочих в изрядных разговорах, в приятных и замысловатых шутках, на того всех и глаза обращены, к того разговорам всех и уши наставлены, словом, того все больше уважают, нежель он достоин, и такой нечувствительно столько предуспевает над всей компанией), что ему только одному внутренно от всех дозволяется подавать вид, какой хочет, всем и склонять всех в какое угодно самому мнение. Одного его разговоры и шутки со вниманием от всех восприемлются, когда других все, что ни говорят, с презрением часто мимо ушей у всех пропущается. Подобным образом философ, генерал, придворный или какой-нибудь другой человек, какой только случается, или гораздо выше прочих всех в компании по своему рангу, или который по отменному своему дарованию в обществе редким слывет и не имеет себе в компании подобного, - таковым людям всегда счастливо удается уловлять сердца слушателей и делать из них премножество раболепных себе потатчиков и подражателей во всем. Сим случаем, то-есть пристрастным удивлением одних к превосходным в человеке примечаемым дарованиям душевным и несправедливостью рассуждений других о таких качествах, один, пользуясь, снискивает уважение и преимущество над всеми; притом и польза, которой ожидают люди от человека превосходных дарований душевных, есть сама чрез себя явна и известна. В походе и на войне люди имеют великую причину премного надеяться на себя, когда они состоят под предводительством полководца с великим знанием и упражнением в воинском искусстве, и потому в великих и важных предприятиях самый разум им советует отдавать себя защищению и управлению такого человека, который неоспоримо доказанные такие на то дарования в себе превосходные имеет. При делах государственных, как то при заключении трактатов и других подобных сим, люди великою надеждою себя ласкают в ожидании общего благополучия, когда такие их дела поручены бывают министру премудрому, искусному и прозорливому, и потому в сомнительных обстоятельствах и трудных делах правление поручается такому, который довольные уже в таком звании свои оказал дарования. Сходно с сим заключением и утверждением мы видим, что у всех народов невежественных и просвещенных превосходные качества душевные возводят человека на высокую степень достоинств и власти. Доказывать сие еще больше у нынешних вычищенных народов излишним покажется. Уважение и покорность, которую отдают великой премудрости, есть началом и источником той тиранской власти, которая у непросвещенных и варварских народов старым над своими детьми попущается. Но сие пространнее изъяснено будет, когда я буду говорить о родительской власти, ибо у непросвещенных народов за неимением рукописания и печати и за неимением никакого другого удобного средства к замечанию достопамятных дел собственная всякого человека долговременная жизнь и довольная в свете упражнением есть только источник всей премудрости и всего знания, и те только у таких народов превосходными в знании слывут, которые пожили довольное время в свете. Отсюда також и то происходит, что у непросвещенных народов выбираемые на старшинство, как то в первоначальники или атаманы, обыкновенно бывают посредственных лет люди, которые при таких летах, не потеряв крепости телесной, снискали уже довольное упражнение в свете и в искусстве военном. Сие самое хоть по случаю, однако кстати здесь может истолковать невероятную долготу царствования некоторых государей, упоминаемых в истории варварских веков. По общему и единомысленному всех историков счислению примечено, что царствованиям некоторых государей, о которых мы только ясные предания имеем, и по самой ближайшей догадке не выходит больше как двадцать два года, считая по стольку на каждого царствования. А в римской истории объявляется, что и семь государей царствовали двести сорок лет, так что если нам разделить сих государей долготу царствования равномерно, по тридцати по четыре года почти достанется на каждого царствования. Такая необыкновенная долгота царствования не будет казаться удивительной, если только примется в рассуждение то, что тогда государи выбирались крепкого, сильного и дебелого сложения, а они не всходили на престол по наследству, и такие государи у них обыкновенно бывали средних лет и возраста до всхода на престол. Следовательно, тем чаще им удавалось долговременнее царствовать, нежели нынешним государям наследственной короны, которые в нынешние просвещенные и роскошные веки имеют право всходить на престол один после другого без всякого разбора в летах и телесной крепости.

3) Но что больше еще из сих обстоятельств придает человеку чести, достоинства и преимущества, то есть превосходное человека богатство и изобилие во всем человеку достаточному и изобильному. По причине его безмерного богатства все пути отворены к достоинству и чинам; в таком состоянии он, будучи надмеру знаменит, привлекает взор на себя всех других нижнего состояния и меньшего достатка. Прочие все взирают с удивлением на его великолепие, украшение, роскоши и различные прихоти и увеселения, посреде которых он со всей своей свитой блещет и сверкает всем в глаза. Предстоящие зрители, свидетели и проповедники его величества, славы и великолепия, с природы склонны увеличивать все такие его выгоды и прохлаждения, усугубляют своим проповеданием еще больше его превосходство над всеми. Одного его слухом земля наполняется. Окрестные народы отвсюду стекаются к нему на поклон, и когда предстоят его лицезрению, всякий из них, будучи исполнен ужаса и удивления, благоговейно всякую честь отдают ему. Сие столь изрядно изъяснено благоразумным сочинителем новой нравоучительной философии господином Смитом, что описания больше не требует. К такому человеку люди в подданство идут не только с удивления на его великолепие, но больше еще для пользы и покровительства. Ибо человек такого величественного состояния, дабы показаться везде сходственно с его рангом и достоинством, принужден покупать премного вещей для великолепия своего и славы, и потому многие снискивают у его себе хлеб и пропитание, снабдевая его такими надобностями или отправляя ему те услуги, которые к такому его величественному состоянию надобны; а поелику он всегда требует премножество людей в службу для своего спокойствия, роскоши, прохлады и тщеславия, того ради премножество бедных идут к нему в службу и тем снискивают у него себе пропитание. Если он пожелает сделаться еще больше знаменитым и властелином над всеми сообывателями и согражданами, для такого намерения он не щадит своего богатства. Чрез щедрое свое гостеприимство и задобрение, чрез хитрое подаяние своей милости и чрез многие свои ко всем одолжения и обещания он старается снискать и подкупить к себе премножество отступников и последователей. Таким образом, человеку, несравненному всем в богатстве, премножество бывает обязанных людей, которые принуждены отдавать ему честь и уважение. Некоторые раболепствуют ему от тщеславия, желая отличными сделаться его к себе милостью. Некоторые от благодарности то делают ему за полученные от него одолжения, когда другие служат и угождают ему, имея в намерении свой верный прибыток и ожидая предстательством его снискать себе будущее благополучие. Итак, превосходное богатство есть первый источник всех достоинств, чинов и преимущества над другими. Превосходное також богатство действительное есть начало и основание всех чиноположении и оного разделения властей, которые столько ныне взошли в употребление во всех государствах. Каждый человек доказывает свой ранг и родословную в своем отечестве и как такой везде принимается с известным уважением и отличностью, которые ему отдаются по Мере его богатства и достатка. У варварских народов единственно посредством богатства превосходного начальники или атаманы делаются повелителями над своими согражданами и удерживают свое достоинство и власть над всеми. Ибо такие, имея великий достаток в земле, скоте и в пище, довольно в состоянии кормить премножество бедных и недостаточных людей, которых пропитание совсем зависит от них. Единственным також посредством превосходного богатства и в нынешних народных правлениях правительствующие удерживают свое достоинство, величество и власть, соединенные с уважением и с всеподданнейшим повиновением. Их безмерные сокровища и великолепности, зависящие от них единственно все места, чести, достоинства, определяемые ими жалованья и прочие сим подобные правительствующих прерогативы, по которым они довольно в состоянии премногих жаловать, многих к месту доставить, а неисчисленным почти и самое нужное пропитание подать, - сии все суть такие обстоятельства, в которых великие особы удобно могут тьмы народов единственно от себя зависящими сделать. При сем примечать должно, что хотя богатство и достаток всегда бывают источником достоинств и чинов, однако они не с равномерным успехом действуют во всех веках и у всех народов, поелику не всякое богатство не всяких людей уловляет сердца. То, например, богатство, которое богатый расточает на покупку всего того, что касается до его роскошей и прохладного жития, не делает ему столько преимущества над теми, от которых он покупает, сколько над другими, которые, съедая покупаемые им роскоши, участники и служители бывают его благополучия. Купец и фабрикант, которые доставляют ему все потребности на его великолепие, весьма мало надеются на его милость и доброе сердце, поелику их прибыль и интерес несравненно больше зависит от множества покупателей, нежели от единого только, а потерянием одного покупателя они не много раскаиваются; но люди, которые умножают его честь, власть и преимущество больше всех, суть его питомцы, его надворные, на его земле живущие, которые от его единственно зависят и которых он в состоянии несчастливыми и благополучными сделать. Какие точно народы и в каких обстоятельствах, завися от богатых, умножают их достоинство, честь и преимущество над многими, сие подробно показывается в принадлежащих к сей части юриспруденции рассуждениях, в которых изъясняются три народного правления перемены и состояния, какие случаются у обывателей, когда они живут сперва одною ловлею животных, потом хлебопашеством и, наконец, купечеством?

РАССУЖДЕНИЕ О РОДИТЕЛЬСКОЙ ВЛАСТИ, КОТОРУЮ У РИМЛЯН ИМЕЛ ОТЕЦ НАД СВОИМИ ДЕТЬМИ И КОТОРАЯ ПРИМЕЧАЕТСЯ И У ВСЕХ НАРОДОВ, КОГДА ОНИ В НЕВЕЖЕСТВЕННОМ И ВАРВАРСКОМ СОСТОЯНИИ НАХОДЯТСЯ

Когда мы рассуждаем о правлении, законах и обычаях римского народа, ничто нам с первого взгляду так странным и противным в натуре не кажется, как родительская у сего народа неограниченная власть над своими детьми. Мы думаем и по правде то твердим, что есть противно натуре и несходно с людкостью и обыкновением нынешним дозволять и враждебным державам на войне порабощать и кабалить людей; однако такую власть, которой мы не дозволяем ныне иметь победителю над своим неприятелем, римляне давали отцу над своими детьми.

По старинному закону римскому отец имел полную власть продавать и убивать своих детей, и сей закон в последующие времена принят и подтвержден был в 12 таблицах так: in liberis iustis vitae, necis venundandique patri potestas esto, то-есть в своих детях отцу живота, смерти и продавать власть да будет.

У римлян сын при жизни своего отца и до выпуску из отцовской фамилии по обыкновению, что у римлян бывало per emancipationem [освобождение от власти отца], почитался во всем не инак, как собственное имение своего отца или, вразумительнее сказать, как крепостной человек у господина. Ибо хотя он в сравнении с прочими людьми и в рассуждении других персон почитался вольным человеком и хотя он мог отправлять всякие должности публичные и иметь на себе высокие звания государственные, однако со всем сим в рассуждении своего отца не больше почитался, как раб и крепостной у своего господина; он не мог владеть никаким имением под своим именем, и все, что бы он ни приобретал собственным трудом или щедротою и подаянием других, оное всегда не себе, но отцу своему приобретал, так что отец всякое стяжание сыновнее мог отдавать по произволению кому хотел и постороннему (см. § 1. inst, per quas personas cuique acquiritur) [см. § 1 Установления о правах владения приобретенным имуществом].

По стилю римских судей, сын в приобретении имения назывался орудием или инструментом, находящимся в руках своего отца, равномерно как и раб у них почитался только за орудие, оставленное в руках своего господина. Такое по старинному закону римскому было бедственное состояние сына! При отце своем, пока он содержался в его фамилии и власти, ему не только не дозволялось приобретать себе ничего, но сверх сего он подвержен был смертной казни у своих родителей и мог быть продан отцем в рабы и отдан в заклад по произволению отцовскому (см. § 7 inst, de noxalibus actionibus) [см. § 7 Установления о наказаниях за провинности].

Старинное сие у римлян узаконение, строгое чрез себя и несносное, каковым оное нам кажется, продолжалось не с великою переменою и в самом цветущем состоянии правления римского.

Первое предстательство, которое, мы видим, учинено было римским правлением в пользу сына, состояло в дозволении ему права к приобретению имения упражнением военным, которое приобретение у римлян называлось peculium castrense [имущество, приобретенное на военной службе]. При Юлии и Августе императорах многие законы изданы были в пользу и поощрение тех, которые желали служить в римской армии, и вследствие чего узаконено было, чтоб все то, что ни приобретал сын своею службою на войне и в солдатстве, было собственным его имением и больше бы не почиталось отцу приобретенным стяжанием чрез сына.

В последующие времена подобное ж облегчение законами учинено детям для поощрения к свободным наукам, в котором указано, чтоб все то, что ни приобретал сын упражнением в таких науках, оставалось собственным у сына, а не у отца. Больше еще усугублено права сыну в приобретении имения по пренесении столицы римской в Константинополь. По указам Константина18 и некоторых после его государей19 установлено было, чтоб сын имел собственность и полное владение в тех маетностях, которые он получал в подарок от своей матери или от матерних сродственников, равномерно как и в тех имениях, которые ему доставались при женитьбе, и чтоб отец мог только пользоваться одними доходами от таких маетностей и имений сыновних20.

Напоследок Юстиниан21 узаконил, чтоб сын в полученной маетности в подарок и от какой-нибудь персоны кроме своего отца, равномерно как и в снисканном имении собственным трудом и художеством, имел полное владение и собственность; а отцу бы в сих сыновних имениях только пользоваться одними плодами и доходами, покамест жив. Подлинно неизвестно нам, в которое точно время власть продавать детей у отца отнята, а уповательно, что сия власть совсем уничтожена прежде Диоклитиана, как то видно из указа сего императора22; однако в одном случае и сия власть продавать детей дозволялась и продолжалась даже до Константиновых времен. Сей государь, стараясь прекратить старинное варварское у римлян обыкновение выкидывать детей, дозволил еще отцу в крайнем убожестве продавать новорождаемых младенцев, с тем приказанием, чтоб родителям после или и другим людям невозбранно было выкупать таких детей, заплатив покупателю цену, за которую они проданы были.

Живота и смерти власть над своими детьми, во-первых, уменьшил своими указами Траян и его наследник Адриан. Сии государи употребили свою власть наказывать и отца в таких случаях, когда жалоба происходила на него за убивство неповинных смерти детей. Також и во время императора Северия мы не видим, чтоб отцу дозволялось по своей власти казнить смертно своих детей, кроме как только в смертоубийственном детей покушении на своих родителей. Но и в таком случае не дозволялось отцу управляться своею рукою, но приказывалось ему жаловаться на них в суде, в котором по рассмотрении дела дозволялось ему предписывать казнь виноватым детям, какую он хотел. (L. 3. Cod. de patria potestate) [Закон 3 Кодекса об отцовской власти.]

Наконец, живота и смерти власть у отца совсем отнята указом императора Константина, в котором велено и отца, убивающего своих детей, казнить, точно так, как и отцеубийцев. (L. 1. Cod. de his, qui parentes vel liberos occiderunt.) [Закон 1 Кодекса о тех, кто убивал родителей или детей.]

Итак, из вышепоказанного видно, что власть продавать и кабалить своих детей, прежде нежели власть живота и смерти над оными, законоположением у отца отнята. И что сие действительно учинено так, то явно подтверждается в изданном законе императором Константином (L. ult. Cod. de patria potestate). [Закон последний Кодекса об отцовской власти.]

Сей порядок, которому правление римское следовало при уничтожении толикой различной власти отцовской, не будет казаться нам странным, если возьмем в рассуждение такой власти свойство и различные побудительные причины, которые заставляли отца употреблять оную над своими детьми.

У римлян, точно так, как и у других народов, редко случаться могло, что отец (хотя бы то ему дозволялось и по законам), против природной в нем к детям горячности, дерзал завсегда убивать бесчеловечно тех, которых он в любви родил. Такому жестокосердию в груди родителей гнездиться не попущает натура, которой закон выше всех обязательств поставляется. Но отец для ненасытной жадности и сребролюбия скорее и чаще может отважиться у варварских народов продавать своих детей в рабы без меньшего в сем, нежели в первом дерзновении, совести угрызения.

Следовательно, сходнее и удобнее представлялось правлению римскому зачинать сперва прекращать ту власть у родителей, которая ими чаще могла быть на зло употреблена, дабы сим средством наперед отвращено была то зло, которое во всех фамилиях несноснейшим чувствовалось и о котором повсеместный в государстве происходил вопль.

Такая неограниченная и полномочная власть, законами дозволенная у римлян отцу над своими детьми, хотя совсем противная обычаям просвещенных и вычищенных нынешних народов, согласна всячески с нравами невежественных и варварских народов.

У варваров и диких народов чего натуральнее ожидать надлежит, как только что сильный всегда отягощать будет немощного и что каждый человек больше будет склонен к употреблению той власти с строгостию, которую он у себя имеет. Человеколюбие, сожаление, милосердие и подобные сим добродетели, которыми бог и просвещенный человек любуется непрестанно, редко можно сыскать у варварских народов, так что и самая горячность природная к детям редко великой и никогда нежною чувствительностию в груди зверского человека не ощущается. И хотя бы жалость одна и наисильнейшая из всех союзных страстей, чувствительность, в таком человеке действовала, однако при многих случаях не в состоянии противустоять его врожденному жестокосердию и вспыльчивости. Она не может его удержать от такой крайней ярости, чтоб в оной он, как скоро не понравились ему, не оставлял вовсе и не предал своих детей гладу и смерти.

Выкидывать и бросать куда-нибудь как щенков невинных и несмысленных младенцев кажется нам столь бесчеловечное и противное натуре человеческой дело, и сверх сего, оное ж столь сильно запрещено в совести не человеколюбием уже, но чадолюбием, что в наши времена разве тот отважится такую бесчеловечность сделать, в котором, можно сказать, есть столько чадолюбия, сколько и выражения такого на нашем языке; однакож мы видим из истории, что сие делать в обыкновении было у всех почти народов, когда они находились в невежественном и варварском состоянии.

Отсюда мы можем свободно заключить, что у народов, у которых выкидывать младенцев обыкновение есть, пришедшие в возраст дети у отца не в великой нежности и любви содержатся; в таком состоянии и у таких народов отец думает о себе, что он не меньше есть как самовластен и самодержец над своими детьми и над своей фамилией; он понуждает их служить себе во всяких случаях и нести всю тяготу в отправлении всякой должности в дому; будучи с природы сам горд и ленив, он прохлаждается в роскошах и праздности и почитает все другие упражнения за подлые, кроме тех одних, которые требуют в нем отважности, крепости, проворства и скотской в его теле дебелости, как таких качеств, в которых он только одних возносится и всех своих сверстников превзойти старается. А поелику он всегда взирает на своих детей не инако, как на своих слуг и рабов, того ради он удобно может польститься на хороший барыш за продажу детей. И поелику ярость и гнев в таком варваре удобно загорается и поелику он всегда поступает как самовластный государь в своей фамилии, в которой он не обык слышать и видеть никакого ни в чем сопротивления, для сих причин не должно удивительным казаться то, когда он при некотором и необыкновенном к себе сопротивлении и неуважении, разъярясь и взбесясь, иногда часто удержаться не может и от самого необыкновенного и неслыханного в натуре варварского дела убить, зарезать или растерзать рожденных из себя детей.

Сверх сего, у таких народов и самые дети, в малолетстве будучи не в состоянии пропитать и защищать себя, не могут не поддаваться во всем самовластному произволению отцовскому и не только тогда, когда они в малолетстве находятся, но равномерно и после, когда уже они в возраст и крепость приходили, ибо нельзя статься, чтоб они вскоре могли сделаться не зависящими от отца и могли бы отвергнуть такое иго и власть, которой они с малолетства столько воспитаны были.

У нас и под старость лет натуральные остаются навыки и склонности к почитанию таких людей, которых мы под их смотрением s юности научились уважать. Мы видим в течение нашего жития, что весьма трудно нам сравниваться с теми персонами, которых мы чрез долгое время навыкли признавать за несравненно высших себя.

Рабы у римлян, [которые были] воспитаны и взросли в доме своих господ, не вскоре за получением вольности от них оставляли те поведения и склонности, которым они в подлом своем состоянии научены. Они еще и после, как уже на волю выпущены были, почитали за должность отдавать своим патронам то же подобострастие и раболепность, которые им делали прежде как своим еще господам. Сию натуральную и происходящую от долговременной привычки рабскую покорность римское правление, наконец, и за должную быть узаконило господам от своих выпущенных на волю людей, по которому узаконению liberti, или выпущенные на волю принуждены были отдавать своим патронам то, что в их законе называлось obsequium et reverentia, то-есть покорность и почтение.

Так точно и дети, которые с младенчества навыкли служить и повиноваться тиранской власти отцовской, думают и после, что такое повиновение и покорность во всем отцу есть достойное и праведное и что противное поведение воли отцовской есть беззаконное и предосудительное. И хотя бы сын иногда и отважился поступить против врожденного в нем такого к отцу повиновения, однако в таком случае долго он может сомневаться о своей собственной силе при сопротивлении отцовской. Он долго не позабудет тех ударов, которыми его отец в юности благословлял, и будет дрожать и в возраст пришедши той руки, от которой он столь частые побои принимал и которою - он сам был многократный свидетель - коликие геройские дела совершались в соседстве.

В такой повиновения чувствительности сын еще больше уверен бывает, когда начнет рассуждать, что отец, имея во своей власти многочисленную фамилию и будучи при такой многочисленной фамилии самодержавен и почитаем от всех с трепетом, довольно в состоянии и другим всем приказать сопротивляющегося одного покорить и наказать, как самому угодно.

Сверх сего и другое обстоятельство, которое придает отцу над детьми толикой власти немало и под старость лет, есть то великое уважение, которое у варварских народов приписывается и отдается обыкновенно старикам. У невежественных варваров, которым ни рукописание, ни печать и ниже другое какое средство к замечанию достопамятных дел и вещей не известно, долговременная жизнь есть только и источник всякого знания и премудрости; следовательно, у таких народов те только учеными и премудрыми слывут, которые довольное время на свете пожили и у которых трясущаяся зима на бороде казалась. При сем должно еще примечать, что у непросвещенных и невежественных народов превосходное знание обыкновенно бывает источником також достоинств и чинов. У них человек, который знает некоторые натуральные явления толковать и предсказывать, каковых чернь и подлость не понимает, всегда уважается с безмерным суеверием и удивлением. Они думают, что такого человека знание простирается и до таких вещей, о которых он в самом деле ни малейшего понятия не имеет. При всяких важных предприятиях все у него совета и наставления спрашивают. Им кажется, что он имеет сообщение с некоторым невидимым существом и может предвидеть и предсказать будущего сбытие и в случае приказать переменить стройный чин и порядок в натуре одним своим чародейством и обаванием.

Мы видим из истории, что в непросвещенные веки и невеликое понятие о небесных телах всегда разумеемо было соединенным с высокою астрологиею и малое знание химии представлялось им, что в состоянии было открыть неоцененное сокровище и сделать их бессмертными.

А понеже старые люди у варварских народов для своего долговременного в свете обращения обыкновенно бывают, а по крайней мере почитаются превосходнейшими всех молодых в знании и премудрости, того ради старых людей по мере их лет все больше почитают, уважают и боятся их молодые. У греков во время Троянской войны человек, который жил до третьего века, повсеместно уважался для премудрости и наставлений и первым почитался советником и наставником во всех их предприятиях. Известно из универсальной истории на аглицком, что у татарских народов избирание в государи всегда достается по жребию старому человеку из царского поколения. У арапов, что называются бедуильские арапы, предводительство или, лучше сказать, атаманство всегда достается тем, которые довольно пожили и обращались в свете, и на их языке слово, которое значит предводителя или начальника, значит оное ж и старого человека. У американских индейцев ничего важного никогда отнюдь не предпринимается без совета и согласия старых людей, что самое строго ж наблюдалось в старину у иудеев в завете иудейского законодателя, и сие удивительное завещание для старых людей написано: "Пред лицем седого востани, и почти лице старче" (см. Левитских книг гл. 19, стих 32)...

У китайцев, у которых великое примечается пристрастие к старинным своим обычаям и у которых рукописание и печать еще немногим известна, подобное и ныне уважение отдается седине и долговременной жизни; говорят, что у них ни знатный, ни богатый, ни придворный первый министр не может позабыть отдавать почтение, которое у них должно старым людям, так что и сам император не может не почитать старость, примеченную и у подлости.