Тут псалтирь рифмотворная 128 страница

III. О ВЕЩАХ, ПРИНЯТЫХ В БЛАГОЧЕСТИЕ РИМЛЯНАМИ-ЯЗЫЧНИКАМИ И РИМЛЯНАМИ-ХРИСТИАНАМИ С УРАВНЕНИЕМ ОНЫХ С ПРИНЯТЫМИ В НАШЕ БЛАГОЧЕСТИЕ

Принадлежащими к благочестию вещи у римлян-язычников назывались, которые всякому из частных людей умершим при погребении в своем или в общем кладбище делать дозволяло правление48; и такими у них почитались гробы и украшения надгробные (монументы)49, созидаемые в память мертвых и посвящаемые в покровительство преисподним богам (diis manibus,vel diis inferis[божественные души или божественные подземные души]). При созидании таких в память мертвым вещей римлян суеверие и тщеславие выходило за предел. Рождение у них и смерть были два обстоятельства, которые съедали их сокровища; суеверие и многобожие тревожило их души безмерно в обоих сих обстоятельствах, и римляне своим житием доказали, что скорее им тогда совокупно всем можно было сделаться повелителями вселенный, нежели в роскошном обществе обладателями сильными своих страстей. Оставшиеся потомкам великолепные их гробы и огромные украшения оных были посвящаемы с великим иждивением мертвых теням, не требующим ничего; и от такого приносимого живыми и не ощущаемого мертвыми благоговения родился у римлян повсеместный закон признавать неодушевленные камни и прах принадлежащими к услаждению и покровительству невидимых преисподних существ. Их гробы и места погребательные действительно были посвящаемы богам преисподним, равномерно как и другие вещи посвящались существам, невидимым другим, что самое довольно можно видеть из их надписей надгробных50. Что такие вещи единственно принадлежали к собственности и покровительству богов хранителей мертвых, то сие языческое понятие у римлян родилось из предварительного их понятия о вещах священных и святых. Одно многобожие рождало у них другое, а как первое, так и последнее всегда клонилось к утверждению их правления, то и не удивительно, что сии вещи хотя и по особенному произволению каждого гражданина в благочестие были приемлемы, однако единожды приняты, повсеместно наблюдались ненарушимыми, так что из оных другого употребления делать никому не дозволялось51 и переносить оные без позволения государей и первоначальных идолослужителей языческое суеверие запрещало.

В последующие христианские времена римские государи, отдая сей долг мертвым по истинному благочестию, подтвердили сие языческое узаконение и погребательные места сделали навсегда принадлежащими к единственному своему и церкви покровительству. В силу такого богоугодного и полезного узаконения без их позволения и без сведения поставленных ими градоначальников никто не мог нарушить сего на упокоение мертвым правительством учрежденного жилища52. Сверх сего римляне-язычники, равномерно как и православные, стараясь об отвращении от града тлетворного воздуха, под присенением веры запрещали погребать мертвых во граде53. А поелику сии вещи издревле язычниками и православными в благочестие приняты и свято почитаемы были чрез множество веков, того ради нарушение оных и похищение почиталось за святотатство54 и по Кормчей книги правилам такое дерзновение жестоко и различно наказуется55.

Из приводимых мною здесь многоразличных древности и потомства примеров, служащих к утверждению благочестия, следует оное наиважнейшее в житии человеческом нравоучительное начало, по которому только единому род человеческий может управлять свои поведения и соблюсти оных благопристойность. Сие начало собственно называется чувствованием должности своея в человечестве; оно состоит в уважении общих правил, нужных для поведения, приличного каждому. Средства к достижению, совершаемые по сим правилам благопристойности, суть учение, воспитание, пример и благочестие. Без сего повсеместно и свято наблюдаемого уважения к общим правилам в поведениях не может быть ни один человек в обществе, на которого бы поступки много можно надеяться. Чувствование своея должности в человечестве и уважение принятых для поведения правил в обществе составляет самое существенное различие между человеком, держащимся правил и честности, и человеком ветреным, неосновательным и неустроенным во всех путех своих. Один из таких, наблюдая восприятие им основания жизни, поступает твердо и постоянно во всех случаях, наблюдая согласную с благоразумием пристойность поведений во всю свою жизнь. Другой, напротив, ведет себя различно и случайно и стремится без разбору, к чему лишь только его своенравие, склонность и корыстолюбие повлечет. Без такого чувствования своея должности в человечестве, ежели и последнейший не может сохраниться долг учтивости, которую столь удобно всякому соблюсти можно и которую нарушать редко иному важная случается причина, то как без такого чувствования когда кто и без помышления о том сохранить может правила честности, правды, целомудрия и верности, которые столь трудны в соблюдении и которых к нарушению столь многие случаются в житии побуждения? Трудно предписать для поведений роду человеческому общие правила нравоучительные и труднее еще исполнять оные, однако и на последнем соблюдении оных основано самое бытие общества человеческого, которое в противном случае обратилось бы в ничто, если бы род человеческий вообще не был напитан чувствованием надобности толь важных для поведения правил общих. Сие благоговейное чувствование своея должности еще больше убеждает наше в том мнение, влиянное сперва от природы и подтвержденное напоследок разсуждением философским, что такие и толь важные правила нравоучения суть повеления и закон всевышнего, который за исполнение оных всегда готов наградить обильно повинующихся и наказать не брегущих о своей должности в человечестве, и что такое мнение или понятие о правилах поведения общих влиянно смертным от природы, тому свидетельством неоспоримым есть приводимое здесь римлян языческое многобожие, происшедшее единственно от благоприменения и уподобления своих страстей к существам, воображаемым ими высшим человеческого. Римляне в невежестве и затмении своего языческого суеверия часто имели столь нелепые понятия о своих богах и приписывали оным такие страсти, которые по нынешнему просвещеннейшему рассуждению не делают чести природе и человеческой, чрез что они изображали предосудительное человечеству существо. Однако, с другой стороны, они и по своему суеверию доходили до таких существ и приписывали оным такие качества, которые восхищали их к удивлению и казались человечеству подобием совершенств божиих. Юпитер в их воображении был отмститель во гнев[е] зло творящим, податель истинный и судия превысший всех, и потому обидемый призывал его свидетелем в претерпеваемых неправдах с таким притом упованием, что и он будет судить обидящих с негодованием, какое и последнего от человек воспламенить могло бы к отмщению за неправду; самый злодей и преступник правил истины чувствовал себя достойным всякого отмщения по осуждению всего рода человеческого; природный страх его внутренно убеждал о подобных на него негодованиях оного существа, от которого совесть его укрыться и власти его противиться не могла. Сии натуральные надежды и боязни чувствования родили у римлян многобожие, и их боги, взятые из уподобления к ним своих страстей, почитались всенародно защитниками человечества, наградителями добродетели и отмстителями неправды. Отсюда может видеть всяк, что и языческое римлян суеверие в самом своем начале подавало святость наблюдаемым в обществе правилам нравоучения еще и прежде, нежели оные рассуждение философское и истинное благочестие подтвердило; и что иное, как не страх смерти и вообразительное применение к состоянию мертвых, у римлян было произведением богов преисподних, защитников телес мертвых. Понятие оного страшного и бесконечного сетования, какое натурально воображение наше приписывает мертвецам, происходило равномерно и у римлян оттого, что они живые к учинившейся над мертвыми премене присовокупляли свое внутреннее чувствование оныя перемены. Они входили воображением живые в мертвых состояние и влагали, ежели можно так сказать, свои души в их неодушевленные тела и оттуда заключали, каковым бы их в таком случае надлежало быть страстотерпениям. От сего самого в воображении применения нашего натурального к мертвым, по неоспоримому доказательству великого философа56, рождается и то, что приближение нашего разрушения всегда представляется нам столь ужасным и что воображение тех обстоятельств, которые по смерти, без сумнения, никакого чувствования нашему телу печального причинить не могут, делает пае столько бедственными в живых. И так отсюда произошло одно наиважнейшее не токмо для римлян, но и для всего рода человеческого начало, ужас смерти, великий яд, как утверждает тот же философ, человеку во счастии, но великий и воздержатель рода человеческого от неправды, который когда постигает и умерщвляет единого, хранит чрез то и соблюдает страхом целое общество.

Теперь мне более не остается говорить о православном благочестии, подающем толь сильные побуждения к совершению добродетели и хранящем христианина толь убедительными воспящениями от пороков, что правилам благочестия, коль бы они ни общи и ни ограниченны были, кроме не чувствующего благопристойности, едва кто вправду и подумает противиться; и ежели примеры добродетельных в православии мужей не нужны, ежели честность души, непорочность нравов и наблюдение истины в житии православному не надобны, когда такие добродетели и язычнику были услаждением, то с какими глазами будут взирать отцы, когда их сыновей за развращенное житие повлечет правосудие гражданское на самую бесчестнейшую смерть, каково тогда будет матерям смотреть на развратную жизнь своих дочерей, и муж какое тогда поведет житие с предавшеюся слабостям всем супругою! Такому нечестию не токмо в православии, но нижй в самом язычничестве не попущает водворяться природа человеческая...

ЮРИДИЧЕСКОЕ РАССУЖДЕНИЕ О НАЧАЛЕ И ПРОИСХОЖДЕНИИ СУПРУЖЕСТВА У ПЕРВОНАЧАЛЬНЫХ НАРОДОВ И О СОВЕРШЕНСТВЕ, К КАКОМУ ОНОЕ ПРИВЕДЕННЫМ БЫТЬ КАЖЕТСЯ ПОСЛЕДОВАВШИМИ НАРОДАМИ ПРОСВЕЩЕННЕЙШИМИ...

ГОВОРЕННОЕ... ИЮНЯ 30 ДНЯ 1775 ГОДА

В предпринятом мною, слушатели, о супружестве рассуждении можно, во-первых, то заподлинно утверждать, что сие мужа и жены общежитие, неустроенное прежде и основанное ныне на правах, сделавшись от всемирного своего употребления обыкновенным, напоследок и в ученом свете не стало быть столько примечаемым, сколько бы оному надлежало быть примечаему, как такому смертных союзному началу, от коего происходит всех нас рождение и оное общежительное рода человеческого размножение, от которого напоследок родились многолюднейшие грады, возросли обширнейшие государства и необъемлемые империи. Что от повсемственного и единообразного употребления делается нам вещь обыкновенного и непримечаемою, тому свидетель есть оный светильник светов - солнце, которое, поколику всегда нам в обыкновенное время и в одинаком виде восходящим и заходящим представляется, того ради непримечающим и не кажется инако, как простым кружком; а каким образом от края небесе исход его и стретение его до края небесе делается, и каковым способом день дни отрыгает глагол и нощь нощи возвещает разум, о сем примечания делать для обыкновенности никому почти и на память не приходит; и потому один еще только Невтон великий на земле ближайшее к небу о том наблюдение сделал. Равным образом и другие премногие, ближе нашим чувствам подверженные, растущие на земли и от солнца цветущие вещи подобного для обыкновенности своей лишаются примечания смертных. Но в юридических наблюдениях и, кроме сей обыкновенности, для которой примечания не делаются, было препятствием немалым несовершенное древних законоучение, неравное оных тщание, безмерное и беспорядочное множество законоучительских примечаний, которых прочтение отнимало у всех почти размышление, утомляло рачительную память и в изнеможение приводило всю остроту разума и рассуждения. По сим причинам, когда ни натуральный порядок в изложении и истолковавши прав народных, ни подробное сношение обыкновений и законоположений нынешних с первоначальными наблюдаемы не были, то и неудивительно, что прежних веков законоучители и письмоводители не столько для изъяснения вещей, к их упражнению принадлежащих, сколько для показания своей должности писали. В таком преподавании бременном и непорядочном юриспруденция, наука, впрочем, наиблагороднейшая и полезнейшая, от множества пространных писателей учинилась бременною и учащихся умы обременяла и отягощала. Но труд человеческий и разум чего на свете не превозмогают! С возрастающими оными громадами написанных древних книг юридических возрастало у новых писателей не меньшее и рачение ко приведению оных в порядочнейшую и полезнейшую систему, и к счастию наших времен, мужественными и великодушными учеными возвращен и нашей науке надлежащий способ исторический, метафизический и политический, которого употреблением всяк удобно может проникать в самые отдаленнейшие, в самые странные обыкновения и установления народные и может оные со сношением с своими исследывать по различному народов состоянию и по природе всего рода человеческого, коего знания нет ничего на свете смертным полезнее и приятнее. Таким способом, каковы я в слове моем примечания учинил, о том, елико времени и вашей терпеливости достанет, кратко предложить намерен.

По нынешнему просвещеннейших народов совершеннейшему понятию, супружество признается за согласие, благословенное богом, предуправляемое законом и восприемлемое добровольно между мужем и женою в таком намерении, чтоб жить сочетавающимся во всю жизнь совокупно и единосупружественно, хранить непорочность и верность жития супружеского, родить детей и подавать оным общее вспоможение в воспитании и защищении, как общему своему порождению, а притом не оставлять друг друга не токмо во время деторождения, но равномерно и после воскормления, воспитания и распределения детей на собственных каждому основаниях жизни.

Описанное здесь понятие супружества утверждается на предписанном всякому слову законе, и поколику до оного народы не инако, как множеством веков доходят, того ради здесь надлежит с присовокуплением показывать оное троякое состояние народов, по которому они восходят от малых начал до возвышающегося купно с ними и их понятия о вещах.

Первый степень смертных заключается в тесных натуры пределах, и первоначальное народов гражданство есть пустыня общая со зверьми; сих ловитвою и былием саморождаемым питается дикий пустынножительный гражданин, вертеп его дом, и одеяние нешвенное из кожи зверския; наг он из утробы матерния исходит плотию, и при первом появлении во свет он не меньше прочих животных и разумом обнажен. Ему тогда ни грады, ни селения, ни союзы и нижй самыя под пятою его лежащия земли собственность неизвестны. В таких обстоятельствах, где глад и хлад, или и един токмо палящий зной составляет все человека наследие, какое может быть понятие супружества, когда оного и на деле иметь возможность не дозволяет? Самая любовь, хотя бы и наисильнейшая из всех была страсть, без пищи и пития, как говорится в пословице латинской, гладнеет. В сем состоянии, когда все нужное ко продолжению жизни снискивается крепостию, трудом и не меньше как исторжением насильственным у природы, жена по слабости своего сложения мужу не токмо не может быть помощницею, но паче обременением, а рожденные дети еще большим ему бывают отягчением; и если жена для слабости своея не может быть тогда полезною мужу в понесении тяжести житейския, то она и того меньше может прельщать его неимением дарований внутренних и прелестей наружных. Ибо какой красоте можно быть на лице того человека, который в средине льдов и в снегах северных живет погребен, или который в знойных пределах открытый под солнцем и иссохший скитается по степям. Сверх сих неудобств и самое обращение обоего пола у таких народов, незапрещенное и незазорное со всяким, натурально рождает холодность и отвращение от такого неразлучного общежития. Сходственно с сими примечаниями, мы не находим в сем первоначальном состоянии народов никакого порядочного супружества и ниже имени оного. Смешение у них обоего пола невозбранное есть вместо супружества, и жены у таких мужей суть вместо рабынь, над коими они живота и смерти власть имеют.

Итак, когда в первом народов состоянии несродно быть кажется супружеству для худых, то следует оному свое начало иметь во втором для лучших обстоятельств; и потому второй возвышающегося состояния человеческого степень приобретается заведением в собственности животных, или, иначе сказать, скотоводством и небольшим хозяйством. Сим средством человек достигает к выгоднейшему и прохладнейшему житию, от которого делается он, во-первых, общежительнейшим и, исшед из пустыни, наслаждается благорастворенным воздухом в степях, хотя и без утвержденного жилища; однако против прежнего довольно облегчен и облечен живет семейством в пастушьем состоянии, в каковом Юлий Цесарь, славный древних народов победитель и описатель, застал первоначальных британцев, галлов и старинных германцев и в каковом находятся и у нас скитающиеся юртами и ордами татары, калмыки и подобные сим бесчисленные народы под державою Российскою и в соседстве. В сем состоянии, сколько нам известно по описаниям таких народов, супружество по большей части состояло во многоженстве и нетерпимом в христианстве смешении. "По десяти и по дванадесяти мужей, - говорит Цесарь о британцах, - живучи вместе и, по большей части братья с братьями и отцы с детьми, имеют жен у себя общих. Но рожденные от них дети именуются тех детьми, которым матери их в девстве сперва достались". Равным образом и Тацит, неменьший Цесаря в описании первоначальных народов, утверждает, "что из таких народов одни токмо германцы одними женами в супружестве довольствовались". Из сих писателей доводов, кажется, довольно явствует, что во втором состоянии народов супружество какое бы то ни было, многоженственное ли оно или и несходное с христианскими обычаями, однако начинает быть известным и обыкновенным. Жены в таком первоначальном супружестве хотя и ни в какой нежности не содержатся и нимало не разнствуют от рабынь, над которыми, как тот же Цесарь утверждает, мужья имели варварскую живота и смерти власть, но со всем таким варварством жены и при сем начале для хозяйства оказались полезными, и сия первая происходящая от них польза была первым введением супружества.

Несовершенное и в сем, как то и само собой доказывается, было супружество состояний: того ради, усмотрев его начало, посмотрим и на совершение его в следующем народов возвышении. Попечительна о блаженстве смертных природа верховное счастие человека, повидимому, утвердила на всегдашнем его устремлении к высшему состоянию. Одни желания рождают в нем другие; а как первые, так и последние всегда влекут его и возносят к возвышению; того ради низвержение в низшее состояние, равномерно как и закоснение во едином, всеми чувствуется наиужаснейшим злополучием, какому только род человеческий подвержен быть может. Чувствование сего злоключения делает человека предосторожным и, восхищая его от упадения, споспешником ему и стражем есть во всех желаниях, ведущих его жизнь на верх благополучия. Таким страстоприимством от природы устремляемый и предохраняемый, человек, одни исполнив желания, предается другим и избирает вдаль себе лучший способ жития: утверждается на едином жилище, очищает селения, прилежит к земледелию, насаждает вертограды, устрояет домоводство и навыкает сельскому житию. Великая здесь человеку открывается перемена и довольная за труды приносится награда; остепенившись на едином месте, при достатке и спокойствии он имеет больше времени и способов ко приведению своего жилища в порядок. С умножением его дому умножаются его и дела в домоводстве, за которыми поколику сам уже он присмотреть не в состоянии, того ради натурально представляется ему надобность в избрании такого помощника, на которого бы он мог надеяться и который бы ему был верен, тщателен и усерден, как он сам себе. Снисканный им таким образом толикий помощник в жизни другой не может быть никто лучшим, как жена его. Соединяющая в такой союз природа супругов сама предписывает собственные каждому должности и открывает им происходящую от наблюдения оных пользу, приятность и услаждение. На такой конец, когда она мужа сотворила приобретателем и искателем вне дому благ, жену хранительницею оных сделала внутреннею дома. Прекрасное описание супружеский должности в домоводстве, приложенное здесь Цицероново, довольно доказывает, что в таком сельском состоянии не столько любовь обоего пола взаимная, сколько происходящая от общежития мужа и жены польза была причиною первоначального порядочного супружества. Глубокая древность уверяет нас, что Цекропс, пришедший из Египта в Аттику народов предводитель, был первым учредителем супружества и оное единоженственным утвердил. Но сей народа предводитель и законоположник супружества никогда бы оного в обыкновение единоженственным ввести не мог, как то и не ввел совершенно, если бы народ его не был довольно созрелый в сельском житии еще и до прехождения своего из Египта, и мы видим из истории, что сей народ в Аттике при первом поселении начал жить и жил действительно не токмо в семействе, но и в обществе сопряжен, в котором состоянии польза супружества первоначальным народам открывается не токмо в домоводстве, но и в продаже детей. Сию происходящую от корыстолюбия и варварства пользу имели все первоначальные народы в обыкновении, и не токмо греки, персы, римляне, но даже и нынешние обитающие в Африке и Америке народы, от которых последних покупаемые всею Европою арапы суть довольным доказательством сея истины. В Африке во всех приморских варварских берегах родители всегда имеют наполненные анбары детей, узами связанных, из коих продажи делают барыш и прибыль, как у нас из вещей неодушевленных и несмысленных животных. Сие корыстолюбивое продавание детей было побуждением немалым ко введению супружества и причиною полигамии, извержения младенцев и оныя варварский власти, каковая по старинным законам дозволялась родителям в животе, смерти и продаже детей. Но каково бы ни было супружество в сем состоянии, однако происходящая по оному от жены и детей польза в сельском житии велика, и плоды в оном человеку приносятся весьма обильные, из которых он иные на блаженство и услаждение свое, иные в замену на потребности и в продажу на сокровища обращает, отчего напоследок открывается смертным и самое высочайшее состояние - коммерческое.

В сем состоянии великое рода человеческого делается преображение в житии, нравах и правительствах. Здесь оные первоначальные уничиженные жительства забвению предаются, оставляется бедным сельская жизнь, богатым зиждутся грады, возносятся мраморны палаты, и человек, наследив сие новое и великолепное жительство, среди богатств, красот и убранства раболепно почитаемый, делается всемирным союзником и властелином над множеством прибегающих к нему и ищущих у него милости и пропитания. В таких благоприятных обстоятельствах совсем противными прежним напитан бывает он страстьми и новыми бесчисленными снабден средствами к исполнению своих желаний. Смиренномудрие, скромность и повиновение удаляются от сердца богача, и на место сих вселяется в душу его высокомерие, гордость и неуступчивость. Достаток, богатство и изобилие во всем суть средства, которыми сокровиществующий миллионщик пленить может в послушание себе целый свет. В таком преображении народов самое правительство нередко приходит в замешательство и, сделавшись в коммерческом состоянии колеблющимся, переменяется иногда в народное, аристократическое или и в смешанное изо всех, какое ни есть третие; и в сем состоянии по причине достатка, изобилия и роскоши великое рождается совершенство и развращение народов, почему и супружество при таком случае с совершенством своим нередко иногда и на развратное мужа и жены житие похожим примечается. Для сих обстоятельств понятие о совершенном супружестве надлежит нам выводить не от поведений супругов, но от предписанных супружеству законов и от средств, каковыми оное приобретаемо, сохраняемо и совершаемо было.

Что касается до средств, то из оных первым в приобретении жены было мужа долговременное сожитие с нею, и сим средством римляне, как то из законов их явствует, сначала приобретали жен. А поколику сей способ есть весьма простой и натуральный, то хотя и не прямо, однако правдоподобно можно утверждать, что долговременным сожитием мужа и жены совокупным сначала и у всех народов супружество приобретаемо было.

Второй способ в приобретении жен состоит в покупании оных, называемом в римском законе coёmptio. Сим средством також многие народы покупали жен, и в России у казанских татар оное покупание и ныне еще в обыкновении, и деньги, платимые тестю за выдаваемую дочь в замужество, называется по-татарски калым. Но как в таком состоянии мужья имели варварскую оную живота и смерти над женами власть и жены за ними не инако, как рабыни, жили, того ради выдающих в такое порабощение дочь родителей и сродников жалость часто заставляла делать жениху подарки, дабы он благосклонно с дочерью в замужестве поступал. От сих подарков родилось приданое, которое напоследок взошло в такое обыкновение, в каковом оное ныне видим и у всех народов. Последний способ в приобретении жен состоял в заключении приличных к тому договоров и в призывании торжественном на утверждение супружества свойственный всякому народу веры. У римлян-язычников сей последний обряд назывался confarreatio, то-есть жертвоприношение, состоящее в посвящении идолам домашним некоего хлеба, который почти во всем походил на употребляемый встарину при свадьбах в России и наблюдаемый у простолюдимых малороссиян и поныне коровай, у которых также и deductio domum sponsae [торжественный обряд обручения] по примеру римлян наблюдается и поднесь. Сей обряд свадьбы совершаем был наиторжественнейшим образом самими идолослужителями первоначальными, без которых преходящая из родительского в мужнин дом невеста не могла быть препорученною покровительству тех идолов, коих за хранителей своих почитал ее муж. А поколику сие супружество употребляемо было в возвышенном состоянии и между первейшими и знатнейшими фамилиями, того ради торжественному оному бракосочетанию всегда предшествовал брачный договор (contractus sponsalitius et sponsalia), обряд во всем похожий на примечаемый у нас жениха и невесты сговор, который у римлян и за год до свадьбы торжествовать было можно, и в оном при свидетелях заключаемо было со стороны невесты приданое, а со стороны жениха - вено (dos et donatio propter nuptias).

Сими последними способами супружество у народов даже и языческих к совершенству приведено и законом начало быть предуправляемо; но в просвещеннейшие веки христианские супружество несравненно большую получило себе твердость и совершение, когда оное сам истинный бог всесильным словом неразлучным утвердил, церковь приняла во хранение и правительство, оградив оное законами, предписало:

1. Быть супружеству по согласию непринужденному сочетавающихся и по согласию родителей.

2. Наблюдать при вступлении в оное обоему полу предписанный законом возраст.

3. Хранить с обеих сторон верность и непорочность супружеского жития и не осквернять оного ни многоженством, ни многомужием.

4. Не совершать оного в возбраненном степене родства, и дозволяемого не делать тайно и вне церкви своея.

На сии предписанные правила всеобщие есть толь великое множество законов, что от вмещения и объяснения оных здесь предприятое мною слово могло бы возрасти и в целую книгу, почему, оставляя сношение прав и показание оным точных причин особливому дополнению, в заключение кратко покажу, по каким обстоятельствам при возвышающемся народов состоянии женский пол не токмо уравнен мужескому, но в некоторых случаях и предпочтен оному.

Из вышедоказанного мы видели, что у разных народов, а наипаче у римлян первоначальных, жены у мужей наподобие рабынь содержались и приобретаемы были, подобно как вещи, куплею и одним сожитием. Из сего порабощения и зависимости они вышли не иным образом, как своими дарованиями и придаными великими. Происшедшее от оных малых подарков, даваемых жениху от родителей и родственников выходящия замуж невесты, приданое возросло напоследок в столь великое и лестное имение, что по оному и одному жена в понесении бремени супружества не токмо равною своему сделалась мужу, но иногда и превосходящею его достатком своим. Такое их имение сделало жену независимою от мужа, и в возвышенном состоянии возвеличенный ее род, и знатный союз родни не допустит ее у мужа ни до малейшего наругательства и своим заступлением защитит и восхитит ее даже и от угрожаемых обид. Сие обстоятельство и одно в состоянии было сделать жену довольно уважаемою пред ее мужем.

Сверх сего, просвещение нравов народных и последовавшее оттуда большее чувствование людскости и человечества, которое у нас смягчает сердца и воспящает нам быть жестокосердыми, были причинами немалыми в отменении оного древних бесчеловечного обхождения с женами и в уничтожении варварския оныя мужния власти живота и смерти над женами. В непросвещенные и варварские времена сильный всегда немощного утеснял, и каждый склонен был к употреблению и малейшия власти даже до отнятия жизни у не могущего сопротивляться оной. Но в просвещеннейшие веки вместо сих страстей восходит на сердце человеку сожаление и снисхождение к слабостям немощного, и храбрость, большею почитаемая в великодушии, приписывается тому, кто при всей своей власти и силе больше к милости, снисхождению и пощадению в души расположения имеет. От такового расположения души расположение подобное клонится и в правительстве к защищению обиждаемого и к сокрушению обиждающего; и потому при избавлении женского пола от толикого варварства не меньше просвещение нравов, как и совершенство правлений, действовало. Премудрый законоположник и просветитель России Великий Петр между прочими премудрыми своими законоположениями и оное не меньше достойным примечания в своем изложении Табели о рангах сделал узаконение, по которому женский пол и преимущественно девиц не токмо уважил, но несравненно еще и предпочтенным отличал перед мужским. Сверх Петровых законоположений суть и другие премногие, по которым женский пол в просвещеннейшие времена и у римлян преимущественным сделан на суде истязания перед мужским. Толико в просвещении нравов народных споспешествовало правительство к уравнению и превознесению сего низверженного в древности пола!