XXVII. Что происходило в Париже перед отъездом

Мой рассказ был бы неполным, если бы я не проследил путь королевского семейства от дворца Тюильри до верхней площадки улицы Монахинь, где оно предстало перед нами, и если бы я не сказал, в силу какого стечения обстоятельств появился неожиданно г-н Друэ, изменивший ход событий и нанесший трону Бурбонов страшный удар, который привел не только к падению короны, но и к тому, что Людовик XVI лишился головы.

Мы уже писали, что умирающий Мирабо в своей гордыне не видел другой возможности спасти монархию, лишившуюся его поддержки, кроме бегства королевской семьи. С того времени Людовика XVI преследовала единственная мысль: покинуть Париж, Францию, бежать за границу.

Одно странное обстоятельство — одна из тех материальных оказывающих огромное влияние на человеческие судьбы причин, которые, к нашему великому сожалению, историки не исследуют достаточно глубоко, ибо эти причины представляют собой образную сторону Провидения, — способствовало тому, что в мозгу короля пустила ростки и созрела мысль о бегстве.

Сей материальной причиной стал прекрасный портрет Карла I, написанный Ван-Дейком (сегодня его можно видеть в галерее Лувра).

История портрета — это целый роман (действие его происходит в Англии и во Франции одновременно), затрагивающий Стюартов и Бурбонов, напоминает об окне Уайтхолла и площади Революции. Вряд ли найдется любитель живописи, кто не видел или не помнит этого великолепного портрета, изображающего Карла I в костюме наездника: длинноволосый король в широкополой фетровой шляпе грустным взглядом вопрошающе взирает на море, словно в то время, когда портрет был исполнен, то есть за семь лет до его казни на эшафоте, Карл I, в предчувствии страшной катастрофы, уже смотрел на берег Франции и как бы просил у нее убежища.

За спиной короля виден конь — его держит юный белокурый паж, разделяющий, похоже, мучительную тревогу своего повелителя. Этого пажа звали Барри.

Когда при дворе Людовика XV решили, что вместо его гарема в Оленьем парке королю следует дать одну-единственную любовницу; когда врач Людовика XV, знаменитый Кенэ, еще не сказал ему, что речь идет не о том, чтобы остепениться, а о том, чтобы уйти на покой; когда, наконец, серьезно возник вопрос склонить Людовика XV к разгону парламента, — г-ну де Ришелье, большому знатоку любовной политики, поручили подыскать женщину, которая сумела бы заставить самого забывчивого короля на свете даже не вспоминать о несчастной маркизе де Помпадур.

Господин де Ришелье устремил взор отнюдь не на ряды дочерей, сестер, жен принцев, графов и маркизов: со времен трех девиц де Нель довольно часто Людовик XV опробовал это сословие общества, чтобы надеяться найти в нем нечто новенькое, но гризетки были для него, если и не вполне, то хотя бы отчасти, в новинку.

Господин де Ришелье вытянул руку и «выловил» мадемуазель Ланж Вобернье, более известную под именем г-жи Дюбарри.

Правда, прежде чем отдать королю подобную особу, как тогда выражались, нужно было подыскать какого-нибудь плута из хорошей семьи, чтобы он передал ей свой титул. Претендентов оказалось в избытке, но предпочтение отдали г-ну графу Гийому дю Барри, и, женившись на мадемуазель Ланж Вобернье, он дал ей возможность быть представленной ко двору.

Именно тогда, пытаясь сделать гения пособником разврата, г-ну де Ришелье пришла мысль купить в Англии этот чудесный портрет работы Ван-Дейка и преподнести в дар г-же графине Дюбарри под тем малоправдоподобным предлогом, будто паж, держащий под уздцы королевского коня и носящий имя Барри, был предком ее супруга. Госпожа Дюбарри приняла картину, не сознавая ее истинной ценности. Графиню заставили запомнить то, что она должна говорить по поводу этого портрета; Дюбарри велела повесить его в мансардах Версальского дворца, где она проживала, прямо напротив канапе, на котором Людовик XV любил сидеть с нею.

В первый же день Людовик XV, оказавшись перед портретом, недавно доставленным из Англии, спросил куртизанку, кто этот человек с печальным и благородным взором, с задумчивым и озабоченным чем-то челом.

— Это портрет человека, потерявшего голову из-за того, что он, как и ты, не посмел разогнать свой парламент. Ты понял, Франция? — спросила г-жа Дюбарри.

Но король никак не мог набраться решительности в отношении собственного парламента, и тогда она подвела его к портрету, воскликнув:

— Франция, береги свою голову!

И под влиянием этой странной тайной советчицы парламент разогнали. Людовик XV умер; г-жу Дюбарри прогнали; портрет спустили с мансарды и, учитывая его художественную ценность, повесили в апартаментах молодого короля Людовика XVI (он прекрасно говорил по-английски и в основном читал историю Англии, а не других стран), и в созерцании этого портрета он нашел серьезную пищу для раздумий.

Карл I был казнен за то, что поднял меч на свой народ. Но разве поддерживать переписку с эмигрантами и лелеять мысль призвать во Францию австрийцев не означало поднимать меч против собственного народа?

Пятого и шестого октября или, точнее, после этих дней, король, привезенный народом из Версаля в Тюильри, нашел покои, где целый век никто не жил (в них почти не было мебели). Он повелел забрать обстановку из Версаля и доставить в Париж.

Однако, войдя в спальню, Людовик XVI обнаружил портрет Карла I, повешенный напротив королевского ложа во исполнение отданного им же самим приказа. Это показалось ему предупреждением Неба. Каждый день портрет словно нашептывал: «Бурбон, не забывай о Стюарте!»

Ведь последним словом Карла I на эшафоте было «Remember!» note 8.

Итак, Людовик XVI не забывал обо всем и даже слишком хорошо помнил. Он читал Юма, что мы уже отмечали, и историк говорил ему то же, что куртизанка твердила Людовику XV: «Перед тобой король, которому отрубили голову за то, что он уступил своему парламенту».

Людовик XVI, в отличие от Карла I, не хотел уступать своему парламенту, но и не желал, подобно Людовику XV, бороться с ним. Он выбрал среднее решение — бежать. Совет Мирабо лишь напоминал о примере Карла I.

Одно событие, кажется, возвестило, что время тому пришло. Мы уже называли эту дату: 18 апреля 1791.

Восемнадцатого апреля, в пасхальный понедельник, король изъявил желание отправиться в Сен-Клу.

Король, королева, епископы, прислуга уже заполнили кареты, в которых им предстояло совершить небольшую прогулку в два льё, однако народ не дал им выехать из Тюильри. Король настаивал на своем; тогда на церкви святого Рока ударили в набат.

Высунувшись из кареты, Людовик XVI услышал, как тысячи глоток орут:

— Король хочет бежать! Нет, нет, нет!

— Я слишком вас люблю, чтобы покинуть вас, — возразил король.

— И мы, мы тоже любим вас, — хором отвечали собравшиеся, — но только вас!

Королева, обделенная такой любовью Франции к своему суверену, плакала, топала ногами, но была вынуждена вернуться в Тюильри.

Итак, король оказался пленником; сомнений на сей счет быть не могло. Но узнику дозволено бегство. С того времени король и начал готовить побег.

Вместе с королем, желавшим бежать из Франции, две партии страстно желали, чтобы он ее покинул: роялистская, потому что, вырвавшись на свободу, король мог бы возвратиться во Францию вместе с чужеземцами; республиканская — потому что в этом случае ей не нужно было казнить короля, чтобы добиться провозглашения республики.

Совсем скоро мы увидим, что те, кто арестовал короля, принадлежали к третьей партии — конституционалистам.

Приняв решение, нужно было его осуществить. Великой вдохновительницей этого замысла являлась королева; принцессы из австрийского дома — Мария Медичи, Анна Австрийская, Мария Антуанетта, Мария Луиза — всегда были злыми гениями королей Франции.

Король мог бы уехать один, и в любом здравом уме прежде всего должна была возникнуть подобная мысль; в этом случае в путь он отправился бы верхом.

Ему, страстному охотнику, отличному наезднику, не составило бы большого труда, переодевшись курьером, добраться до любого достаточно сильного отряда охраны, и тот проводил бы его до границы.

Но в ночь с пятого на шестое октября, эту страшную ночь, королева, охваченная ужасом, заставила Людовика XVI поклясться, что если он когда-нибудь покинет Францию, то лишь вместе с ней и детьми. Добрый муж и хороший отец, хотя плохой король, Людовик XVI очень хотел совершить клятвопреступление по отношению к Франции, но не в отношении собственной семьи. Поэтому решили бежать все вместе: король, королева, дети Франции.

Это означало вдвое, втрое, вчетверо усугубить трудности, сделать план почти невыполнимым. Все интриги королева взяла на себя. Кстати, она пользовалась поддержкой иностранных государей.

Выражение «иностранные государи» вынуждает нас сделать короткое отступление.

Мы всегда будем стремиться сохранять в этом долгом повествовании беспристрастность, постоянно вызывающую у нас желание привести наших читателей, невзирая на различие их мнений, к нашей точке зрения, но, после того как мы выразили мнение народа, посмотрим на события с точки зрения монархии.

Те, кого мы, французские граждане, называем чужеземцами, а следовательно, врагами, для короля Франции никогда не были врагами и еще меньше были чужеземцами.

Короли Франции, действительно, вместо того чтобы брать в жены француженок, постоянно женились либо на принцессах австрийских, немецких, испанских, итальянских, либо, на худой конец, савойских.

Отец Людовика XVI был женат на саксонке; значит, по крови король являлся французом лишь наполовину. Сам Людовик XVI женился на принцессе лотарингско-австрийского происхождения.

Спрашивается, кто же правил Францией? Человек, в ком текла всего четверть французской крови, — вот кто; остальные три четверти составляла кровь саксонская, лотарингская, австрийская.

Поэтому, когда Людовик XVI открыто начал борьбу против Франции, именно его народ стал для него чужим, то есть врагом.

И наоборот, другом короля был чужеземец, его родственником был враг Франции. Император Австрии, будь то Леопольд или Иосиф II — его шурин; король Неаполитанский — племянник, король Испании — кузен; наконец, все. короли Европы — в большей или меньшей степени его родственники.

Если Людовик XVI имеет несчастье ссориться с собственным народом и боится его, к кому он обратится? К своим августейшим родственникам. Они — друзья короля Франции, но враги французского народа.

Адвокат, который 18 января 1793 года имел бы смелость изложить с судебной кафедры эту столь простую теорию, понятную самому заурядному уму, наверное, спас бы короля.

Мы живем в век оценок. Особенно примечательным делает наш век потребность знать истину, чистую, ясную, прозрачную, освобожденную от всяких вымыслов; история — это апелляционный суд для всех — кордельера Дантона, якобинца Робеспьера и короля Людовика XVI. Так вот, разве не справедливо, что, говоря о каждом из них, мы принимаем во внимание сословие, из которого он вышел, среду, в какой был воспитан, сферы, где действовал? Пусть не мерят одной и той же мерой тех, чьими наставниками были Вольтер и Руссо, и человека, кого воспитывал г-н де Ла Вогийон, и, следовательно, пусть судят Дантона с точки зрения естественных законов природы, Робеспьера — с точки зрения законодательных норм, Людовика XVI — с точки зрения интересов монархии.

Поэтому, с точки зрения монархии, Людовик XVI считал себя в полном праве бежать. Правда, с точки зрения нации, Друэ считал себя в полном праве его арестовать.

Кстати, его друзья, а наши враги, всячески поощряли несчастного короля. Екатерина II, Екатерина Великая, как писал Дидро; Северная Семирамида, как писал Вольтер; эта немецкая Мессалина, как ее назовет и уже назвала история, — разве Екатерина II, палач Польши, не писала Марии Антуанетте:

«Короли обязаны идти своим путем, не обращая внимания на вопли народа, подобно тому как гиена идет своей дорогой, не обращая внимания на лай собак».

Разве еще с 1783 года король Пруссии не предлагал брату своему Людовику XVI сто тысяч солдат и предоставил их в 1792 году? Мне самому выпала честь сражаться с ними в качестве волонтёра.

Разве Густав III, этот шведский королишка, который, подражая Карлу XII, позволил разбить себя царице Екатерине II, как тот позволил это царю Петру I, и нашел средство перенести на трон Густава Адольфа пороки дома Валуа, — не предлагал королеве подождать ее в Ахене под предлогом пребывания на водах и протянуть ей через границу руку помощи?

И кроме того, разве швед Ферзен — друг, чья преданность королеве, как поговаривали, заходила дальше дружбы, — не был во Франции рядом с Марией Антуанеттой, торопя и подталкивая ее, не взял на себя труд заказать постройку карет и даже послужить кучером, чтобы вывезти королеву из Парижа?

Королева, кстати, была гораздо больше короля заинтересована в том, чтобы покинуть Францию.

Вслушайтесь в тот крик 18 апреля 1791 года, в коем выразилась воля всего народа: «Мы тоже, государь, любим вас, но только вас».

Ведь королеву — в тот день, когда дофиной она появилась на балконе ратуши, она видела у своих ног двести тысяч влюбленных в нее — теперь не только разлюбили, но и возненавидели; в 1789 году ее прозвали «Госпожа Дефицит», в 1792 году прозовут «Госпожа Вето».

Королеву ненавидели все: конституционалисты, республиканцы и эмигранты. Она знала, что граф д'Артуа и граф Прованский ни много ни мало хотят низложить короля, назначить регента, а ее выслать в Австрию или, что гораздо хуже, заточить в монастырь.

Какую только грязь не лили на нее по поводу г-жи де Ламбаль и г-на Артюра де Диллона, г-жи де Полиньяк и г-на де Куаньи! Она попала в такую скверную историю с г-ном де Роганом, историю с ожерельем, что ей, несчастной женщине, было позволено хитрить; не важно, была она виновна или даже невиновна.

Вот почему в январе 1791 года было решено бежать. В феврале король писал г-ну де Буйе:

«Я должен сообщить вам предложения г-на де Мирабо; нашим посредником будет граф де Ламарк», — и прибавлял: «Пусть эти люди недостойны уважения, но я щедро заплачу Мирабо, и, полагаю, он сможет мне помочь».

«Оплатите золотом измену Мирабо, — отвечал г-н де Буйе. — Он ловкий негодяй и может из алчности исправить то, что натворил из мести, но не доверяйте Лафайету, этот восторженный прожектёр, опьяненный успехами политика, наверное, способен стать главой партии, хотя неспособен быть опорой монархии».

Заметьте, что г-н де Буйе был кузеном Лафайета, но, как видим, родство не лишало его проницательности. В конце апреля король снова писал г-ну де Буйе:

«Очень скоро я уеду со всей своей семьей в одной карете и уже тайно велел построить ее для этой цели».

«Вместо этой специально построенной берлины, что обязательно будет привлекать внимание, — отвечал г-н де Буйе, — по-моему, Вашему Величеству благоразумнее было бы воспользоваться двумя английскими дилижансами».

В то время английские дилижансы использовались в качестве почтовых карет. Совет был хорош, но королева не позволила Людовику XVI им воспользоваться. Она не хотела расставаться с ним, а самое главное, не желала разлучаться с детьми.

Далее г-н де Буйе писал:

«Особенно постарайтесь, государь, чтобы рядом с Вами был человек умный и сильный, способный быстро принимать решения и выполнять их, способный помочь Вашему Величеству советом в тех опасностях, что могут возникнуть в подобном путешествии. Если Вашему Величеству неизвестно, где найти такого человека, то я его указываю: это маркиз д'Агу, майор французской гвардии».

Король принял этот совет. Позже мы узнаем, почему г-на д'Агу не оказалось в Варение.

В третьем письме король отдал г-ну де Буйе приказ подготовить смены лошадей на пути из Шалона в Монмеди; его замысел состоял в том, чтобы обогнуть Реймс, где он короновался и потому мог быть легко опознан, и двигаться через Варенн.

Господин де Буйе ответил, что король может, проезжая через Реймс, задернуть шторы кареты и что он с трудом понимает, почему его величество упорствует в своем первоначальном намерении. В двух пунктах вареннской дороги нет почтовых станций, и туда нужно будет пригонять лошадей. Кроме того, войска редко появляются на этой дороге, идущей в объезд; придется располагать там специальные отряды, и те могут вызвать подозрения.

Король был непреклонен. Он послал г-ну де Буйе миллион франков ассигнатами, чтобы возместить расходы, которых потребует передвижение войск и закупка фуража, и приказал ему отправить умного и смелого офицера провести разведку дороги, ведущей, минуя Варенн, из Шалона в Монмеди.

Получив столь решительный приказ, г-н де Буйе будет вынужден лишь исполнять его. 10 июня он выслал на разведку дороги г-на де Гогела; для этого поручения требовался смелый и умный офицер, каким и был г-н де Гогела.

Под командованием г-на де Буйе находились войска, расположенные в Лотарингии, Эльзасе, Франш-Конте и Шампани. Под его началом была и часть границы, простиравшаяся от Марны до Мёзы. Девяносто батальонов и сто четыре эскадрона подчинялись его приказам. Правда, ему необходимо было отобрать людей, удалить из частей как можно больше французов, то есть патриотов, и прибегнуть к услугам иностранцев.

В назначенный день войска выступили в поход.

Поэтому мы и видели, что артиллерийский обоз из шестнадцати пушек двинулся на Монмеди; немецкий королевский полк пошел по дороге на Стене; один гусарский эскадрон пришел в Дён, а другой — в Варенн, тогда как отдельный отряд в пятьдесят человек под командованием г-на де Шуазёля выдвинулся в Пон-де-Сом-Вель, где король и встретился с этим авангардом. Потом в Сент-Мену прибудет отряд драгун под командованием г-на Дандуана.

В Клермоне расположился второй отряд во главе с г-ном де Дама.

В Варение будут ждать смена лошадей и гусарский эскадрон под началом господ де Буйе-сына и де Режкура.

Наконец, в Стене займет позицию г-н де Буйе-отец собственной персоной. Устроив все таким образом, король сообщил г-ну де Буйе, что отъезд намечен на 19 июня.